С одной стороны, философия вознаграждает себя и таким преимуществом как свобода выбора предмета интереса, что недопустимо в науке, признающей возможным не только строгое определение предмета, но и способа ведения исследования. С другой стороны, прямое следствие свободы выбора предмета интереса - нередко прямая невозможность продуктивного хода философской дискуссии, фактически исключающей предъявление оппоненту требований признания достаточности общепринятой аргументации. Более того, раскрепощающая философскую мысль свобода избрания не только аргументации, но и системы понятий, порядка членения и идентификации объектов также означает закрепление нормы, признающей правомерным и сугубо субъективный порядок отклонения требований, задающих тот или иной порядок ведения анализа. Как таковая приверженность философии неизвестной никакой иной отрасли или направлению познания «неограниченной» свободе ведения анализа и мотивировала наше обращение к анализу проблемы тогда и возможности дополнения корпуса философии принципами, что достаточны для установления и сколько-нибудь «строгого» порядок ведения рассуждения.

С другой стороны, исходным пунктом настоящего анализа мы равно позволим себе определить условный «исторический экскурс», также расширенный и представлением ряда свидетельств иного плана, что и раскроет перед нами панораму важнейших качеств мышления, развернутую в пределах, что значимы для настоящей постановки задачи. Тогда первое, на что надлежит обратить внимание - то обстоятельство, на что дано указывать едва ли не каждому очерку истории философии, это понимание самоё философии отнюдь не в любом из периодов ее истории равно и как формы познавательной деятельности, тяготеющей к повествовательному представлению некоей интерпретации. В истории философии также известны периоды, в особенности такой порядок обустройства ее представлений был характерен для начальных периодов ее истории, когда корпус философских представлений все же строился в порядке образования упорядоченной коллекции утверждений. Напротив, когда положение доминанты в сфере интеллектуальной деятельности довелось занять религиозной догматике, то и накопление философского опыта приняло порядок построения в форме развертывания повествования. В том числе, и то положение, что нам доводится наблюдать в настоящий момент - оно равно и инерция следования традиции, что утвердила рассказ на положении основного средства становления и закрепления результатов философской мысли.

Кроме того, «повествовательному крену» философии также довелось усилиться и по причине негативного восприятия того опыта марксизма, что рекомендовал себя как эпигона точных наук. Кроме того, марксизму присуще было навязывать и свои специфические порядки поддержания дисциплины мышления, не всегда последовательным образом повторяющие правила, принятые в точных науках. Конечно, не подлежит сомнению, что существование естествознания вряд ли мыслимо вне строгого соблюдения требований логической четкости, чистоты эксперимента и полноты индукции. Напротив, философия вряд ли предполагает понимание окончательно открытой принятию такого рода дисциплинарного начала, откуда и берет свое начало идея совмещения линии следования требованиям точности и резервирования возможностей, обеспечивающих свободу выбора аргументации и извлечения оценок.

С другой стороны, такому качеству философии как ее приверженности «свободе мнений» дано таить в себе и очевидную опасность. Если философия, пусть зная это как форму ее «добрых намерений» признает уместным ограничить себя преподнесением суждений, излагаемых в форме литературно-публицистического творчества, характеризующих структуру Бытия, действительность сознания, морали, красоты и т.п., то этим она фактически перечеркивает и саму возможность хотя бы такой ограниченной формы когнитивной состязательности как построение «поля дискуссии». Но если невозможно построение «поля дискуссии», то отсюда дано брать свое начало и тому положению, когда в отношении любых практик философского синтеза и само собой исключена и сама мысль о поддержании пусть и какой-либо дисциплины мышления. То есть дисциплину мышления ожидает здесь едва ли не полное устранение, отказ от таких важных практик как устранение неопределенности выбора объекта познания, дисциплины задания специфических особенностей акту подбора аргумента, дисциплины констатации различия между обозначаемым и обозначающим и, наконец, дисциплины задания условий, определяемых порядком ведения рассуждения. А в итоге здесь также вряд ли дано просматриваться и любого рода перспективе становления философии также и на положении особой формы или способа познания. Если философия, так или иначе, но не искоренит в себе понимания самоё себя не более чем «рассказчиком», откуда невозможна пусть и какая-либо критическая селекция заявляемых ею утверждений, то ей тогда и свой статус «средства познания» надлежит заместить то и не более чем на статус «оператора осведомления». То есть - этим нашим рассуждением мы фактически и задаем себе рамки той схемы, с использованием которой тогда и поведем наш поиск тех норм или средств, что можно было бы определить как присущие философии принципы дисциплины мышления, и, следом, предметных сфер, в отношении которых дано действовать такого рода нормам.

Тем не менее, попытка выработки принципов дисциплины мышления на предложенных здесь началах равно невозможна и вне ее дополнения анализом неких общих принципов и специфических особенностей. В том числе, увы, неизбежной составляющей такого подхода невозможно не обратиться и манере «низвержения авторитетов». Конечно, здесь не столь существенно выражение негативизма по отношению фигуры некоего «авторитета», но более важно наделение абсолютным смыслом возможности открытого критическому переосмыслению понимания предмета рационального, собственно и позволяющего признание единственным основанием для определения принципов «дисциплины мышления». То есть критически выверенной рациональности тогда и надлежит заступить на смену стандарту «авторитетного мнения», что главным образом посредством неотъемлемой от него притягательности может ввести в заблуждение даже проницательного аналитика, тогда уже транслирующего не действительные зависимости, а как бы ауру «удачной формулы». Или - для нас определение порядков «дисциплины мышления» прямо невозможно посредством опоры на положения, закрепляемые посредством придания им некоего «авторитета», но возможно лишь посредством отбора положений, устойчивых против большего числа попыток их критического опровержения.

Далее, следующая существенная посылка настоящего анализа - это отнесение сознания к числу той группы форм, что допускают включение в «многообразие наполнения» мира. То есть сознание здесь будет определено как некая часть мира, но не нечто противопоставленное миру. Или в образуемой нами схеме непосредственно мир и раскроется в том его облике, что знает и такое его расширение как становление равно и такого сегмента его содержания как практики, опирающиеся на функционал сознания. Более того, сознание в своей способности усвоения картины отношений мира уже позволит его сопоставление миру, заданному в его актуальном представлении, равно как заданное то и в проекции его текущей достаточности, способности образования комплекса представлений познания и его отделения от сферы непознанного.

Также и способность мышления мы определим как функциональную возможность; мышление и есть некая способность, реальная не иначе как в значении средства, используемого в целях обретения результатов мышления, какой бы уровень сложности и не отличал бы само мышление и его результаты. То есть мышление для нас будет представлять собой некую специфическую форму активности одной из систем живого организма, равно знающей и такую возможность как усвоение капитала культуры, что равно можно характеризовать реальностью и тех или иных методов воспроизводства этой формы активности. Или наше понимание мышления - это не только его понимание в значении возможности совершения неких специфических актов, но и его понимание комплексом функциональности, для которого поддержание его работоспособности и способности равно можно реализовать и посредством подкрепления неким обеспечением.

Кроме того, для присущего нам понимания предмет или квалифицирующая характеристика «сознания» будет определена не как строгая квалификация, но как характерно метафорическое понятие, за которым не дано стоять никакому строго определенному концепту, но скорее дано скрываться равно и некоему комплексу концептов. В нашем анализе мы позволим себе опереться на тот печальный опыт обсуждения предмета, выражаемого понятием «сознание» что фактически определял подобный предмет как некую не более чем статистически усредняемую субъекцию словоупотребления. Для нас понятию «сознание» в большей мере дано раскрыться как элементу речевой культуры, но не как строгой квалификации.

Для отличающего нас понимания предпринимаемый нами анализ равно невозможен и вне задания «изначального контура» поставленной в нем задачи. Тогда такой «начальный» контур нашей задачи и составит идея условной «инструкции», определяющей порядок ведения любого рода предметного философского анализа, что и определит «ясные и прозрачные» рекомендации в отношении условного «источника» универсальных критериев адекватности, определяющих порядок построения рассуждения и постановку проблемы. Далее, специфическое качество мыслимой нами системы критериев также составит и осознание ведения рассуждения как практически независимого от хода его выполнения: то есть последовательности рассуждения в такой мере и надлежит допускать ее приведение к строгой форме, что успех или неудача рассуждения здесь определенно будут связаны лишь с условием «достаточности посылок». То есть - мы обратимся здесь к поиску условной формы философского рассуждения, «свободного от любых претензий», что и обнаружит то свойство сходимости, чему дано исходить лишь от принятых аксиом, когда непосредственно рассуждение утратит способность внесения какой-либо специфики в свой результат равно и в силу его «ведения по правилам».

Но что именно подобает признать равно и непосредственной причиной нашей попытки определения принципов «дисциплины мышления»? Это, конечно же, та недавно открывшаяся картина пополнения копилки философского опыта новыми формами категориального аппарата - теми же понятиями «аутисты», «квалиа» или несколько более осмысленной «деконструкцией». То есть ситуация наполнения философского текста формами специфической новоречи и обусловила идею определения, в какой именно мере философское рассуждение и надлежит расценивать как независимое от тех ситуативных рамок, в которых протекает мышление выдвигающего определенный норматив философа. Или - если снять шарм «магии понятия», то возможно ли определение, в какой именно мере некое рассуждение, выделяющее в составе действительности некое явление, тогда и «состоятельно как рассуждение».

Более того, нам также необходимо пояснить, какой именно философии и посчастливится предстать в значении предмета настоящего анализа. Будем ли мы здесь подразумевать под «философией» гипотетическую «правильную философию», или данный анализ - это и никоим образом не рассмотрение такого рода «идеальной» философии? На деле же мы позволим себе судить лишь о той философии, которой дано обнаружить и возможное тяготение к переводу ее анализа на рельсы регулярного порядка его проведения. Так или иначе, но предметом настоящего анализа мы намерены понимать ту условную манеру философствования, чему присуще мыслить себя не иначе как источником «правильных ответов» и потому и расценивающую самоё себя как философию решающую исследовательскую задачу. То есть это философия, что потому и обнаруживает способность упорядоченного мышления, что не только исключает выход за пределы ведения рассуждения, но и не нагружает ее оценки балластом избыточной проективности.

Далее, как таковой наш анализ и примет у нас формы исследования тех или иных гипотез, что заключают собой предложение тех или иных принципов, позволяющих дисциплинировать философское рассуждение.

Огл. 1. Алхимик, принимающий доказательства ложности алхимии

Хотя нами только что заявлен как таковой переход к стадии ведения анализа, но мы все же на время отложим его начало. Увы, нам дано обнаружить и такую помеху на пути планируемого нами анализа как отсутствие представления о предмете уровня возможностей, создаваемых или обеспечиваемых соблюдением дисциплины мышления. Другими словами, для нас этот анализ прямо невозможен и в отсутствие ясного понимания предмета последствий, определяемых условием соблюдения дисциплины рассуждения, существенных для специфики схемы, воспроизводимой в том или ином спекулятивном синтезе. Или - мы видим необходимость в оценке воздействия качества аргументации и качества ведения рассуждения на характер модели создаваемой посредством употребления той или иной аргументации. В данной связи, прежде всего, нам и подобает признать правомерность оценки, согласно которой схему, образуемую в рассуждении, не отличает и никакой возможности оказания влияния на процесс ее дополнения очередной порцией аргументации в виде отдельных свидетельств или спекулятивных конструкций. Более того, если саму схему и подобает расценивать как последствие наличия такого именно объема тогда и найденной аргументации, то она вряд ли способна исполнять функцию представления действительности тогда и строго регулярным образом. Данная оценка допускает ее подкрепление и такой иллюстрацией как картина непонимания некоей лишь теоретически обоснованной теории, не знающей достаточного числа подтверждающих ее эмпирических свидетельств.

Если такие оценки уже каким-то образом правомерны, то подобает оценить и степень влияния качества аргументации на взгляды участника диспута, отстаивающего некую точку зрения. То есть, надлежит определить какими именно качествами и надлежит располагать аргументации, представляемой участником диспута, и какой именно «меры убедительности» и надлежит ожидать от аргументов, достаточных для изменения убеждений оппонента. Или - нам подобает оценить не только качество аргументации как достаточной в отношении доступности для усвоения, но и условие открытости сознания участника обсуждения, все же как-то расположенного к признанию недостаточности разделяемых им представлений. Чтобы понять существо такого явления как принятие обсуждающим или выражение им согласия с предлагаемой ему аргументацией, мы позволим себе построение следующей схемы.

Вообразим тогда такого алхимика, что не только признает правомерность спекуляции, но как носитель присущих ему взглядов в большей мере видит себя то непременно же логиком, нежели эмпириком, а также обнаруживает убежденность в правомерности ревизии значимых принципов под воздействием обобщения, подкрепляемого свидетельствами, исходящими от представительного множества эмпирических фактов. Что же именно способы свидетельствовать такого рода факты - это уже не столь существенно для настоящего анализа. Тогда возможен переход к изложению и тех «принципов алхимии», что разделяет «алхимик», что и подлежат опровержению посредством предложенного нами способа, - таковы две следующие характеристики: вещество подобает определять как «живое» и не обладающее стабильным вещественным составом, а равно и энергия - это также и некое особое «вещество». Зная тогда о характерной этому «алхимику» склонности доверять проводимым нами исследованиям и принимать логическое обобщение обнаруживаемых фактов, мы в нашей беседе с ним и предъявим ему аргументацию, опровергающую представленные здесь условные «утверждения алхимии».

Итак, опровергая приведенные выше «тезисы» алхимика, мы предъявим ему те проделанные нашей лабораторией исследования, в которых на огромном множестве химических препаратов нам удалось определить, что для набора простых химических веществ, в современном понимании, «химических элементов», справедливо правило невозможности их утраты. Переходя в связанное состояние и образуя продукты реакции пусть даже и в другой фазе состояния вещества, простое вещество позволяет путем разложения получаемого соединения тогда и обратное получение его чистой субстанции. Если процесс относительно несложен, то подобное вещество позволяет его получение в количестве, практически равном исходному количеству. Равно и нагрев и охлаждение, проведение реакции с затратой тепла и его выделением не приводят к изменению суммарной массы продуктов реакции и исходных веществ, что сохраняет справедливость практически в отношении каждой испытываемой субстанции. Тогда если алхимик, приверженный признаваемым им принципам, заявит признание корректности поставленных нами опытов, достаточности выборки и корректности формулируемых обобщений, то он лишится и какой-либо иной возможности, помимо признания правильности предъявленного ему эмпирического опровержения условных «представлений алхимии».

Настоящая схема уже достаточна, пусть не более чем в предварительном порядке, равно и для определения принципов признания участником диспута специфики состоятельности за аргументацией опровергающей его воззрения. То есть «состоятельность» аргументации и надлежит определять таким существенным формам строения аргументации как конфигурация и структура, характеристика достаточности выборки, а равно и признак корректности спекуляции выполняемой на основании такого рода подбора исходных условий. Если диспутирующий признает правильность выделения в предъявляемой ему аргументации трех указываемых здесь позиций, то тем самым, он принимает на себя обязательства и по признанию корректности выводов, определяемых в силу приведения используемых посылок и порядка их приведения. Далее, исходя из следования той норме, получившей ее определение посредством построения данной схемы, мы и поведем наш анализ пока лишь ожидаемой «дисциплины мышления», на наш взгляд, обязательного начала равно и любого возможного философского анализа.

Огл. 2. Несовпадающие форматы дисциплинарное и методологическое

Однако, опять же, нам и теперь рано приступать к раскрытию специфики «дисциплины мышления», непременного начала состоятельности любого философского анализа, поскольку не устранены возможные препятствия и на пути нашего движения вперед. Одно из препятствий - неясность в отношении различения одного от другого дисциплинирующего и методологического начал философского рассуждения. Тогда что это такое методология философского анализа, какого рода содержание методологическому началу дано вносить в рассуждение помимо требования соблюдения дисциплины ведения рассуждения, и чего именно, что отнюдь не исключено, оно способно лишать философское рассуждение в силу предъявления необоснованных требований, возможно и скрытых в такой методологии? Ответ на этот вопрос, фактически образованный рядом производных вопросов, возможен лишь на основании понимания такого значимого здесь «начала обустройства» как корпус прилагаемых к рассуждению методологических требований. Итак, что же именно и представляет собой методологическая рационализация как само собой философских представлений, так и формирующей их интерпретации?

Формат методологической «рационализации» вряд ли будет предполагать иную форму представления, помимо признания на положении практики задания определенной конфигурации комплексу требований, определяющих порядок формирования представлений и совершения над ними актов трансформации или модификации. Данные требования, в своей основе, и есть требования наложений ограничений, исключающих некоторые возможности совмещения наличия или порядка и предлагающие взамен подобной свободы рекомендуемый стандарт фиксации определенных комбинаций и совершения процедур. В сфере научного познания или в прямой практике подобная нормативность и оборачивается построением системы требований подготовки препарата или исходного положения, как и введением порядка совершения поступка, посредством которого порядок выделения начальных условий и позволяет его дополнение порядком совершения операций над теми же первоначальными или производимыми из них условиями. Например, методология физики исключает в некоторых задачах возможность рассмотрения объекта не на положении материальной точки или, подобным же образом, не на положении наделенной абсолютной качественностью телесности (абсолютной твердостью, например). Методология химии - исключает применение своих правил к лишенной чистоте химической форме, методологические начала биологии - требуют анализа видовых, но не гибридных форм. Так обстоит дело на уровне подготовки данных, когда на уровне операции, эксперимента или спекуляции методологическое ограничение заключается в требовании выделения «чистого» в смысле предполагаемого процесса действующего фактора, условии полноты завершения события, учета равновеликих в смысле поставленной задачи морфизмов и т.п.

Философия же богата широким спектром «традиций», каждая из которых предъявляет и свои собственные требования, вынуждающие к следованию неким правилам подготовки данных и ведения рассуждения. Однако в философии специфике методологического начала дано заключаться не в необходимости выделения «чистой природы», но в специфике порядка построения взгляда и такого роде порядке переоценки нечто первично выделяемого, чему уже надлежит вести и к обретению таким «выделяемым» и нечто «рационализированного вида». Отсюда философская методология и есть не иначе как методология «выделения контура» вычленяемой данности, - кому «сознание», а кому и не более чем «психика», - и методология совершения метаморфизма не как представляющего собой нечто «вообще» метаморфизм, но как представляющего собой вполне определенный метаморфизм. Так для одного философского направления сознание будет представлять собой образец не вполне свободного (хотя, в некоторых случаях, и вполне) построителя «образа», когда для другого - не более чем место размещения сторонне, фактически пассивно инициируемого «паттерна». Точно так же в одной философской традиции «эйдос» будет признаваться притягательным началом вещественного, когда в другой - тогда и само вещественное займет положение анархически свободного построителя эйдоса.

Известную близость такого рода методологической «фильтрации» исходных данных дано обнаружить и отличающей философию практике совершения актов закрепления результатов спекуляции. Различного рода традиции фактически лишают такие акты фиксации самой свободы их совершения, признавая их возможность лишь в случае следования некоему порядку совершения акта. Потому тогда «актам фиксации» и подлежит обнаружить либо некие качества их совместимости, либо - выражаться в виде образования неких «отображений» или строиться как прямые последствия спекуляции, прямо выводящей на возможность совершения данного «опыта». Или же актам фиксации дано заключать собой и возможности установления обязательных связей, как, в частности, и предлагает концепция «противоречия», либо строится как равные предположению, признающему направленность данности на мир, что пытается делать эмпиризм, либо, иначе, совершаться как становление понимания системы процессов уже видящей ее как равнозначную хаотичности, захватывающей собой феноменальное. Либо, наконец, акты фиксации - это и акты фиксации отношений теперь и в ниспадающей иерархии типологических градаций. То есть для философской методологии «нет бога помимо аллаха» или нет предметности вне рамок заданных определенным предметным порядком, и нет преобразования, если оно не знает «такого и только такого» порядка его совершения.

Конечно, эти установки вряд ли позволят иное их понимание, кроме как признание прямым свидетельством того, что «сетка» исходных данных, налагаемая любого рода философской методологией, и равно исходящие от нее требования порядка выполнения операций и предопределяют возникновение лакун, непременно привносимых в ту картину, что и предполагает такого рода порядок ее воспроизведения. То есть появление лакун потому и составляет собой последствие любого рода методологически ограниченных выборки данных и комплексов требований порядка выполнения операций, что заданию предустановки любым образом дано означать и отсечение важных составляющих картины действительности. Напротив, рациональное представление, явно предполагающее учет лишь полного объема фактов, любым образом будет предполагать лишь такого рода построение схемы, что никоим образом невозможна без совмещения нескольких налагаемых сеток, или, в другом случае, невозможна без обязательного выполнения разнородных по своей природе операций преобразования. Тогда противоречащим дисциплине мышления влиянием на философскую спекуляцию условием ее излишней методологической нагруженности и подобает определить нечто игнорирующий порядок ведения рассуждения, как и, напротив, избыточно вовлекающий порядок ведения рассуждения. Отсюда дисциплинирующим порядком, но только в отношении, в котором он противопоставлен методологическому порядку, и надлежит понимать порядок, где как таковой его «логике» уже дано исходить из признания данного рассуждения самоценностным и самостоятельно избирающим нужные ограничения вне каких-либо сторонних установлений. Понятно, что подобный принцип явно позволяет понимание несущим избыточно развернутую и разнообразную проективность, а потому возможным для философского познания «дисциплинированным» рассуждением и подобает признать рассуждение, для которого само построение будет исходить из условия доминирования как таковой задачи над любыми сторонне привносимыми установками. Другой порядок, где неким установкам присуще доминировать над непосредственно задачей и надлежит расценивать как проявление фактически противоречащего дисциплине мышления методологического абсолютизма.

Огл. 3. Принятие на себе методом функции постановщика задачи

Но и на настоящем, теперь уже третьем этапе нашей «подготовки к анализу» мы также уделим внимание проблеме, существенной в смысле решаемой нами задачи, но пока что не непосредственно решению задачи. Теперь мы рассмотрим ситуацию фактической утраты предметности тем рассуждением, что и следует из принуждения, лишающего данное рассуждение возможности выбора. Если не принимать здесь во внимание уже отошедшие в прошлое способы ведения рассуждения, что видели во всем проявление сверхъестественного начала, то более близкий исторический пример - ведение рассуждения в марксистской идеологии, означающее приведение картины социального развития к картине конфликтного начала («классовая борьба»). Причем, конечно, из социального развития невозможно изъятие такого его важного фактора как конфликтное начало, но и замыкание любого возможного аспекта социального развития лишь на условие конфликтного начала также невозможно признать обоснованным. Аналогичную оценку также можно адресовать и правилу синтеза квалификаций философской феноменологии. По существу, феноменологическое толкование и подобает определять как вынуждающее к неуместному приписыванию свойства круглости конкретному материальному объекту «шар», хотя очевидно, что куда более рациональное решение и надлежит составить фиксации формализма «круглая поверхность», индифферентного относительно множества воплощающих это свойство материальных сферических предметов.

Также пример своего рода «жесткой феноменологии» дано проявить не только лишь философскому феноменологическому методу, но и одной из форм «народной науки», известной под именем «лингвофричества». Лингвофрик рассматривает лингвистические структуры с позиций своего рода заведомой предопределенности, например, не выделяя частей слова, но истолковывая фонетическую структуру лексемы как нечто непременно стойкое и замкнутое на себя образование и никогда не видит ее реальной структурой, что представляет собой единство, образуемое корнем слова и падежным окончанием и т.п.

Но какой именно опыт, существенный для интересующего нас предмета тогда можно извлечь из реалий отличающей паранауку характерной ультимативности? Эти практики, конечно же - они не иначе как практики обязательного выделения аспектов, «заведомо» признаваемых значимыми, что и порождает последствия в виде очевидной неполноты выборки. Отсюда и следование любого рода методу, если он необходим для поиска решения задачи, это и следование методу никоим образом не как безусловному, но лишь как условному постановщику задачи. Хотя невозможно исключение и той ситуации, когда произвольно избранный метод «адекватен задаче», и в отношении такого метода и объем условий задачи явно обнаруживает и качество достаточности в смысле перспективы получения окончательного решения. Однако далеко не исключено и иное развитие событий, когда использование некоего метода достаточно для предложения решения лишь в отношении отдельного этапа, стадии, составляющей или отдельного направления задачи, и тогда этот метод и потребует определения уже как нечто допускающее сопоставление с объемом условий задачи собственно и подлежащей решению. В нашем последующем анализе мы и позволим себе следование пониманию, что если метод не выводится на положении «условного постановщика», не предполагает его сопоставления через запрашиваемые им условия задачи с полным объемом допускающих выделение условий, то подобная небрежность нарушает дисциплину мышления и одним лишь тем, что обуславливает некорректное определение объема выборки. Отсутствие у некоего реального рассуждения способности к осознанию метода на положении сугубо «условного» постановщика задачи и приводит к тому, что достигаемое в нем решение, если оно вообще достигается, остается решением, принимаемым в отношении частного аспекта задачи в целом.

Огл. 4. Философия - действительность особой формы литературы

Теперь, поскольку наши предыдущие размышления фактически расчистили нам «поле анализа», то нам ничто не мешает начать определение норм возможной для философии «дисциплины мышления». Но равно и здесь короткий первый этап процесса решения задачи выпадет составить исследованию концептов, понимаемых некоторыми представителями философского знания как тождественно выражающие специфику дисциплины мышления отличающую философское рассуждение. А начнет этот «малый этап» совершение такого шага как критическое осмысление тезиса, высказанного одним из наших оппонентов. В понимании данного оппонента философию и подобает расценивать как деятельность по изложению некоего понимания на основании не более чем литературного стандарта (определенных правил грамотности, соблюдения стиля и т.п.). Или, как выразил свое понимание наш оппонент, «в современной философии, в том виде, в котором она сейчас существует во всем многообразии своих направлений, принципы «дисциплины мышления» формулируют[ся] законами и принципами [построения] текста, в том числе и стиля!» Или мы позволим себе такую интерпретацию данного понимания: речь идет о принципах, настаивающих на внятном, с учетом характера задачи, описании нечто сложных предмета, интерпретации или отношения.

Раскрытие данного тезиса равно возможно и посредством утверждения, наделенного несколько большей достаточностью. На наш взгляд, здесь явно возможна и такая формула:

В этом случае и надлежит вообразить становление ситуации, когда некто наделенный литературным даром и ясностью мышления пребывает в состоянии, как в наше время закрепилась привычка определять подобные состояния, генерации «потока сознания». Положим, такое лицо наделено способностью литературно внятной, с соблюдением порядка рубрицирования в построении повествования (выделения глав, разделов и т.п.) передачи захватывающего его сознание «потока» понятным для читателя языком. Причем передачи не просто произвольным образом, но при помощи такого способа передачи, чтобы литературные особенности рассказа в точности соответствовали бы основным стилистическим принципам отличающим массив философской литературы. То есть тогда не более чем читабельность излагаемого повествования в части его упорядочения, ясности и привычности для «философски натренированного» глаза определенного читательского контингента и подобает определять на положении нормы «дисциплины мышления» для философского рассуждения.

Если это так, то не помешает и попытка поиска ответа на вопрос, что способно произойти в случае, если философия таки признает правомерность определяемой здесь нормы, устанавливающей свою «формулу» дисциплины мышления? Не дано ли данным обстоятельствам составить собой основание и для возможного прогноза развития ситуации? Если допустить саму возможность такого прогноза, то, скорее всего, первым, вполне вероятным следствием подобного положения и обратится существенное расширение корпуса философского знания. Способных к занятию подобного рода литературным творчеством, раз мы уж никак не ограничиваем его предмет, уже найдется и весьма значительное количество, причем в условиях, фактически исключающих назначение и каких-либо критериев сопоставления образуемых во множестве описаний, следовательно, исключающих в отношении философского текста и какую-либо возможность предметной селекции. Конечно, прямое следствие из подобного положения - это наращивание объема несвязно размножающегося множества подобного рода «качественно изложенного» текста. Философия отсюда и позволит ее обращение «свободной коллекцией» суждений по поводу разнообразных предметов, что на положении интерпретаций такого рода предметов не будут или не обязательно будут сопоставимы друг с другом, поскольку условием отбора будет признана лишь достигаемая подобными текстами достаточность литературного качества.

То есть на таком пути сама судьба философии - тогда и то настигающее ее перерождение, что и обратит ее своего рода анархической формой активности по внятному донесению до аудитории впечатлений литературно одаренных авторов в отношении любых случайно интересующих их предметов. Как нам представляется, подобная перспектива, мы обозначим ее под именем деселекции значимости интерпретации, уничтожит непосредственно философствование как практику организованной рефлексии, осознанного выделения существенного, и здесь нам явно надлежит признать, что приведение норматива «дисциплины мышления» к подобному порядку квалификации просто исключает признание его уместности. Вряд ли литературное качество, если уж речь не идет о его полном отсутствии, можно использовать даже просто как «произвольный» критерий, выделяющий частную специфику дисциплины мышления, поскольку философия в большей степени все же представляет собой знание, но не тривиальный «рассказ». И тогда уже далее, опираясь на опыт, обретенный в данном анализе, мы рассмотрим и следующую предложенную нам версию порядка задания достаточной для философии дисциплины мышления.

Огл. 5. Эталон - исток «прагматической теории» дисциплины мышления

Сам факт реальной ничтожности едва ли щеголяющей демонстративной наивностью идеи сугубо «литературной природы» отличающей философское рассуждение дисциплины мышления, уже позволит нам обращение теперь и к анализу более взвешенного, рационального и своего рода «практического» истолкования подобной специфики. Такого рода достаточности уже дано отличать понимание, что с некоторым упрощением можно расценивать как манеру приверженности принципу, понимаемому как «опора на традицию». Форма «опоры на традицию» - это не только гипотетическая, но и реальная практика, опирающаяся на эмпирически выработанные прогрессом философствования формы и практики задания дисциплины мышления, уже достаточные чтобы на основании приложения комплекса критериев имела бы место возможность также и оценки философичности того или иного рассуждения или толкования. Если несколько упростить данный принцип, то его и подобает расценивать как компаративистское начало сопоставления некоей конкретной философской интерпретации с существующими образцами философских решений или толкований.

Пример подобного понимания тогда мы заимствуем из оценки, предложенной другим нашим собеседником, где сторонник такого подхода следующим образом определил принцип «согласия с традицией»:

То есть здесь уже практика оценки некоторых суждений, формируемых во вполне определенной контингентной группе мыслителей, что и определяет их в значении «философских», равно находит свое продолжение и в признании за некоторым корпусом текста качества «философского текста» по основаниям соответствия эталону. С одной стороны, подобный критерий явно обнаруживает и известные преимущества в сравнении с сугубо «литературным» способом квалификации, но, с другой, он явно недостаточен и в силу неотъемлемой от него специфики бесконечной последовательности «воспроизводства сходства». Понять подобную весьма любопытную особенность нам тогда поможет и следующий фрагмент той же самой дискуссии.

В ходе этой дискуссии мы предложили автору данного тезиса равно определиться и с пониманием такого объекта сравнения, что, если принимать в расчет формальные стандарты, ничем не напоминает «эталонную» философию, но, с другой стороны, своей способностью отражения более глубокого понимания также способно претендовать на статус философского. Возможен ли здесь отказ от формального метода «выделения сходства» и переход на использование иной меры, свидетельствующей уровень «философского качества» некоторого «множества высказываний» уже посредством проведения менее строгой аналогии, а не выделения номинальной «похожести»? Наш собеседник так тогда расценил возможность такого рода перспективы:

Исследуемое здесь решение, для которого философская «дисциплина мышления» - это совпадение с эталоном «традиции», это уже не банальный одиночный «стандарт», но, напротив, «система стандартов», из чего равно следует и возможность каждой из линий философской культуры задавать и свою систему критериев для вынесения вердикта о философской достаточности того или иного комплекса представлений. В том числе, на подобной основе равно открывается и возможность вынесения неоднозначных оценок, когда при отсеивании «неудачных» привходящих возможно образование равно и выборки ряда состоятельных суждений. То есть, здесь равно возможно признание ценности и за отбираемой из корпуса суждений пусть и единственной состоятельной идеи, ценность которой уже не дано девальвировать и бессмыслице в том же источнике тогда и его прочих отвергаемых идей. Но на деле эта оценка предполагает вынесение лишь на основании приложения такой мерки как «соответствие уровню философской культуры», но и не более того.

В этом случае показатель «дисциплины мышления» - это не нечто строго заданная, но характерно «адаптивная» квалифицирующая характеристика, в том числе, приемлющая и известную расширительность. Конечно же, как таковое основание такого рода «меры достаточности» - это не более чем совпадение в наличии такого рода сложного признака как идентичность «резонирующего» начала. Здесь тогда источник сомнения в достаточности такого рода квалификации и составит оценка, определяющая всякое уважающее себя философствование уже наполненным уймой такого рода «резонирующих» начал, и тогда, пусть не в порядке, аналогичном «грамотному» построению описания, но теперь посредством подбора «ключей» соответствующих «резонансов» и обнаружится возможность практически бесконечного расширения корпуса философии. С другой стороны, отрадную картину здесь дано явить и возможности выделения «вектора» или векторов такого распространения, в чем в наше время столь преуспевает историко-философский анализ фактически вытесняющий самоё философию. Философия здесь как бы обращает себя в традицию склонного к самоформализации вида умственной деятельности, но, тем не менее, формализует себя как своего рода связанную характерно провокативным или резонирующим порядком построения такого рода общности. Здесь философии и дано обрести облик некоторой формалистической схемы, где самой природой присущего ей формализма и обращается нечто «имплицитная» формальность.

Огл. 6. «Внешняя» асимметрия - начало абсурдной гипертрофии

Теперь мы представим нашу оценку равно и такой возможности как заимствование философией необходимого для нее дисциплинарного начала также и со стороны, когда, в частности, подобного рода началом философского рассуждения и выпадает обратиться проекции внешнего в отношении отличающего философское рассуждение начала идентичности. Здесь очевидное свидетельство не бессмысленности философского рассуждения и выпадает составить как бы отличающему «непосредственно реальность» качеству характерного такой реальности «определяющего» начала. То есть здесь дано вступать в действие такому началу как отождествление некоей специфики или формации на положении доминирующего «более реального» определителя, если эту характеристическую форму и соизмерять с другими возможными формами. Коллекция образцов такого рода мировоззренческой проекции явно обнаруживает и существенное разнообразие, - она охватывает собой те специфические принципы, что и определяют философские направления материализма, диалектики, феноменологии, идей духовного опыта, даже своего рода идеи «чистой» онтологии. Любая такая схема и выбирает для себя то или иное в известном отношении «дорационалистическое» начало, обращая его и своего рода полем, на чем и она ожидает появление «всходов» в виде возможности задания квалификации. То есть подобный подход и надлежит расценивать как своего рода аналог «агротехники» или построения картины мира посредством ее населения конструктами - тогда и своего рода результатами «рациональной селекции».

Однако само становление такого рода формы дисциплины мышления, когда она предполагает ее представление не иначе как на положении продукта некоей внешней проекции, также невозможна и в отсутствие дискриминации неких возможностей или видов действительности, что тем или иным образом «проигрывают» доминантной или «истинно наполняющей» действительность форме. Так, для того же материализма, те же материальные образования, определяемые им как «подлинная реальность», первичны, а отношения и порядки мира идеального, те же математические зависимости и определяются на положении не более чем «придатка» такого первоначала. Отсюда такого рода разновидность дисциплины мышления и есть некая культивация вполне определенного порядка задания или наложения квалификации, что, по мысли последователей такого рода подходов, уже достаточен для недопущения, исключения или уменьшения влияния ошибок в обозначении.

Такой методологии, с одной стороны, сложно отказать в известной аналитической «силе», тогда и развиваемой ею в силу построения «однородного поля» представлений, где любое действительное уже будет задано или «привязано» к единому «обязательному формату». То есть, с одной стороны, «проекция внешнего» - это все же некое «сильное» начало дисциплины мышления, но, с другой стороны, ему дано нести в себе и свой «скрытый дефект». Суть такого дефекта - на деле пренебрежение подлинной сложностью мира, навязывание одного и того же порядка ведения рассуждения не потому, что он следует из данных условий, но потому, что таково заведомо определенное «универсальное» начало любого рода практики задания квалификации. Здесь, с одной стороны, нам дано располагать как бы недвусмысленной «дисциплиной» мышления и, с другой, все же и своего рода «неразборчивой» дисциплиной - дисциплиной лишь на уровне процедуры, но не на уровне постановки проблемы.

Да, с одной стороны, наложение внешнего - это путь к становлению широкого спектра представлений по линии соизмерения с определенным порядком предметности, но с другой стороны это и пренебрежение подлинной сложностью действительности в пользу выбора «непререкаемой» ценности. Также здесь с приданием дисциплины действию утрачивается не только дисциплина селекции, но и дисциплина точности передачи образа действительности в том многообразии, что и отличает любую воспроизводимую картину. Тем не менее, «наложение внешнего» - это и достижение очевидной здесь спекулятивной однозначности, основанной на задании безусловных форм выделения данных, совершения операции и представления результата. Но и очевидный недостаток такой «обязательности» - тогда и явная необязательность точного воспроизведения начальных условий, непременно понимаемых здесь уже не «буйством» дикой природы, но узнаваемых как «ухоженность» культурной делянки. Подобного рода «дисциплина мышления» для философского рассуждения даже представляя собой равно и его истинную дисциплину, явно позволяет ее квалификацию формой дисциплины не более чем частного порядка.

Огл. 7. Замещение аргумента аргументировано указываемой ссылкой

То, что в предыдущем разделе нам довелось определиться пусть с не вполне совершенной, но до некоторой степени «дисциплиной» мышления, поможет нам и в анализе следующей, пусть также недостаточно совершенной, но теперь и каким-то образом «развитой» возможности обременения философского рассуждения требованием поддержания дисциплины мышления. В данном случае мы исследуем положение, когда выбор исходной картины и ее последующий анализ предопределяет следование установке. Или - следование установке в том и способствует успеху анализа, что с этим он обретает и возможность отнесения задачи к некоему типу задач - или это задача рассмотрения характера познания, или, напротив, непосредственно предмета - источника познания. Отсюда ожидаемый результат уже на стадии постановки задачи и предполагает оценку либо как задание квалификации тем же решениям, либо как определение или уточнение характеристик тех сущностей обращаемых предметом познания, что не принадлежат числу «решений». Тогда и отбор условий задачи и прочих вспомогательных данных, важных для ее решения будет производиться не в произвольном порядке, но на основании приложения систем или комплексов критериев, уже доступных для приложения и при отборе условий задачи.

Если в данном случае средство придания «дисциплины мышления» - это подчинение установке, определяющей порядок подготовки, а далее сам поиск решения задачи, то полнота и достаточность условий задачи и образуют собой тот «обязательный комплекс» условий, что допускает изменение лишь по предъявлении категорически существенных претензий. Более того, такой порядок построения философского рассуждения невозможен и без опоры на классификацию задач, отбираемых по признаку имеющих и не имеющих решения, а также выработки системы критериев, согласно которым задача, «проблемная» в части возможности получения решения не исключает и замены на несколько иную постановку задачи. Естественно, что такая система вряд ли проста в реализации, и, скорее всего, ее прямой пример - схоластическая традиция восходящая в своей основе к философии Аристотеля. Тем не менее, здесь в распоряжение мыслителя уже поступает такой эффективный инструментарий как формирование круга задач, фиксация метода рассуждения и прогностическая оценка смысла искомого решения. С методологической точки зрения такой системе прямо проигрывает даже марксизм, явно не обретающий посредством его излюбленной идеократии столь существенной степени строгости и упорядочения мышления.

То есть эта наша оценка - она и недвусмысленное признание схоластики как практики разрешения условно «нормализованной» задачи, где любого рода условия задачи или, проще, ее «предметный материал» и предполагает отнесение к тому или иному «типу неопределенности». (Хотя в данном случае наши размышления адресованы предмету условно «идеальной», но не какой-либо реальной схоластики.) Или здесь ходу решения задачи уже дано заключать собой и предварительную стадию «констатации неопределенности», что позволяет приложение к такой задаче также и специфических приемов разрешения неопределенности. Таким образом, здесь сама последовательность решения задачи уже выстраивается в порядке, когда каждый следующий шаг и совершается «исходя из» объема тех данных, что нашли свое определение уже на предыдущем шаге. Исходя из конфигурации задачи, решающий такую задачу философ и признает правомерным использование для ее решения определенного метода, далее, исходя теперь уже из хода решения, понимает возможным и дополнение объема значимой специфичности некими внешними присоединениями, а исходя из констатации неразрешимости, позволяет себе и модификацию исходных условий задачи. Основываясь же на результирующих данных и возможности их употребления, он получает возможность наделения таких данных определенной спецификой их представления. Мыслитель в ограниченности собственного мышления подобными процедурными требованиями непременно определит собственное рассуждение связываемым комплексом условий, собственно и образуемым условиями, важными для собственно процесса ведения анализа - результатами предыдущих рассуждений или влиянием внешнего обременения.

Казалось бы, изложенную здесь схему уже надлежит расценивать как практически идеальную «формулу» дисциплины мышления для философии. Однако этот порядок все предполагает приложение лишь к кругу задач, что понимаются как имеющие решение. К числу таких задач и имеет место отнесение задач, что уже прошли этап выделения на положении упущенных из виду при построении некоторой универсальной классификации, относительно которых в принципе уже определена возможность понимания всех требований, обобщающих их условия и задающих характер интерпретации. Когда же имеет место постановка задачи, не укладывающейся в такого рода рамки задания условий задачи, то эта задача и определяется как заданная «вне классификации» и потому и не предполагающая решения. То есть дисциплину мышления, опирающуюся на теорию круга задач, допускающих возможность решения, отличает и такая специфика как пригодность к решению лишь заведомо избранных видов задач. Отсюда эта форма дисциплины мышления и не обнаружит той должной универсальности, что равно допускает анализ и той группы проблем, в отношении которых возможны и сомнения в части добротности определяющих их оснований.

Огл. 8. Способно ли рассуждение предложить структурированный ответ?

Нашему анализу также вряд ли дано обнаружить и подобающую полноту, если не коснуться здесь и некоего следующего существенного аспекта проблемы «дисциплины мышления». Конечно, упорядочение философского анализа равно возможно не только благодаря «прямому заданию» соответствующего порядка, но и посредством использования косвенных процедур наложения ограничений. В подобном отношении философия фактически не будет испытывать никакой необходимости в собственно установлении норм дисциплины мышления в случае обнаружения у себя способностей определения объема требований, фиксирующих действительность некоего конгломерата содержания, достаточного для построения нечто структурированного ответа. Но о чем именно в таком случае и дано идти речи? Здесь, в частности, и надлежит говорить о порядке, характерном для точных наук и методологически идентичной им физической теории, что прямо означает и предопределенность характера ответов на некоторые задачи, ставящиеся в рамках данных видов познания. «Ответы», как определяют данные формы познания предмет такого рода ответов, тогда и подобает составить лишь вполне определенному ряду форм результирующей констатации - доказательству теоремы, определению корней уравнения, вычислению значения функции или нахождению меры, определяемой для неких физических условий. Как и предполагает подобная установка, любой такого рода формат представления ответа и надлежит расценивать как исключающий любую произвольность собственно в силу присущей ему определенности в отношении раскрываемых представлений, а именно заведомо точного указания показателей или видов соотнесения, что уже достаточны в их качестве решения некоего типа задачи. И мы, в нашем желании повторения принципов, отличающих подобный подход, и обратимся к постановке вопроса о способности философии к созданию ее собственных концепций «ожидаемого ответа».

В этом случае и надлежит обратиться к поиску ответа на вопрос, допустимо ли для постановки теперь и философской задачи получение определенного ответа, уже необходимого не в смысле использования подобных оценок при ведении практической деятельности, но, положим, при построении некоей очередной схемы? Правомерно ли допущение такого положения вещей, когда мыслитель, получив в свое распоряжение, воспользуемся следующим типичным примером, некое представление или модель «сознания», переустраивает эпистемологию на основании принципов, задаваемых таким представлением? Насколько, в действительности, некие стоящие перед философией задачи способны обретать перспективу решения, реализуемую посредством обретения понимания некоторых иных, исследованных ранее проблем? Или если предложить предельно упрощенную формулировку такого вопроса, то насколько философское рассуждение допускает подчинение некоторому «дискретно-поступательному» порядку?

Здесь если исходить из обобщения существующей практики, то довольно редким случаем в части собственно порядка построения философского рассуждения и выпадает обратиться тому же заданию такому рассуждению дискретно-поступательного порядка. Но на периферии философского мейнстрима, где находят место, вполне вероятно, и ряд философских направлений, маргинальных в смысле философской традиции, уже склонных к воспроизводству в рассуждении методик естествознания, такое все же имеет место. Здесь мы вновь позволим себе приведение примера хорошо знакомого части наших читателей марксизма, что, по крайней мере, хотя бы провозглашал предварение своих выводов о революционной тактике выводами, свидетельствующими о классовом портрете конкретного общества, или включал в анализ когнитивной активности такое обязательное ему условие как несомненность материального механизма реализации. Но, к сожалению, характерное для марксистской философии исполнение такого рода приема отличала и существенная грубость, - нормативы, определяемые марксизмом как важные при решении определенных задач, та же «материя» в той раскрывающей ее картине, которую марксизм и применял для представления проблематики «материи», была подвержена крайней расплывчатости. Но в принципе пример марксизма следует понимать свидетельством того, что практика пусть не как такового ожидаемого ответа, но неких ожидаемых «общих контуров» ответа все же пробивает себе дорогу в философии, пусть не определяя тогда и какой-либо «основной тенденции».

Если же обратиться к поиску в философских анналах некоей функционально достаточной модели, предполагающей уже на стадии постановки вопроса равно возможность задания и характера ответа, то подобает адресовать читателя к предложенной Е. Анскомб, модели выделения уровня фактов, предшествующих анализируемым, или модели, названной ее автором моделью «грубых фактов». Согласно данной модели, в некотором нераспространенном смысле факт наличия чека располагает в качестве определяющего данный факт «грубого» факта тогда и фактом совершения акта покупки. Соответственно факт наличия чека также обеспечивает, допуская его перемещение в нишу «грубого» факта, предположение факта его предъявления и при ведении учета расходов. Именно в смысле подобной модели и следует понимать очевидным, что непосредственно объявление некоторого факта «грубым» явно означает и заявление о наличии неких адресующихся подобному факту производных фактов. И здесь уже собственно подобную квалификацию и подобает расценивать как наделение некоторого возможного вопроса равно и спецификой «ожидаемого формата» ответа. Но подобные модели еще пребывают в стадии развития, когда реальное положение таково, что предлагаемые философским опытом системы алгоритмов сложно понимать структурированными, иными словами, использующими алгоритмы, квалифицируемые как равно состоящие и формах отношений самих алгоритмов, что и определяют алгоритмы на положении принадлежащих уровням «верхней» и «нижней» структуры.

Действительность подобного положения и позволяет нам предложение отрицательного ответа на вопрос о возможности для предлагаемых в философской традиции алгоритмов отвечать требованиям, позволявшим признание подобных алгоритмов источниками структурированного ответа. Но, на наш взгляд, уже достаточно и собственно постановки вопроса и, рано или поздно, практике философского познания придется поторопиться и с предложением ответа.

Огл. Заключение

Теперь нашу попытку предложения резюме, обобщающего выполненный выше анализ, нам все же подобает начать и констатацией постигшей нас неудачи. Довольно значительный объем такого анализа все же не привел нас к возможности прямого определения принципов «дисциплины мышления» необходимых для проведения предметного философского анализа. Однако, скорее всего, нам как-то удалось обозначить и вполне возможную последующую перспективу такого рода поиска. Во всяком случае, наш анализ явно преуспел в задании исходного контура самой постановки задачи определения принципов «дисциплины мышления» для философского анализа. Хотя этот контур также не исключает и возможной коррекции, но он уже достаточен для любого рода следующей постановки такого вопроса. Важно и то, что при невозможности каких-либо «единственно верных» принципов дисциплины мышления мы также определили и несколько паллиативных вариантов подобного рода принципов. Тогда если некий философский анализ и не изменяет его приверженности одному из таких вариантов, то в таком случае и формируемые им представления уже можно расценивать как заданные посредством наложения такого рода «склонения». И если смена тенденций или течений в философии и обуславливает регулярные изменения в подобном порядке, то тем самым философия и заслуживает определения, что и квалифицирует эту практику познания как еще не устоявшуюся в самом отличающем ее корпусе предметов ведения.

В завершение мы выражаем искреннюю благодарность всем высказавшим их видение данной проблемы в ходе проведенной в электронном формате дискуссии о предмете «дисциплины мышления» в философии.

02.2011 - 12.2023 г.

Литература

1. Шухов, А., Абсурдность антитезы «абстрактное - конкретное», 2012
2. Шухов, А., Проблема добротности средств философского категориального аппарата, 2010
3. Шухов, А., Связность и осмысленность, 2012
4. Шухов, А., Философская «традиция» - регрессионное начало, исходящее из самой «оценки оценки», 2012
5. Смит, Барри, Против скатывания прогресса онтологии в идиосинкразию, 2006.