Доминантой одного из выступлений на организованной выдающимся философом Д.В. Джохадзе конференции, посвященной столетию выхода в свет работы В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм» и послужила мысль об отсутствии настоящего анализа содержания этой исторически значимой философской монографии. На наш взгляд, возможно лишь углубление предложенной в этом выступлении оценки, чьей непременной составляющей и следует понимать ссылку на парадоксальное положение, что, несмотря на широту распространения, работа Ленина явно допускает признание фактически не прочитанной. Отсюда и нашим намерением мы понимаем пусть не собственно прочтение, но лишь помощь возможному читателю этой значительной работы в ее осмысленном прочтении. Причиной подобного положения и следует понимать отличающее «Материализм и эмпириокритицизм» качество многопланового построения философского анализа во множестве характерных ему нюансов и планов, что читательское выделение одной такой «линии» фактически заслоняет иные органично дополняющие ее виды и планы, реально нераздельные в характерном им качестве взаимосвязанных видов и планов. В частности, если смысл «Материализма и эмпириокритицизма» видеть лишь попыткой философского осмысления «кризиса естествознания», то тогда из поля зрения выпадает и такая составляющая, как идея целостности и непротиворечивости марксистской философии в ее характерном предназначении значительной философской концепции.

Как мы позволим себе допустить, на взгляд убежденного марксиста предлагаемое нами прочтение «Материализма и эмпириокритицизма» и предполагает определение в известном отношении «позитивистским». Мы же настоящую попытку «подготовки к прочтению» ленинской работы намерены видеть в какой-то мере наследующей схоластической традиции, в ее отображении современными исследованиями, представленными работами Б. Смита, собственно Д.В. Джохадзе и П.П. Гайденко. Помимо того, настоящий анализ мы понимаем разделяющим и принципы той ветви философии языка, в чьем понимании собственно предмет «языка» и предполагает определение простирающейся вне пределов области ведения «чистой» лингвистики нечто структурой информационно-коммуникативной среды. Наконец, важной методологической «скрепой» отличающего нас понимания мы склонны понимать и принципы философии исторического прогресса культуры в духе М. Вебера или, в особенности, Ф. Броделя.

Огл. Корпус текста

1. «Этимологические корни» имени «марксизм»

Для внимательного читателя «Материализма и эмпириокритицизма» явно непростителен отказ от принятия одного невольного предположения. Читателю данной работы просто невозможно не озаботиться своим отношением к тому, насколько правомерна квалификация защищаемых Лениным положений именно принадлежащими философской традиции «марксизма». Дело в том, что если следовать, увы, не заявляемому, но практически реализуемому Лениным подходу, то тогда просто недопустимо пренебрежение тем фактом, чьим содержанием и следует понимать характерную Ленину практику подбора цитат, что собственно создателем или автором наиболее существенной части положений условного «марксизма» никоим образом невозможно признание непосредственно К. Маркса. Другими словами, предпринятый нами поиск в данной работе прямого цитирования непосредственно Маркса вывел нас на наличие лишь пяти развернутых высказываний, когда приводимые в работе высказывания Ф. Энгельса насчитывают десятки, если не более. Более того, собственно источник приводимых Лениным утверждений К. Маркса в большей мере составляет эпистолярное наследие Маркса, но не важнейшие прижизненные публикации; напротив, ленинское цитирование Ф. Энгельса предполагает именно использование наиболее значительных работ, тех же «Анти-Дюринга» и различных разделов «Диалектики природы». Более того, исполняющий в ленинском понимании функцию принципиально значимого критерия принцип «взгляда философского материализма» определяют в его понимании именно высказывания Ф. Энгельса, но отнюдь не непосредственно идеи К. Маркса. Как не позволяй К. Маркс номинальное отождествление «вдохновителем» или «приверженцем» определяемых под флагом «философского марксизма» воззрений, собственно составляющие корпус данного философского учения концепции странным образом формулирует именно Ф. Энгельс, и предметом отличающей «марксизм» философской интерпретации именно и следует понимать разработанный Энгельсом комплекс принципиальных положений. И тогда в какой-то мере и философскую позицию непосредственно Ленина следует видеть буквальным повторением концепции, предложенной именно Ф. Энгельсом, хотя, как мы понимаем, здесь и следует отдавать должное Ленину в присущей ему педантичности «прочтения Энгельса».

2. Невротическая манера речи

На взгляд культурного и, пусть мы допустим здесь и возможность приложения к нему и такой характеристики, «не пролетарского» читателя непременной особенностью характерной автору «Материализма и эмпириокритицизма» авторской стилистики и следует признать грубовато-прямолинейное и эмоционально обостренное построение речи. Это не только приверженность употреблению кличек и обидных эпитетов, но и выбор в отношении оппонентов неделикатных методов измерения, а именно бесцеремонно жестких ярлыков «ошибающихся», «заблуждающихся», «прислужников», чему невозможно адресовать иное понимание, кроме признания свидетельством реального либо разыгранного эмоционального накала повествования. Столь характерное Ленину построение авторской речи никоим образом не предполагает и какого-либо «умно-проницательного» изображения заблуждений оппонента, создаваемого посредством приема «деликатного наложения» штриха, но явно предпочитает прямые, обидные или иным образом категорически выраженные оценки. Ленина в написании им текста «Материализма и эмпириокритицизма» и следует понимать воспроизводящим фабульный шаблон фактической дискуссии, что и порождает стилистику острых приемов устной полемики, явно предполагающей эффектность подачи реплики и «полемическое остроумие», пусть и не удовлетворяющее, как можно допустить, вкусам академической среды. Явно не лишним в подобном отношении следует понимать и напоминание о наличии некоторых исключений из оригинального текста (на чем настояла А.И. Ульянова), где некая аналогия, допускающая подбор и не выходящих за пределы культурной нормы форм выражения, нарочито предполагала обращение к средствам грубой риторики. В таком случае и специфику эмоционального состояния автора (здесь невозможна дилетантская оценка, но, по-видимому, необходимо обращение к заключению нейрофизиолога) либо действительно следует понимать спецификой пребывания в ситуации литературно свидетельствуемой ажитации, либо, конечно, ее нарочитой имитации, что позволяет предположения о смысле такой стилистики. Однако можно допустить и возможность решения Лениным определенной литературной задачи - скорее всего, следования установке на полную изоляцию формируемого им понимания от любого иного порядка устроения философского дискурса, в некотором отношении реализацией своего рода «повествовательно-предметной изоляции» оберегаемого Лениным философского направления «марксизма» от «тлетворного влияния» среды широкой философской дискуссии. То есть подобная стилистическая форма и позволяет признание своего рода «охранительным амулетом» чистоты веры от всякого покушения на смешение, иначе говоря, «литературным фундаментом догматической установки». Во всяком случае, в отличающем нас понимании, непосредственно расчет на использование грубо-импульсивной стилистики и позволяет признание далеко не случайным. Подобный стиль изложения фактически и следует понимать подчеркивающим то несомненное для автора положение, что продолжение обсуждения подобных предметов посредством философской дискуссии явно следует понимать излишним.

3. Банальность основных элементов смысловых построений

Представим себе, как с В.И. Лениным случается ситуация открывшегося ему разочарования в используемой невротически-заостренной стилистике, и он прибегает к услугам философски компетентного литературного обработчика ради пересказа по существу тех же идей, но подаваемых посредством спокойно-повествовательной манеры изложения. Согласно нашей оценке, собственно фабульную составляющую подобного переложения и следует понимать в существенной мере банальной: имеет место некоторое характерное определенному социальному течению мировоззрение «марксизм», определяемое в своих фундаментальных основах некоторым корпусом текстов (и, конечно же, всеми включаемыми в подобный корпус источниками, в том числе и опытом развития естествознания). И именно составляющую или посылку подобных фундаментальных оснований, в силу действия неизвестной причины, и не желают принимать во внимание некоторые авторы, анонсирующие себя в сфере публичной коммуникации на положении, тем не менее, адептов именно данного мировоззрения. В таком случае и своего рода свойственной «Материализму и эмпириокритицизму» структурой сюжета и следует понимать не изложение некоторого особенного казуса, в котором одно заблуждение, так или иначе, но обуславливает следующее, но своего рода порядковое перечисление формально различных, но близких друг другу заблуждений, различающихся лишь спецификой реализации на иначе построенном материале. При этом формулируются и (в основном и ценимые последующими читателями) некоторые и собственно философские представления, фактически не получая в этом должного упорядочения уже посредством обращения структурой последовательного изложения. Отсюда и следует понимать возможным вывод, что в части именно фабульного построения данная масштабная ленинская работа и позволяет ее признание не более чем сборником критических новелл.

4. Феномен «юридизма мышления»

Ленинский текст также отличает и характерный порядок подбора аргументации и приведения свидетельств. Важно понимать, что ключевым оператором подобной системы рассуждений выступают отнюдь не обобщенные формы систем идей, мышления, предмета интересов, но такая любопытная структура повествования как … фраза. Всякого анализируемого им автора Ленин именно и склонен видеть высказывающим фразу, иногда размерами до абзаца, по своему содержанию или наличию концепта совпадающую с фразой другого автора, чье мировоззрение допускает его понимание на положении «характерно окрашенного». И одновременно та же фраза по признакам все того же содержимого определяется (посредством достаточно наглядного сравнения) как противоречащая некоторым положениям или оценкам главным образом марксистской литературы или представлениям естествознания. И на подобном основании, вне собственно широкого контекста исследовательского «захвата» анализируемых авторов, точка зрения критикуемого автора именно и допускает определение «противоречащей основным положениям марксизма». Причем подобная несовместимость, в отличие от принятых в науке правил вежливого тона, предполагающих отнесение недостатков именно к работе, но не к личности автора, именно здесь и предполагает непременное распространение на авторскую персоналию. Подобного рода последовательность рассуждений не может быть понята иначе, нежели юридизм: по обстоятельствам некоего деяния существует возможность констатации нечто «улик» (или, возможно, свидетельств), предъявляемых далее как «обвиняемому», так и в некотором отношении «суду» читателя. При этом, как и в действительном судебном расследовании, квалифицируется не работа автора, но его индивидуальность, вне, естественно, тех рамок, что философствование в некоторой мере нестрого в отличие от деяния, где именно деяние и отличает специфика непременно состоявшегося и позволяющего квалификацию непосредственно совершившего деяние. В таком случае, значимой для мысли Ленина и следует понимать не формацию модели, не всегда совершенную в отношении возможности выработки определенной познавательной проекции, но именно нечто содержание актов построения модели, вне того, насколько по отношению некоторого общего контекста собственно подобного рода деяния и позволяют квалификацию в качестве наделенных существенным значением. Данный подход и позволяет признание не характерным для академической среды, но характерным тому пониманию действительности, что и определяет собой возможность установления именно правовых квалификаций. Литературную задачу «Материализма и эмпириокритицизма» и следует понимать несомненной задачей выступления на судебном слушании, что и позволяет ее признание свидетельством профессионализма ее автора как состоявшегося правоведа.

5. Перегруженность просторечно-метафорической компонентой

«Материализм и эмпириокритицизм» и открывается утверждением, характеризующим некоторую группу «писателей» именно «предпринявшими поход» против философии марксизма. Но если совершенно неудовлетворительным в смысле задачи такого высказывания и следует понимать научное «сосредоточились на» и здесь неизбежно употребление понятий, выражающих специфику социальных явлений, то при следовании культурной норме явно предпочтительной следует понимать форму «начата кампания». Да и непосредственно представление философствующих именно в статусе «писателей» также следует видеть несущим некоторый оттенок принижения. Однако и первое предложение следует понимать лишь открывающим знакомство с данной работой, когда углубление в основной текст и вознаграждает читателя примерами наполняющих его содержание характерных оборотов, наподобие «не имеет понятия» или «напускающие на себя вид», уменьшительными по типу «страничка» и «книжечка», метафорами «трубить», «протаскивать» или «раздирать на себе ризы своя», указаний на «святое право интеллигентов» или ссылок на «компанию доцентов» и т.п. К чести Ленина следует сказать, что отчасти подобную фразеологию вряд ли следует рассматривать в качестве его личной находки, но в определенной мере следует признать и воспроизведением или продуктом влияния грубоватого юмора обильно цитируемых немецких первоисточников. Нам также сложно удержаться от метафоры, не обратив внимания, что благодаря подобной манере изложения философская дискуссия взамен сопоставления аргументов позволяет насыщение ароматом перепалки, где в данном случае пусть и не первостепенная роль, но и не в такой степени роль второго плана достается уже качеству остроумия аргумента. Также применяя для формулировки нашей мысли собственно ленинское выражение, мы позволим себе заметить, что характерный Ленину поиск литературного решения явно обращается и предпочтением не условия достаточности схем и моделей, но того обстоятельства, что вербально-фразеологические формы, принадлежащие одному используемому им источнику «сходились бы» с формами принадлежащими источнику, служащему объектом сравнения. Опять же, чуть ли не обязательным элементом отличающего Ленина понимания предмета философского синтеза и следует видеть именно условие идентичности текста и (в меньшей степени) идентичности системы понятий, но никак не диверсификацию и расширение моделирующего ресурса описывающей системы (или – практики). Ленин – явно не философ понимающего наблюдения, для которого не столь существенна буквальность конструкций, но именно философ вербальной нормы и речевой стандартизации способа высказывания; он в некотором смысле не догматик принципа (быть может, подобный догматизм он не признает только на словах), но догматик инструментария вербальной реализации. И наиболее любопытным здесь следует понимать не саму по себе подобную особенность, но знаменательный феномен своего рода «целостного» отношения Ленина к составляющей вербальной идентичности: он в некотором отношении как бы «сливает в единое целое» и необходимость «отстаивания слова» и искусство «словесной дуэли». В его понимании и самое философия не реализуется на положении нечто метода построения модели, но обращается в известном отношении средством определения вербальной нормы. Так, объявляя себя «материалистом», Ленин этим же и позволяет себе пренебрежение необходимостью критического осмысления самоё себя, что и следует понимать той очевидной почвой, на чем и зреет его фактический «лингвоцентризм». Из этого следует, что и собственно «дух дискуссии», каким его и определяет присущее Ленину понимание - это именно дух несвободы, обусловленной наложением таких оков, как фиксированное значение понятий. Ленин этим как бы обнаруживает себя не наследником философии с ее относительно независимыми от способов и средств выражения концептами, но наследником еще более древней традиции «сакральности слова». И подобная сакральность лишь подчеркивается его приверженностью и просторечному «словечку»…

Огл. Корпус философских представлений

1. Абсолютизация материального его полным лишением структурности

Сколько бы много и что именно не изъяснял бы Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» относительно материи, непосредственно содержание его работы явно не обнаруживает следов размышлений над проблемой возможной собственной сложности подобной философской нормы; в данной работе тривиально не представлены касающиеся подобного предмета квалификации. С другой стороны, характерен и предпочитаемый Лениным способ приложения данной нормы: «материя», по мысли Ленина, в качестве некоторой специфической характеристики и предполагает приложение лишь исключительно в форме единого универсального вездесущего критерия либо признака. В то же время и непосредственно «структурный формат» отношений материального мира вряд ли следует понимать позволяющим его устранение лишь по причине непременного пренебрежения Лениным подобной очевидной особенностью материальной действительности. Структурная составляющая или структурное «начало» материальной организации явно и позволяет понимание нечто «прямым» определителем таких далеко «не последних» материальных проявлений как структурность химической связи (изомеры, озон), частотная специфика распространения волн, условия плотности механических материалов и рациональная конфигурация тел сопротивления в виде, например, пространственных решеток. Само собой классическим образцом подобного рода иллюстрации и следует понимать различие алмаза и графита при полном взаимном соответствии их «материального» содержания. Контур же ленинского суждения о «материальном» не допускает даже предположения о возможности исследования подобной сущности на предмет осознания воплощения в материальном других условий или вторжения в материальное стороннего нормирования. Насколько, в действительности, материальное и позволяет понимание показательным в смысле исполняемой им функции «начальной установки» специфической характеристики и насколько оно достаточно в отношении той же характерной материальному финальности? Или, что вполне возможно, материальное, несмотря на присущую ему принципиальную значимость, при этом способно предполагать и возможность диссоциации на некие другие начала? Что означает введение в ту или иную модель фундаментальной специфики «материальность» и что именно введение подобной специфики уже никоим образом не позволяет определять? Тогда, если следовать предлагаемой в «Материализме и эмпириокритицизме» постановке вопроса, то и рассуждение о подобных предметах следует ограничить лишь констатацией проблемы, что и следует понимать явным свидетельством использования Лениным того непременного источника его рассуждения о материальном, чем никоим образом и не следует понимать естествознание. Всякую собственно и предпринимаемую Лениным попытку рассуждения о материальном непременно следует видеть именно и исходящей со стороны факта дискуссии, в которой принявшие сторону естествознания публицисты и берут на себя функцию защиты подобной сферы познания от нападок со стороны противников свободы исследования мира, в частности, той же религии. Отсюда и следует понимать существенным момент, что «материальное» у Ленина представлено именно с некоей достаточно условной стороны, фактически представляя собой ту в определенном отношении «меру», идея которой и выдвигалась никоим образом не непосредственно естествознанием. «Материальное», каким его и определяет характерное Ленину понимание, это, одновременно, и субъект, и, точно так же, средство обеспечения права непосредственно подобного понятия на его отождествление нечто действительным, в чем ему и отказывают некоторые формы фактически мистифицирующего философского идеализма. Действительную же сложность онтологической позиции материального и проблему структурной реализации собственно условия «материальное», Ленин, если и затрагивает, то и обращается к подобному предмету исключительно с тех позиций, что материальное и следует понимать неким организованным содержанием, неисчерпаемым в возможности предполагать в каждой следующей форме подобной организации и свой собственный порядок организации.

2. Отказ в признании лексического корпуса комплексом опыта

Казалось бы, не более чем эпизодический факт регулярного появления в «Материализме и эмпириокритицизме» понятий «сумбур» и «путаник» и заставляет уделить внимание и предмету понимания Лениным комплекса выразительных возможностей языка. С формальной точки зрения здесь и следует принимать во внимание действительность того непреложного факта, что собственно осознание некоторого высказывания как «путаного» возможно лишь в случае, когда в качестве элементов подобного высказывания и возможно определение тех семантических и, соответственно, грамматических элементов, за которыми предполагается наличие именно удостоверяемого формального смысла. Одновременно нет оснований и для определенного суждения, могло ли отличать Ленина то же сознание, в частности, свойственной метафорам, подобным уже упомянутому «протаскивать», специфики их отнюдь не конечной определенности в некотором конкретном значении. На наш взгляд, характерная Ленину практика наделения языковых конструкций в выносимых им оценках спецификой именно «финальных» (не предполагающих режима дифференцирования) и позволяет ее признание свидетельством видения им вербального синтеза непосредственно практикой формального определения смыслов. То есть Ленина в подобном отношении и позволительно наделять признаком такого рода специфического «подсознания», что и предполагает рассмотрение вербальных форм непременно на положении исключающих вхождение в образуемый ими корпус нечеткого, ускользающего или «незрелого». Иными словами, в отличающем Ленина понимании всякую вербальную структуру и следует понимать означающей своего рода «вынесение вердикта»; если Э. Мах и допускает употребление словечка «элементы», то именно своего рода «внезнаковость» самого подобного понятия и следует понимать подрывающим ценность предлагаемой Махом конструкции. Давая свои оценки, Ленин фактически не отдает отчета, что достигаемая посредством метафоры «окрашенность», как и в случае рычага, давая выигрыш в одном, приносит проигрыш в другом, скорее всего, в непосредственно предметности выносимой подобным образом оценки. Для Ленина язык бесконечно глубок и эластичен, но для нас подобным же образом несомненна и наивность подобного ожидания. Собственно инструментарий вербального означения, если уж прибегать к подобному способу выделения смысла, предполагающему придание ему более или менее строгих очертаний, и следует понимать опирающимся на многократное дублирование или описательный параллелизм, лишь в силу которого вербальное представление и обретает возможность обеспечения надежности доносимого с его помощью отождествления. В ленинском же понимании специфика слова – это не более чем предмет словарно определенного элемента комбинаций, допускающий тот же порядок обращения, что и числа в арифметических операциях, причем скорее именно рациональные числа. И поэтому Ленин и не предполагает появление читателя, иронизирующего над присущим ему злоупотреблением просторечием. Ленин в своем тексте выступает не создателем осторожных «осмотрительных» формулировок, но проявляет себя грубоватым «рабом языка», оказываясь своего рода идолопоклонником определенных вербальных форм, обретающих для него фактически чуть ли не «сакральное» звучание. И собственно подобная особенность и позволяет понять, что для него банальным образом немыслима передача понимания посредством описания, но позволительна лишь посредством брутально вербализующего прямого означения. Отсюда для Ленина понятия непомерно абсолютны, никогда не наделены статусом исторического итога развития языка; он как бы не думает о предмете непременно отличающей язык в части передачи смысла девиантности, когда передаваемое лексикой одного (национального) языка не передаваемо лексикой другого. Он, таким образом, и обращает себя рабом вербального инструментария, но никак не вольным владельцем вербальных возможностей.

3. Непонимание специфики разделения феноменальность - типология

«Материя», по Ленину, представляет собой некую «первичную» «объективную реальность, данную нам в ощущениях». Если забыть о плеоназме «объективная реальность» и в принципе относить материю к формам реального, то она, согласно процитированной нами интерпретации, и обращается нечто «первичным» и «данным в ощущениях», то есть обращается нечто обладающим признаками «первичное» и «данное в ощущениях». Естественно, что подобную, построенную посредством своего рода вербального «форматирования» оценку не сопровождает комментарий в отношении предмета, составляют ли для «материи» подобные признаки ее исчерпывающие характеристики или возможно и наличие иных существенных особенностей. В то же время для Ленина, в силу его своего рода «вербального волхвования», понятие «абстракция» приобретает смысл своего рода «Каиновой печати», и он решительно и последовательно протестует против понимания материи в статусе «абстракции». Материя в его понимании - это именно нечто конкретное, но он совершенно не осознает, первое, саму зыбкость этой альтернации «абстрактное – конкретное», и, помимо того, не проникает и в именно никак не феноменологическую природу той сущности (точнее – «сущности ассоциации»), что и обозначает собой понятие «материя». Для отдельного выпадающего в действительности случая существует не «материя» в целом, но, что вполне естественно, именно материальное проявление, родовой особенностью которого и следует определять признак материальности. Последний и следует понимать общей характеристикой некоторых существенно различающихся проявлений, например, луча света и каменной стены, выделяемой у них именно в силу удостоверения в качестве «материальных» посредством определенных верификаций. Если не углубляться тогда в теорию подобных предметов, то следует понимать, что Ленин именно этим фактически и отказывается от использования тех понятий, что обозначают классы сущностей. Так, следует допускать возможность существования множества «материальных проявлений» и, равно же, класса «материя», построенного как «общее представление обо всем том, что и «дано нам в ощущениях»». Для испуганного исходящей от понятия «абстракция» «идеалистической угрозой» Ленина явно тогда исчезает такая значимая область моделирующих связей философской онтологии, как представление о множестве экземпляров, интегрируемых в некую систему типов. Отсюда и само его теоретизирование, какие бы гениальные мысли оно, возможно, не содержало, и следует понимать наделенным свойством крайней расплывчатости.

4. Апсихологизм или непонимание синтетической природы когниции

Ленин в своей работе рассматривает и воззрения психолога В. Вундта, но относящиеся именно к философской проблематике. Однако он не предпринимает никаких попыток анализа проблематики научной психологии, что и приводит к тому, что, формально правильно понимая возможность ощущения как образования стимульного паттерна, он не осознает истинной специфики структуры ощущения. Здесь, собственно, и следует воспользоваться возможностью предложения одной мало используемой цитаты:

На самом деле современная психология рассуждает об избирательности и само собой довольно сложной структуре восприятия, тем более что сами собой органы чувств и у человека, и у животных, ограничены диапазоном их ресурсов чувствительности. Фактически, согласно современной психологии, правильное решение не допускает его отождествления ни с одним из предложенных в рассматриваемом нами утверждении: чувственные паттерны фактически и есть «знаки», но знаки, коррелирующие по своей структуре с источниками стимуляции. Ленин не определенно в каком-либо единичном суждении, но сплошь и рядом, на протяжении всей его работы дезориентирует читателя неявно проступающей у него мыслью, определяющей своего рода «прямолинейную» последовательность реализации перцепции. Поэтому он и не вполне понимает собственно природу философского идеализма: видимо она исходит из первичной неданности именно адекватного опыта, требуя «опережающего» и при этом совершенно неточного или даже вообще неверного решения. Если учесть подобный аспект, то именно материализм и следует понимать высшей и наиболее сложной формой человеческого познания, учитывающей не только действительность, но и уровень прогресса, характерного тогда и собственно способности ориентации в действительности. При этом непосредственно Ленин уже в то время располагал возможностью более осмысленного подхода к подобному предмету, поскольку вполне мог ознакомиться, в частности, с работами исследовавшего природу психических иллюзий русского нейрофизиолога В.М. Бехтерева.

5. Непонимание условия «транспортной организации» когниции

Когнитивный процесс, что вполне естественно, предполагает его рассмотрение Лениным именно с пьедестала императивной, но не своего рода «технологической» позиции. Поэтому подобный процесс в его изображении и приобретает очертания удивительно простого, никак не предполагающего и элементов собственно и возникающей в нем еще на допсихическом уровне сложности. То есть мы находим в его рассуждении недостаточное понимание возможности выделения в отношении когнитивного процесса такого аспекта как соотношение «императивного и технического». Данный тезис, естественно, требует иллюстрации цитатой:

Именно с императивной точки зрения все сказанное здесь и следует понимать верным, собственно своего рода «суммарно-редуцированным» источником стимуляции для наших сенсорных систем и следует определять именно независимую от нас действительность. Но это не означает, что то же самое положение правильно и технически. Действующее в психологии разделение ощущений на «дистантные» и «непосредственные» и позволяет, с одной стороны, выделение ощущений собственно ощущаемой материальной формы (тактильные ощущения), и, с другой, выделение группы ощущений, собственно и предполагающих перенос от ощущаемой материи к рецептору теперь уже транспортом некоторой другой формы материи. Примером последней ситуации и следует понимать любую создающую визуальный паттерн поверхность отражения, идентифицируемую нами в качестве светоизлучающей поверхности именно согласно характеристике отраженного света. Поэтому рассуждения Ленина следует понимать именно рассуждениями о предмете лишь «императивного принципа» когниции, не предназначенными для вывода из них каких-либо детализирующих проекций на непосредственно технические специфики когнитивных процессов. Видимо, мир объемлет как императивный, так и технический порядок и каждый из них требует точности в отождествлении каждому отличающей его индивидуальной нормы.

6. Непонимание специфики «прогностической узости» научного познания

Ленин в рассуждении о «кризисе новой физики» позволяет себе выступление с обращенным к науке требованием методологической завершенности предлагаемых ею решений. На наш взгляд, это указывает как раз на присущее ему непонимание реалий социальной деятельности «наука»; для Ленина явно не характерно понимание предмета прогностической нацеленности и поистекающей отсюда узости не только эмпирико-практической, но и теоретической формы предметной науки. Ленин, что следует из приводимой ниже широко распространенной цитаты, адресует физике весьма значительные ожидания:

Таким образом, он и допускает признание ожидающим от физики не множества эффективных решений множества же отдельных задач, а некоего общего генерализующего решения, вдобавок наделенного и неким методологическим посылом. В то же время для него неприемлем и вызывает раздражение факт, что физика на деле формулирует именно частные решения, адресованные частным проблемам, создаваемым практикой или парадоксальными аспектами используемых теорий. Для него странной выглядит ситуация, изображенная в высказывании цитируемого им с положительной интонацией Л. Больцмана, находившего, что

Физика дает материал для обнаружения «поразительной аналогичности» дифференциальных уравнений, описывающих процессы и равновесия в разных сферах физической действительности, но не делает отсюда никаких принципиальных выводов. В реальности же подобная задача вряд и допускает понимание непосредственно предметом физики, что, увы, никак уже не ложится на отстаиваемую Лениным позицию своего рода «методологической однозначности». Науку явно и следует понимать исходящей не более чем из способности «разрешения конкретной проблемы», будь то всего лишь проблема определенного теоретически найденного парадокса, и ей никоим образом не свойственна постановка задачи рационализации присущих ей представлений «ради рационализации как таковой». Последняя цель остается проблемой именно философии как учения о методологических основах познания, но никак не практической науки, какой бы степени универсальности теории ей бы не приходилось строить. Поэтому ожидание, высказанное Лениным в следующей цитате, можно признать, по сути, неоправданным:

7. Позитивность эпистемологического релятивизма

Одной из неоспоримо позитивных идей Ленина, хотя, конечно, и не столь глубоких по своему характеру, следует признать мысль об объективном характере относительной степени проникновения знания в действительность. Хотя в предметном смысле здесь возможно предположение и некоторой гаммы решений (некоторые выводы науки, то же значение числа «пи», пусть и не вычисленное окончательно или начала термодинамики не следует видеть ожидающими пересмотра), но в некотором условно-обобщенном смысле подобное представление непременно и отличает смысл явного методологического императива. В то же время и Ленин, как и задолго до него И. Кант, никоим образом не ожидает подвоха со стороны непременно напрашивающейся «проекции данного нормирования на непосредственно данное нормирование». В подобном отношении и существенно, что в его понимании, все-таки, вне зависимости от каких-либо принципов «относительности истины» собственно конструкцию пространственно-временной репрезентации материального начала он видит именно абсолютной. Если это так, и если принцип «относительности решений познания» не следует видеть принципом, прилагаемым ко всему корпусу решений познания, то каким тогда образом и следует квалифицировать подобного рода «относительность»? Вполне вероятно, что необходимого ответа и следует ожидать уже от предметного анализа степени достаточности и предметной направленности уже конкретных решений науки. То есть подобную проблему никоим образом и не следует видеть предполагающей краткое, «афористически лаконичное» решение. В завершении данного пункта мы и позволим себе напоминание весьма известной собственно ленинской формулировки относительности истины:

Огл. Мировоззренческая характеристика

1. Эпистемологический инфантилизм как родимое пятно апологетики

Не секрет, что пронизывающей работу Ленина мыслью и следует понимать идею «защиты» марксизма, что и обращает ее в подобном отношении апологетикой марксистского, а по существу развитого Ф. Энгельсом понимания главным образом онтологической философской проблематики. То есть аспект «успешности» данного метода познания остается в данной работе «за рамками предмета», материализм ценен именно характерной ему презумпцией «объективного познания мира» и потому и предполагает анализ в свете его места в качестве своего рода «объекта атаки» с применением различных, как полагает и объясняет Ленин, неконвенциональных и недопустимых методов. И одновременно следование подобной установке и предполагает практическое пренебрежение теперь уже сравнением научных результатов, определяемых собственно принятием материалистической и, напротив, принятием и некоторых иных мировоззренческих проекций. Фактически в данном отношении доминирующей, но не заявляемой в подобном качестве установкой ленинского текста и следует видеть идею «невольного перехода» на позиции материализма «всякого здравомыслящего естествоиспытателя». Напротив, реальное положение и следует понимать допускающим и постановку вопроса о способности соединения в мировоззренческую или методологически доминирующую систему уже критериев совершенно разного порядка. Можно говорить о самостоятельности «закона Архимеда», а можно и обращать внимание на специфику данного закона как следствия закона Паскаля. Можно говорить о том, как построена система критериев в философии на уровне вербальных императивов (и даже для философии подобный способ построения системы критериев сложно назвать единственным), а можно говорить и о способности науки исходить из другой системы критериев – делимости доли мира на элементы некоего комплекса «действующих начал». Наука же, в чем и проявляется ее отличие от философии, фактически скатывается на путь своего рода «структурного фетишизма», когда большее число, конечно же, адекватного по отношению действительности, выделенного особенного и предполагает в понимании науки его признание свидетельством собственно меры научных достижений. И в науке путь к универсальным, методологически уравновешенным и «обкатанным» моделям пролегает, как правило, далеко не по прямой траектории. Свидетельством этому и можно понимать как ряд заблуждений античной науки, как бы то ни было, но следующих «непосредственно из опыта», так и фиаско разного рода более свежих предположений прямой индукции или «очевидной аналогии», выдвигавших гипотезы существования философского камня, флогистона или эфира. Чтобы отказаться от подобных идей, равно и от идей вечного двигателя или «вечного двигателя второго рода», науке не просто потребовалась наработка опыта познания, но еще и опыта рефлексии на полученные ранее результаты. И именно действительность подобного рода опыта в некотором отношении накопления «критической массы» познания и выпадает из поля зрения В.И. Ленина в предлагаемой им «философии материализма». Более того, как мы понимаем, и выбор Лениным «за основное» некоторого ряда категорий и позволяет их определение как покоящихся на фундаменте исключительно опыта совершенствования философской модели. Что и позволяет нам предложение вывода, представляющего собой отождествление отличавших Ленина философских взглядов именно в качестве своего рода эпистемологического инфантилизма. И здесь же характерная Ленину ограниченность не только лишь областью философского опыта, но еще и того рода философского опыта, что явно и не выходит за пределы определенной философской традиции и следует понимать прямо определяемой собственно и заявляемым им посылом – «защиты» и апологетики философского материализма в варианте Ф. Энгельса.

2. Культурный инфантилизм как признак ограниченности кругозора

Возможно ли понимание отличающего Ленина философского кругозора «широким» или «узким»? Вряд ли подобный вопрос заслуживает однозначного ответа, и вот почему. С одной стороны, явным свидетельством присущего Ленину весьма высокого уровня философской культуры и следует понимать тщательность подбора собранных им философских «улик», здесь невозможно даже тени сомнения в способности анализируемых им взглядов образовывать такие именно отношения с той другой группой представлений, что и предназначены им на роль источника сравнения. С другой стороны, аргумент «против» – это непонимание им контекста и контекстных связей, непонимание общей логики рассуждения и характера моделирования. Как бы то ни было, но общий, вне буквальности формулировок, смысл философских опытов Э. Маха – как раз это поиск императивного ответа о познающем и познаваемом как сторонах бесконечного ряда связывающих подобные стороны «двусторонних отношений». Ленин, быть может, скорее подсознательно, но показывает себя сторонником лишь культурной формы вербально абсолютизируемого синтеза представлений, он, как выразилась Крупская по совсем другому поводу, но что превосходно соответствует и рассматриваемому нами предмету, «аплодирует не игре актеров, но поступкам героев». Ленин пишет свой текст не так, как стараются писать большинство авторов, хотя это на деле и редко кому удается, в расчете на читателя с наиболее высоким интеллектуальным уровнем, но пишет его в расчете на читателя, знакомого с литературой марксистского направления, причем такого, чьи интересы именно и замкнуты на подобную литературу. Он пишет в явном расчете на читателя, не понимающего связи между культурой речи, богатством и точностью лексики и ясностью смысла. Поэтому для него вполне допустим, в частности, прием условной передачи интеллектуального акта понятиями из области физической действительности, - «пошел», «повел», «напечатал» вместо опубликовал, «написал» вместо определил и т.п. Следовательно, Ленин как бы и не предполагал расчета на введение его текста в широкий культурный контекст, а, может быть, он бы и принял во внимание подобную перспективу, если бы понимал смысл подобной необходимости. Наконец, он не вполне понимает и явно далек от попытки осмысления места слова в современной ему культуре. В ней слово давно уже перестало являться элементом заклинания или, как в табуировавшем имена архаичном сознании прямым эквивалентом означаемой сущности. Ленина, если и позволить себе согласие с одной из предложенных нами оценок, и следует рассматривать в качестве «идолопоклонника слова», и подобную специфику характерного ему мышления вряд ли правомерно видеть предметом какого-либо «догматизма», но, скорее всего, следует понимать проявлением излишнего доверия функциональности вербального синтеза в отношении реальных возможностей понимания. Ленин, в отличающем нас понимании, возвращая в философию Слово, возвращает в нее и архаичный Космос, правилом которого является принцип «Слово и представляет собой суть». И тогда самим смыслом его де-факто разрыва с современной культурой можно понимать задачу создания «культа понятий», когда объектом культа вместо иррациональной трансцендентности становится вседостаточное, всёзамещающее понятие. Не понятие служит у него инструментом или средством создания модели, но само создание моделей понимается действом, обеспечивающим действительность оберегаемого понятия. В современной культуре такое и следует понимать возможным лишь в случае постановки мыслителю в некотором отношении «диагноза культурного инфантилизма» …

______________________________________________________

Нам следует быть благодарными нашему времени за возможность чтения Ленина без обязательного в прежние времена пиетета. Стоявшую перед Лениным задачу и следует понимать более простой, нежели стоявшая перед Наполеоном именно потому, что он явно не сталкивался с необходимостью ввязываться в новую авантюру для совершения смешного шага после совершения серьезного, он неразделим в одновременном наполнении его поступка серьезным и смешным. И лишь серьезное чтение с пропуском смешного действительно позволяет понять величину Ленина как выдающегося философа. Как нам хотелось бы надеяться, здесь нам и посчастливилось оказать некоторое содействие в реализации подобной возможности.

06.2009 - 10.2012 г.

1. В.И. Ульянов (Ленин), "Материализм и эмпириокритицизм", критические заметки об одной реакционной философии, первое издание 1909