В наше время вряд ли доведется встретить и ту предметную науку, что не задает и собственных же запрещающих законов. Положим, физике дано исключать возможность построения любого рода вечного двигателя, химии - исключать не валентный порядок образования ионизированных соединений, математике - запрещать деление на ноль, лингвистике исключать склонение не в заданном падеже, биологии - понимать аномалией межвидовое скрещивание и т.п. То есть - наличию этих запретов и дано определять некую область действительности как форму направленных, изотропных отношений, где отклонению от порядка построения дано означать образование невозможной или «запрещенной» комбинации.

Тем не менее, разнообразию практик познания дано охватывать собой и такие практики, что исключают отождествление на положении «предметных», и ряду этого рода форм познания дано принадлежать философии. Более того, философии дано принимать в роли подлежащего ее исследованию предмета равно и любую имеющую место реалию, что прямо препятствует какому-либо обустройству ее сферы познания равно и как изотропной формы организации. А в этом случае, как не помешает продолжить, для философии исключается и как таковая возможность установления запрета. В дополнение подобной специфике философии дано ожидать и непременного усиления, если напомнить и о таком непременном начале философии, что всякому представлению, что адекватному, что просто иллюзорному, в философском смысле дано ожидать отождествления как «подходу», - пусть такому «подходу» дано обнаружить абсурдность, но как подходу предполагать состоятельность «как подходу». Принцип выделения «подхода» в наше время и есть как таковое неизменное начало философии, и тогда если некий «подход» и предполагает установление запрета, то альтернативный «подход» располагает полнотой возможности отклонения такой нормы как противоречащей ему теперь «как подходу». Подобная универсальность, не столько связанная с предметом, сколько с особенностями методологии, и обращает философию полем интерпретации, прямо исключающим установление запрета, как-либо уже ограничивающего порядок моделирования. Мы же позволим себе усомниться в фатализме этой оценки и предпримем попытку выделения оснований, что и по отношению философии позволяют задание неких запретов, распространяемых на корпус философских представлений в целом.

Огл. Водораздел, пролегающий между рассуждением и изложением

Идея выделения по отношению корпуса философских представлений неких определяющих его построение запретов равно предполагает определение посылок, прямо допускающих подобную возможность. Тогда мы, всего лишь предваряя решение задачи определения запрещающих нормативов, справедливых в границах корпуса философии в целом, и определим здесь вначале еще не такие «внутренние», но - пока лишь нечто направленные на корпус философии запрещающие ограничения. В этом случае в пределах настоящего рассуждения как в пределах занятия философствованием, мы позволим себе выделение тех построений, что в обязательном порядке не означают пересказа, но представляют собой рассуждение - последовательность спекуляции над неким содержанием, посредством чего некие посылки и обретают признание как фиксирующие далеко не простую, но расширенную систему последствий. В чем именно дано отличаться подобного рода формату «философского» представления от различного рода форматов «простых представлений» или даже простого перечисления свидетельств или аргументов, и подобает прояснить.

Итак, «философ» - он равно и такого рода мыслитель, что занят деятельностью ведения рассуждения, но - никоим образом не лицо, просто повествующее о некоем предмете. Отсюда и классический образец «фигуры философа» и не иначе, как портрет «мыслящей личности», в чем и подобает соединить индивидуальные черты многих представителей философии, допускавших обретение присущих им идей не иначе, как посредством ведения рассуждения. Если представить здесь некий условный контур такого «портрета», то для понимания всякого автора «мыслящего» текста этот текст и подобает определять как представление казуса, тезиса или постулата в значении не более чем повода, побуждающего к анализу наполняющего такие казус, тезис или постулат комплекса непосредственного и сопряженного содержания. Как таковой связи с такого рода порядком построения и дано обращать последовательность изложения некоей мысли «в порядке рассуждения» равно и никоим образом не свободой перехода от одного представленного предмета к другому, но, непременно, заданием нечто «последовательности ведения» рассуждения. Непременная специфика подобной последовательности это равно же и порядок, согласно которому начальным этапом рассуждения и возможно указание неких рамок, вслед чему возможно наложение на эти рамки утверждаемого или описываемого, и, наконец, завершением данной последовательности возможно признание и выделение нечто отвечающих этому положению условий существования. Отсюда как таковому рассуждению и дано обнаруживать наличие всех признаков нечто «акта фиксации» некоей интерпретации, последствием чего дано предстать и исследованию предмета ее правомерности, не обязательно раскрывающей данную интерпретацию как истинную или ложную, но - как допускающую указание равно же и пределов ее состоятельности, собственно и задаваемых благодаря дополнению неким «подкреплением». Присутствие во всяком возможном формате рассуждения определяемой выше специфики и позволяет квалификацию подобного рода рассуждений равно же, как акта сопоставительного тестирования комплекса аргументов, либо тождественного построению классификации, либо предложению нормы, либо - тождественного равно и наделению исходной семантики здесь же и возможностью удаления в «теневую» область или - в область проективного представления. Или сам «характер» рассуждения, предопределяющий и его специфику акта фиксации интерпретации, даже в случае, если задачу рассуждения дано составить представлению классификации, и обращает его никогда не перечислительным, но непременно центрированным, любым образом - востребующим некую доминанту или «начало», к чему рассуждение прямо или косвенно фактически и возвращается на всем его протяжении. А отсюда в части «порядка изложения» философскому рассуждению и дано исключать представление как не более чем «рассказу», но ему определенно дано предполагать отождествление как нечто акту «извлечения» или акту «комбинации», когда в соответствии с некоей методологией некоему предмету и дано ожидать раскрытия в картине присущей ему специфики. Если это и так, то рассуждение и есть такого рода комплекс содержания, что никоим образом не переносит фокус внимания с одного места события на другое. Даже притом, что рассуждение не отчуждает и свободы распада на элементы сюжета, равно же и значению таких элементов дано состоять никак не в переносе, но - непременно в возвращении позиции притяжения интереса к одному и тому же месту развертывания «события». Собственно поэтому рассуждение и предполагает определение как нечто недистантное представление некоего содержания; или - рассуждение и следует определять как нечто объем содержания, размещаемый в «координатах онтологии» на той определенной позиции, от которой ему, если и позволено как-то отходить, но - никоим образом не позволено и сниматься с подобного рода «якоря».

Представленное здесь понимание предмета рассуждения равно подобает расценивать как очевидное основание и для задания квалифицирующей характеристики нечто противопоставляемому рассуждению порядку, то есть - теперь уже носящему имя «изложения», что сугубо формально мы позволим себе расценивать равно и как прямую альтернативу рассуждению. Если рассуждение пусть прямым, пусть приведенным образом непременно исключает построение в форме «прохождения дистанции», то изложение - тогда это и не иначе, как прохождение дистанции, то, что на онтологическом уровне допускает определение его «начала» и «завершения», равно допускающих их соединение посредством своего рода «трассы», всяким образом предполагающей строго последовательную организацию. Изложение уже прямо невозможно без отождествления состояний излагаемого им предмета «было» и «стало», и потому оно любым образом и «погружено» в физическую действительность, немыслимую без упорядочения посредством протекания во времени. Даже если изложение и повествует о некотором эйдетизме, то - оно повествует не о нем собственно, но - повествует о нечто идее способности к внесению чего-либо в физическую действительность, или обращения чего-либо объектом манипуляции для населяющих такую действительность агентов. Изложение и подобает расценивать как ту форму распространенной интерпретации, что никогда не допускает сосредоточения на сущности, но непременно допускает обращение и той возможностью обозрения круга событий, что лишь при выборе некоей позиции на его основе и будет предполагать возвращение к порядку, определяемому нами как «рассуждение». Пример подобного возвращения и дано обнаружить литературной критике, тогда уже намеренно забывающей о непременном для литературы наличии «начала» и «завершения», а потому определяющей относительно литературного героя и тот же присущий ему «круг событий», тем самым и прикрепляя его к нечто определенной «позиции».

Тогда если как непременную специфику философии и предполагать саму невозможность ее построения в порядке изложения, как равно и обязательный порядок ее построения посредством рассуждения, то в ее отношении и возможна констатация той привходящей, что как нечто «обязательное начало» и придает философии возможность избирательной реакции, а, следовательно, и специфическое отторжение.

Огл. Казус «специфического отторжения» рассуждения

Выводы нашего предшествующего анализа уже достаточны в значении основания для построения своего рода «формулы», определяющей порядок фиксации именуемой «рассуждением» сложно устроенной связи интерпретации, чему как специфически требовательной форме упорядочения дано обнаружить и особенные качества отторжения. Или, иначе, порядку синтеза интерпретации, определяемому под именем «рассуждения» дано предстать как специфически требовательному построению, чему дано допускать далеко не всякое подключение семантики, но лишь то вполне определенное, что не нарушает порядок становления как такового рассуждения. А отсюда правомерна постановка вопроса, что такое специфика тех семантических элементов и форм, что уместны для включения в объем аргументации равно потому, что достаточны, чтобы поддерживать ведение рассуждения, и, напротив, какова специфика семантических форм, чему дано блокировать ход рассуждения? Другими словами, это вопрос о том, обнаруживают ли некие семантические формы и своего рода адаптацию к некоей семантической среде как нечто «падающие на почву» подобной среды, и, помимо того, реальны ли семантические формы, что прямо разрушают такую среду, и, следовательно, ожидают отторжения равно и в силу их «семантической несовместимости»?

Тогда если последовать предложенным выше определениям, то средством разрушения семантической основы рассуждения и правомерно признание семантической организации «изложение», лишающей рассуждение уникальности задающего начала, и вместо этого задающей рассуждению, но никоим образом не вообще, но - относительно начальной позиции рассуждения условие «дистантного» позиционирования равно же и дополнительное содержание, расширяющее изначальный объем содержания. А равно лучшей возможностью понимания подобного рода сложной абстракции дано предстать и ознакомлению с некоей иллюстрацией. Положим, нам известны некие три характеристики, из которых третья по отношению первых двух представляет собой характеристику типа, это характеристики: «животные», «растения» и «живые организмы». Если мы обращаемся к рассуждению о существе характеристики «животные», и дополняем это рассуждение данными о «растениях» и «живых организмах» лишь в части, в чем последние достаточны для дополнения и собственно «животных», то здесь, в соответствие с нашими определениями, нам любым образом дано строить не иначе как «рассуждение». Напротив, если нам дано обратиться к дополнению подобного рассказа теперь и представлением о «растениях» как альтернативном самоопределяющемся начале, и, в силу этого, изложить ту их специфику, что никак не уточняет свойства животных, то подобное дополнение и вводит в наше построение некое новое включение, допускающее отождествление как «ответвление». Подобного рода «ответвление» мы и предлагаем определять как постановку в «координатах онтологии» уже иной особенной позиции, занятие которой определяют не потребности ведения рассуждения, но - посылки, лежащие вне рассуждения, отчего оно и обращается семантическим скачком, совершаемым по причине происходящего в нас или в чем-либо смещения, теперь и протяженного во времени. Другими словами, подобное «совершаемое во времени» смещение и позволяет признание как обусловленное не содержательной, но, непременно, - привносимой спецификой по отношению предмета, изначального заданного в значении предмета рассуждения, что и подобает расценивать как условие, задающее построению рассказа как таковой формат изложения. Иными словами, стоит в некоей философской «распространенной интерпретации» (мы откажемся здесь от употребления имен «текст» или «нарратив») и обнаружиться не просто распаду на специфики, не воссоединяемые в обобщающем предмете, но и наложению на них упорядочения посредством совершаемого во времени смещения, то такого рода рассказ и подобает расценивать в значении «изложения».

Теперь если указать и на нечто как бы «не существенные» стороны рассуждения, то за рассуждением возможно признание качества сохранения целостности равно, несмотря на какие-либо вкрапления в его литературную схему тех же «лирических отступлений». С другой стороны, если подобного рода сугубо «налагаемое» включение не предполагает подкрепления ни «логикой», ни «схемой» рассуждения, ни возможными для него типизирующими сопоставлениями, просто означая введение связи «расширение ради расширения», то в смысле рассуждения оно будет представлять собой избыточное развитие рассуждения. Соответственно подобное включение будет требовать изоляции от порядка рассуждения, и реорганизации как такового рассуждения на условиях его вычленения в качестве некоей комбинации «блока рассуждения» в составе рассказа в литературном отношении целостного, но лишенного упорядоченности в смысле как такового «строения полотна». Позволяющим же подобное вычленение критерием и правомерно признание равно и констатации отличающей изложение протяженности, когда некое включение явно позволяет отождествление и как привносимый в рассуждение тогда уже явно неуместный здесь компонент изложения.

Огл. «Предметные начала» рационализации рассуждения

Предшествующему анализу уже довелось вознаградить нас обретением оснований для отождествления рассуждения равно, как нечто «порядково специфической» структуры; хотя пока что подобного рода «природе рассуждения» и не дано обнаружить безусловной строгости, но все же ей дано обеспечить и обретение некоей определенности. Как бы то ни было, но теперь нам доступна возможность отождествления рассуждения и как нечто «характерного предмета». То есть - философскому рассуждению, в том числе, и бесплодному в смысле возможных результатов такого анализа все равно дано допускать представление и как нечто характерного рода акт, знающий и вполне определенный порядок совершения равно и при наличии у него известной свободы в части того или иного рода практик наполнения содержанием. То есть - рассуждению в свете таких представлений всегда дано содержать и нечто подлежащее рассуждению, а, кроме того, знать и такую специфику, как порядок выполнения, но при этом не предопределять и приносимых им результатов. Потому рассуждению равно, как реальности своего особенного формата тем самым дано заявить и некие обязательные условия вхождения в рассуждение и порядка внесения данных в рассуждение.

Тогда если оставить в стороне предмет особого порядка ведения рассуждения, то - чем же именно рассуждению и дано предстать как допускающему заполнение лишь вполне определенного рода данными или как удерживаемому в рамках вполне определенного порядка организации? Ответ на подобный вопрос и подобает начать с предложения оценки, что рассуждению дано обретать как таковые контуры его природы лишь в случае задания определенного предмета рассуждения или того, чему дано знать отождествление как нечто компоненту или элементу онтологической модели, как и того, чему дано располагать и четко определенным набором признаков. Напротив, для изложения соблюдение подобных требований уже далеко не обязательно, то есть для изложения вполне достаточен и не иначе, как «контурный» или приблизительный порядок задания действующих там субъектов. Изложение вполне допускает его построение равно и на том, что чему-либо дано предполагать задание не иначе, как полунамеком, а рассуждение - тогда уже нет. Отсюда изложению и дано допускать привнесение в него любого рода свидетельств, признаваемых готовыми к занятию места предмета в выстраиваемой повествованием картине, но не обязательно предмета как обладателя того непременного объема признаков, что позволяет его закрепление и в том же «значении предмета». Изложение равно доводится отличать и свойству дискриминации его автора по мотивам неполноты представления о природе характеристик, замещающих место предмета, ему достаточно, чтобы понимание автора предполагало его построение и всего лишь посредством задания условия «место предмета замещено». То есть для изложения вполне уместен и любой возможный порядок задания предмета, в том числе - косвенная форма задания, и ему не столь существенно, каким именно образом ему дано вводить и как оперировать вносимым в него содержанием. В противовес изложению, рассуждению не дано обходиться и без введения предмета равно посредством и такого особого порядка представления, когда «помещаемое как предмет» и обнаруживает себя посредством реакций, присущих лишь предметной целостности: оно объемно, наделено некоей стойкостью, и - равно наделено сродством к среде распространения. Если же некоему представлению, используемому рассуждением, уже не доводится порождать подобного рода впечатление, то в нем и не происходит развертывания предмета в пространстве рассуждения, но имеет место лишь использование репрезентативности или - имеет место случай образования «латентной лакуны». Отсюда рассуждению и дано обнаружить ограниченность в том, что при построении неких значимых элементов картины действительности ему недостаточно упоминания, но любым образом необходимо достижение и нечто развернутого включения нечто же формы представительства в как таковое пространство повествования. Другими словами, рассуждению равно дано ожидать признания и как нечто «содержательной среде» рассуждения.

Вторая составляющая действительности рассуждения - невозможность для представляемых там предметов допускать обретение равно же, как оторванные от мира, что вполне допустимо для изложения, позволяющего себе определять любое излагаемое равно же, как существующее «само по себе», например, как представляющее собой нечто «само собой» высказанное. Изложению вполне дано допускать ту же подмеченную А. Авторхановым специфику лишь «косвенной» явности, когда в тексте Сталина члены Политбюро, которым не иначе, как подобает обладать и именем собственным, и обретали облик не более чем анонимных «говорят». Изложение - явно не тот ментор, чему дано настаивать на квалификации «недостаточным» и того же самого «разбросанного» порядка отображения мира, когда рассуждение - оно и прямо невозможно вне как такового «концентрического» порядка представления мира. Спецификой рассуждения и правомерно признание принципа непременной предметной «привязки» - понимания точки непременно «геометрической», тела «физическим», величины - «абстрактной», что и позволяет задание любому его включению равно и обязательного здесь «характера принадлежности», вне которого невозможно состояться и как таковому рассуждению. Тогда два определенных здесь начала рассуждения - условие «развернутого включения» элементов содержания и требование «предметной привязки», - и позволяют их обращение тем общим условием, чему и дано определять философию равно и как такого рода сферу интерпретации, что приемлет лишь исключительно рассуждение.

Огл. Пределы, ограничивающие возможность построения рассуждения

Предлагаемый нами принцип, понимающий философию «лишь рассуждающей, но не повествующей», и, равно, - характеристика рассуждения как возможного лишь в определенных пределах и позволяет формулировку тех принципов, чему дано определять и нечто неприемлемое для всякого философского способа синтеза смысла. То есть - такого рода недопустимые привходящие - они равно же те разновидности содержательного наполнения или формата подобного содержания, что «невозможны для рассуждения».

Однако синтез такой «формализованной» квалификации равно возможен и непременно лишь на основе задания некоего норматива выражающего собой равно и предметную специфику, и - равно специфику порядка ассоциации, - а именно, таким и дано предстать принципу указателя. Подобного рода норму мы и позволим себе определить следующим образом: указатель - это та любого рода форма именования, не обязательно допускающая фиксацию посредством вербальных инструментов (можно жестом и т.п.), равно как и любого фиксируемого сознанием образа, аналогичного присутствующему в сознании в момент произнесения «помню, как это выглядело». В этом случае и мы сами в предпринятом нами рассуждении на основе задания такого рода нормы и обратимся к попытке построения той предполагаемой нами схемы усвоения содержания, что не позволяет использование в философском синтезе смысла.

Предметом же подобного рода содержания, любым образом неуместного в практике философского синтеза смысла, и возможно признание такого рода форм и структур содержания, чему дано нарушать два условия, определяющие природу содержания, достаточного для ведения рассуждения:

Тогда если предпринять попытку расширенного осмысления первого заданного здесь условия, то ведение рассуждение равно невозможно и по отношению такого «предмета рассуждения», что не знает наделения и такой спецификой, как отводимая ему «позиция размещения» в условных онтологических «координатах». Таким образом, всякому обращаемому в рассуждении предмету непременно дано предполагать возможность задания равно и посредством указания его положения в условных онтологических «координатах», - пусть и всего лишь в силу специфики «принадлежности миру» - и потому позволять образование отношения и с любым иным предметом, определяемым в тех же «онтологических координатах». Другое дело, что природу заданных здесь условий возможности ведения рассуждения следует расценивать и как выходящую за рамки выполненного выше анализа, отчего такое решение и подобает пояснить посредством и следующего комментария.

В нашем понимании наилучшая возможность предложения некоей подобающей иллюстрации - равно же анализ известного лингвистического и литературного «трюка» в виде образования бессмысленного имени, положим, той же «сепульки». Если данное имя никоим образом и не подобает расценивать как имя чего-либо определенного, то этому не дано означать, что его и в принципе не дано расценивать как указатель, равно же фиксирующий и нечто «равное нулю» (отсутствующее) содержание. Так, для слова «сепулька», прямо исключающего использование как прямого и адресного указателя, все же возможно исполнение функции косвенного или частного указателя, положим, что в случае синтеза неких структур, используемых для построения картины неких отношений теперь уже в как таковой семантике.

В качестве иллюстрации, поясняющей существо второго определяемого нами условия, мы позволим себе использовать анализ интенционального начала известной поговорки «в огороде бузина, а в Киеве дядька». Интенцией, предопределяющей собой сам по себе смысл такой поговорки, и дано предстать любым образом прагматической, но - не какой-либо иной установке. Предложенный же нами принцип уже непременно отвергает определяемую подобным посылом «логику», предлагая рассмотрение обстоятельственной среды лишь в присущей ей «расширенной» модальности. Тогда как таковой «идеей» предложенного нами условия и правомерно признание установки, в силу которой варианты образования отношений, чьи основания и составляют собой прагматическое либо когнитивное востребование, никоим образом не предполагают отождествления тому исчерпывающему порядку, что подобает расценивать как нечто принципиальную возможность установления отношения.

Если же имеет место отказ от соблюдения таких предложенных нами условий, и если якобы «философствованию» и дано вести речь или о референте, лишенном предметного наполнения, или о тождественности условия невозможности отношений одного рода и невозможности отношений вообще, то это и указывает на не иначе, как абсурдный характер подобного рассуждения. Как таковым заданным нами условиям и дано определять положение, согласно которому философское высказывание, несмотря на присущую ему безграничную эластичность, все же состоятельно лишь при условии четкой фиксации определенного предмета и, второе, - и при условии понимания предмета как принадлежащего миру, но не как возникающего в силу «локального» генезиса. Если же якобы «философствованию» дано пренебречь соблюдением подобных условий, то оно тем самым утрачивает как бы и «нить» рассуждения, откуда и предстает изложением неважно чего - какого именно содержания, для которого в подобном произвольном порядке и невозможно обращение в нечто наполняющее рассуждение.

Огл. Наглядный образец «беспредметного предмета»

Как таковые только что полученные нами выводы - они равно и искомое решение нашей основной задачи. Но и само собой определяемым нами условиям равно дано обнаружить и ту возможность их приложения к практике мыслительной спекуляции, когда такой практике уже дано заявить себя как долго и продуктивно оперирующей сущностями, казалось бы, никак не подчиняющимися подобного рода запретам. В частности, одной из числа таких практик и дано предстать математическому формализму ноль, что в известном отношении предполагает отождествление как указатель «действительности ничто». Хотя если прибегнуть к некоему более строгому порядку задания квалификации, то само понятие «ноль» и подобает расценивать как предмет омонимии, объединяющей собой явно разные понятия что счетного ноля, что - ноля и в значении позиции числовой оси, где ноль и позволит отождествление как величина «большая в сравнении с отрицательным числом». Но здесь мы позволим себе и то допущение, что подобная точность не существенна в смысле предпринятого нами анализа, и ограничимся отождествлением математического формализма «ноль» лишь в значении условного указателя как бы и нечто «эмпирического ничто». Для эмпиризма, не принимающего во внимание каких-либо строгостей, нулю и дано представлять собой «не иначе, как ничто», и его употребление, пусть и в пределах задаваемой эмпиризмом модели уже позволит признание равно и допущением прямо исключаемого нами «беспредметного» указателя.

В таком случае, к какому именно подбору аргументации и подобает прибегнуть в случае попытки доказательства теперь уже представителям эмпиризма, исходящей и из как таковых установок эмпиризма, что они явно заблуждаются в части «содержательной пустоты» ноля? Конечно, подбор такой аргументации и подобает начать констатацией того очевидного положения, что специфика онтологических форм отнюдь не «исчерпывается состояниями». Спецификой всякой «конструкции» онтологии и правомерно признание, - здесь уже не настолько важно пунктуальное выделение той или иной формы, поскольку здесь также возможно наличие и таких позиций, как «ссылки» и «трансформации». Тогда, если исходить из отождествления нолю как таковой квалификации «числа», то при попытке его представления посредством такого инструмента, как счетные палочки, лучше прибегнуть к такому их количеству, как шесть штук, размещаемых по одной сверху и снизу, и по две в ряд слева и справа. Ноль, если и принять логику подобной иронии, явно расцениваемый как полностью лишенный возможности идентификации посредством образования понятия «ноль объема» некоего состояния, явно воспрепятствует его рассмотрению теперь уже в отношении, что он же на положении субъекта упоминания не исполняет и какой-либо иной возложенной на него указательной функции. Но ноль, не представляя собой указателя состояния, все же сохраняет действительность равно в значении указателя той совершаемой нами операции извлечения некоего содержания, чей результат означает достижение совершенного неуспеха. Если ограничиваться классом состояний, то «ноль» и подобает расценивать как указатель «недействительности наличия», то есть - так ничему и не адресующий указатель. Но в силу действия установки, не позволяющей ограничения нашего рассмотрения лишь частью мира или каким-либо одним онтологическим классом, но определяющей это рассмотрение как обращающееся к действительности в целом, то и «констатирующие возможности» ноля невозможно понимать как выделяющие лишь нечто принадлежащее одному определенному классу. В смысле онтологии в целом нолю непременно дано представлять собой равно же указатель и неудачной попытки выделения некоего содержания, откуда ему дано предполагать и специфическую состоятельность, а именно - способность характеризовать и нечто условие наложения ассоциации.

Отсюда ноль и есть некий очевидный пример характерной условности, когда действие нечто несомненной причины ее введения, чем и правомерно признание отображение состояния «неспособности что-либо указать» и обращается свидетельством подобной неспособности лишь по отношению определенного онтологического класса, но не онтологии в целом. И здесь и как таковую указательную «ничтожность» ноля и подобает расценивать не ничтожностью как таковой, но - ничтожностью лишь «в определенном разрезе».

Огл. Выведение «за скобки» модальной специфики

Само собой присущее миру многообразие и наделяет его элементы не только лишь спецификой атрибутивных признаков, но, соответственно, и модальной спецификой. Например, понимание некоей лежащей у нас в кошельке купюры именно «нашей» и подобает расценивать как наделение такого рано или поздно отдаваемого в оплату инструмента неким модальным признаком «наш». Подобным же образом мы склонны определять и некий полюбившийся нам часто посещаемый уголок отведенного в общественное пользование парка как «наш», хотя нам никто не делегировал прав на его присвоение. Какой же смысл в подобных иллюстрациях следует видеть как таковому философскому пониманию?

Тогда развитием рассуждения, предназначенного для предложения возможного ответа на поставленный вопрос, и правомерно признание такой идеи: в какой-то момент успехам познания дано простираться уже столь далеко, что наконец-то удается выделение двух таких принадлежащих миру объектов, что позволяют признание как не располагающие возможностью образования связывающего их отношения. Причем подобный успех познания обеспечивает и такой предыдущий результат, как преодоление ограничений, определяемых всякого рода парадоксами Рассела, по условиям которых и способность быть не наделенным отношением также следует рассматривать в качестве специфического отношения. Неважно, каким образом, но познание наконец-то преуспевает в обретении двух такого рода объектов. Но если это и так, то - что для названных здесь объектов, что - для объектов как таковых невозможно исключение возможности обращения на них равно и модального отличия, задаваемого им неким никак не связанным с ними агентом на основании наделения этого агента некими установками, определяемыми обстоятельствами, относящимися лишь к действительности данного агента. Положим, ту же невозможность образования отношения дано будет обнаружить и таким двум объектам, где каждому из них в понимании некоего оператора познания будет дано предполагать отождествление и равно же, как «непонятному». Тогда и те объекты, что, согласно заданному нами условию, прямо исключают возможность связывания каким-либо взаимным отношением теперь уже как открытые осознанию некоего и вовсе им безразличного оператора познания странным образом позволят помещение и в общий обоим класс. Тогда и наше второе условие, что исключает полную возможность установления всякого отношения потому и утрачивает смысл, поскольку уже практически любой объект будет позволять признание как открытый отождествлению с ним практически бесконечного числа модальных специфик.

Изложенная здесь аргументация и придает обязательность представлению того пояснения, что определяет заданное нами второе условие как нормирующее лишь атрибутивные характеристики объектов. То есть по отношению той квалификации, что и означает собой такую отличающую нечто специфику его состоятельности, что и обращает такого рода формацию и нечто «объектом», и правомерна формулировка принципа, устанавливающего способность установления отношения с любым другим принадлежащим миру объектом. Тогда и такого рода условие, что в дополнение к подобной возможности, что нечто находящееся в мире допускает наложение на него и того рода отношения, что далеко не предопределено уже им самим, данный принцип уже практически не рассматривает.

Огл. Заключение

Сколько философии не довелось усердствовать в придании себе универсальности как направлению или области познания, ей все равно приходится обрести характер и нечто «специфической» когнитивной деятельности, во всяком случае, если понимать эту деятельность как деятельность формирования особенной семантики. А потому философию и подобает расценивать не как «собирателя фактов», но - как практику упорядочения заведомо известных фактов, включая сюда и факты, касающиеся когнитивных актов, где подпадающим под подобное упорядочение фактам уже дано подлежать либо классификации, либо преобразованию в метаданные. Что, собственно и предопределяет для философии необходимость избирательного подхода к ее процедурам извлечения данных или даже выделения среза представления, допустимого в процессе совершения такой спекуляции. Собственно подобные особенности, как мы надеемся, и получили отражение в представленной нами концепции двух существенных для ведения философского рассуждения запретов: запрета на беспредметное выделение и запрета на изолирующий способ выделения объекта из мира.

07.2011 - 05.2021 г.

Литература

1. Шухов, А., Идентичность свойства "формальности" и логическая невозможность "формальной теории", 2009.
2. Б. Смит, Отображение мира в семантике, 1990.
3. Шухов, А., Проблема добротности средств философского категориального аппарата, 2010.
4. Шухов, А., Философия в обращении дисциплины мышления на самое себя, 2011.