Философская проблема гармонического строя

Наше исследование «логики счета» мы продолжим обращением к анализу проблемы констатации, выполняющей в рассуждении работу некоторого «генератора загадки»: именно констатацию следует понимать постановщиком любой такого рода задачи, направленность которой заключается в «определении величины» (расчета, например, прочности каната). Саму методологию когнитивного метода «определения параметров» следует видеть в существовании возможностей вырождения всего многообразия «обстоятельств» в вид бедной в смысле обстоятельственной картины «меры» (все виды прочности и устойчивости каната выражает всего лишь «величина максимальной нагрузки», скажем, 10 тонн).

Если, мы видим, что какая бы ни было попытка мыслить стандартом категории «качество» опять выводит нас к необходимости получения именно количественного решения, то тогда нам следует прибегнуть именно к размышлениям, подсказываемым проблематикой такого предмета как «общая типология данных». Получается, что именно такого рода данные, что единственно и позволяют их достаточно свободный анализ, обязательно оказываются лишенными неисчерпаемости, отчего наше сознание и мыслит вещи своего рода выражающейся лишь в нечто «установленных» отличиях ограниченностью. Но если познание в любом случае прибегает к редукции содержания, то что именно будет подлежать исключению из данного содержания, и какая именно полнота такого комплекса позволит определять ее достаточной для однозначного представления существенности?

Здесь нам необходимо представить следующее пояснение: качественное обобщение следует понимать нечто тем именно более сложным, нежели просто «консолидированная» характеристика выражением, что и оказывается своего рода «предельно показательным» средством отображения «особенности». Напротив, уже количество выступает здесь средством дифференциации качественной индивидуальности предмета, его обращения множеством всевозможных «измерений». Неизбежно порождаемую количественным описанием разобщенность представления следует понимать своего рода его естественной «чертой»: как тот же габарит требует его распределения по значениям ширина, высота и глубина. Хотя, стоит подчеркнуть, количественные и качественные характеристики позволяют себе и обращение одной в другую, как: «категория двигателей объемом 2 литра» или мера длины «метр», производная от диаметра планеты Земля.

Синтетичность количественного описания приучает мысль к проявлению осторожности, и оперирующее перечислением сознание с каждой новой инициацией пытается навязать самому себе некоторого рода контроль его же собственных реакций: «отслеживаемая тенденция, не поглощает ли она еще и какое–либо постороннее»? Именно простота выделения определяющих численные значения оснований и позволяет количественной интерпретации оказываться «системно упорядоченной»; для нашего познания количество будет представлять прототип всего того, существо чего будет определять собственно принцип его однородности: именно подобного рода «роль прототипа» и позволяет экспортировать правила верификации счета во все прочие области познания. По подобной причине мысль теперь получает возможность успокоить себя иллюзией перспективы познания феноменов не в обстоятельствах их сложности, но всего лишь в воплощающем «нарочитое» единство формате, или - в контурах неких допускающих «простоту» восприятия состояний.

Но для собственно чисел проявляющаяся в примитивном оперировании ими простота вовсе не становится окончательной, хотя и совпадает с возможностью, если она предоставляется, их численного же разложения. Именно счет заражает нас привычкой поиска «внутри» не феноменов, но – понятий о феноменах, – например знаменитым обычаем философского исследования проблемы «Я» изнутри собственно «Я».

Расследование, исходящее из выраженного понятием «Я» не вполне корректно притом, что исходящий из понятия о числе «48» поиск его составленной более простыми числами компонентной базы будет сводиться к вполне адекватной программе.

Однако когда-то история человеческого познания допустила и знакомство нашего опыта с преимуществами еще одной обретаемой им свободы – возможности познавательной дискуссии. Такой шаг и начал социальную историю институции познания: вначале, наверняка, интерес направленного познания концентрировался на том, что в наше время мы называем «техникой», но далее и абстрактная наука получила статус общезначимой социальной практики. Начиная со времен возникновения научной дискуссии, люди свойственное им отношение к вещам привыкли формировать уже в срезе принципа «суммы знаний», результате непрерывного обобщения познания, где выделившиеся связи агломерации знания выступили источником формирования новой практики – «научной традиции».

Отныне и все следующее время знание превратилось в объект наделения его значением столь важной составляющей социальной действительности, что приобрела смысл даже его ситуативная история – настолько обострилась потребность в сохранении его «устойчивых отношений». Причем намерения общества способствовать «накоплению знаний» допустили их выражение в столь категоричной форме, что «выработавшиеся представления» общество стало ставить даже выше практики «эксперимента и сомнения». (В науке появилась привычка сохранения теории на положении «действующей» именно до наступления положения, пока претендентом на ее права не оказывалась уже теория следующего поколения.)

Это и стало временем прихода эпохи «доминирования парадигм», комплексов идей, понимаемых сознанием человека обладающими статусом обязательных элементов состава формализованной системы. Подобное положение вещей далее привело к тому, что нечто «правильная» концепция, перехватывая на себя любые нити управления познанием, стала позволять себе возвращение к использованию «качественного» обобщения (подобного, например, известной формуле физики «энергия никуда не исчезает»). Именно в ситуации такого рода «возвращения» и количественные скрупулезность и неспешность нашли возможность … удивительным образом выступить в роли пасынков «вольного» мышления («уравнение написано по условиям закона сохранения энергии»).

Качество, которому, казалось бы, следует действовать в роли не более чем некоего «собирателя», в эпоху первоначального знания понималось иным, – обряжаемым в одежды синонима простоты, и оно – вовсе не «само собой» – но только ограниченное «самосимволикой», - порождало в тех обстоятельствах формат «хорошо конвертируемого» представления. Примерами подобных определяемых «многими допустим» представлений можно назвать ассоциации: «лисица – лесной зверь», «атом – мельчайшая часть материи». И здесь уже, вновь, сознание, оторопев, просто вынудило себя вступиться за сохранение собственной «свободы», призывая на защиту, например, статистику (до 5% медведей не ложатся на зимовку).

Снова разрешая свои затруднения посредством совершенствования счисления, познание оказалось вынужденным позаботиться и о сохранении для «растущих порядков» простых вещей возможности универсализовать не только «природные», но, еще и … «поведенческие» отличия. Именно подобным образом, облагораживая числа наподобие «образов», познание и обнаружило в себе интерес к такой «предтече» вероятности, как нечто «самобытность» числа – «4» восходит к 2, а «23» – остается только самим по себе. Кроме обогащения себя подобной интерпретацией понятийный аппарат смог развить себя здесь и посредством освоения специальных приемов создания специфических имеющих вид синонимов чисел вещей, например, называя «стадом» дюжину коров, сорок пальто – партией, тысячу яблок – урожаем.

Толком едва привыкнув производить измерения, познание уже поторопилось найти употребление счету при интерпретации иных предметов в виде утративших свободу субъектов суждения, обязывает этим расчет помогать ему в преодолении той сложности, что нередко проникает в осознание простого «многократного отношения» (что и требует представлять»100» именно в виде произведения «10» и «10»). Так многие имеют привычку рассуждать о таблице умножения в собственном ее качестве, хотя само по себе подобное представление, конечно же, оказывается не более чем просто обращением самого что ни на есть элементарно простого – последовательной операции сложения.

Интересен и эффект, порождаемый наложением образов «предметно конкретного» и номинального – это дискриминация некоторых образов мышления в праве их понятийной интерпретации. (Объемы картофеля, выставляемые на продажу на рынок, почему-то требуют их обязательного сопоставления именно с конкретными образами «ведро» либо «мешок».)

Наконец, если номинальное представление позволяет его использование в качестве удостоверяющего пригодность предмета критерия, то подобный предмет позволяет его фиксацию посредством некоторого однозначного описания, например дороги как «расстояния», вещи как «веса», сосуда как «объема», удостаивая, следовательно, физический предмет принадлежащим категории идеальных форм его отождествляющим соизмерением. Вещам, наше понятие о которых исключает какое бы то ни было углубленное осознание, оказалось достаточно располагать просто познавательным идентификатором в виде «количественной меры» («вес ручной клади ограничен 50 кг»).

Разделение на тела и абстракции фактически произвело революцию, обусловив собственно «коренное изменение» характера познания – «ленивая» память предпочла использовать именно множество локальных данных, по существу окончательно отказываясь от практики качественной идентификации. Подобный отказ фактически превратил качества из самостоятельных значимостей во всего лишь когнитивные «придатки», и вообще фактически привязал их к количественным «ориентирам» (ведь как: слона мы знаем именно в качестве «самого крупного» наземного животного). Далее сознание, все же, решилось на обретение понимания феномена свободы открытых ему возможностей, задавая себе один из первых своих «философских» вопросов: что означает «узнать» в чем-либо количество или качество?

Качество, как то провозглашает открывающееся познанию понимание, в своем нынешнем «относительном» определении уже не нуждается в полных и методичных «конкретных исследованиях» всех имеющихся в исследуемом объекте опций, - этого, как предполагает сознание, вовсе и не требуется для когнитивной практики, - но оно не более чем допускает сведение к формату нечто «действующего» значения. Именно в силу последней причины «облегченная» качественная оценка и оказалась пригодной для исполнения функции сортировки – по группам «однотипных» – тех вещей, обстоятельства которых могут быть заданы посредством числа их условий: наличием только одного обстоятельства, или двух, трех, четырех, пяти …

Но подверженность процедуры объявления условий некоторой норме отнюдь не определяет собой собственно момент завершения подобного поиска, – как оказалось, идентифицируя вещи, познание проявляет своего рода «естественную забывчивость» в отношении специфики следующих «продуктов количества» – таких отличий как конфигурация и размер. Выясняя обстоятельства, помогающие обширному размещать в себе уподобленное компактное, познание делает шаг навстречу тому, чтобы приступить к изложению «отношений» внутри количеств именно по определенным правилам.

В конце концов, натерпевшись нестабильности получаемых методом «проб и ошибок» результатов, и понимая, наконец, принципиальную невозможность получения «чистой» интерпретации, познание теперь уже прибегает к новому «открытию» качества, но сейчас уже - в образе своего рода «действия». От прежних «открытий» качества настоящее отличает следующая особенность, – познавательная спешка заканчивается здесь признанием: «качество» суть средство выигрыша, например, большего успеха коммуникации. Последнее решение фактически и отменяет отождествление качественной картины как всего лишь нечто «выверенного» отображения объекта, посредством чего, фактически, и запрещается копирование отдельных частей и исключается возможность провоцируемой «конкретной необходимостью» реакции (условия такого «качества» и будут видеть всякую плоскую поверхность «плоской», когда «на взгляд» количества – поверхность характеризует уже специфика класса чистоты).

В результате идея «качества» превращается в ограниченную утилитарную функцию селектора действующего начала, или - в способность определения того единственного условия, на которое и возлагается обязанность изображения предмета в качестве «нашей» реальности. Сознание, развивая в себе столь «сложный» механизм реализации познания, отводит качеству именно следующую роль: представлять сложившейся «системе воздействий и реакций» предмет, что еще не готов вступить в «прямой контакт» с самой чувствительной в сознании индивида частью «осуществления и защиты интереса», той, где мы более привычно все и вся определяем посредством «чистого количества». (Например, нам недостаточно простого «получения зарплаты», но существенен именно размер денежного вознаграждения.)

Тем не менее, человек на этом не отказывается от своих упорных попыток рационализации посредством использования формата «качества» даже «укоренившихся» в его мышлении номиналистически организованных сущностей, например именно тех, что позволяют уже «четко сознавать» номинальность (как строго задан численный состав воинской части или определен критерий, определяющий признание миллионером). Но здесь, в совсем иных обстоятельствах, определителем «первого уровня» оказываются уже условия информационной доступности, и в таком случае наша мысль прибегает к подмене качества «самобытности» уже другим, понятием, выражающим качество «открытости» (доступный по цене товар). И лишь по исчерпании уже и этой последней стадии абстрагирования познание готово предоставить предметам возможность до конца выродить присущие им способности качественного отображения перед процессом понимании. («Теплота сгорания керосина около 43 Мдж/кг».) Человеческое понимание демонстрирует в этом приверженность той известной щепетильности, что позволяет ему фиксировать количество только вне связей представительства и только как не располагающее отношением к глубине выражаемой им «идеи вещи».

Наконец, присущее человеческому познанию понимание позволяет себе увидеть в количественном выражении именно такую комбинацию данных, которая в положении данного частного решения обретает способность вытеснения любого иного формата обобщения. Все описанные форматом «количество» частности, - как та, о которой говорит наш пример запаса энергии на единицу массы вещества, - настолько обязаны «обнаруживать» предметность своего «присутствия», что их реализация и позволяет понимать ее лишающей любое констатирующее «уникальность» свидетельство всяких шансов на его использование (но обеспечивать сохранение исключительно номиналистических определителей – теплоты, массы, скорости и т.п.). Представленное «отображенным» количеством «чистое измерение» переводит сознание в особый режим деятельности, вовлекая его в закрытое от осмысления воспроизводство данных – источников адресных вызовов.

Развитие социума достигает, далее, и стадии недвусмысленной «зависимости от возможности познания»; причем, где-то в пути данного развития человек фактически лишает себя права выбора интерпретации, и теперь количественную «технику познания» уже можно видеть «празднующей» своего рода «полную победу» над отвлеченностью качества. Всю в целом свою практику мыслительной «самодеятельности» люди психологически переустраивают таким образом, что исключают некие «настоящие» цели мыслительного поступка, и потому впадают в беспрерывный «поиск» своему сознанию занятия (именно в этом можно искать разгадку современного «увлечения» поглощением информации). Категорические и философские «вопросы» человечество позволяет себе переместить глубоко на задний план возникающих у него интересов.

Сознание, угнетенное кажущейся «ненужностью» принципиальных решений, прекращает комбинировать и присматривается к «закрытым областям» (метафизике), полагая возможным, что именно подобный опыт и единственно способен помочь личности построить ее «индивидуальный стиль» поведения. Вторгаясь в область «потенциальных» вещей и – теперь именно от них пытаясь добиться «изображения» отличий вещности просто как «возможности» – индивид заведомо предполагает принцип: «раскрытым» вещам соответствует норматив «предъявления потенций» заведомо повышенный (или равный в случае «инертности») нежели число образуемых ими связей в среде окружения; вещи способны предъявлять «фактов отношений» более чем владеют функциями, - благодаря этому вещественность и лишается в таком понимании и последнего основания хоть как-то характеризовать себя «унитарностью» качественного представительства. На этом для вещи ее категорию феномена фактически замещает ее категория объекта, обладателя, положим, «этого числа степеней свободы».

Всякая прикладная научная практика, в этой связи мы обязаны особо подчеркнуть, не исключая отсюда и достаточно абстрактную теорию, рассматривает теперь вещь не феноменально, но на положении сопоставленного с его нечто «подлинными» способностями объекта: «тело, движущееся со скоростью», «луч света, падающий на», «балка, закрепленная в».

Любая вещь, это дает почувствовать теперь любое из научных решений, выявляется в том или другом порядке, определяясь в тех или иных размерах, показывая то или другое предметное совмещение. Само «техническое» использование набора «богатств» природы оказывается возможным исключительно притом, что действия над образующими ее вещами сознание предварительно имитирует посредством количественного обобщения.