Мир столь многообразен в приданных ему возможностях, что и пониманию предметного содержания доводится предстать не только лишь пониманием мира вместилищем разнообразного особенного, но равно и такой сферой свободы как субъективный выбор предмета интереса. Отличающая каждого манера предпочтения в известном отношении «созвучной» себе позиции средоточия познавательной активности в смысле поставленной нами задачи и позволит ее понимание неким не расследуемым внешним началом, тем, что с позиций обмена данными и предполагает рассмотрение как те или иные источники, определяющих чей-либо интерес, например, специализация или хобби. Во всяком случае, для исследования структуры понимания и сама возможность определения интенционально заданного фокуса интереса явно тождественна и признанию одного из предметов, принадлежащих собственно содержанию субъективности равно допускающим обращение и нечто «субъективно своим». Появление подобной «окружающей» и близкой «Я» дополняющей его специфичности по имени эгоизм уже достаточно и для выделения спектра внешних ассоциаций, что некоторым образом созвучны интерпретации, прямо приверженной и некоей вполне определенной манере понимания мира. Подразумевая возможность образования такого расширяемого «в ближайшее предполье» «Я» мы и определим здесь наше видение способа приложения критерия «субъектная близость чувству личного» тогда и в отношении практики установления понятий.
В этом случае нашему анализу и надлежит рассмотреть такой любопытный пример как ситуация присоединения кого-либо к числу адептов привлекающего его интерес учения. Естественно, что числу средств выражения подобного учения, в том числе, дано принадлежать и некоей символике, хотя в смысле построения данного рассуждения мы определим как несущественное собственно использование средств символической репрезентации. Вполне возможно, символизму данного учения также дано допускать выражение и посредством уникального имени, и такое имя, в отношении субъектности адепта, и надлежит расценивать как идентификатор нечто близкой ему сферы «почти-Я». Подобная сфера «почти-Я» - это уже не нечто полная идентичность «Я» адепта, но относительная идентичность, в отношении которой возможен вывод, что она практически не нарушает «моё» характерное для данного адепта.
Дабы придать нашему рассуждению наглядность, приведем здесь примеры воззрений известных мыслителей. Например, Ленин идентифицировал свои взгляды маркером, начало которого он возводил к имени «материя» (материалист), известный русский философ Я. Голосовкер симпатизировал другому способу мировосприятия - «образу» (имажинизм). Способность составлять собой несколько менее «персональную» возможность персонификации, но все еще не утрачивающую ее прелести равно допускает и категория слов, смысл которых для подобного «мыслящего субъекта» подразумевал бы выражение им специфики «абсолютного» качества. Например, в понимании Ленина «объективность» играла роль явно бесспорного критерия совершенства познания. Он, и бесконечное число раз, заявлял претензию на необходимость возложения на любую оперируемую им идею характеристики «объективная», категорически отклоняя любой вариант, даже лишь несколько разнящийся от «объективного». Очевидная альтернатива отношению Ленина - это выдвижение на первый план тогда и той же самой «гениальной интуиции».
Если, в развитие данного сопоставления, выделить понимание Лениным слова «философия» - то оно, если исходить из характерной Ленину системы представлений, обретало здесь собирательный смысл, отражавший способность обозначения определенного многообразия разнородных специфик. Подобный подход и приводил у Ленина к необходимости разъяснения того «текущего» смысла, что в каждом конкретном случае придавало «философии» то или иное конкретное упоминание. Например, воспринимающая опыт естествознания философия определялась им «научной», рожденная гипотетическим рассуждением - признавалась «профессорской», лишенной соответствия действительности. Если подытожить, для Ленина предмет философии потому и предполагал причисление к разряду удаленного от «Я», что философия в его понимании и обращалась началом, в отношении которого он, исключая помещение подобного предмета в среду собственного эгоизма, допускал лишь практику его использования. Тем не менее, отношение Ленина к понятию «философия» представляло собой отношение к нечто подразумевающему вполне определенную референцию, явно исключающую возможность любого предполагаемого «расширенного» отображения. Понятие «философия», каким оно виделось пониманию Ленина, исключало любую расширительность, откуда подобная расширительность непременно и сопрягалась с утратой философствованием систематичности, то есть, по существу, и как таковой предметности. Взгляд Ленина отделял от предмета «философии» любое несвойственное, например, чувственное наслаждение.
Тогда следующую стадию нашего анализа нам следует посвятить рассмотрению содержательных начал понятия, явно служащего более широкой репрезентации спектра умозрений, нежели допускает «вилка», отличающая «план содержания» (объем понятия) имени «философия». В частности, в системе представлений Ленина таким понятием и доводилось предстать понятию «воззрения». Система представлений Ленина явно исходила из возможности положения, также предполагавшего картину не всегда очевидных ясности смысла и предназначения некоторых вариантов воззрений, и, как можно понять, допускала положение, когда неясность неких воззрений даже не подразумевала перспективы окончательного устранения самой уменьшающей их ценность неопределенности. Словами «взгляды», «воззрения», «идеи» Ленин и обозначает образцы столь свободно выстроенных отношений смыслового соответствия, что их неопределенность иногда при чтении его текста отражает и потребность в представлении пояснения. Взгляды Базарова» (марксиста Базарова) - пример полной путаницы, «воззрения Беркли» - и вовсе откровенный идеализм.
Но если проявить настойчивость и предпринять попытку обобщения того смыслового произвола, что характеризует различные, как их представляет ленинский текст, «воззрения», то здесь возможно такое определение - любая из форм воззрений это и такого рода носитель структуры смысла, что не предполагает однозначной интерпретации в отсутствие комментирующего разъяснения. Таким образом: для сознания Ленина идеи, в частности, в форме той же «идеи ради идеи» являли собой тогда и категорически чуждую ему сущность. Развивая далее нашу модель, мы предположим, что последним и наиболее «свободным» рангом имен в подобном перечислении следует признать некие имена теперь «эпизодического» ряда, те, чье смысловое наполнение допускает установление то непременно же посредством представления пояснения. Так, представленное в ленинском тексте фразеологическое имя «словечко Маха ‘элементы’» явно предполагает наличие лишь такого рода смысла, о котором трудно определенно судить вплоть до момента, когда создатель данного понятия собственно и поясняет определяемый данным именем «казус обозначения». Потому «задаваемому Махом» понятию «элементы» и выпадает сохранять его неопределенность вплоть до наступления момента, пока, наконец, не предлагается надлежащее объяснение, собственно и раскрывающее функцию понятия «элементы», «заменявшего для Маха» философски более распространенное понятие материя. Тогда как таковой характер такого рода связи и позволит его обобщение в определении, согласно которому некоторые виды именных форм явно не предполагают отождествления им конкретного содержания, пока не предложено определение предмета, который они и выражают в роли соответствующего обозначения.
