Если современный философ находит нужным предпринять попытку формализации присущего ему понимания природы предмета информации, то встречает такую преграду как отсутствие четкой формулировки что такое предмет информации. Для действующего культурного стандарта понятие «информация» - многозначное понятие или понятие, смешивающее материальные, идеальные, психические и технические составляющие содержания. Реальность этой «понятийной коллизии» и порождает закрепление за проблемой природы информации характеристики «неразрешимой», или признание категорически отвергающей типологическое упорядочение. И по сей день наука и философия не определяют строгих критериев, чье приложение могло бы удостоверить принадлежность неких формации или условности ряду явлений информационной природы. Равно наука и философия не указывают и каких-либо квантификаторов, что можно обратить мерой возможности перехода чего-либо в разряд информационных явлений. Причем в отношении возможности построения той типологии, что могла бы объединить собой информационные явления, вряд ли плодотворны и попытки использования с такой целью косвенных признаков. Так и по сей день нам не дано знать возможных предложений в части приведения к общему знаменателю визуальной и вербальной практик извлечения или предоставления информации.

В силу указанных здесь причин наш анализ предмета «природы информации» правильно построить не в порядке критики известных концепций, но начать его с выбора в многообразии содержания мира тех возможностей или комплексов содержания, что помогли бы его проведению. В таком случае прямым оправданием самой постановки вопроса о действительности предмета информации и подобает предстать условности ассоциируемой с данным предметом особенной методологии. Своего рода «методологическое начало» и подобает расценивать как достаточное основание для рассмотрения неких явлений как проявляющих специфику характерно «информационных». Если это так, то наш анализ подобает открыть попыткой определения существа или существенной специфики информационного действия (или взаимодействия; иначе - действия, где сообщение информации составляет собой нечто значимое привходящее), из которого определить и такое существенное начало информационного взаимодействия как код. А далее, как мы надеемся, осознание такой специфики как «код» поможет нам и в построении «определения информации».

Потому нам и подобает обратиться к совершению такого шага, как вывод нашего анализа на предваряющую его «начальную позицию». То есть - здесь мы позволим себе построение в нашем воображении такого рода картины, что, насколько можно судить, отобразит такой порядок воспроизводства ассоциации, когда действия некоего оператора можно будет расценивать как вызванные сообщением ему некоей информации. Кроме того, также важно, чтобы наш анализ мог ограничиться рамками противопоставления двух предполагаемых нами форм природы - физической и информационной, - а потому и подобает выбрать предметом нашего рассмотрения никоим образом не сложное, но элементарное информационное действие (воздействие; передачу информации). В таком случае, в каком именно содержании мира и следовало бы подобрать подобающий материал анализа? Конечно, это никоим образом не сферы, где сообщению информации дано нести на себе вряд ли простую функциональную нагрузку, но обстоятельства, где на информационное взаимодействие возложено исполнение несложной и очевидной функции.

Тогда вряд ли возможен подбор более показательной разновидности искомого нами элементарного акта сообщения информации, кроме того, что и укрывает такое непритязательное место как … рядовой огород. Если это так, то наша обязанность - предложение ответ на вопрос, какую функцию доводится исполнять огородному пугалу, вечно торжествующему над рядами грядок? (В данном рассуждении мы все же абстрагируемся от реального функционала пугала как специфического средства порождения страха в пугаемом животном.) Пугало в этом случае и обращается средством, что, не оказывая на отгоняемое животное физического воздействия, тем не менее, может отпугивать тех или иных животных тогда и самой его бытностью. То есть - здесь вполне уместно то предположение, что пугало, не совершая никакого физического действия, тогда составляет собой некий источник информации, каким-то образом ассоциируемой у ее получателя с признаками внешней угрозы.

Причем, что важно отметить, пугало в таком его качестве - источник далеко не истинной, но ложной информации, чье назначение - введение в заблуждение тех существ, что воспринимают его как угрозу. Тогда не помешает определиться с тем, что далеко не каждому животному, формально различающему пугало как характерный образ, дано впадать в такое заблуждение как признание пугала источником угрозы. В этом случае одних животных дано отличать столь существенной примитивности, что они вообще не смогут расценить образ пугала с какой угодно точки зрения, когда другим, напротив, с развитым пониманием все же доводится обмануться заложенной в пугале ложной символикой.

Или - реальность факта воздействия пугала, пусть и избирательного, и позволяет предположение, согласно которому информационное воздействие равно доводится отличать и некоему спектру присущих ему возможностей. Одна из таких возможностей - явно замена прямого физического воздействия косвенным (в данном случае - замены прямой агрессии мнимой угрозой агрессии). Иного рода возможность - обращение акта сообщения информации в средство воздействия возможно лишь в случае присутствия субъекта, наделенного развитым пониманием, что в состоянии обусловить распознание внешне выстроенного символизма равно как основания для задания поведению той или иной установки.

Тогда настоящий вряд ли особо сложный анализ уже обращается дополнением объема наших представлений равно и идеей двух существенных условий информационного воздействия. А далее возможно совершение и такого шага, как отдельный анализ каждого из этих условий. Тогда первому из них, характеристике косвенного или «заместительного» механизма и дано обозначить собой возникновение такой специфической ситуации, когда взамен или в отсутствие прямой возможности «физического» воздействия будет осуществлено «аналогичное по результатам», но совершенно иное воздействие.

Второе найденное нами условие, что мы определим как условие эффективной дешифровки (распознания) конкретного символизма неким специфическим пониманием - это равно же показатель адаптации воспринимающей (приемной) стороны к некоему специфическому формату реализации символической формы.

Далее два данных условия подобает дополнить и неким третьим условием или «условием востребования», иначе - условием обретения актуальности по отношению поведенческих установок стороны приема нечто вполне определенного символизма. Возможной иллюстрацией в этом случае возможно признание того обстоятельства, что для крупных животных, скажем, медведя, символизму пугала скорее дано означать собой не символизм устрашения, но, напротив, символизм привлекающего внимание нечто характерно любопытного.

Теперь, когда предпринятый нами анализ обрел, хотя и весьма условный, теоретический базис, нам подобает обратиться к попытке теперь и расширенного осмысления каждого из выделенных нами условий. В таком случае рассмотрим их в том порядке, в каком они и предполагали задание. В этом случае первый предмет нашего углубленного осмысления дано составить условию «возможности влияния». Способ же углубленного раскрытия такого условия, насколько нам дано судить - это рассмотрение приема замены некоторыми участниками взаимодействия порядка их взаимодействия с физического на информационный.

Предположим, что на физическом уровне наше взаимодействие с яблоней носит название «сбор яблок». И предположим далее, что нам сложно добраться до верхней ветки, но наш приятель, влезая на яблоню, дотягивается до ее вершины; тогда мы, физически не прикасаясь к отдельным яблокам, просим приятеля «сорви нам яблоко, висящее на верхней ветке». Если приятель срывает яблоко по нашей просьбе, то в смысле поступления яблока в наше распоряжение нам открывается возможность его получения без совершения физического действия съема с дерева. Но как тогда можно характеризовать ту схему поступления предмета в наше распоряжение, когда действие передачи предмета в наше распоряжение совершает кто-либо, а мы сообщаем для этого лишь «информационный повод»?

Ясно, что в смысле действия «получения в распоряжение» физически мы находились в бездействии. Тем не менее, нам равно удалось приведение в действие неких физических возможностей, но - теперь уже посредством сообщения информации. Но, в этом случае, каким именно образом можно характеризовать форму и содержание переданного нами сообщения? Здесь очевидно, что нашему сообщению довелось заключать собой такие вполне определенные указатели, что оказались достаточны для приведения в действие «рук и ног» стороннего исполнителя, прямо исполнившего требуемые действия.

Продолжить же данный анализ и подобает оценкой возможностей, имеющихся в распоряжении стороны - построителя сообщения при направлении им сообщения субъекту, что непосредственно и совершает действия, запрашиваемые первым субъектом. Действительно, и отправитель сообщения также каким-то образом взаимодействует с физической реальностью посредством издания звука, но, одновременно, также как «разновидность звука» уже столь определенного, что допускает восприятие его адресатом как вполне определенный «сигнал». На наш взгляд, такого рода специфики уже вполне достаточно, чтобы пока лишь в контурной форме сформулировать определение информационного действия, которое мы позволим себе расценить как «действие побуждения» некоего исполнителя к совершению действия, необходимого запрашивающей стороне, которое она не в состоянии совершить. В таком случае информационное действие – это способ реализации на физических же носителях запроса на исполнение действия, адресуемого получателем выгоды от совершения некоего действия агенту, физически способному выполнить запрашиваемое действие, что и обеспечивает наличие физической среды-медиатора, в которой запрашивающий и исполнитель наделены возможностью воздействия друг на друга.

Если продолжить, то предмет среды, благодаря которой запрашивающий и исполнитель в состоянии обмениваться физическими действиями со смыслами сигналов, заслужит наделения именем канал передачи, а само действие, при помощи которого запрашивающий уведомляет исполнителя - наделения именем (информационно-технический) сигнал.

Также, поскольку предложенное нами определение содержало ссылку на предмет физического средства передачи сигнала, нам подобает предложить и пояснение употребляемого нами порядка обращения с физическими формами. Для нас, в таком случае, имя «физическая среда» будет предполагать отнесение к любой форме материальной природы (не только вещества, но и поля).

На настоящей стадии предпринятого нами анализа мы уже располагаем возможностью вынесения оценки, что нам уже довелось преуспеть в построении функционально как-то достаточного определения информационного действия, но пока что оно не исключает и неких существенных лакун. При детализации тех посылок, что позволили построение данного определения, мы вынуждены были обратиться к введению категории «физическая среда», что, однако, не показательно для положения, когда физически конкретному воздействию дано миновать в своем прохождении уже не одну, но несколько сред. В частности, действие также будет позволять его признание продолжающимся в правах единого «возмущению» при прохождении в последовательности, когда вначале, будучи механическим действием, далее оно обретает форму передачи электрического тока, далее - инициирует химическую реакцию, из нее - излучается в форме света и т.п.

Также существенно, что пересылка «сигнала» - это равно событие физического мира, и в данном отношении «исполнительное действие» и посылка сигнала фактически находятся на равном положении. Но тогда уже «силовое» физическое действие в том и отличается от пересылки «сигнала», что оно невозможно вне поддержания одного важного условия его действительности - передачи из шага в шаг своего рода «энергетики» инициировавшей его активности, где следующий шаг в сравнении с предыдущим изменяет лишь объем подобной активности и динамику ее распространения. Отчасти искажаемая подобными наложениями, активность, тем не менее, транслируется как некая форма «не прерывающейся» активности.

Информационное же взаимодействие отличается от физического в том, что не предполагает поддержания динамически непрерывного «воспроизводства активности» и вместо отличающей физическое взаимодействие схемы непрерывной трансляции активности уже строится как последовательность консервации и последующей реновации активности. Тот приятель, которого мы просим сорвать яблоко, он сам начинает и координирует свои движения тела по доступу к запрашиваемому нами яблоку. Аналогичный порядок формирования реакции отличает и технические устройства, действие которых основано на гашении в момент фиксации получаемых команд внешней динамики и последующем включении механизма исполнения команды, относящегося непосредственно к исполнительному устройству.

Теперь нам тогда и открывается возможность продолжения настоящего анализа исходя уже из получивших определение важнейших условий информационного взаимодействия, в частности, пришло время уточнить и предложенное выше определение информационного действия. Или - теперь мы будем расценивать информационное действие как реализацию на физических носителях запроса на исполнение действия, адресуемого посредством физической простой либо составной среды получателем выгоды от совершения такого действия агенту, физически исполняющему запрашиваемое действие, причем равно как действия, чье обязательное условие составят консервация и последующая реновация активности на стороне исполнителя.

Принцип «реновации активности», найденный нами в ходе проведения анализа, - подобающее основание и для определения механизма, позволяющего сохранение или как таковой активности или - нечто «пускового элемента» активности в чем-либо, не представляющем собой среды воспроизводства такого рода активности. Конечно же, исполнителями такого рода функции явно доводится предстать системам или устройствам памяти, а равно и тем их возможным аналогам, что отличает способность сохранения признака наличия активности в неких элементах принадлежащих классу как бы «пусковых» форм. То есть образуемой в момент погашения активности условно «пассивной» структуре следует допускать и ее идентификацию как структуры инициации активности собственно в нечто значении пускового устройства.

Тогда если позволить себе некоторое упрощение принятого выше определения информационного действия, то принципиально важной спецификой подобного действия и правомерно признание некоей особенной специфики, не встречающейся ни в каких иных формах взаимодействия. А именно, тому физическому взаимодействию, что носит у нас название «создающего информационную координацию», и подобает завершаться на стороне приема воспроизводством особого рода формы сложной реакции. То есть такая реакция - это реакция фиксации стороной приема поступившего сигнала, пусть просто даже как физического воздействия или оставленного им следа, чему тогда и дано означать, что никакой активности, проявляемой стороной приема, никоим образом не дано начинаться без обязательного выполнения операции занесения полученных данных на некий носитель. Так, тому же действующему в нашем примере приятелю дано закрепить у себя в сознании и обращенную к нему просьбу. В таком случае явное следствие такого рода специфики дано составить собой порядку, когда востребование неких закрепленных неким образом данных будет инициировано лишь в следующем, отделенном промежутком времени акте «считывания», чьим обязательным признаком и правомерно признание побуждения этого действия, явно внешнего в отношении физического процесса доставки и записи информации. Тогда и все иного рода события, уже исключающие отождествление как основанные на разделении во времени принадлежащих акту достижения одной и той же цели случаев «записи» и «считывания» и подобает расценивать равно и в значении прямой формы физического воздействия.

Принцип подобного рода «бинарного сложения» информационного взаимодействия, его последовательности воспроизводства в виде комбинации актов «записи» и «считывания» также позволит выражение и в более простой и, здесь же, в более обобщенной форме. Ради этого мы допустим здесь употребление и рекомендованного нам К.Г. Фрумкиным понятия отложенность. Условие отложенности - в данном случае это нечто отсрочка завершающей стадии воспроизводства определенной сложной фигуры активности, в силу которой совокупная длительность акта в целом будет превышать простую сумму длительностей образующих данную фигуру непрерывных порядков проявления активности. То есть - если мы позволим себе расценивать некую последовательность событий как характерно целостную притом, что она не исключает и момента прерывания в последовательности ее исполнения, то - имеет место информационное взаимодействие; важно, что такое воздействие - как бы «единый вектор», несмотря на перерыв в ходе его совершения. Хотя следует понимать, что единство такого вектора можно формировать и на декларативном уровне, как при исполнении многоактной пьесы; информационному же воздействию никоим образом не дано знать за собой какой-либо декларативности.

Далее, теперь уже реальность далеко не однотипной формы реакции стороны приема определит для нас и необходимость в рассмотрении проблемы природы подобного рода реакции - «непосредственной» или «отложенной на время». Конечно же, здесь существенно то обстоятельство, что если некой реакции на поступление сигнала дано предполагать «непосредственность воспроизведения», то наше внешнее наблюдение этой реакции может не избежать иллюзии, что здесь не имело места никакой «отложенности». Тем не менее, условие «отложенности» существенно и для данного построения последовательности - хотя бы и в том отношении, что стороне приема необходимо дождаться окончания передачи сигнала и, соответственно, фиксировать сигнал как целое и лишь затем непосредственно инициировать запрашиваемое действие. То есть - получателю информации всегда дано получать ее таким образом, что ему подобает обрести убеждение, иногда и не соответствующее реальности, что сигнал получен в полном объеме и уже возможен собственно запуск механизма реакции.

Теперь если подытожить уже пройденные выше стадии предпринятого нами анализа, то возможна констатация, что теперь мы располагаем и искомым нами философским определением предмета информационного взаимодействия. Тогда нам и подобает обратиться к использованию тех возможностей, что открылись благодаря принятию данного определения, что позволит нам исследование и неких иных форм, также допускающих отождествление как наделенные информационной природой. В подобном отношении весьма существенна оценка природы информационных машин, чья специфика и позволяет техническим наукам предложение их собственных определений предмета информации, функционально соответствующих требованиям верификации, характерным для таких отраслей познания.

Вообразим тогда ту ситуацию, когда некая техническая наука определяет предмет информации, опираясь на характерное ей понимание устройства того объекта, который данному знанию и доводится рассматривать как нечто «информационную машину». Если это и так, то - что именно, если и последовать подобному подходу, и позволит отождествление как нечто простейшая машина, воспринимаемая техникой как принадлежащая классу «информационных»? Допустим, что в качестве образца такого простейшего устройства и правомерно признание обыкновенной шарманки, расцениваемой как система, оснащенная «сменным носителем кода». Как в таком случае нам следует расценивать попытку отождествления той же шарманки уже как образца элементарной машины, действующей по принципу информационного управления?

Конструкция шарманки, чей принцип работы восходит к использованию набора кода в виде создающих звучание определенным образом настроенных пластин, как бы «фактически» несет на себе информацию в виде последовательности кода, «зашитого» в ее валике. И одновременно следует отдавать отчет, что высказанному здесь философскому осмыслению устройства шарманки вряд ли что-либо дано означать в смысле возможного изменения или совершенствования ее конструктивного устройства.

Однако в смысле построения типологии информационных или устройств, что по принципу действия подобны информационным, здесь уже возможна такая оценка. Так, какой бы сложный функционал не отличал бы машины, что в техническом отношении могут расцениваться как «информационные», скажем, тот же популярный в прошлом аналоговый магнитофон, они по заданному нами типологическому признаку - ни с какой точки зрения не информационные машины. Эти машины сами собой не способны реализовать ту последовательность операций, что задана в предложенном нами определении «информационного взаимодействия». Решающий же критерий, по которому им подобает отказать в подобном праве - их неспособность к совершению такой операции, которую мы определяем как «реновация активности». То есть - если мы имеем дело с «информационной машиной», то в таком случае нам следует четко видеть, что здесь имеет место и нечто актовый разрыв единой последовательности действия на отдельные подоперации записи и считывания. Так, тот же аналоговый магнитофон притом, что ему дано предполагать наличие тех же не составляющих собой общей последовательности функций записи и считывания, не строит эти операции как образующие какой-либо «единый вектор». То есть такие магнитофоны никак не предполагают такого функционала как их реакция, проявляемая ими в силу нанесения на ленту - устройство хранения этих магнитофонов, - тогда и каких-либо данных. Хотя если встроить такого рода магнитофон в систему, которая не просто записывала бы сигнал на ленту, но и неким образом оценивала и воспринимала записанный сигнал, то эта система в целом, но - не магнитофон в частности будет представлять собой информационную машину.

Если же на основании данной оценки предложить возможное решение задачи построения общей типологии информационных и иных функционально близких им машин, то функциональные средства, используемые для фиксации кодов на кодовых носителях - от пишущих машинок до забытых теперь аналоговых магнитофонов, и подобает расценивать как устройства, специфически особые в смысле теории информационного взаимодействия. Такого рода обрабатывающие коды устройства, что одновременно полностью зависимы от внешних источников возбуждения проявляемой ими активности - не иначе, как нечто параинформационные машины.

То есть функция хранения данных «вообще» - далеко не достаточный признак, указывающий на специфику информационной машины; к числу подобного рода машин возможно отнесение лишь такого рода форм, что отличает самостоятельная активность и в части распоряжения получаемыми данными. Иными словами, от информационной машины и подобает ожидать строгого соответствия ее сугубо внутренней возможности поддержания порядка воспроизводства последовательности «фиксация записи - момент бездействия - реализация считывания». Для технических систем такого рода функционал возможен лишь в случае, когда конструкцию параинформационных машин дополняет функциональность, обеспечивающая разделение циклов обработки, то есть, если прибегнуть к привычной технической терминологии, подобные машины реализуются посредством схем, прямо предполагающих раздельный порядок совершения такого рода операций.

Другое дело, что и среди простейших технических систем нам выпадает обнаружить некий механизм, допускающий признание не иначе, как нечто «истинной» информационной машиной. Конечно, такую элементарно простую форму и выпадает образовать привычным для недалекого прошлого механическим часам-будильнику.

Однако анализ предмета «чем подобает быть» информационной машине также подобает сопроводить комментарием, в какой мере характеру реакции дано оказывать влияние на возможность признания устройства в качестве «информационной машины». Конечно, современные сложные сетевые хабы и концентраторы - явные информационные машины, хотя они не совершают никаких запрашиваемых действий, но лишь пересылают информацию другим узлам сети, получателям или посредникам. Но здесь дано уже идти речи о сложной структуре пакетов данных и специфике сигналов, направляемых тем или иным адресатам.

Точно также статус данных - их положение первичных, уникальных или повторных равно вряд ли будет сказываться на задании как такового формата информационного взаимодействия. Подобного рода взаимодействию в любом случае доводится быть, если образуется канал передачи информации - как бы «сугубо техническая» структура, чья организация позволяет выделение в ней сторон передачи и приема данных. Какие же физические формы образуют этот канал как особую присущую миру условность или формацию - тогда уже не столь существенно.

В том числе, данный тезис можно иллюстрировать и реальностью нечто «прерывных» каналов трансляции информации. Например, таков процесс публикации заметки в газете, проходящий стадии написания, редактирования, верстки, макетирования и печати. Каждый этап этого процесса завершается созданием массива кодов на кодовом носителе, лишь поступающих в стадию последующей обработки. Тогда «канал передачи информации» и подобает расценивать как комплексную структуру или форму, совмещающую уже далеко не однородные сущности, числу которых дано принадлежать и тем же физически последовательным процессам, и, равно, - разделяющим их случаям переноса передаваемого сигнала в следующую формацию его кодового воплощения.

Теперь если сменить предмет обсуждения на обобщение высказанных соображений, то предложенное выше определение информационного взаимодействия следует признать в принципе исчерпывающим любые варианты его реализации, начиная ситуациями общения разумных или квазиразумных биологических объектов, относя сюда и случаи получения внеситуативной информации (например, ознакомительной или развлекательной) и заканчивая операциями информационного обмена технических комплексов.

Действительно, предложенному нами принципу дано определять все необходимые элементы информационного взаимодействия - его совершение посредством канала передачи, обязательно физически исполненного, а равно и его совершение на условиях, когда сторона передачи или неспособна или не прибегает сама к совершению тех или иных действий. Тем не менее, подобному принципу дано составить собой повод и для любопытных возражений против его состоятельности, ссылающихся на возможность тех поступков потребления информации, что никак не связаны ни с какой физической реакцией, что уже проявляется в сознании читателя юмористического рассказа. Скорее всего, ответ на подобный вопрос очевиден - даже и состояние веселости (а, равно, иные состояния - радость, шок или благородный гнев), позволяющее определение как в известном отношении условность «настроя» человека в отношении некоего положения вещей в таком случае также будет представлять собой и своего рода «физически» действительный отклик.

Тогда, если «в завершение» нашего анализа прибегнуть к определению некоей онтологической квалификации, то здесь равно уместен вывод, что благодаря исследованию всего лишь «возможности влияния» нам довелось выйти на построение схемы, отражающей нечто процедурные начала информационного обмена. Однако информационный обмен, как и любая иная форма действительного существования, наделен и присущими ему ограничениями по реализуемости. Какими именно и выпадает предстать такого рода ограничениям, нам и подобает понять на примере ряда следующих аспектов информационного взаимодействия.

Тогда следует начать с выделения тех ограничений, что допускают отнесение к области «символической специфики» информационного взаимодействия. Опять же, если вернуться к картине «воздействия пугала», то возможна постановка и такого вопроса, что позволяет такому воздействию состояться в отношении одних адресатов и не состояться в отношении иных? В этом случае нам также не помешает признание значимости для данного случая еще и действия такого условия, как понимание процесса формирования образа в сознании живого существа как «процесс синтеза паттерна». Отсюда для некоторых адресатов образ пугала уже равнозначен формату паттерна, аналогичному образу человека, совершающего некие действия.

Другое дело, что следует уточнить, почему же восприятие пугала как источника угрозы присуще представителям отдельных видов птиц, и не характерно ряду иных животных? В частности, такого рода образу «источника угрозы» никоим образом не дано складываться в психике лягушки. Но здесь ответ не заставляет себя ждать - лягушка не воспринимает такого рода паттерны тогда и в силу самой неспособности к воссозданию подобных сложных образов равно и из каких угодно паттернов.

Птицы же, с одной стороны, уже в той мере развиты, чтобы воспринимать паттерн пугала как символизм некоторого рода образа, и, с другой, им присуща и такого рода фактурная грубость такого синтеза, что не позволяет им различения живого существа и пугала. Человеку же не характерно воспринимать образ пугала как соответствующую иллюзию именно потому, что его сознание наделено и тем достаточно развитым механизм синтеза образов, где наличие детализации и позволяет различение действительного присутствия человека и состояния не более чем внешнего сходства видимой фигуры и облика человека.

Аналогичное различие в уровне способности синтеза структур интерпретации равно прослеживается и на примере реакций человеческого сознания. В частности, и взрослым дано «находить любопытным» содержание книг, адресованных юному поколению, но взрослый в этом случае лишь искатель некоторых скрытых аллюзий, но не предметного наполнения, рассчитанного на понимание дошкольника. Равным же образом дано иметь место и различию в восприятии некоей информации профильными специалистами и широкой аудиторией.

Если все это так, то о каких теоретических определениях и могла бы идти речь на основании представленного здесь подбора примеров? Первое определение, возможное в этом случае - информации непременно дано знать и тот порядок построения, что обращает ее соответствующей декодирующим возможностям приемного устройства. Если это соответствие отсутствует, то информации дано представлять собой или же избыточно сложную, либо - примитивно грубую, такую, которая инициирует в принимающем ее агенте мотивацию на ее игнорирование. Информации дано состояться в подобающем ей качестве лишь при наличии хотя бы и приблизительного соответствия масштабу декодирующей способности принимающей ее системы.

Другая существенная специфика информации - ее своего рода «комплементарность» той телеологии, что определяет собой активность стороны приема. От информации в этом случае требуется и некое подобие тому целеполаганию, что соответствует «свободе действий» стороны приема. Лицо, занятое физическим трудом бесполезно посвящать в тонкости инженерных расчетов, а чистого теоретика - в приемы мускульной работы.

Далее, если от синтеза кода не обязательно ожидать и его осмысленного совершения именно как синтеза кода, когда, напротив, прием информации возможен лишь исходя из доступности «истолкования» его содержательного наполнения стороне приема. Причем здесь следует обратить внимание, что целый ряд направлений в технических науках склонны расценивать этот принцип как ошибочный потому, что они отдают предпочтение реконструкции ситуации трансляции кода в канале передачи, а не эффекту, реализуемому посредством получения информации. Причем для подобных представлений и самой структуре блока кода дано выглядеть несколько иначе, чем для заявляемых нами принципов, когда и незначащим для стороны приема элементам кода не дано утрачивать существенной специфики для картины технической реализации.

Тогда если распространить эту специфику на особенности человеческого сознания, то такой задаче дано принять и несколько более сложные формы, нежели чем задание характеристик функционалу микросхемы. Специфическая особенность человеческого сознания - наличие развитого воображения, что позволяет истолкование нечто непонятного теперь уже и посредством домысливания. Например, чтение неких с виду серьезных рассуждений для человека вполне достаточное основание и для понимания их шуткой.

Тогда информация, циркулирующая в комплексе человеческих представлений или в широкой коммуникации - она и в какой-то мере субъект закрепления за нею произвольных связей ассоциации. И только в неких вполне определенных случаях человеку доводится прибегать к дискриминации получаемых им сообщений тогда уже как полностью бессодержательных.

И последнее - сообщениям не только доводится допускать возможность донесения посредством различных технических или физических носителей, но - не исключать и применения в подобных целях или же носителей выстроенных как пространные структуры, или не выходящих за пределы консолидированного объема. В данном отношении существенно то обстоятельство, что имени «символ», указывающему на наделение носителя содержательным наполнением равно дано допускать отнесение к широкому кругу явлений, так или иначе формирующих структуры интерпретации посредством задания ассоциации. Разновидностями подобного рода порядков ассоциации и доводится предстать тем же фонеме, букве, условному обозначению, а равно и поступку, символично выражающему низость или благородство, а также и неким более сложным формам.

А отсюда и как таковая формация «символа» - то не иначе, как формация нечто «пакета», что бы он ни представлял собой как некое наполнение данными, означающими задание некоей связи ассоциации. «Символ» - в любом случае та форма содержательной нагрузки некоего носителя информации, чему дано определять собой функционал порождения на стороне приема некоей воспроизводимой этой стороной активности.

Далее нам следует продолжить тем, что предложенному нами концепту «информационное взаимодействие» дано заключать собой одно пока не рассмотренное нами условие. До сих пор мы изображали информационное взаимодействие лишь посредством взаимодействия двух агентов - отправителя и получателя информации. Тем не менее, подобного рода схеме вряд ли дано исчерпывать все многообразие различного рода событий передачи информации. Так значительному числу событий получения информации не дано, грубо говоря, подразумевать ее какого-либо «отправления». Или - иной раз самому получателю информации благодаря его целеустремленности дано понимать картину открывающейся его наблюдению части мира непременно как некое «сообщение».

В данном отношении даже составление географической карты посредством съемки местности - это обращение физического объекта по имени ландшафт местности тогда и в нечто «сообщение о ландшафте». Подобным же образом и любое обращение наличной специфики некими «говорящими» признаками, в частности, в той же криминалистике - это обращение связей физической действительности по имени «улики» в ту же условную «сторону передачи» информационного взаимодействия.

Тогда как именно с философской точки зрения подобает расценивать те обстоятельства, когда некоему определенно настроенному восприятию дано понимать в значении «информации» нечто специфику не телеологического происхождения? Первое, здесь важно принять во внимание, что практически любое лицо, находящееся в сознании действует подобным образом, воспринимая внешний мир при посредстве построения своего рода «прогнозов» внешней реакции.

Если это так, то какой именно типологии и подобает принадлежать тому или иному поступку обращения некоего наблюдаемого паттерна равно и неким информационным символизмом? Скорее всего, подобного рода преобразование - не иначе как некая реконструкция, синтез своего рода имитационной телеологии. То есть, если подобрать необходимые иллюстрации, то для человеческих представлений ничто так не характерно, как идеи непредсказуемости погоды или превратностей судьбы. Но сами собой подобного рода реконструкции, как равно и более основательные реконструкции различного рода практик познания, все же это неким образом реконструкции на базе задания телеологии. Отсюда наше понимание внешнего мира и есть понимание его отношений уже как нечто следующего установкам, не иначе, как нечто виртуальной внешней телеологии.

А тогда и самой идее подобной «телеологии» дано ожидать ее обращения нечто источником формирования условной «стороны информационного обмена», действующей в процессе нашего познания. Однако такого рода имитация - не столько средство придания большей эффективности процессу познания, сколько просто отправная точка, обращающая непонятный контур картины как бы «более привычным».

Но в любом случае наделение мира бессловесных реалий квалифицирующей характеристикой стороны информационного обмена никоим образом не следует расценивать как нарушение определяемого нами принципа информационного взаимодействия. Человек просто вводит здесь в действие нечто «виртуальный источник» информации, определяя такие «правила игры» не для собственно внешнего мира, но для своего понимания реалий этого мира.

Еще одной важной проблемой информационной теории дано предстать проблеме «смысла и бессмысленности» информации. Положим, мы предпринимаем попытку посвящения некоего лица в некие отвлеченные предметы, когда это лицо пребывает в состоянии «полного погружения» в свои какие-либо личные обстоятельства, и тогда убеждаемся, что это практически недостижимая цель. Хотя, с другой стороны, человеческому разуму дано отождествлять себя не с персональным разумом именно, но с неким обобщенным «человеческим разумом» в целом. И потому получая информацию, не касающуюся его прямой практики, человек способен сопоставлять ее с идеей какой-либо «вообще возможной» практики разумной деятельности. Именно поэтому и далекий от отвлеченных материй человек иной раз и обнаруживает готовность к постановке самое себя в положение того, для кого подобные отвлеченные материи как бы «практически» важны.

В качестве характеристики такого рода как бы «сугубо отвлеченных» предметов интереса не помешает использование особого понятия фиктивный вызов, то есть указатель такого рода специфики сообщения, чья содержательная сторона указывает на перспективу, открытую для разумной деятельности вообще, но не для некоего прямо ожидаемого поступка.

К числу фиктивных вызовов правомерно отнесение не только получения информации, неприменимой по недоступности области приложения, но, например, и получения устаревшей информации. Пересказ давно известной новости также подобает расценивать как одну из разновидностей фиктивного вызова.

Еще одна существенная проблема теории информации - проблема не всегда четкой различимости предметов кода и носителя кода. Если мы говорим, в частности, о бумаге и буквах, магнитной ленте и образованных в ее магнитном слое доменах, то прибегаем здесь к недвусмысленному представлению о методе придания статуса кода. Но, если нам не изменяет память, наш разговор был начат примером такого любопытного носителя информации как огородное пугало, - чему же в этом случае дано допускать выражение как те же условности «код» и «носитель кода»?

Случай, в котором некий предмет в информационном смысле представляет собой некий вполне определенный образ, следует, на наш взгляд, рассматривать как выделение единичного кодового элемента. В этом случае, скорее всего, и подобает предполагать ту же трансформацию образного представления «в совокупности» тогда и в некий специфический символизм, выражающий собой смысл той или иной смысловой проекции.

Другая существенная проблема, что, скорее всего, не составляет собой предмета самой теории информации, но следует из такой теории - типология различного рода информационных машин. Здесь для построения требуемой нам типологии все же подобает прибегнуть к несколько необычному истолкованию самой картины действительности, ее представлению неким комплексом, охватывающим собой как статические состояния, так и некую «динамику».

Тогда этот анализ можно начать принятием допущения, что всякую систему, способную к поддержанию активности, следует рассматривать как машину. А далее, поскольку информации дано иметь место лишь там, где совершается информационное взаимодействие, то подобает исходить из посылки, что наиболее существенное условие воспроизводства информации это не действительность кода, а само существование информационной машины. Далее теперь уже наше понимание природы такой машины невозможно построить вне того, чтобы не определить действительность и нечто элементарной информационной машины. А раз мы определяем, что для случая информационного взаимодействия достаточно лишь реновации стороной приема той инициативы, чей порядок воспроизводства уже отражен в памяти стороны приема, то и образец такого рода элементарной машины - та система, где некий код заносится на некий кодовый носитель и далее считывается по инициативе самой машины. Тогда уже не помешает напомнить, что подобный принцип работы - и принцип работы обычного будильника.

А далее нам подобает высказать несколько предположений на предмет, каким образом возможно наращивание сложности информационной машины. В частности, любого рода теперь уже не простейшей, но характерно сложной информационной машиной правомерно признание и такого рода машины, что располагает возможностями произведения над поступившим кодом любых иных операций сверх однократной записи и однократного считывания. А самым существенным основанием в пользу правомерности подобной оценки и подобает обратиться тому простому условию, что любая манипуляция над информационным кодом должна подразумевать собой, в минимальном варианте, существование хотя бы какого-либо шаблона такого рода манипуляции. Это, в свою очередь, будет подразумевать и существование модуля, воспринимающего код такого шаблона и, следовательно, и дополнение состава информационной машины элементом некоего следующего узла.

Далее мы откажемся от анализа типологии такого рода сложных машин, но позволим себе согласие с оценкой, что прямое основание для построения такой типологии дано составить специфике, какие именно изменения и (или) способы переадресации кода доступны для исполнения некоей данной информационной машиной.

Теперь, после завершения нашего анализа предмета информационного действия мы получаем возможность перехода к попытке предложения решения нашей главной задачи - построению определения информации. И опять же, мы не сразу обратимся к формулировке данного определения, но - построим его как ссылку на предварительное базисное определение предмета средства трансляции информации на физическом уровне, а именно, кода. Равно наше определение предмета информации мы также построим как ссылку на определение информационного действия.

Итак, в этом случае под предметом кода мы будем понимать то произвольное придание символического смысла некоему объекту, которое исполнитель сторонне возбуждаемого действия способен понимать как образ исполняемого им действия, и которое может принимать форму «состояния системы хранения». Относительно данного определения лишь подобает обратить внимание на не такую простую специфику самостоятельности единиц кода, когда, в частности, в написании слов отдельные буквы фактически лишаются смысла кода, но мы в рамках нашего анализа фактически лишь «начального уровня» откажемся от рассмотрения проблемы «многоуровневой структуры» кода.

Отсюда информацию и подобает расценивать как нечто массив кода, обеспечивающий воспроизводство информационного воздействия в силу наличия у такого массива качества ориентира или маркера для воспроизводства символической проекции на стороне приема.

Тогда перед завершением предпринятого нами анализа нам осталось пояснить лишь цель уже выполненного выше исследования. Наша цель - равно и попытка такого дополнения системы представлений философской онтологии, что позволило бы избежать упрощений, иной раз столь привычных ряду весьма характерных представлений. Понимание специфичности природы информации и информационного взаимодействия - важная составляющая философского осмысления таких присущих действительности форм, как сенсорные механизмы и процессы перцепции. И самое существенное здесь - возможность различения физического и информационного воздействия, главным образом, на основе понимания такой важной специфики, как условие отложенности.

А далее полезно предложить здесь и нашу оценку как такового значения понимания природы информационного взаимодействия для построения философской онтологии. Дело в том, что информационное взаимодействие наделено той относительной независимостью от своих физических средств трансляции, что достаточно и для внесения иной реальности в то устройство мира, где это взаимодействие предполагает его реализацию. Но здесь важно следующее - философии не вполне дано сознавать, как именно достигается такая независимость. А достигается она тем, что или же в состояние физической свободы мы способны привносить информационное условие несвободы, или, напротив, в состояние физической несвободы способны привносить и условие информационной свободы.

Картина примера первой из названных нами возможностей - соблюдение нами правил дорожного движения на той абсолютно пустой дороге, что, тем не менее, содержит знаки дорожной разметки. Пример второй упомянутой выше возможности - наши представления о реальности таких явлений, что не допускают нашего пребывания в районе их проявления как непосредственного наблюдателя.

06.2004 - 10.2022 г.