Огл. 1. Введение.

Я благодарен Солу Крипке за то, что теперь мы так хорошо чувствуем отличие фиксации объекта ссылки некоторого выражения от доносимого выражением значения либо смысла, если, конечно же, они единственны. Все, что я намерен сказать, посвящено поиску ответов на два вопроса, подсказанных нам установленным Крипке различием и его же замечаниями в отношении порядка, посредством которого восприятийное освидетельствование способно устанавливать соответствие. Ими будут, первое, каким именно образом восприятие устанавливает соответствие особых мерок? И, второе, как именно восприятие выполняет эту работу?

Ответ на заданные мной вопросы пока еще не известен. Такой ответ, о чем вкратце можно было бы сказать, невозможно найти в порожденной работой Крипке объемной литературе. С другой стороны, многие элементы искомого ответа находятся в сочинениях Витгенштейна и его австро-немецких предшественников, Мартньяка, Гуссерля, Марти, Ландгребе и Бюлера. Согласно Австро-Немецкой традиции, следует противопоставлять платонистское и анти-натуралистическое понимание, и понимание же номиналистическое и натуралистическое. В этом и заключается Гуссерлевское представление, названное им "непосредственно соотносящим" использованием особых мерок активизирующих смыслы или тех индивидуальные представления, что сохраняют простой, не описательный смысл. Однако точка зрения на соответствие и установление соответствия, представленная Ландгребе, Бюлером и Витгенштейном, отвергает обращение к употреблению смыслов.¹ В дальнейшем я сошлюсь на названных авторов, поскольку надеюсь развить и упорядочить некоторые их положения, в частности, сравнивая последние с более поздними исследованиями (см. Муллиган 1997).

Если посмотреть априорно, то удивительным оказывается понимание, согласно которому способ работы языка независим от представлений восприятия. Восприятие и язык представляют собой две доступные нам основные возможности. Две особенности лингвистического поведения, по крайней мере, в одинаковой мере присущи человеку и другим животным: выражение или индикация и посылка сигналов или управляющее поведение (пчелиные танцы), неразрывно связанные с восприятием. Множество способов как представления, так и координации слов и объектов, и основано, и зависимо как от индикации, так и от управляющего поведения.

Точку зрения, заключающуюся в том, что восприятие и поведение существенно важны для языка и лингвистического представления, можно назвать пониманием, включающим восприятие и поведение в состав языка.²

Ответы же на два сформулированных мною вначале вопроса могут быть даны в двух версиях. Согласно одной точке зрения, способ установления восприятием соответствия таких особенных мерок, что воспринимаются как средоточие простого, неатрибутивного смысла, экземплифицируются или характеризуются только субъектом. Другая трактовка данного предмета представляет дело так, что установление соответствия, совместимого с представлением о том, что природа понимания смысловая, устарело. Но и та, и другая совместима с идеей спекулятивного порождения соответствия, укорененного в различии между двумя базовыми, игнорируемыми типами именования.

Данные точки зрения представляют, что особенные мерки (и их смыслы, если они обладают смыслами) обладают неким набором свойств, проблему чего мы не собираемся здесь обсуждать. Надлежащие имена и обозначающие выражения принадлежат разным значимым категориям. Они, следовательно, могут быть некоторыми определенными способами созданы с помощью выражений, принадлежащих уже категориям выражений. Они также допускают многообразие свойств, связанных с фактом того, что сами выражения включены в контексты, находящиеся в дедуктивно построенной зависимости от других выразительных контекстов и их частей. В дополнение к подобным связям горизонтального плана, особенные мерки наделены также и чисто семантическими свойствами, подобно их конкретному обозначению в качестве именно единичного или не более чем единичного объекта. Моя нынешняя задача состоит в том, чтобы выделить формальные или внутренние вертикальные зависимости, соединяющие особенные мерки и их соответствия.

Огл. 2. Установление соответствия: пределы.

Начать разговор следует с упоминания о том, что основные типы прямых особенных соответствий создаются как насколько возможно правдоподобное понимание факта, что в каждом из них отражается восприятие. В следующей части я намерен выдвинуть и защитить точку зрения о том, что интенциональность лингвистического соответствия является паразитической в отношении интенциональности восприятия.

Скорее всего, простейшее налагающее соответствие использование выражений имеет место в пределах нелинвистического контекста. Оно распадается на две группы, к первой из которых относится все, что касается восприятия их носителя, ко второй все, интегрирующее восприятие и поведение. В первой группе мы обнаружим имена этикеток, фирменных марок, названия художественных полотен, книг и глав. В таком случае имена физически закреплены на их носителях. Во второй группе выражения - и не только грамматические особенные мерки - используются вне какого-либо лингвистического контекста, но и именно внутри структурного поведенческого контекста. Это те случаи, когда посетитель просит чашечку кофе в кафе, это относится к билету до станции назначения, или к чьему-либо выкрику "Щенок!" в адрес молодого практиканта. Вызовом поля или контекста имена-этикетки и т.п. привлекаются к работе в качестве физически-сочленяемых (симфизических) полей, выкрики "Щенок!" в качестве практически-сочленяемых (симпрактических) полей. Имена этикеток, следовательно, оказываются симфизическими именами,³ и слова, используемые в симпрактических полях, оказываются симпрактическими выражениями,⁴ двумя обоюдоострыми, но полезными выражениями для этикеток и сигналов.

Способ симфизического и симпрактического выражений служит нам иллюстрацией, уже ссылающейся на тесные отношения между восприятием и поведением. Облачение в именную метку представляет собой способ руководства поведением, таким же, как и использование дорожных знаков; в симпрактическом использовании языка один человек руководит поведением и восприятием другого человека. Соответствие же начинается там, где объединяются сфера восприятия и руководство.

Очевидные проявления, как это часто обусловлено, включают в себя восприятие. Если я формулирую предложение "это является F", то, если вы не воспринимаете указанный мной объект - является ли он некоторым F или нет, или он просто подобен некоторому F - то есть не проникаетесь моей особенной мыслью, то проникаетесь только некоторой всеобщей мыслью. Если я оказываюсь жертвой собственного обмана зрения, то тогда мне не свойственна особенная мысль о иллюзорности моих впечатлений.

Устанавливающее соответствие употребление определительных описаний включает в себя восприятие. Вспомним в данной связи один из найденных Донелланом (1966, III) примеров:

Очевидные проявления и устанавливающие соответствия употребления определительных описаний обычно встречаются в контекстах предложений, подобным симфизическим и симпрактическим именам. Но три названные категории могут сочетаться только ограниченным числом способов. Рассмотрим, например, цитату. Цитирование это знак, представляющий собой использование симфизического имени, поскольку замкнутое кавычками выражение объединяется и с собственно самими символами кавычек. Так и в ряде функций, подобных очевидным проявлениям, указывающим на некоторое воспринимаемое выражение, цитата, кроме того, включает и симпрактическое именование. Когда же цитата сопровождается, как это обычно практикуется, утверждением, так конституируется поле высказывания (или "синсемантическое").

Имена собственные с позиций восприятийного освидетельствования в своем действии похожи на симфизические имена; такие имя и носитель со-происходящи и воспринимаются вместе. То же самое правильно в случае, когда некто сообщает носителю какое-то уже присвоенное имя.⁵ Конечно же, мы часто пользуемся именами собственными тогда, когда мы не приобрели знание о них на основании восприятия их носителей или близко связанных с ними объектов. Полное подтверждение точки зрения о том, что восприятие, тем не менее, необходимо для того, чтобы имена собственные соотносились бы с пространственно-временными объектами, должно включать в себя испытание всех образцов, проводимое теми, кто так думает, как это понимает Элмог (1991: 598), "арсенал 'фиксаторов' как набор возможностей 'фиксирующего' безграничен". Как бы ни была вероятна точка зрения о том, что подобная фиксация всегда связана с восприятием правильности носителя или нечто адекватно близко относящегося к нему, здесь существует и более неотложная задача. Имеет ли, в действительности, место случай того, что соответственная фиксация посредством внесоответственных определяющих описаний будет только лишь непредумышленно связана с восприятием?

Что можно назвать случаем осознания говорящим предложений одной и той же формы

Мадрид является столицей Испании

или

Столица Испании называется "Мадрид"

где определительно применяются два описания и само имя собственное ему незнакомо?

Как бы то ни было, здесь следует соблюсти два условия. Первое это то, что говорящий всегда довольствуется возможностью использовать некоторое восприятие, определяемое именами собственными, именно такими, что сейчас либо в прошлом зависят от его восприятия их носителей. Второе, что его осознание идентичности знака, субъективированное описаниями и именами собственными, также как и его осознание предиката "называется", оказываются паразитическими в смысле первого условия, его возможности применения имен собственных, основанных на его восприятии.⁶ Предикат "называется", сопровождающий замкнутое в кавычки имя, создает новый тип симфизического имени: именной ярлык, прикрепляющийся не к его носителю посредством описания. Язык приобретает новое сочленение. Но для тех говорящих, кто еще не научился употреблять восприятийно зависимые имена, подобного рода ярлык не будет представлять собой именной ярлык. Тогда, следовательно, требуется, если уж говорящий не понимает подобной утонченности именных ярлыков, превышающую уже доступную ему возможность употребления оригинальных имен, замыкать его восприятие на предмет того, что именно обозначает произносимое имя. И это, подобный поворот дела, как мы полагаем, порождает семейственность для простейших типов симфизических имен.⁷

Хорошо подтверждает тезис о том, что восприятие необходимо для индексированного соответствия, концентрация на "чистых индексациях", таких как "я", "здесь" или "теперь". Здесь не требуются никакие сообщаемые восприятием данные о носителях, здесь уже сами восприятие самого выражения и соответствующее семантическое правило выполняют всю нужную работу (Каплан), или что простая позиционность необходимо сопровождает всю подобного рода информацию (Эванс 1982: 153; ср. Коразза 1995: 45 и далее).

Но здесь следует назвать и третье, более проникновенное понимание. "Здесь" и "теперь" соответствуют не только пространственным и временным локациям, отличающих одно выражение от другого, но еще и указывают на разный размер их зоны. Рассмотрим Сэма, христианского социалиста, посещающего супермаркет. Он встречает приятеля, другого христианина. Они сопереживают о своей несчастной жизни в этой юдоли печали. Здесь приятель нашего социалиста во всем с ним соглашается. Они проклинают это место, являющееся универсамом угнетения и его шизофренический консьюмеризм. Затем подходит жена Сэма и обращается к нему с вопросом, что он здесь, в мясном отделе делает, хотя он знает о ее истериках в связи с коровьим бешенством. Лучший друг Сэма не виделся с ним годами. На вопрос: "Где ты теперь устроился?", Сэм отвечает - "Теперь я живу в Берлине". Со своим другом социалистом Сэм часто встречается. На его вопрос Сэм отвечает: "Теперь я пишу статью о понимании в левом христианстве проблемы болезни коровьего бешенства". На вопрос его жены, что он думает теперь делать, Сэм отвечает: "Я собираюсь купить телятины".⁸

Как именно собеседники Сэма воспринимают и отслеживают необходимые размеры упоминаемых им зональностей? Они, конечно же, должны понимать, что соответствующие зональности включают в себя непосредственное положение говорящего во времени и пространстве. Но семантические правила умалчивают непосредственно о размере соответствующей зональности. В самом деле, соответствие непосредственного пространственного и временного окружения говорящего, может, более того, не соответствовать и случаю, понимаемому здесь по умолчанию. Что же тогда кроме этого нужно, чтобы наполнить семантическое правило? Собеседники Сэма определенно подвержены непосредственному управлению используемых им типов предикатов. Но подобного рода воздействие нуждается в дополнении некоторого рода базовой информацией. Это в свою очередь заставляет собеседников воспользоваться данными восприятия и памяти, знанием изменений, границ соответствующих зональностей и т.д. Они должны быть готовы прослеживать время и пространство в их очевидных проявлениях.

Если все сказанное верно, то чистые индексации отражают именно сложность структуры, включенной в очевидно проявляемое соответствие, не принадлежа никакому радикально новому типу соответствия. Правильно то, что быстрый и легкий для восприятия способ соотнесения очевидных проявлений с их соответствиями невозможно обнаружить в самих собой чистых индексациях. Но знание данных восприятия и средств описания, так же, как и память об имевших место случаях восприятия играет ту же самую роль в чисто индексном соответствии, выраженном посредством "здесь" и "теперь", как и восприятие при установлении соответствия очевидному проявлению. Однако то, что справедливо для уже названных нами индексаций, несправедливо для, в частности, указания "сегодня". И это вовсе не удивительно. "Сегодня", как и другие выражения, связанные их лексическим полем, такие как "завтра", соотносятся с темпоральными зональностями, установленными в строгом размере.

Что такое "я"? Если для "я" не существует возможности соотнесения, то, следовательно, здесь и для соответствия, устанавливаемого восприятием, допустимо неизменное сохранение. То же самое верно в том случае, если экологические предложения включают в себя только соответствия очевидным проявлениям, как полагала Анскомб (1981: 33). С ее точки зрения, "Я является данной вещью здесь", если говорить ее устами, содержит более чем одно очевидное проявление. Подобное означает "эта вещь здесь служит именно вещью, человек … исполнение которым этой идеи действия служит именно таким действием, чья поза этой идеи состояния служит идеей …" (курсив автора статьи). Все это говорит и том, что точка зрения на то, что "я" в моих устах может лишь использоваться для выражения простой мысли о том, что, если меня удовлетворяет "внутреннее восприятие" моих тела либо личности, которые мыслятся обладающими такой формой, что свойство принадлежит им самим, то это не позволяет понимать свойство принадлежащим моему телу. Ощущение печали способно заключаться или быть связанным с моими телом либо личностью, так же как от них зависит и предмет границы моего тела. Но как и ни печаль, и не граница не могут определять мое тело.

Если соответствие имен собственных устанавливается посредством ужесточенных определительных описаний, следовательно, подобная точка зрения требует, чтобы подобное отражение действительного мира соответствовало бы некоторой индексно специфической позиции.

Огл. 3. Установление соответствия: Механизм

Каковыми оказываются свойства, общие всем подобным случаям восприятийно-зависимых особенных мерок?

В простейших случаях это будут свойства симфизических имен и очевидных проявлений, то есть сосуществований или со-происхождений и со-восприятий имен и носителей. В частности, целое может содержать как имя, так и визуально выделяемый оператором восприятия носитель, существующие как совмещенные имя и носитель, и они воспринимаются как замкнутые единой физической непрерывностью.

Симфизические имена более фундаментальны, нежели лишенные общностного догмата очевидные проявления. Догмат представляет собой точку зрения, что некоторое выражение поддерживает функцию имени только в контексте предложения либо мысли. Альтернативная догмату точка зрения состоит в том, что для семантического функционирования слов достаточно наличия симфизической и симпрактической среды. Догмат же определяет подобного рода изолированные слова именно как замещаемые. Верно то, что множество имен физически закреплены на объектах, и помимо них существуют и имена, используемые нами в предложениях. Но сам факт, говорящий о том, что не существует непроизвольной процедуры, позволяющей нам определять предложения или содержащиеся в них мысли так называемыми "замещаемыми" выражениями, как предполагается, может стать доводом, подрывающие догматический принцип.⁹

Симфизические имена оказываются основополагающими в отношении имен, состоящих в контексте высказывания. И последнее служит превосходной причиной думать о том, что со-происхождения и со-восприятия подобных имен и их носителей глубоко связаны. Нейрологический тест Струпа знакомит пациентов с объектами, на которых установлены этикетки с неправильными именами. Пациент проверяется на способность указания правильного имени объекта. Одна часть пациентов целиком не проходит подобный тест, быстрее называя те имена, что указаны на объектах, нежели их правильные названия. Часто подобное отношение указывает на дефицит лобных долей мозга.

Имена функционируют в пределах контекста среды. Каждая подобная среда включает в себя и внутренние отношения. Для случая среды высказывания правильные внутренние отношения представляют собой просто отношения грамматической констуитивности и последовательности. В случае симфизических и симпрактических имен среда конвенциональных внутренних отношений устанавливается посредством изучения, определяемым либо же тем, что физическое закрепление существует, либо же отсутствием критерия для определения отношений именования. Для симфизических имен никогда не достаточно близости; слово не следует понимать обозначением той страницы, на которой оно печатается.

Но условия сосуществования и со-восприятия имеют место только лишь в простейших случаях. То, что, возможно, допускает определить его как первое их малейшее ослабление, имеет довольные близкие формы как в случае соответствий очевидным проявлениям, так и в случае симфизических имен. Имена дорожных указателей соответствуют находящимся в определенном направлении и на определенном расстоянии объектам. Равным же образом я могу позволить себе обернуться назад и сказать "Здесь представлен портрет Карнапа" (данный тип инцидента исследовал Каплан). Общим в обоих названных случаях оказывается факт внутреннего отношения между местом пространства, из которого наблюдает говорящий, и местом, занятым носителем, соответствие которому и выражается. В случае очевидного проявления последнее способно может также быть и объектом удержанного в памяти образа, или оно может оказаться простым удлинением зрительного поля говорящего.

Симпрактическое употребление слов - "Щенок!", "чашечку кофе!" - представляет собой составляющие проявляемой, структурированной, невербальной активности и здесь сами условия со-происхождения должны быть соотнесены с подобным динамическим контекстом. Следующий тип ослабления обеспечивается в отношении между словом "яблоки", указываемом на коробке, и самими яблоками в коробке. Или между продукцией и физически указываемыми на ней именами ее изготовителей. В конце концов, что вполне банально, поскольку восприятие может оказаться именно в начале цепи пользования именем собственным, в обычном случае имя и его носитель не представляют собой объекты совместного восприятия.

Если восприятие и устанавливает соответствие, то какой же тогда в этом участвует механизм? Если возможно подобное допущение, здесь достаточно лишь обладать пониманием способа соотнесения очевидных проявлений, поскольку в любом ином случае мы вполне удовлетворимся приспособлением подобной комбинации.

Рискнем для начала предположить, что очевидные проявления, подобные именам собственным, обладают тем самым простым смыслом, что доступен для возможностей восприятия или соотнесения говорящего.¹⁰ Но подобное понимание страдает неполнотой. Что же именно его дополняет? Реальное содержание восприятия. Если подобное содержание носит концептуальный характер, то и связывающие очевидные проявления соответствия никогда не могут быть ни простыми, ни прямыми. Но предположим, что содержание восприятия не концептуально. Какой в таком случае может оказаться его простая завершенность?

Одни из способов анализа проблемы подобного рода сложности, состоит в принятии точки зрения о том, что простой смысл простого функтора завершается в пределах предложения. Близко связанным с данным подходом может быть и другое предположение о том, что функция, ради формирования значения, объединяется с параметром. Но здесь не следует забывать и об ином представлении. Правильное представление содержания восприятия объединяет простой очевидно проявляемый смысл с его мельчайшим специфическим отличием. С данной точки зрения, отношение между тем, что еще завершается и тем, что уже завершено, не носит комбинационной формы. Оно подобно отношению между определяемым и определителем, но оно оказывается отношением между концептуально определяемым и неконцептуальным определителем.¹¹

Способно ли содержание восприятия вносить различие в концептуальное содержание, если подобное влияние в принципе позволяет его наблюдать? Да, потому что подобное часто происходит в случаях, где нечто рассматривается не как индивидуальная, а как всеобщая концептуальность.

Подумаем в таком случае о толковании нечто подобного "покрась таким оттенком красного", сопровождаемого предъявлением нужного образца. Или "играй чуть медленнее, чем здесь". Здесь концептуальное содержание далее уточняется при помощи образца свойства, представленного данными цветом или исполнением. Таким образом, недостаточно видеть цвет или слышать мелодию, им необходим уже особый правильный порядок их восприятия, что обеспечивает лишь соблюдение инструкций.¹²

Почему именно видение мельчайших специфических отличий устанавливается посредством именно комбинированного видения? Если содержание восприятия не наделено логико-семантическими свойствами, то в таком случае отсутствуют и причины, позволяющие нам комбинировать их в таком виде, как бы они обладали подобными свойствами. Требование, что у содержания восприятия отсутствовали логико-семантические свойства, конечно, не означает, что в таком восприятии не участвуют структуры, в частности, мереологические, и даже формальные операции и преобразования. Последнее просто означает указание на то, что отрицание и импликацию не следует искать внутри собственно действий восприятия.

Природа содержания восприятия, заключенного в соответствиях очевидным проявлениям в существенной степени обладает сторонним происхождением. Подобное требует, чтобы соответствие очевидному проявлению обладало содержанием, участвующим во внесении различий для исходных объектов.

Теперь время предположить, что не существует таких вещей как смыслы (чувства), все равно, простые они или нет. Тогда прототипом представления, альтернативного смысловому, окажется способ использования уместных выражений. Как употребление молотка вряд ли представляется завершенным без восприятия гвоздя, так и подобным же образом определенное употребление очевидного проявления вряд ли будет завершено, минуя восприятие. Раз уж выражения, описывающие очевидные проявления, не содержат смыслов, тогда и для содержания восприятия нельзя назвать ничего такого, что могло бы выделить здесь малейшее специфическое отличие. Но оппонент смысла обладает неким альтернативным видением требуемого выстраивания. Соответствие очевидному проявлению вновь возвращает нас к имеющему место случаю симпрактического соответствия, обеспечивающего такое выражение очевидного проявления, что следует за действиями восприятия и жестикулирования.

Для представления способа, которым восприятие устанавливает соответствие, полагаясь на конкретные свидетельства восприятия, следует обратиться к двум его различным оценкам. Основной принцип подобного рода свидетельств известен как следующий. Восприятие предполагается понимать как нечто простое. Мы просто и непосредственно наблюдаем вещи, состояния, случаи и процессы; подобное простое наблюдение и определяет собственно наблюдаемое. Восприятие представляет собой некое внешнее отношение и закрепляется в соответствующих свидетельствах (отчетах) восприятия. Восприятие включает в себя содержание, способ нашего простого наблюдения наблюдаемого. Мы обладаем или удовлетворяемся содержанием восприятия, но наблюдаем мы или вещи, или эпизоды. Содержание восприятия необходимым образом не представляет собой пример концептуально зависимой сущности. Подобное требование обнаруживает свою совместимость с иным требованием, что обычно мы не удовлетворены тем или другим видом содержания восприятия, если мы не превращаемся в знатоков того или иного семейства концепций. Восприятие динамично: оно представляет собой динамический объект, и воспринимающие лица представляют собой актуальных либо же возможных деятелей восприятия.¹³ Многие из подобных требований способны выдержать неприятие содержания восприятия (см. Докик 1997), то есть его вжатие в то, что видится как элемент понимания восприятия в статусе непосредственного, каким и представляется, на взгляд Рассела, именование. (Фактически подобное представляет собой нечто большее, чем элементарную аналогию высказанного Расселом понимания того, что изначальное именование зависимо от восприятия). Но я все же предположу здесь, что речь во всех этих положениях шла ни о чем ином, как о содержании восприятия.

Очевидно, что восприятие способно играть более чем побочную роль в установлении соответствия, если, конечно, верна оценка восприятия, высказанная в изложенных выше замечаниях. Предположим, что восприятие теоретически описывается как по существу представляющее собой статическую условность, как являющееся неизменным случаем, полностью описываемым теорией воспроизведения, то есть - теорией чувственных данных. То есть, предположим, что статическое восприятие не позволяет понимать его в качестве мыслительного действия абстрагирования, порождаемого процессами отслеживания объектов либо процессов. Следовательно, сокращается качество и количество сообщаемой восприятием информации, доступной для установления соответствия, и исчезает связь между восприятием и действием. Функционирование каждого простейшего типа симпрактических и симфизических имен становится непостижимым. Предположим, наконец, что для того, чтобы такое видеть, необходима вера и концептуализация. Отсюда задача исследования установления соответствия посредством восприятийных мерок описывает замкнутый круг.¹⁴

Но если подобное развитие анализа восприятия необходимо для дальнейшего повышения правдоподобности наших представлений о возможности восприятия устанавливать соответствия, то необходим и последующий выбор между двумя представлениями о неконцептуальном содержании восприятия, если мы намерены понимать зависимость между простыми мерками и их объектами. Подобная зависимость в действительности может осуществляться двумя путями. Один из них это связь между использованием очевидного проявления и, скажем так, содержанием восприятия. Но кроме подобной существует и связь между содержанием восприятия и воспринятым объектом. Каждая из этих двух основных теорий неконцептуального содержании восприятия руководствуется различием в понимании данной второй связи и, если соответствие оказывается для восприятия паразитическим, соответствия.

Такими двумя главными теориями оказываются конъюнктивистское (узкое) и дизъюнктивистское (широкое) представления о содержании восприятия. С дизъюнктивистской или экстерналистской точки зрения о создаваемом восприятии представлении не существует содержания восприятия ниже, нежели некоторые его маркеры, являющиеся соответствующими действительности и другие, являющиеся несоответствующими. Соответствующее действительности восприятие не позволяет рассматривать его в качестве некоторой "истинной галлюцинации". С излюбленной же критическими реалистами и сторонниками теории воспроизведения конъюнктивистской точки зрения, настоящее содержание восприятия как может, так и не может подразумевать объект. Таким образом, если сторонники теории воспроизведения правы, содержание восприятия обретает свою завершенность в использовании очевидного проявления, как подразумевающего, так и не подразумевающего объект. Как утверждает одно распространенное мнение, подобное содержание, будучи концептуально выраженным, приобретает следующую форму: объект для подобного содержания восприятия представляет собой объект, чем бы он ни будь, определяющий подобное содержание. Это вовсе не обращает относящееся к очевидному проявлению соответствие подобием описательного соответствия, поскольку содержание восприятия является концептуализированным, но не концептуальным. Но это же и придает относящемуся к очевидному проявлению соответствию вид непростого проявления. Но и сторонник теории воспроизведения, однако, может указать, что концептуализация содержания восприятия указывает на присутствие в подобном содержании особой мерки, а не просто определяющего описания. Следовательно, если соответствие основывается на восприятии, независимо оттого, что, фактически, будет ли выражение связываться или нет с тем содержанием восприятия, на чем оно основывается, то оно всегда окажется достоверным. Другими словами, особая мерка не может быть объектно-зависимой. Она равным образом как может, так и не может находиться в подобной связи.

Но некая версия дизъюнктивистской позиции, однако, приводит к заключению, что, тем не менее, особые мерки будут объектно-зависимыми. Предположим теперь, что не существует такой простейшей формы содержания восприятия, разве что некоторые его достоверные метки и некоторые же не достоверные, и что содержание восприятия либо объектно-зависимо, либо иллюзорно. Если, в таком случае, объектно-зависимое содержание восприятия завершается использованием мерки, поставленной на очевидное проявление, тогда последняя наследует объектную зависимость от содержания восприятия. Если же завершение представляет собой некую иллюзорность, то, следовательно, оно никакого особого соответствия не содержит, выражение обслуживает просто кажущуюся особую мерку, как предмет только обнаруживающую удовлетворенность достоверностью восприятия. Следовательно, мы здесь и приходим к понятию соотносящих выражений, подобному введенному Крипке представлению о жестких указателях. Начальным моментом их понимания послужит вот что: если особые мерки наделены смыслом, они не описательны. Но здесь мы пытаемся пройти уже незнакомым нам путем. Принимать ли нам категорию объектно-зависимых особых мерок, зависит от того, принимаем ли мы дизъюнктивистское представление о содержании и требование того, что соответствие зависит от интенциональности восприятия. И в завершении этого рассуждения, если уж мы приняли две указанные предпосылки, то тогда, напоследок, нам предстоит сделать выбор из двух возможностей. Первое, категорическая точка зрения на то, что непосредственное соответствие особой мерке не включает никаких других модальностей воспроизведения кроме тех, что оказываются прямыми восприятийными модальностями воспроизведения, то есть восприятия лингвистического знака и восприятия его объекта. Здесь уже отсутствуют какие-либо концептуальные модальности воспроизведения, подкрепляемые любого рода средствами воспроизведения, с этой точки зрения знак обладает какими угодно выводимыми и комбинационными свойствами. Второе, менее определенное представление говорит о том, что приписывается простому смыслу особой мерки.

Два отношения зависимости, одно - между употреблением особой мерки и содержанием восприятия, и второе - между содержанием восприятия и объектом, конечно же, не конституируют упомянутое отношение. Как уже отмечалось, они включают разнообразие формальных отношений, относя сюда выводимые и комбинационные свойства, так же как и семантические правила или тезы. Как предполагается, для возникновения соответствия нужны два следующих формальных отношения односторонней зависимости.

Представляемая здесь концепция пока мало кому известна. В подобном смысле ее полезно сравнить с куда более популярной оценкой Фреге, в частности, его пониманием индексируемости, как она описывалась и развивалась Вольфгангом Кюне (1982, 1992). В 1914 и 1918 в своих записках "Мысль" Фреге набросал одно красивое решение для метода соотнесения индексных выражений. Фреге предположил, что индексная мерка не представляет собой полностью вербальную:

И как он писал в 1914,

Следуя Кюне, я назову здесь тот тип надлежащих имен, что ввожу в соответствии с принципами Фреге, "гибридными надлежащими именами", поскольку они содержат как вербальную, так и невербальную части. Фреге в приведенных выше суждениях не требовал, чтобы невербальные части очевидных проявления представляли собой или содержали их соответствия. Но как нам показалось, именно в этом и заключалась высказанная им мысль. Если мы последуем данной интерпретации и применим ее для случая очевидных проявлений, следовательно, мы поставим перед собой следующее требование. Если я в отношении некоторой вещи утверждаю "это стол", то используемая мною особая мерка представляет собой гибридное имя, содержащее слово "это" и сам по себе стол (или не представляющую собой стола другую указываемую вещь, если мое утверждение ложно). Вместе они образуют консолидированное целое. Подобное условие предполагает два вопроса. В чем состоит отношение между гибридным именем и его соответствием? Что оказывается смыслом подобного рода имени?

Если стол оказывается частью особой мерки, в которой другой частью оказывается некоторая вербальность, то, вероятно, Фреге доверял той точке зрения, что, здесь и в любом случае, особая мерка оказывается объектно-зависимой.

Что же в таком случае представляет собой такой предмет как гибридная особая мерка? Собственные семантически принципы Фреге не обязывали его говорить здесь что-либо более того, что гибридная особая мерка наделена смыслом. С его точки зрения, выражением не содержало никаких иных особенностей кроме тех, что каждая его часть была наделена собственным смыслом. Но в таком случае сохраняется и один еще не заданный вопрос. Кроме всего прочего, особая мерка может содержать как "это", так и, скажем, физически реальный стол, состоящий из двух явно выраженных неоднородных частей. Что тогда, в смысле сопоставляемого столу смысла, если он единственный, представляет собой отношение между этим смыслом и выражением "это"?

Чтобы ответить на поставленный вопрос, нам необходимо ответить и на иной вопрос. Что означало присущее Фреге понимание восприятия, и что мы в нем понимаем, и как мы его констатируем? Фреге говорил именно о восприятии вещей и свойств. ¹⁵Он подчеркивал, что чувственные впечатления не следует понимать как суждения (NS: 286) и допускал для случая зрения, что то его содержание, которое может быть истинным либо ложным, и есть то, в отношении которого мы утверждаем истинность на основании чувственных впечатлений ("Мысль"). Впечатления представляют собой Vorstellungen, и, кроме того, и то, что мы приобретаем в момент восприятия, "необходимые констуитивы" чувственных впечатлений, но совсем не то, что мы видим (там же). То, что позволяет добавлять его к данным констуитивам, представляет собой "не ощущаемое". Хотя Фреге и хранил молчание о том неизвестном неощущаемом, комбинирующемся с впечатлениями, порождаемыми ощущением доступных вещей, то характер его включение заставляет полагать, что этим неизвестным оказывается не что иное, как чувство. Тем не менее, оно может оказаться и порожденной впечатлениями сформулированной мыслью (NS: 286); любое наблюдение вещи всегда сводится к наблюдению некоторых ее свойств. Нам следует предположить, что таким и было понимание Фреге, что "знание", входящее в первую приведенную нами цитату, кроме того, представляет собой пропозициональное знание или, по крайней мере, включает в себя не являющееся мыслью чувство. (Если, как об этом и говорит Фреге своей работе "Мысль", чувство, порождаемое в нас именем "Густав Лаубен превосходный доктор" выделяется в соответствии с некоторым "лично известным" хорошим доктором, то подобное знание, в соответствии с данной Фреге интерпретацией, нельзя понимать просто свидетельством обычного знакомства.) Способно ли все это помочь нам понять то, что же это такое смысл гибридного имени? Реально вряд ли. Особая мерка, содержит как "это", так и определенный стол, как нам кажется, выражающий смысл, содержащийся в смысле "это", как и мысль или иное чувство, осознанные в контексте восприятийного утверждения. И здесь совершенно неясно, как же эти смыслы комбинируются.

Представленный выше взгляд Австро-Германской философии сейчас мы можем показать как приводящий к двум не-Фрегевским ответам на два заданных нами относительно концепции Фреге вопроса. Первое, что применяемый нами тип объектной зависимости представляет собой пример более сильной формализации, чем применяется исходя из нашей интерпретации концепции Фреге. Второе, та точка зрения, что содержание восприятия для случаев достоверного восприятия довольствуется простым лингвистическим смыслом "это", или что использование "это" возвращает нас к Кантовской предпосылке Фрегевского понимания. Содержание восприятия, как мы можем подытожить, не представляет собой никакого рода смысла.¹⁶

Огл. 4. Заключение

Представленное здесь понимание интенциональности соответствия превращает соответствие в центральный пункт случая соответствия, сопровождающего очевидное проявление. Очевидно, что необходимо воспользоваться не одной модификацией, чтобы подойти с принятой здесь оценкой к выделению других типов восприятийно-зависимых соответствий.

Мое краткое описание прямого соответствия и иллюстративного цитирования представляется в сносках, фокусируясь, однако, на тех немногих теоретических положениях, что стали известными уже после Второй Мировой войны. Таким оказывается представление о наделенности особой мерки смыслом, который может быть как простым (Гуссерль), так и комплексным (понимание, часто приписываемое Фреге), или еще и представлением о ненужности смысла (Бюлер, Витгенштейн). Это еще и присущий Гуссерлю, а затем и Расселу взгляд на то, что они называли восприятийно зависимым. Объектом восприятия может быть всякая как доступная вещь, так и состояние (Гуссерль), или чувственные данные (Рассел). В восприятии доступных вещей используется интеграция неконцептуального содержания (Гуссерль и его последователи) или чувства (Фреге). Понимание объектной зависимости именования сформулировано Гуссерлем,¹⁷ поддержано Расселом и вылилось в естественную интерпретацию такого рода вещей, о которых Фреге говорил как об индексностях. Но сама вводимая Фреге и Расселом зависимость не позволяет понимать ее в любом ином сильном, модальном смысле.¹⁸ Сильное понимание можно рассматривать как построение, во многом сходное с идеями Крипке.

Наконец, легко представить, что изложенное понимание интенциональности соответствия в мерках восприятия соотносится с пониманием предикативной интенциональности в мерках динамического восприятия. Подобная точка зрения представляет собой верификационистское представление о предикативном значении, или, иначе, значимом использовании предикатов - являя собой совместимое с реализмом представление. Достоверность восприятия, так можно сказать, существенна для собственно соответствия, несмотря на то, что участвующий в нем тип содержания восприятия не всегда адекватен устанавливаемому соответствию. В случае предикативного значения критичным оказывается выбор открываемых классов содержания восприятия. Они даже частично оказываются детерминированными смыслами обычных языковых предикатов, или целиком конституируются тем, что для данных предикатов используется как средство воспроизведения. Они, как скажет верификационист, обеспечивают подобное посредством отношений непропозициональных, отменяемых верификаций, устанавливающих как сами проявления, так и предикаты.

Но и сама история верификационизма в период между 1900 и 1930-ми годами куда более сложна, чем какое-либо непосредственное соответствие, которым мы могли бы были обозначить этот период.¹⁹

перевод - А.Шухов, 12.2003 г.

Almog, J. 1984: "Semantical Anthropology", Midwest Studies in Philosophy 9, 479-489.
Almog, J., J. Perry, and H. Wettstein (eds.) 1989: Themes from Kaplan, Oxford: Oxford University Press
Angelelli, I. 1967: Studies on Gottlob Frege and Traditional Philosophy, New York: Humanities Press.
Anscombe, E. 1981: "The First Person", in: Metaphysics and the Philosophy of Mind (Collected Papers Vol. II), Oxford: Blackwell.
Biihler, K. 1934: Sprachtheorie, Jena: Fischer; English trans.: Theory of Language, Amsterdam: Benjamins, 1990.
Corazza, E. 1995: Reference, Contexte et Attitudes, Montreal et Paris: Bellarmin & Vrin.
Dokic, J. 1997: La Structure des Actes Mentaux, forthcoming.
Donnellan, K. 1966: "Reference and Definite Descriptions", Philosophical Review 75, 281-304.
Dummett, M. 1988: Ursprünge der analytischen Philosophie, Frankfurt: Suhrkamp.
Evans, G. 1982: The Varieties of Reference, Oxford: Clarendon Press.
Frege, G. 1914: "Logik in der Mathematik", in: Nachgelassene Schriften (NS), Hamburg: Meiner, 1969.
Frege, G. 1984: Collected Papers, Oxford: Blackwell.
Gabriel, G. 1990: "Why a Proper Name Has a Meaning: Marry and Landgrebe vs. Kripke", in: Mulligan (ed.) 1990,67-76.
Hilmy, S. 1987: The Later Wittgenstein, Oxford: Blackwell.
Husserl, E. 1970: Logical Investigations (LI), London: RKP, 2 vols.
Husserl, E. 1973: Ding und Raum. Vorlesungen 1907, (Husserliana XVI), Dordrecht: Nijhoff.
Husserl, E. 1987: Vorlesungen üiber Bedeutungslehre. Sommersemester 1908, (Husserliana XXVI), Dordrecht: Nijhoff.
Kaplan, D. 1989: "Demonstratives", "Afterthoughts", in: Almog et al. (ed.) 1989.
Kripke, S. 1993: Naming and Necessity, Oxford: Blackwell.
Künne, W. 1982: "Indexikalitat, Sinn und propositionaler Gehalt", Grazer philosophische Studien 18,41-74.
Kunne, W. 1992: "Hybrid Proper Names", Mind 101,721-731.
Landgrebe, L. 1934: Nennfunktion und Wortbedeutung. Eine Studie über Martys Sprachphilosophie, Halle: Akademischer Verlag.
Moore, G. E. 1959: "Wittgenstein's Lectures in 1930-33", in: Philosophical Papers, London: Alien & Unwin.
Mulligan, K. (ed.) 1987: Speech Act and Sachverhalt: Reinach and the Foundations of Realist Phenomenology, Dordrecht: Nijhoff, 1987.
Mulligan, K. (ed.) 1990: Mind, Meaning and Metaphysics: The Philosophy and Theory of Language of Anton Marty.
Mulligan, K. 1995: "Perception", in: B. Smith and D. Smith (eds.), Husserl. Cambridge Companions to Philosophy, Cambridge: Cambridge University Press, 168-238.
Mulligan, K. 1997: "The Essence of Language: Wittgenstein's Builders and Buhler's Bricks", Revue de Metaphysique et Morale, forthcoming.
Mulligan, K. and B. Smith 1986a: "A Relational Theory of the Act", in: A. Bonomi and D. Woodruff Smith (eds.), Topoi 5, Current Issues in Phenomenology, 115-130.
Mulligan, K. and B. Smith 1986b: "A Husserlian Theory of Indexicality", Grazer philosophische Studien 28, 133-163.
Wittgenstein, L. 1968: Philosophical Investigations (PI), Oxford: Blackwell.
Wittgenstein, L. 1972: On Certainty (OC), Harper Torchbooks.

¹ Естественно предполагать, что смысло-номиналистические и натуралистические предпочтения более характерны философу, исследующему частности языковой практики, нежели, например, смысло-платонические. И в действительности предвосхищение Марти Грайсовского анализа ненатуральной значимости подтверждает подобное подозрение (см. Муллиган, ред., 1990). То же характерно в отношение платоников, в частности Рейнаха, предвосхитившего Остиновские исследования речевых действий, таких, как обещание (см. Муллиган, ред., 1987).

² "Билокационная теория требует того, чтобы определенные модальности восприятийного указания и представления представляли собой, по меньшей мере, часть собственно сущности естественного языка как имеющая место абстракция и концептуальное ядро мира, и, таким образом, и то, что и ограничивает существо языка (Бюлер, 1934: 5). " … Все, что необходимо для обозначения символизма, есть элемент символики, все необходимые условия для придания символизму смысла и значения есть часть символа …" (Витгенштейн WL 30-32: 26). "Всякий говорящий синтезирует значимое [Bedeutung] именуемых им слов из вещей и положения дел, к чему он непосредственно или опосредованно обращается, и что, следовательно, содержит его практика. Это похоже на то, как нечто имеет хождение с учетом значимости всей символики". (Бюлер 1934: 383). "Таинство обнаружения [ср. Витгенштейновское "иллюстративное обучение"] сохраняет значение и для всего нашего понимания всех предложений". (Бюлер 1934: 385)

³ "Когда образ визуального имени материально воссоединен или соединен с именованием доступной восприятию вещи, то есть, когда имеет место зависимость, что данные обстоятельства требуют интерпретации в свидетельствах эффективно присутствующего окружения, подобное видимое воссоединение превращается в идеальный индикатор некоторой идеальной координации [Zuordnung]" (Бюлер, 1934: 164), "физический, ощутимо проявляющийся критерий координации" (Бюлер, 1934: 162). "Слово "обозначать" [bezeichnen], по возможности используется более непосредственным образом, когда обозначаемый объект маркируется еще и знаком … То, что заключается в данной или в более или менее подобных практиках, оказывается именем, обозначающим или даваемым вещи. - Философии нередко следует напоминать самой себе: именование часто подобно прикреплению этикетки на вещи (Витгенштейн PI: § 15; ср. §§ 1, 15, 26, 41).

⁴ Симпрактически обозначаются сигнал и совет в общем восприятийном поле, они принадлежат "тому самому окружению, которое и является практикой, в которой они сами и были выстроены" (Бюлер 1934: с. 158 и далее). Ср. Витгенштейн PI: §§ 2, 8.

⁵ "Если меня называют такими именами как Карл или Мария, освященными в детстве при крещении, то это означает соглашение, которое соблюдают те, кто участвовал в церемонии, и те, кто лишь узнает о ней от них. … Для такого случая координации крещение не может быть ни способом, ни эквивалентом определения, а скорее, подобно расстоянию, соответствует оставлению меловой метки на здании. Тот факт, что индивидуальный знак, имя собственное, не отпечатывается на лбу окрещаемого ребенка, не вносит никакого различия в рассматриваемую проблему … Действительно, крещение не определение (здесь появляется соблазн продолжить: причастие), скорее это некоторое назначение, подобное некоторому прикреплению; это священное присвоение имени. Имена собственные даются свыше; их невозможно всецело показать как симфизическое окружение, но как что-то аналогичное, что оказывается здесь существенным (Бюлер 1934: 235 и далее; с. 226). "Присвоение имени отличается от подытоживания чего-либо в некоей концепции, и от именования, основанного на знании. Присвоение имени не имеет никакого отношения к познанию объекта, хотя и предполагает некоторое [сенсорное] понимание объекта", который "должен быть выделен как нечто постоянное в противоположность его же изменяемым свойствам". Присвоение имени не включает никаких утверждений (ср. Витгенштейн). "Однажды установившись, соответствие имени собственного определяемому лицу будет продолжать применяться", являясь "связующим и передаваемым". "Для химика, анализирующего NaCl, это будет на вкус та же самая вещь, как и для повара, не знакомого с ее химическим составом. Это и есть та же самая вещь, что изначально получила [общее] имя соли, и именно в связи с этим она может связываться с химиком посредством названия соль, даже если мы предполагаем невообразимый случай, когда химик ничего не знает о ее сенсорных качествах, и употребляет такое название просто отдавая дань традиции. Подлинное значение подобного имени принадлежит вещи постольку, поскольку любые конституирующие особенности соответствуют называемой так вещи. Сомнительно, могут ли физико-химические свойства вещей безусловно сочетаться с называемыми в подобном смысле их констуитивными свойствами. Для них не существует такого рода вещей, которые раскрываются посредством простого понимания так называемых сенсорных, интуитивных вещей" (Ландгребе 1934: 65, 61, 89, 81, 73)

⁶ "Когда имена собственные однажды формируются в действии прямого адресования (и равным образом на основе адресуемых нами вещам установлений), мы способны, воспользовавшись принципом "будучи указан", само собой образующимся посредством соотнесения при установлении имени собственного, присваивать собственные имена объектам или пользоваться знанием их собственных имен, даже притом, что эти объекты нам недоступны или неизвестны, но всего лишь допускают знание их косвенных характеристик как обладателей определенных свойств. Столица Испании, таким образом, называется (т.е. имеет такое имя собственное) "Мадрид". Человек, не знакомый с Мадридом, таким образом, приобретает в таком случае только знание имени и возможности его правильного упоминания, по существу не зная подлинного значения самого слова "Мадрид" (Гуссерль LI: VI, §5 [tr. 685]). Ср. Витгенштейн OC: §§ 543, 548, 566.

⁷ Ср. "Не всякий создатель теории описания полагает, что он всецело элиминирует понимание соответствия. Пожалуй, разве лишь тем, кто использует некое понимание предмета видимости, или соответствие примитивного уровня, здесь необходимо пользоваться копированием. Конечно, так мыслил Рассел" (Крипке 1993: 96 и далее).

⁸ "Здесь", а также "теперь", "не следует представлять как некую нерасширяемую математическую локацию, скорее для нее допустимо более или менее малое или более или менее большое расширение … как сказал бы благочестивый христианин, что здесь включает целый заключенный в нем мир (Бюлер 1934: 132). " … в понимании говорящего в Берлине здесь включает в себя целиком Берлин. Требуется так мало для того, чтобы оторвать смысл высказывания от концентрации на непосредственно наблюдаемом, даже если здесь понадобится обращение к запредельному для того, чтобы был реализован подобный смысл" (Бюлер 1934: 373). "Если человек произносит "Я устал", его уста присутствуют здесь как часть подобного символизма" (Витгенштейн / Моор 1959: 262).

⁹ "Переполнение замещающего знака допускает проверить его прежде, чем он заполнится, если можно показать, что [следующее] предположение неверно: все значимо употребляемые слова должны определяться в семантической среде, они должны порождаться [лингвистическим] контекстом. Это единственная форма радикального лечения подобной замещающей чумы, сопровождающей нас уже два тысячелетия" (Бюлер 1934: с. 167 и далее). Предложение оказывается "замещающим" не потому, что мы думаем, что что-то вырывается наружу тогда, когда мы его произносим, но потому, что оно оказывается сокращением - в сравнении с общей парадигмой нашей грамматики" (Витгенштейн PI: § 20).

¹⁰ Индексности "во многом подобны именам собственным - если последние выражают непосредственно их аутентичные значения. Имя собственное, в любом случае, представляет собой прямое обозначение объекта. Оно показывает на нечто, никоим образом не атрибутивным путем, как на носителя, никоим образом не ограниченного подобным "концептуальным" посредством, но именно такого, что он "само собой" представляет, тех или других свойств, открытых для узнавания непосредственно восприятием. (Гуссерль LI: VI, § 5) "Собственное значение" имени собственного "без всяких сомнений просто" (IV § 3). "Представленное содержание, с помощью чего Шульце показывает, что имя, которым мы его называем, может множество раз меняться, хотя само его собственное имя установлено раз и навсегда, тем не менее, оставаясь "прямым" именованием того же самого Шульце (LI: VI, § 3). "Поскольку имя собственное обладает лишь ситуационно-замкнутым значением, то и отличие между очерчивающими именами [синтетическими соответствиями] и констуитивными определителями [аналитическими соответствиями] вообще невозможно осмысленно определить … Не существует такой комбинации тщательно подобранных общих существительных, которая не соответствовала бы имени собственному (Ланндгребе 1934: 88). Габриель (1990) детально изучил взгляды Ландгребе и Марти на имена собственные и сравнил их с современным пониманием. Современную апологию принципа простого смысла индексностей можно найти в Эванс 1982: 147, 167, 176.

¹¹ "Говоря "этот" я тем самым обозначаю лежащий передо мною лист бумаги. Восприятие выделяет в качестве сопряжения с произнесенным словом именно этот объект, но само мое отождествление создано не восприятием. Конкретно-отождествляющее действие, осуществлено, само собой, моим восприятием, зависимо от него. В отсутствие восприятия - или некоторого соответственно функционирующего действия - подобное указание было бы пусто, лишено возможности определяющего членения. Для теряющей определенность мысли, которой говорящий пытается что-либо указать … не известна и сама назначающая посредством актуального указания мысль" (Гуссерль LI: VI, § 5). Без восприятия собственно объекта "выражение способно сохранять свою значимость, ему важно лишь не потерять все содержащиеся в нем значения" (там же: § 5; по проблеме Гуссерлевской оценки индексируемости см. Муллиган и Смит 1986b). "Если мы, не видя говорящего, слышим слова "я устал", для нас они будут означать меньше, если бы могли видеть его шевелящиеся губы и слышать его произносящего то же самое предложение" (Витгенштейн WL 30-32: 26). Значение некоего случайного выражения "невозможно обрести определенное понимание значения объекта без содействия интуиции … Интуиция фактически создает [общезначимый элемент] детерминируемости объективного соответствия, и, таким образом, и само его последнее отличие. И здесь характер результата не требует, чтобы какая-либо из частей подобного значения представляла бы собой интуицию" (Гуссерль LI: VI, § 5). "Даже если я (мы) можем сказать, что носитель имени не представляет собой его значения, и если я, указывая на что-либо, говорю "это N", то этим все равно определяю значение "N". - Однако правильным пониманием слова "носитель" во множестве отдельных случаев (цвета, формы, звука и т.д.) уже здесь позволяет возвращать значение к последней имевшей место детерминации" (Витгенштейн 1930, цит. по Хилми 1987: 177) Индексности "ожидают их специфицирования значениями от случая к случаю в определительной области языка и в таком виде они впоследствии вносятся в смыслы" (Бюлер 1934: 90).

¹² Как показал Каплан (1971: 142): "Многие из наших представлений наделены формой: 'Цвет ее волос ---', или 'Песня, которую он исполнял, звучала ---', где пропуски заполняются образами, чувственными ощущениями, или какими-то иными переживаниями, но только не словами". Пикок (в: Элмог и др. [ред.] 1989: 287) правильно подчеркивал важность обращения Каплана, и здесь, и в любом случае, к проявлениям восприятия".

¹³ Ср. Гуссерль LI:VI, §§ 4-6; Гуссерль 1973; Муллиган 1995.

¹⁴ Субъект, употребляющий очевидно проявляющийся элемент и воспринимающий его носитель, не способен нормально оценивать то, что как выражение, так и состояние его восприятия адресованы одному и тому же объекту, или что объект его познавательного состояния идентичен тому, что существует в его восприятии, но он не утрачивает такой возможности. Благодаря тренировке можно приобрести возможность идентификации соответствий двух частей своего общего познавательного состояния или идентификации соответствия данного состояния с тем, что является одной из его частей.

¹⁵ "Eingenschaften", "Beschaffenbeiten" (Foundations: §§ 21, 26). Ангелелли (1967: 25, 36, 231, 245 ном. 4) утверждает, что как в данных суждениях, так и всюду, Фреге рассматривал случайности (тропы) в качестве объектов восприятия.

¹⁶ Ср. Думмент 1988: гл. 9. Думмент (гл. 12) обвиняет как Гуссерля, так и Фреге в сверхинтеллектуализации восприятия. Мне это представляется правильным именно в отношении Фреге.

¹⁷ Гуссерль формулирует объектную зависимость следующим образом: "суждение, что некое выражение, в такой мере, в какой оно наделено значением, соотносится с объектом, может интерпретироваться в надлежащем или идентичном смысле как то, что включает в себя существование объекта. Следовательно, выражение значимо, если объект соответствует его существованию, и незначимо, если подобный объект вовсе не существует". Непонятно, употреблено ли в данном случае "включает" в том излюбленном им строгом модальном смысле. Но в любом случае он отбрасывает подобное понимание; обычный способ идентификации говорящим значимости и предназначенности объекта "прогрессирует от беспорядка до оригинальной концепции значимости": феномен истинности не определяется для отрицательно существующих суждений (Гуссерль LI: I, §§ 15). "То, что имя обозначает", не следует путать с тем, "что оно значит" (LI: I, §§ 16). Как рассматривает Витгенштейн, значение имени не следует путать с носителем имени (PI: § 40, §§ 41 и далее, ср. § 264), кроме того, "это" не может быть устраненным от носителя (PI: § 45). Если же, конечно, с целью ревизии изложенной Гуссерлем в Логических исследованиях теории проделать двусмысленный мысленный эксперимент: "Но что это будет, если два человека, или два имеющихся тела в двух средах, что появились как в точности такие же, способны воспроизвести "те же самые" объекты и руководствоваться ими в высказывании "тех же самых" суждений? Обладает ли "это" в двух подобных случаях отличной значимостью? (Гуссерль 1987: 212 и далее).

¹⁸ Муллиган и Смит в работе 1986а представляют точку зрения на интенциональность, в которой используется Гуссерлевская теория модальной зависимости.

¹⁹ Данные записки обсуждались в Стэнфорде, Лейдене, Бордо, Барселоне и Сан-Марино в период между 1993 и 1996. Хочу выразить благодарности Барри Смиту, Петеру Симонсу, Мануэлю Гарсия-Карпинтеро, Джерому Докик, Джанфранко Солдатти, Ненад Мисевич, Брайану Гаррету и Горану Сундхольму за их полезные замечания.