Концепция мета-универсализующего
порядка классификации

Нуждающимся в каком именно философском истолковании можно понимать предмет средств, находящих применение не только собственно в философии, но и во всяком рядовом акте познания в качестве «инструментов размещения» образуемой картины мира? Скорее всего, подобное толкование будет настаивать на видении подобной возможности как неизбежно вытекающей из сущностного (субстанциального) сопряжения инструментария описания с предметным же началом описываемого. Напротив, если позволить себе пренебречь эффективностью традиционных тяготеющих именно к предметной дифференциации приемов, и подумать о возможности обретения некоей «альтернативы» вошедшей в привычку интерпретации, то … на данном направлении развития понимания нас будут ожидать, с нашей точки зрения, некоторые достаточно любопытные решения.

В частности, если воспользоваться возможностью некоторого «аллегорического» толкования предмета логики и присущих ему функций, то, в таком случае, нам откроется перспектива получения в наше распоряжение такого весьма любопытного способа систематизации как использование для упорядочения характеризующей некоторый предмет ассоциативности нечто, что отличает сам данный предмет в качестве его же «собственной логики». Однако само использование подобного начала ассоциации вряд ли окажется возможно без прояснения уже той его составляющей, что позволяет определить, насколько подобная условная каузальная «логика» в принципе способна пониматься достаточной в смысле «вполне удовлетворяющей» некоему отдельному применению, потенциально пригодному для выделения в некоторую вполне определенную формацию. В отношении возможности употребления подобного приема от нас потребуется еще и признания обязательным понимания присущей подобной субстанциональности способности представлять собой проективное продолжение собственно способности выделения нечто, могущего представлять собой нечто уже опорное условие подобного «фрагмента» мироздания. Между тем, собранный по сегодняшний день эпистемологией опыт изучения понимания констатирует именно доминирование толкования, предпочитающего признавать некоторую сущность или условность в качестве никак не порождаемой, но «самодостаточно образующей» все вмещающее ее «пространство действительности», причина чему часто заключается … в убогости порождающей подобное понимание осведомленности. Но, как ни странно, несмотря на очевидную, в силу непосредственно же специфики «частности», отличающую любую частную модель недостаточность, пути развития науки и знания на деле пролегают именно в направлении построения чуждых универсализации, более того, не знающих «ничего, помимо самое себя» как бы обособленных «предметных» областей или же «специфического» знания. Нечто, реально представляющее собой не более чем определенную «проективность», осознается творцами предметно изолированных форм понимания именно в качестве некоторого особого несущего «собственную идею мира» объема. Но здесь, испытывая прессинг подобного рода «замыкания», принцип ограниченности «доступного объема» опыта … лишается конкурентоспособности перед лицом легко вытесняющего его представления, вводящего фигуру функциональной обеспеченности подобного основания. Любая концепция «узко понимаемого» предмета опыта легко проигрывает любому функциональному толкованию в силу самой своей скованности статусом представителя некоей «собственной правоты», на деле мешающей развитию возможностей понимания и познания. Названные нами посылки и позволяют нам признать нашей настоящей задачей построение такой модели «оснований» размещения результатов интерпретации, которая не ограничивалась бы какими бы то ни было пределами взаимно достаточной для некоторого «локального» объема идентичности представлений, рождаемых в пределах определенной области предметного опыта.

В таком случае нам следует уже перейти к рассмотрению первой составляющей нашего рассуждения – анализу примера, показывающего, в смысле решаемой нами задачи, образец своего рода «контрпримера». Попытаемся понять, почему именно «логика» замкнутой пределами нечто «собственная сфера» модели унаследует от подобного рода замкнутости еще и особенность «изоляции» от той или иной привходящей систематизации? Такого рода деланной «замкнутости», что характерно, способствует … и принятие некоторых фактически не так уж и принципиально значимых допущений, подобных наделению сущностей избыточными свойствами (домашних животных – уже человеческим интеллектом) или переопределению характеристик таких сущностей посредством их отождествления простому множеству элементарных составляющих, как, в частности, при сведении их к комбинации не более чем «набора составляющих» (тела - представления в качестве «комбинации атомов»). Признание за подобного рода начальными «установками» интерпретации способности определения не только неких простых связей, но и возможности синтеза некоторых сложных представлений обуславливает создание систем классификации, фиксирующих лишь среды предметного содержания, но игнорирующие что-либо выходящее за пределы такого рода «каузальной» дифференциации. И тогда сам характер подобных систем превращается в причину вытеснения более сложного порядка «позиционирования предметности» практикой просто коллекционирования ссылок, основанной на принципах своего рода выделения «притяжения». Наивысшее выражение подобные методы находят в запрещающих редукцию представлениях, создающих своего рода неупорядоченные полифеноменальные пространства, не позволяющие выделения каких бы то ни было «общих начал», но признающие лишь наличие «простых наборов» («простых множеств») явлений или, в лучшем случае, типов явлений. (Конечно, следует отметить, что не злая воля, а именно реальные причины не позволяют все той же современной физической теории построить столь желанную для нее «единую теорию взаимодействия».) Философским же последствием идеи «полифеноменального множества полифеноменальных пространств» можно назвать принцип «сознания», трактуемого как нечто, не допускающего отражения в нем «мира как демиурга», и, само собой, и … не отражающегося на остальном содержании мира в статусе источника несущей определенные последствия активности. «Сознание» не признаваемое в статусе продукта, воспроизведенного миром как источником действия на нечто «порождающее сознание» как именно на некую «имеющуюся» часть мира, именно по результатам присвоения статуса «выведенности» из мира и трансформируется в сложную аномально устойчивую функциональность. Подобная искусственность замкнутого «на самое себя» сознания, выражаемого как идея посредством своего рода проекции принципа полифеноменальности, и в этой же форме распространяемого и на возможность реализации в индивиде, предполагает выделение несводимой множественности феноменов «отдельных обладателей сознания». Но если сознание гениального мыслителя и правомерно понимать нечто «стоящим особняком», то … сознание, в частности, и того же свойственного и ему языкового опыта совершенно определенно … восходит именно к коллективному началу…

Результатом же столь критически воспринимаемого нами нарочитого «принуждения к гранулированности» следует признать ограничение уже собственно возможности выделения характеристик или признаков сущностей, в частности, ошибочность понимания того же сознания «способностью только к обладанию подобной способностью» и не более того. Реально же группу приемов, основывающихся на непризнании за определенным предметом статуса носителя сформировавшей его природы, но предпочитающих выделять какие бы то ни было предметы именно на положении «само собой» обретаемых, можно определить в общий класс методов алгоритмического специализирования представления. Происходящая в порядке подобной практики абсолютизация специфики обуславливает неизбежно вытекающую из нее атомизацию мира, выводимого здесь на положении асинергетического комплекса не наследующих порождению и не ограничиваемых контуром укоренения отдельностей. Естественным последствием подобной практики понимания, конечно же, оказывается невозможность осмысления действительности как сквозной связанности.

Тогда понимание возможной альтернативы подобному решению, обуславливаемой уже дихотомией «специализация – связанность» позволяет, с ее помощью, построить и отличное от традиционного понимание процесса образования философских представлений. Невозможно представить, что философия, хотя бы на уровне мотивирующей философствующего интуиции не могла бы не представлять собой хотя бы «претензию» на обретение подобным корпусом интерпретации строгих очертаний: философия любым образом, плохо или хорошо, следует принципу «замыкания самое себя» в контур «двух столпов» непосредственно философского дискурса – принятой сферы обращения (тезауруса) системы понятий и базисной «коллекции» идей. Отсюда «философия» (содержание, традиционно отождествляемое на положении соответствующего области определения данного понятия) выражается в возможности достижения некоторой «философской идеей» состояния целостности, откуда подобная идея как нечто «феноменально множественная область» возможностей интерпретации предстает в качестве … суммы многочисленных несовместимых философских представлений. Результат, к сожалению …, печален: философия лишь преуспевает в образовании специфических представлений, но лишает себя перспективы решения проблемы синтеза необходимой обобщающей теории. Тогда главным смыслом такого «философского строительства» и оказывается не рационализированная модель представления действительности, а своего рода «услужливое» предложение пониманию пригодного для некоторой специфической «эксплуатации» обращающегося алгоритма. Склонность к образованию множества плохо совместимых друг с другом алгоритмов отличает не только философию с ее «апперцепцией» или «фальсификационизмом», но и вполне «предметные» науки с их «валентностью» или же «системой отсчета», - последнее вполне соответствует «уровню» алгоритма, обеспечивающего выработку некоторых представлений и построение некоторых прогнозов, но что, на деле, и определяет предел возможной познавательной эффективности такого рода «частных» решений.

Предметом же проводимого уже нами опыта мы изберем некоторую форму мотивации синтеза предметных представлений, идею которой мы найдем у такого любопытного автора как «Дж. Беркли в изложении Ленина», и существо которой допустимо обозначить как запрос на принятие «рамки». Для Беркли в качестве «героя сочинения Ленина» мир допустим не более чем в объеме, необходимом именно его субъективной «потребности в существовании мира», или, как это формулирует само используемое нами «оригинальное цитирование», «мне нужна именно эта рамка и только эта рамка для моих выводов в пользу «мира и религии». Отсюда представления «автора цитаты» трудно понимать способными служить некими «представлениями вообще», поскольку они изначально предназначаются служить не более чем «представлениями потому». Столкновение же с чем-либо противоречащим принятому на основе подобных принципов порядку выделения приводит исключительно к наложению на подобные представления, на манер покрывающего предметы в редко посещаемом уголке своеобразного «слоя пыли», нечто внешнего. А по существу же подобного рода стремящиеся к «ограничению видения» модели обладают превосходной эффективностью именно в смысле обеспечиваемых ими возможностей мистификации понимания.

Но и Ленин, формирующий в своем критическом суждении конструкцию «представления Беркли», пользуется … все тем же методом «наложения рамок». «Рамка» уже собственно формулируемой Лениным критики признает за присущим Беркли пониманием не более чем статус мистификации, предлагая увидеть создателя критикуемых суждений не более чем носителем некоторой «злой воли». Отсюда подобная критика лишает себя возможности превращения того же Дж. Беркли из творца присущих ему идей в целеустремленного сеятеля заблуждений, хотя, возможно, источник узости его представлений и оказывается всего лишь неким порождающим какую-нибудь элементарную «оторванность» (изоляцию) толкованием, например, порождающим оторванность от опыта решения практических задач познания.

Что тогда именно нам следует делать в случае констатации наличия множества сообщений, началами построения которых оказываются разным образом выстраиваемые «ракурсы» обнаруживаемости излагаемого предмета? Положим, для текстов религиозного происхождения недопустимы идеи эволюционного происхождения сознания или развития современных форм речи на основе процессов трансформации языков «доисторического» уровня. Как в таком случае следует рассматривать содержательность подобных суждений, обязательно исходящих из посылки, отрицающей существование каких бы то ни было «эволюционных механизмов»? Или, если предметом рассмотрения избрать уже описывающий феномен сознания философский материализм, то можно заметить склонность данной практики философского опыта к иному решению, но также утрирующему саму проблему, но теперь – уже в «противоположным» образом. Материализм, если уместна подобная интерпретация, с азартом включается в «игру» с разнообразием проявлений сознания, приучая себя характеризовать всевозможных хозяев сознания специфическими «масками». Материализм спешит поименно назвать каждого - одного законченным идеалистом, другого, к примеру, – последовательным материалистом, третьего – неисправимым романтиком, что в результате практически уравнивает итоговое число возможных форматов с количеством возможных вариантов мышления. Соответственно материализм образует иную, специфически присущую именно его пониманию картину стереотипов, построение которой основывается уже на принципе обязательности «обособления» состояний. Обособляющее решение – оно, поначалу, еще в определенной мере признает некоторый «общий порядок», но уже небольшое развитие объема такой вариации приводит к неустойчивости, допуская свободу определения вещи сознания даже и вне выражающих само его природное качество ограничений. Развитие до подобного рода экстраординарного состояния «свободы классификации» угрожает появлением другой крайности: классификация, хотя бы она и желательна, исключает ее выстраивание уже потому, что выделение классификационных позиций основывается на присвоении статуса не предполагающей типизации гипертрофированной индивидуальности.

Какую же обобщенную оценку заслуживает, в таком случае, картина имеющихся на сегодняшний день практик образования «форматов представления»? Фактически мы сталкиваемся с некоторой эмпирически выработанной концепцией, определяющей собственно «специфику синтеза» представлений, причем именно такого порядка синтеза, который и не предполагает какого бы то ни было обязательного упорядочения. Если согласиться с идеей подобного рода эмпирической окончательности понимания некоей определяемой как «феноменологически» самодостаточная сферы представлений, то единственным способом ее асистемного упорядочения остается построение некоего принципиально «произвольного» каталога. Реализация подобной возможности регуляризации требует определения принципов своего рода свободного присоединения, размещения определяемых сущностей в качестве «соседствующих», но не определяемых некими едиными или обязательными началами. Здесь невозможно разделение на теоретическое и эмпирическое, конкретное и общее, порождающее и порожденное, принадлежащее и объемлющее, подобный каталог может строиться только как категорически инопредметный (представлять собой «каталог окружения», но отнюдь не «каталог наличия»). Всякий элемент подобного каталога свободен в том смысле, что ему при включении в данную систему обеспечено право на неправильность, позволяющее ему оставаться генетически особенным, свободным от какой бы то ни было «угрозы» типизирующей регуляризации. А каковой же окажется, мы, в таком случае, попытаемся прибегнуть к подобной оценке, обеспечиваемая спецификой подобного каталога эффективность? Данный каталог, скорее всего, способен создать «нейтральное» в систематическом смысле «поле» общей возможности решений, в котором признание действительности каждого данного решения основывается на принципе «беспрецедентности»: решение получает право быть, если отсутствует его полный аналог. Последнее, тем не менее, не исключает и принятие во внимание аспекта «полноты спецификации»: данному решению может быть отказано в признании в случае, если данная спецификация видит его полным аналогом некое другое решение; однако, последнее не мешает уже другой спецификации признавать в статусе полноценного уже это решение. Эффективность данной системы, таким образом, основана на порядке координации двух «независимых» оснований: права на индивидуальность и характера спецификации, что невозможно в случае подведения сущности под определяемые генерализующими связями типизирующие зависимости.