Что представляет собой условие или требование «достаточности» философской оценки? Понятие о подобной достаточности следует признать вовсе не равнозначным понятию о достаточности предметного представления, но оно означает именно достаточность интерпретации перед пониманием интерпретатора своей способности к построению интерпретации. Подобного рода уверенность позволяет философствующему простирать интерпретацию в пределах приписываемой ей возможности «сродства к понимаемому» и выносить соотносящиеся с подобными пределами суждения. Конечно, иногда подобного рода «простота» оборачивается построением недостаточно информативного суждения, фиксирующего лишь определители в форме философских категорий – видения нечто целостным, либо же, напротив, незавершенным, материальным либо относящимся к сознанию и подсознанию и т.п. Но фактически предназначение философии и представляет собой обслуживание поиска и различения подобного рода «простых» начал. Однако если обратиться именно к предмету классификации, то последнюю вряд ли следует признавать равнозначной выделению нечто, «ограниченного уровнем» генерализации, но, в любом случае, ей надлежит представлять собой и систему, способную предоставлять определенные возможности и, в некотором смысле, «углубления» в классифицируемый предмет. В таком случае простота философского паттерна вряд ли удовлетворит потребности организации некоторого в столь сильной степени «функционального» порядка классификации, «естественным и закономерным» образом предполагающего еще и возможности не только простой, но и «расширяемой» фиксации предмета. О каких тогда можно задумываться возможностях совмещения «экспрессивности классификации и произвольности интерпретации», что позволили хотя бы на шаг продвинуться в направлении «расшивки» генерализации и выхода на уровень выделения уже показывающей частности специфики?
Итак, рассмотрим то, что, при настоящем положении вещей, дано нам «на уровне» именно философского разума. Философия, следует отдать ей должное, сумела в сложившейся практике практически до совершенства отработать порядок «номинирования», отнесения философских представлений к специфике того или другого направления, но подобного нельзя сказать о способности философского разума наделять конструируемые ею номинации такой достаточностью их организации, чтобы построенная на их основе система представлений позволяла бы ее употребление и в качестве основы диверсифицируемой алгоритмической конструкции. Если реальное положение вещей именно таково, то в какой степени реалистичны тогда надежды на перспективу употребления философских номинаций именно в алгоритмическом применении? Возможно, относительно инструментария философской интерпретации разумно предполагать перспективу его следующего использования: если анализ, как бы то ни было, но позволяет определение некоторых, в частности, идей в статусе «механистически ограниченной интерпретации материализма», то, скорее всего, от подобного ограничения следует ожидать эффективности и в решении определенных конкретных проблем. Как тогда в смысле подобного рода задачи философская квалификация могла бы влиять на специфику объективности разрешения конкретных проблем, или, что также вероятно, может ли подобного рода предзаданный детерминизм допускать его игнорирование как избыточного? В какой мере характер практикуемых тем или иным мировоззрением априорных установок деформирует структурные зависимости и порождает выделение некоторых аспектов в неверно назначаемом им статусе «самодостаточных»? Насколько «идеализм» в действительности дезориентирует практикующего его «идеалиста», неужели, возможно, деструктивность мировоззренческой установки ведет к таким крайним последствиям как отрицание очевидных вещей? И как при построении реальной классификации мог бы быть предусмотрен фактор реальной финальности (ограниченности, тупиковости) «идеализма идеалиста»? Если, напротив, характер понимания в целом следует понимать отнюдь не строгой, но, всего лишь, условной характеристикой, ограниченной пределами некоторого «условного» же контура, то возникает порождающее довольно причудливые ограничения сложное взаимное нормирование, обеспечивающее актуальную избирательность некоего представления по отношению к тем или иным предметам интерпретации. Идеалист, если посмотреть на соответствующие примеры, в своем идеализме может пренебрегать необходимым условием материальной основы любого процесса, а вульгарный материалист, напротив, отождествлять за ничто влияние культурного фактора. Отсюда вполне можно предположить, что механистический материализм склонен к признанию только таких определяющих поступки живых существ факторов как инстинктивные проявления, отделяя, поэтому, поступок личности от работы ее рассудка.
Но наш вывод из проделанного только что рассуждения … крайне неожиданный, прежде всего, для нас самих. Любое моделирование, в любом формате его реализации, предстает еще и в качестве вполне определенного способа наложения классификации, что, казалось бы, никаким образом не связано с заявленным в заглавии данного параграфа исследованием проблемы «рацио». Однако такую связь практически … невозможно не увидеть.
Философия, если мыслить ее в роли некоего соответствующего потребностям современного познания аналитического инструмента, в действительности употребляет ложное понимание «рацио». Современный философский дискурс предпочитает признавать рациональной именно такую форму умозрения, согласно принципам которой основанием для оценки являются ассоциации (он – физик), но не пределы существования (вся его жизнь протекает в профессиональной деятельности учителя физики). В фигуре Ленина философия скорее подчеркивает его принадлежность к философской ветви материализма, но вовсе не лежащую в области гуманитарного знания природу его интереса, нередко позволяющую обнаружить удивительное явление любопытного «гуманитарного непонимания» естественнонаучной проблематики. В частности, Ленину, взявшемуся комментировать, в частности, положение вещей в философской теории восприятия, не помешало бы поинтересоваться работами такого лидера отечественной нейрофизиологии того времени как В.М. Бехтерев. Именно поэтому можно с иронией подметить, что «рацио» философии задают в большей мере выбираемые конкретным философом ориентиры («стремление к истине»), в случае социального наложения – приверженности («буржуазная теория»), но не постклассификационная комбинация (известная нам по настолько хорошо удавшемуся К. Пруткову образу … «сын птичницы, он строил только куры»).
Данная нами здесь критическая оценка существующего формата философского «рацио» заставляет нас согласиться с тем, что отсутствие в нем возможностей, обеспечиваемых именно классификациями воплощения, не дает возможности построения наиболее эффективных в смысле диверсификации аппарата описания «углубляющихся» моделей. Именно поэтому мы и предлагаем перенести «центр притяжения» философского «рацио» на непосредственно «воплощающие» позиции; так, в частности, следует понимать, что некая фигура не просто представляет собой «писателя-фантаста», но, например, «популярного автора» (или, напротив, «практически неизвестного»). Если подобный подход определить несколько более формальным образом, то «классификации воплощения» представляют собой форму телеологической диверсификации исходного «просто предметного» формата.
Когда построение некоей модели строится на введении характеристики профессионального качества «физик», то аккумулирующая такую характеристику «простая» классификация будет профилировать лишь заложенную в характеризуемых объектах способность (эти люди представляют собой «физиков»). Если же, в случае классификации воплощения, указывается уже «школьный учитель» физики, то подобное условие уже позволяет задать и формат телеологически ограниченного объекта, в отношении которого отличающее его состояние феноменальности предзадает уже определенное сочетание (он понимает физическую действительность в пределах ее нужного педагогике востребования). Следовательно, существо предлагаемой нами реформы философского «рацио» – переход к порядку формирования классификационной позиции не просто посредством выделения некоторых характеристик, но и, отсчитывая отсюда, – и сочетательно предрасположенных условностей. Только такие телеологические структуры позволят нам создавать объектные комплексы («серебряная ложка» или «средние века»). Для этого, наш следующий шаг, нам следует разработать специфическую типологию классификаций воплощения, к работе над чем мы далее и обратимся.
