Бытование понимания в среде
потоковой общности данных

Обоснование защищаемого здесь принципа контекстной, и, помимо того, многопозиционной нагруженности текста, что, на деле, видно и «невооруженным глазом», ограничено представлением аргументов, выражающих идею понимания контекста лишь как уникального средства воплощения и в суждении, и в изложении условия определенности востребования обозначения. Контекст, в какой бы мере основание его построения не формировал бы способ его реализации - даже и вне какой-либо связи с конкретной природой такого способа, - также это и средство придания пониманию некоей существенной определенности. В подобном отношении и значение, приобретаемое контекстом в отношении непосредственно развития повествования, также соответствует значению отличающей подобное развитие «идеи» или - обеспечивающего разрешение некоей проблемы «ключа», то есть образует формацию своего рода «концентрированной» комбинации содержания.

Тогда «идейная база» настоящего анализа будет предполагать развитие равно посредством построения теперь и такой условной схемы аналитического приема. Положим, поиск отличающего содержание некоторого текста «фокусирующего» концепта также приносит и такой вспомогательный результат как понимание природы мотива, обуславливающего интерес к подобной проблематике, что, далее, не только удостоверяет это решение, но обращает его и своего рода воспроизведением предполагаемой последовательности мысли автора. Если этот поиск способен вывести то и к действительно адекватному пониманию замысла исследуемого повествования, то от полученных в нем выводов следует ожидать возможности их применения теперь и для проверки правильности полученного результата, когда подобные результаты можно использовать в качестве исходных данных следующего этапа исследования - поиска приоритетов. Природа же самой возможности задания приоритета - это сочетание обстоятельств, когда «начало» всякого правильно выделенного контекста непременно дано составить и нечто «целиком» определяющему этот контекст содержанию, что не помешает отождествить и посредством понятия «приоритет». «Приоритет» в этом случае - это совершенно не связанное с порядком организации контекста условие его действительности, а потому и заключающее собой лишь характеристику «порядка порождения» контекста. Контекст явно таков, что он или позволяет порождение посредством фиксации положения абсолютизирующего теоретическое обоснование («энергия никуда не исчезает»), либо - посредством проекции некоторой как бы «непреложной» осведомленности, что имеет место в случае утверждения «в Греции все есть».

Хотя как таковое предназначение приоритета - не более чем обоснование необходимости в задании контекста посредством указания «значимого условия», но равно и какой бы силы проективная значимость не отличала бы некий приоритет, последний никогда не приобретает значения абсолютного начала. «Приоритет» - лишь одно среди прочих условий действительности контекста, никоим образом не заслоняющее собой другие условия его действительности. Поскольку приоритет не предопределяет, но лишь продолжает представления автора повествования, то он обнаруживает и такую специфику как наличие внутренней структуры. Иначе говоря, условие действительности контекста известное как «приоритет» - это лишь некая отдельная особенность, не только подчиняющаяся, но и принадлежащая комплексу содержания в целом. Отсюда приоритет, хотя именно он и определяет значимость контекста, на деле лишь «расширяет» эту значимость, что и возможно посредством определения для некоего множества значимости не только высших форм содержания, но и подчиняющихся таким высшим формам тогда уже низших форм. Но приоритет, конечно же, это ни с какой стороны не «проходная» характеристика, что непременно и обнаруживают формы «самоценностных» начал, где условно «абсолютная» норма женской красоты задает приоритет, но никак не проясняет источник такой связи. Другое дело, что ситуации «расширения рамок» формируемой картины дано обнаружить достаточность и для объяснения природы приоритета, но такое «расширение» уже выходит за границы содержания задаваемого непосредственно повествованием.

Показательная характеристика приоритета - это прилагаемое к нему «расширенное» определение, представляющее приоритет не только в значении «начала доминирования», но раскрывающего и специфику приоритета посредством долженствования, адресуемого приоритетной позиции. Так или иначе, но приоритет для повествования не определяется «извне повествования», и потому лишь определяет, что организация некоего множества содержания подразумевает наличие отношений долженствования, что и показывает принцип «и развлекаться следует со смыслом». Приоритет, по существу, только лишь символизирует действительность долженствования, но не означает обращение объектом долженствования то непременно и нечто важного, чему дано определять некие представление или норму. Приоритет - это лишь «вектор», для которого само условие направленности это и не более чем нечто «порожденная» им самим или «избранная» им специфика. В таком случае также дано иметь место и своего рода «источнику» приоритета, что прямо показывают примеры и таких установок как «ему требуется встряхнуться» или «он так и не склонился к определенному мнению». А потому источником задания приоритета не надлежит определять и непременно нечто «завершенное», допуская для приоритета также и возможность своего рода «зыбкого» источника, что и обнаруживает пример установки «как он решит».

Отсюда тот приоритет, что определяет задание того или иного контекста уже не подобает определять и как «конечную позицию» анализа смысловой ассоциации, своего рода «исходную точку» ее построения. Выявление приоритета - это лишь средство содействия пониманию, задаваемому неким повествованием тогда уже как средство достижения преследуемой автором цели. Тем не менее, здесь равно и само по себе условное «предназначение» повествования вкупе с проводящими его в жизнь контекстами, задающими повествованию строгие рамки, это вряд ли нечто «изолированные» когнитивные явления. Им тогда и дано означать такого рода дисциплинарные «меры принуждения» понимания, что навязывают или закрепляют в понимании и некую абсолютную или функциональную установку. Понимание, инициируемое ознакомлением с неким повествованием, и формируется как адресованное определенной позиции, чьей спецификой и обращается принадлежность некоторой ротации приоритетов задаваемых посредством выделения контекста. То есть повествование исподволь стремится «приучить» читателя к выделению внедренного в некий контекст приоритета то непременно на положении одной из форм актуализируемого содержания постоянно присутствующих в области интересов читателя. В таком случае для читателя выделение им в тексте «нерядового» или несистемного приоритета, прямо нарушающее привычный для него «ритм» изложения, и порождает в нем следующую последовательно осуществляемую реакцию: выделение контекста - новый смысл - новое понятие - новый элемент(-ы) «первоначального ряда» восприятия. В частности, здесь возможен пример, когда, положим, вкрапление в обобщенное описание победоносной военной компании рассказа о трагической судьбе пусть даже одного из числа солдат победителя может вести и к решительному изменению отношения читателя к историческим смыслам уровня обобщения.

Ряд предложенных здесь оценок - равно основание и для дополнения нашего анализа теперь и принципом невозможности нейтралитета для сочетания повествовательно выражаемой значимости с доносящим ее контекстом или контекстами. То есть если при построении повествования предвидим и риск «конфликтующего» прочтения структур контекста, объединенных в порядке единого текста, то такой момент тогда и вынуждает к отказу от «свободного» порядка задания контекста. Такого рода «риск конфликта» неизбежен для любого представления, допускающего возможность порождения приоритета буквально «на пустом месте», что может обнаружить и пример оценки: «грустить заставляет тогда и сам навязчивый комизм сюжета». Порождение смысла все же некоторым образом «пристрастно» к характеру формирующегося отношения «фокусирующая позиция - фон», что и обращает выбор предпочтений актуализируемым не только собственно содержанием, но и восприятием порядка построения.

Тогда и сам порядок «рассеяния» контекстов по повествованию также надлежит расценивать как одно из порождений внешне заданного приоритета (например, таково описание на деле столь глубоко гомогенной специфики социального прогресса, известной нам из «понимания истории с классовых позиций»). Отсюда и содержательная ценность повествования - то не иначе как «бинарная» форма воплощения ценности - не только ее существенность перед сознанием, погруженным в мир той или иной иллюзии, но и существенность в смысле придания повествованию специфики реализуемого в нем уровня развитости представлений. Такого рода аргументы уже достаточны и для выделения приоритета «как сущности», то есть им дано подтверждать тогда и возможность анализа функциональности приоритета. Здесь вполне правомерно предположение, допускающее существование двух таких возможных классов - или цель установления приоритета составляет поддержка свободы спекуляции, или предназначение приоритета равно составляет и задача образования нечто «синтетической картины» посредством не иначе как нечто «комплекса» знаков.

Тогда если определять, что в одном ряду с заданием приоритета имеет место и расстановка маркеров («знаков»), то осознание подобной специфики позволяет следующее допущение: для действия передачи смысла возможность образования знака (фиксации нечто «утверждаемого» благодаря «подбору обозначения») тогда важнее и любой иной возможности. В частности, если характер контекста располагает к синтезу некоей значимости как отождествляемой посредством «фигуры деятеля», то такая возможность равно уточняет и сам смысл поступка благодаря характеристике вторичной определенности, обретаемой благодаря выделению условия «востребования» деятеля. В подобной связи нельзя не вспомнить и известную идею Мао Цзе-дуна, провозгласившего принцип «винтовка рождает власть». Упоминаемая в этой сентенции «винтовка» и обретает качества «деятеля», конституирующего насильственный способ утверждения власти.

Далее очевидное развитие выстроенной здесь схемы приоритета и закрепляющего его «знака» также составит то обстоятельство, что «технология» выражения смысла не допускает ее отделения от проблемы совместимости «деятеля» вводимого через назначение приоритета на положении инициатора приоритета тогда и со всяким его частным действием как «обладателя» приоритета. В этом смысле характерный пример - призыв к достижению благородной цели неблагородными средствами, известный по оценке «варварский способ искоренения варварства». В согласии с данным принципом если, например, источник формирования приоритета - это условие свободы совершения (препятствия преодолимы), то предмет или место действия и обретают здесь их естественные значения тогда и нечто «неважных» вещей. В подобных казусах интерес к присутствию деятеля (выраженный, в частности, и в его «устранении») иной раз будет предполагать и подавление другими возможными интересами - к возможностям действия (писать прозой доступно каждому, стихосложение - удел человека лишь с поэтическим дарованием).

Но и схема «приоритета», предполагающая введение фигуры «деятеля» - это далеко не универсальный вариант схемы приоритета вообще. При построении схем приоритета не помешает и подобающая осторожность, определяемая тогда такими обстоятельствами: наделенный приоритетом «деятель», даже если он и встроен в контекст на положении объекта дискриминации - «пленника обстоятельств» - все равно представляет собой средоточие, концентрирующее собой некий круг долженствования. Деятели, чьи фигуры и образуют при этом предмет понимания, причем при любом повороте сюжета - не только при развитии «неопределенной» ситуации, но и при каким-то образом предзаданных обстоятельствах, также достаточны и для обращения в основной «предмет внимания» тогда и для отдельных позиций представления данных. (Подчеркнем, что «деятель» - не обязательно субъект или агент, но, скорее, универсальное начало, и качество «деятеля» отличает и неодушевленные тела, для которых наделение подобным статусом достаточно и для порождения фантомной имитации - «пыль забила щели».) Далее естественная логика развития анализа порождает и необходимость исследования способности деятеля к совершению «творческого поступка», что для поля текста означает выдвигать приоритеты (Швейк отдает генералу честь даже … в момент отправления нужды). «Качество» деятеля, если для последнего возможен и перенос присутствия «из одного контекста в другой», прямо определяемый самим разнообразием вариантов совершения поступка, также позволит оценку содержания повествования тогда и с позиций разнообразия доминант.

Непосредственно «коллекция доминант», как, впрочем, и любой иной «систематический признак», естественно будет предполагать и реальность нечто характеристического условия, что и позволит в отношении «ассортимента» предметов подобной коллекции задание и нечто «критерия отбора». Приоритеты, вступающие в права условных форм, олицетворяющих собой некие «принципы» (не объективно принципы, но принципы во вторичном смысле, с позиций разбиения потока данных, что следует из «приложения критериев») потому обретают друг относительно друга равно же и отношения долженствования. Однако подобрать пример подобного рода повествования, что преследовало бы цель строгого упорядочения выраженного долженствования, состоящего в подчинении доминирующему приоритету, практически невозможно. Иллюстрация реальности такого положения - это и неопределенность причин написания Лениным его «Материализма и эмпириокритицизма», либо - разрешения политического конфликта, либо - также и признания принципиальной значимости тогда и некоей философской категории. Авторы, освобождая себя от пут излишне обязательной пунктуальности, предпочитают избегать устранения конкурирующего порядка долженствования, лишь формально предпочитая один из них (поэма «Мертвые души», в одном смысле сатира, в другом - она же и явное бытописание).

Вполне вероятно, что введение условия долженствования не столько позволяет определение приоритета в качестве функции фиксирующей тот или иной уровень доминирования, сколько обеспечивает дальнейшее продвижение в направлении структурирования потока данных как побуждаемого и нечто «абсолютной» доминантой. Возможно, для потока данных в качестве не более чем относительно определяемой собирательности тогда и принципиально исключена возможность обретения какой-либо «абсолютной» характеристики, но здесь возможно выделение специфики достаточно близкой абсолютному показателю. Потому положение «абсолютной доминанты» для некоего потока данных - это не иначе как специфика смысла, составляющего собой исходную точку отдельной «линии изменчивости», напротив, тогда и нечто «простой» приоритет, случайно определяемый тем или иным контекстом, - это и не более чем агент сопротивления изменению или оператор переустройства изменчивости. (Пример абсолютных доминант: критика в любые времена и эпохи определяет принадлежность любой «художественной школы» одной из двух «вечно живых» типологий - романтиков и реалистов; характеристика «романтик» выражает собой сущность, далеко не равноценную преходящему призеру турнира, и она, в понимании критики, «не знает склонения».)

Предпринятый здесь анализ приоритетов, агрегирующих повествовательно организованные массивы данных - явный шаг в направлении структурирования такого рода объемистых сообщений, сжатия посредством выделения прямо не раскрываемых «мотиваций» объемистого повествования до «схем» размером, фактически, в «несколько эпизодов». Само же приведение к такого рода «упрощенной схеме» - это также и метод определения «болевых точек» как такового замысла повествования.