Какую общую цель мы могли бы соотнести со всем этим предпринятым нами рассуждением в целом? Зачем нам было предпринимать попытку философского анализа содержания математики именно с точки зрения используемого в данной форме познания понятийного аппарата? Наверное, с достаточным основанием можно предполагать, что проведенный нами анализ практически вряд ли в чем способен помочь собственно искусству вычисления. Но если наше исследование и имело некий важный смысл, то, можно спросить, в чем же он мог заключаться?
Философия свойственно все встреченные на пути ее опыта проблемы каким-то образом выводить или определять в разделы ее собственной классификации, будь то придавать форму категорий или каких-нибудь других типов. В некий один из такого же рода разделов она склонна относить и математическое знание, но какие для нее существуют возможности определения или обозначения этого конкретного раздела? Непродуманным ответом на данный вопрос может быть признана оценка математики на положении некоего представления о списочном или, может быть, «групповом» порядке комбинирования вещей, то есть, фактически – об описании собраний вещей.
Раз так, если уж математическое знание и позволяет говорить о нем как о форме не более чем представления, то, право же, математику и следовало понимать разделом именно гносеологии. Но недаром нам уже пришлось оговориться, что подобного рода ответ заслуживает характеристики не иначе как недостаточно осознанного.
Нашим исследованием математической практики формирования понятий мы, как раз, и пытаемся определить предмет того, что комплекс условности математики никоим образом не позволяет его сведения лишь к установлению названий и называнию, то есть, пытаемся доказать, что принятие неких отправных посылок формирует математику как некую исключающую произвол в обращении описания с нею базовую системность.
То есть мы пытаемся здесь объяснить собственно невозможность минимизации математических проблем в рамках лишь гносеологической интерпретации. Несмотря на то, что математические сущности не предполагают их овеществления, математическая среда формируется именно таким образом, что она фактически не подразумевает произвольного порядка обращения с ее предметными формами. В то же время номинальность как бы не может быть и «самой онтологией», поскольку она содержит и то, что в некотором смысле ее внематематически фундирует. Тогда первый вывод, который приходит на ум в результате анализа понятийных конструкций математики окажется следующим – в отношении математического знания требуется образование собственной проблематической области.
Следовательно, главным и наиболее важным результатом нашего анализа следует признать именно вывод о том, что гармоническая (математическая) система процедур требует особого, внеонтологического и внегносеологического статуса. В смысле действительности данной оценки оптимальным ее развитием следует признать предположение, определяющее область гармонии в качестве особой категориальной среды философии, в своем статусе равной таким ее категориальным средам как гносеология и онтология.