Развитие некоей философской дискуссии, где нам также довелось участвовать, обратилось и постановкой вопроса: «почему мы - это мы?» Далее наш собственный ход мысли, вызванный такой постановкой вопроса, напомнил нам и один известный в прошлом газетный штамп. Жившие во времена вьетнамской войны наверняка помнят мелькавшее в разделе международных новостей советских газет выражение «эскалация грязной войны США во Вьетнаме». Как ни странно, но момент усугубления условий, допускающий отождествление посредством приложения характеристики «эскалация», равно позволяет приложение и в отношении обстоятельств или предметов далеких от военных конфликтов. Потому мы и обратимся к попытке разрешения проблемы персональной идентичности посредством использования такого средства ее разрешения, чем и правомерно признание схемы по имени «эскалация».

Вообразим элементарный пример. Неких наших знакомых отличала способность выдавать себя за других в разговоре по телефону. На другом конце провода сохранялась полная уверенность в поддержании диалога с требуемым абонентом, когда в действительности отвечало подставное лицо. При этом такая подделка не раз подлинно удавалась - абонент на другом конце провода принимал те решения, на чем настаивал звонивший. Или - результативное завершение такого рода коммуникации тогда подобает понимать равно как случай «наделения подделки качеством подлинности». Ложная идентичность позволяла обращение подлинной идентичностью по причине способности имитации воспроизвести полный объем всех требуемых составляющих некоей поведенческой роли, когда по достаточности ее исполнения кто-либо понимал возможным судить и о предмете персональной идентичности.

Однако настолько ли редка описанная здесь ситуация, если привести примеры уже иных казусов, близких показанному нами случаю? Первый всплывающий в памяти вариант - использование двойников лицами высокого ранга или публичными фигурами. Другой вполне уместный пример - реакция Сталина на использование фамилии Сталин его собственным сыном. Сталин наделял план содержания своей собственной фамилии равно и условием инверсной природы - имя «Сталин» в его понимании было адресовано не человеку, но идеологическому штампу «Сталин», когда Сталин его собственной персоной лишь отождествлял человека, не более чем вжившегося в диктуемые штампом условности. Наконец, следует вспомнить и о ситуации близнецов, усложнявшей различение конкретного участника коммуникации. Характерный пример можно заимствовать из историй коммерсантов братьев Абрамовичей, в молодые годы «помогавших» друг другу в сдаче экзамена. Преподаватель, сличавший облик экзаменуемого с фотографией на документе или с обликом, сохранившимся в его памяти пребывал в уверенности в его идентичности. Хотя здесь явно обнаруживалась и неидентичность имитировавшего своего брата близнеца в форме различия в уровне знаний, однако и практика верификации, ограниченная неким объемом условий, уже не позволяла использования метода идентификации по условию осведомленности, собственно отличающей то или иное лицо. Но объективно здесь все же имело место такого рода различие.

Наконец, в данном анализе уместен и ходовой литературный пример. Таково произведение Марка Твена «Принц и нищий». В нем как бы «явно обозначены» условия, существенные для понимания предмета идентичности - имеет место идентичность, достаточная для непринужденного порядка воспроизводства ошибки опознания, и существуют составляющие идентичности, порождающие некие сомнения в тождественности данного лица самому себе. И одновременно обстоятельства, раскрываемые сюжетом произведения, допускают признание и своего рода «блокирующими условиями» той же функции контроля идентичности. Причину наложения блокировки и составляет специфика, что, с одной стороны, высокое социальное положение, и, с другой, зависимое социальное положение не мотивируют лиц контактирующих с героями на меры дополнительного контроля идентичности. Одному в одном положении как бы «простительны» странности, другому в другом положении адресованы лишь понукания, а что именно составляет причину неудовольствия - тогда не отличает существенное значение.

Тогда если пренебречь своего рода «скудостью ряда» представленных здесь примеров и обратиться к обобщению, то возможна констатация и своего рода деятельностной подчиненности признака идентичности - некое лицо идентично самому себе в силу способности совершения ожидаемых от него действий. Для уровня здравого смысла такого рода условию дано найти выражение в характерной квалификации, по условиям которой совершение кем-либо обычно не характерных ему действий обращается необходимостью определения такого человека на положении пребывающего «не в себе», «вышедшего из себя» и т.п. Но приведенные здесь квалификации определенно предполагают и непременную нарочитость читаемого в них разотождествления, поскольку здесь имеет место определение идентичности не по тому, что служит источником идентичности, но - по чему-либо иному, причем даже на фоне, что данные признаки вряд ли применимы для идентификации.

Тем не менее, если сам функционал идентификации расценивать как опирающийся на такую «критериальную базу» как объем возможностей установления идентичности, доступный для выносящего такой вердикт, то подобного рода практику идентификации и подобает расценивать как определение функциональной полноты. Если некий объект идентификации действует или проявляет свойства в некоем объеме, «функционально необходимом» для его различения в данном качестве, то он и позволяет признание носителем искомой идентичности. Однако в смысле обретения буквальной точности подобную характеристику меры все же подобает расценивать как потенциальный источник ошибки - кто бы как бы не обретал бы возможности поддержания определенного объема функций и свойств - ему и «открывается» возможность обретения ожидаемой идентичности.

Более того, если привести примеры известных практик живой природы, то не помешает указание и на реальность биологических видов, для которых самим источником существования уже правомерно признание той же ошибки идентификации. Иными словами, из нашей реальности явно бы выпали привычные в средней полосе кукушки, если бы биологические возможности идентификации заключали бы и должный уровень их совершенства. Но рецепторные системы живых существ в определенной степени грубы, а человек, что можно заключить из приведенных выше примеров, наделен и возможностями дополнения приемов перцептивной идентификации равно и приемами абстрактной идентификации. Абстрактные методы идентификации - также весьма распространенное явление, особенно если судить по историям о партизанах и разведчиках, где в ситуации, исключающей получение фотографий или отпечатков пальцев или каких-то иных «обеспечивающих достоверность» инструментов идентификации, человек проходит проверку посредством уточнения деталей биографии или прояснения отличающей его осведомленности относительно широко известных событий.

Тем не менее, предпринятый выше возможно, что и «поверхностный» анализ все же допускает тот вывод, что не только в социальной, но и в биологической действительности скорее доминирует практика «прагматически достаточной» идентификации, нежели практика выделения своего рода условия «абсолютной» идентичности. Хотя социальная действительность все же вносит свои «поправки» в такую практику, например, когда в момент установления прав наследства, непременно предполагается применение методов определения безусловной идентичности, когда подлежит установлению уже неопровержимое отношение родства. Но одновременно то же самое правовое регулирование равно ставит и под сомнение идентичность индивида, определяя лиц страдающих психическим заболеванием как не тождественных самим себе и потому подлежащих освобождению от уголовной ответственности.

Однако здесь мы все же пренебрежем рассмотрением предмета «достаточности» характеристики идентичности, а потому ограничимся лишь анализом проблемы «непостоянства объема» тех требований, на чем основано определение признака идентичности.

Тогда нам и подобает начать с анализа ситуации, по условиям которой признак достаточности отличает именно «кого-либо» как соответствующего неким требованиям. С одной стороны, такого рода «кто-либо» идентичен как таковым присущим ему соответствием специфике «такого рода» кого-либо, в частности, когда тренеру дана возможность выпускать на игру то и «кого-либо» из числа нападающих или защитников, когда не столь существенно «кто именно» выходящий на игру игрок. Если же продолжить пример действий тренера, то, вероятно, непременный род качеств того или иного защитника способны составить и качества эффективной контригры против определенного нападающего соперника, и здесь в случае игры данного нападающего тренер предпочитает выпускать на поле лишь вполне определенного защитника. Но и здесь в распоряжении условного «тренера» способна находиться своего рода «длинная» скамейка запасных, на которой своего часа ожидает далеко не единственный защитник, способный на ведение эффективной контригры против одного из нападающих. И здесь нам подобает понять, что функциональность, даже если это функционал характерно близкий уникальному, причем подобное справедливо и в отношении характерно уникального функционала, все же не обращается началом идентичности, поскольку в общем и целом или в принципиальном смысле предполагает и переносимость. Мир многообразен и те или иные способности могут быть выработаны не только у кого-либо одного, но и у некоторых других лиц.

Но от функциональности равно возможен переход и к нечто «обратной стороне» функциональности, когда подобает принимать в расчет не только функциональность, но и «объем обеспечения», адресованный качеству обладания некоей функциональностью. Скажем, в некотором классе из всех учеников сложную задачу решают лишь два ученика, но только если не брать время необходимое для решения. То есть - «за время урока» эту задачу способен решить лишь один из учеников. Здесь, когда условие функциональности обращается условием «функциональности, подкрепленным условием рациональности исполнения функции», имеет место и повышение сложности условия идентичности, но вновь не исключающей наложения той встречной возможности переносимости, достаточной и для подобных условий. Положим, к развитию способностей второго ученика вероятно привлечение репетитора и тогда и он вполне уложится в объем требований «решения сложной задачи за время урока».

Однако чтобы пройти в нашем анализе несколько дальше, следует усложнить пример с учениками. От учеников при решении задачи равно можно потребовать и демонстрации понимания своего рода «уровня методологии» - объяснения хода решения или повторения решения как простым, так и сложным способом и т.п. Здесь как бы помимо прямо значимой составляющей идентичности, следующей из всего лишь функциональности, вступает в действие и составляющая идентичности «возможность обращения исполнения функции тогда и управляемой возможностью». Аналогично и игрок не лишен свободы ведения или честной игры или, напротив, имитации настоящей игры в договорном матче. Тем не менее, равно и такого рода формам как бы «эластичной организации» функциональности, дано, хотя и с большими сложностями, обнаружить и качество переносимости, тем самым также порождая препятствия на пути определения признака идентичности.

Если наши оценки не заключают ошибки, то нам следует оставить наши попытки определения идентичности «по линии» функциональности как нечто «консолидированного критерия» и предпринять попытку привязки возможности ее определения тогда уже к комплексу критериев. Но и в этом случае будет иметь место повторение того же описанного выше трехэлементного цикла (он построен нами «на скорую руку», и, конечно, допускает и большую сложность), только теперь в приложении к уже обсуждавшимся имитаторам, двойникам, близнецам и т.п. Следовательно, индивидуальной идентичности, если обратиться к поиску такой возможности ее задания, чему недвусмысленно дано предполагать не иначе как «полную уверенность» тогда подобает заключать собой задание на основе тогда и такой «базы идентичности», что гарантировала бы недопущение равно и любой исключающей идентичность возможности «переносимости».

Но тогда построению нашего рассуждения следует придать и порядок «обратной последовательности» и выделить с ее помощью ситуацию признания судом подсудимого в момент совершения им деяния «находившимся в невменяемом состоянии» и, следовательно, не идентичным самому себе в качестве объекта преследования. Отсюда проблему задания идентичности и подобает расценивать как допускающую следующую формулировку - в отношении некоего «кандидата в носители идентичности» допустима и адресация неких «ожиданий» в части запрашиваемой от него идентичности, когда исключительно оправдание подобных ожиданий и позволяет удостоверение идентичности. И тогда мы вновь позволим себе возвращение к спортивной иллюстрации, предложив теперь пример состояния идентичности спортсмена, от которого ожидается не просто идентичность персоналии, но - идентичность персоны, равно же наделенной и такого рода спецификой как состояние известное под именем «поддержания спортивной формы».

Итак, некто, как он есть, константно удерживает идентичность персоны и носителя определенной индивидуальной и гражданской идентичности, но утрачивает идентичность спортсмена, что и происходит в случае утраты им способности поддержания «спортивной формы». Если это так, то построению «запроса идентичности» равно же подобает заключать собой и характеристику «предельного числа опций», когда предмет запроса уже подобает образовать теперь и сугубо условному «наиболее широкому» спектру признаков индивида закладываемых в данный запрос. Здесь теперь как таковая реальность такого рода схем и приводит нас к постановке вопроса, весьма существенной в отношении интересующего нас предмета.

Итак, нашему пониманию порядка задания идентичности дано заключать собой картину двух различных подходов, где в одном из них функциональный метод определения идентичности обнаруживает его недостаточность, а в другом условно «широкозахватный» принцип определения идентичности обнаруживает прецизионность, адресованную как бы способностям, но не нечто как бы «началу» идентичности. Естественное следствие подобного положения - равно обретение идеи и такого рода «начала» идентичности, что позволяет как переход вниз, к функциональному способу определения, не обеспечивающему определения истинной идентичности, так и подъем вверх в направлении прецизионно точного «широкозахватного» принципа. Тогда та условная точка, чья постановка обращается обретением комплекса возможностей равно же шага в любом из направлений - и ослабления, и усиления требований, задаваемых «формату» характеристики идентичности, и при этом равно придающая состоятельность условию персональной идентичности, и получит у нас имя якорной формы идентичности. Далее мы поясним, почему мы предлагаем определение подобной формы именно как «якорной» и что именно ей доводится означать.

Некоей возможности задания индивидуальной идентичности дано будет обрести специфику «якорной» собственно потому, что именно она позволяет определение начала экзистентной преемственности притом, что ее задание не обращается равно и возможностью уточнения специфики характеристических состояний субъекта экзистентной преемственности. Иными словами, на уровне «якорной формы» определения персональной идентичности у нас появляется возможность отождествления неких персонализирующих специфик именно некоей определенной линии экзистентной преемственности, которые невозможно переложить на некую иную линию экзистентной преемственности. Причем, что существенно, если наше построение цепи экзистентной преемственности представляет собой построение цепи биологического наследования, то и для подобной формы теперь уже не персональной, но метаперсональной идентичности также возможен и некий якорный уровень. Например, права собственности или определенный набор биологических особенностей и предопределяют возможность их передачи лишь в данной линии наследования. Но одновременно одних лишь требований идентичности такого рода «якорного» уровня уже недостаточно для определения характеристик, условно «проходных» для экзистентной преемственности, причем не только вызвавшей столь пристальный интерес нашего анализа «спортивной формы», но и возрастных особенностей, особенностей временной патологии и т.п.

Однако что именно такого рода многозначности схемы индивидуальной идентичности дано означать и для философского понимания? Скорее всего, с философской точки зрения модель установления идентичности в первую очередь и подобает расценивать принадлежащей классу моделей, чье основание доводится составить условию «категорического, но, одновременно, не абсолютного начала». Например, если некое тело и характеризует уровень температуры этого тела, то значение температуры следует понимать категорической характеристикой тела, но, одновременно, и не абсолютной характеристикой, поскольку подобное тело обнаруживает равно и свойство открытости для приобретения характеристик электрического заряда, скорости движения или нахождения в покое относительно других тел и т.п. И здесь мы, определяя в отношении кого-либо «якорную» характеристику отличающей его уникальной экзистентной преемственности, уже никак не вторгаемся в область характеристик его особенных состояний, определенных текущим уровнем проявления отличающих его способностей - поддерживает ли он «спортивную форму», помнит ли он о том, о чем мы с ним договорились и т.п.

Отсюда персональная идентичность - никоим образом не нечто универсальная «специфика начала» любого рода формы протекания событий, собственно и происходящих с индивидом. Происходящие с неким индивидом события естественным образом предполагают вовлечение в них именно данного индивида, но непосредственно ход данных событий далеко не определяется - даже со стороны как такового индивида, - только лишь присутствием непосредственно индивида. На ход таких событий естественным образом оказывают влияние и составляющие уже упоминавшейся здесь «расширенной» идентичности индивида, дополняющей и вырастающей из характерной ему «якорной» формы идентичности. Или, другими словами, положение индивида как участника тех или иных событий - никоим образом не прямой отпечаток «якорной» формы присущей ему идентичности, но равно последствие и тех «дополнений якорной формы», что характеризуют его и в некий текущий момент. Отсюда и «нас» как таковых уже подобает расценивать как «нас» лишь в ограниченных пределах «якорной» формы присущей нам идентичности притом, что в расширенных пределах «сверх-якорной» идентичности мы выступаем и своего рода «сверх-нами». То есть индивид «в качестве индивида» непременно предполагает понимание не иначе как в формате «индивид плюс», а просто попытки выделения меня только «в качестве меня» уже недостаточно для задания должной функциональной нагруженности.

Таким образом, и вопрос «почему мы есть мы?» и подобает расценивать как такого рода вопрос, где рамки постановки вопроса и обращаются источником некоего сугубо ограниченного «поля конкретизации» или фиксации всего лишь весьма ограниченной функциональной нагруженности. То есть предпринимаемую попытку выхода «через» постановку данного вопроса и на некоторые другие вопросы, так или иначе рассматривающие проблематику индивидуальных качеств и места личности в отдельных ситуациях или в обществе в целом, и подобает расценивать как раскрывающую лишь ограниченную перспективу. Однако такая оценка - всего лишь один из существенных итогов предпринятого нами анализа.

Неким следующим характерно существенным выводом также подобает предстать пониманию, что моделирование признака идентичности равно невозможно и в условиях непонимания реальности тех требований по определению идентичности, которым дано различаться «по характеру запроса». Без понимания способности взаимодействия удовлетворяться своего рода «размытой» или, напротив, «эффективно детализированной» идентичностью тогда прямо невозможно и определение как таковой значимости характеристики персональной идентичности для реализации индивидуального поведения. Вначале своего рода «наматывание клубка» из множества составляющих функциональной идентичности когда-то будет порождать и эффект своего рода «кристаллизации» признака своего рода «безусловной» идентичности, далее фиксируемой на положении отождествляющей собой условие единственности «якорной» формы индивидуальной идентичности. Но, одновременно, специфику этой «якорной» формы, воплощающей собой состояние созревшей формы функциональной идентичности, доводится составить не более чем выражению квалифицирующей характеристики «экзистентной преемственности». Далее теперь и такого рода преемственности дано предполагать разложение тогда и «в качестве преемственности» здесь же и на специфические формы моментов преемственности. И тогда мы и обретаем себя в качестве «нас» когда способны понять, что лишь одному из начал нашей самодостаточности и доводится вознаградить нас возможностью «удержания многообразия функциональной идентичности» на фоне тогда и дополняющих подобную идентичность специфик той или иной обращаемой на нее ситуационализации. Отсюда наше понимание себя в качестве «нас» и подобает расценивать как вызревающее не благодаря простому выделению нами себя уже на положении субъектов экзистентной преемственности, но благодаря «обретению» такого рода преемственностью равно и состояния причастности «свободе выбора» нам же и открывающихся возможностей. Однако теперь уже проблему развития своего рода «внутренней модели» собственной идентичности и подобает определить как выходящую за рамки постановки задачи предпринятого нами анализа.

Более того, из предложенного нами ответа на вопрос «почему мы - это мы?» дано вытекать и такому важному следствию как возможность понимания нас «нами» как бы не в строго обязательной форме. Мы, конечно же, всегда «есть мы», но и в своем собственном понимании мы непременно есть и «некоторым образом мы». Или - нам всякий раз доводится бытовать «как мы» лишь в некоем окрашенном или адаптированном состоянии; собственно подобная возможность и позволяет ту излюбленную нами оговорку, что мы не проявили некоей ожидаемой реакции, некоторым образом испытывая погружение в состояние разотождествления, собственно и обращающее нас существующими «не в себе». Другими словами, в некотором отношении абсолютная характерная нам форма идентичности масштаба «экзистентной преемственности», что соответствует «якорному» уровню, не будет знать за собой и какой-либо возможности экспансии, очерчивая лишь ограниченный круг характеристик, когда некое «эффективное» состояние нашей идентичности следует понимать наступающим лишь в случае выхода за пределы этого круга. То есть нам дано созидать себя как «нас» лишь непременно посредством выхода за пределы «якорного» уровня идентичности и наделения самих себя характеристиками теперь уже «эффективных состояний» идентичности. Или - мы становимся «нами», когда фактически становимся «не нами», в чем и доводится состоять равно и предмету своего рода парадокса персональной идентичности.

Заключение

Конечно же, миру заключает собой и такие формы содержания, что никак не позволяют представления посредством универсального отождествления или отождествления, «пригодного на любой возможный случай наложения тождественности». Например, маятник не предполагает отождествления характеристикой нечто «универсальное состояние маятника», но знает лишь определенный спектр состояний маятника, где специфику каждого такого состояния и образует характерное распределение потенциальной и кинетической энергии. И, одновременно, известна и такая универсальная характеристика маятника, как материальная структура его телесной реализации. Однако и данная структура вряд ли позволяет отождествление собственно «реализации маятника», поскольку такая реализация непременно соответствует нахождению маятника в движении. Следовательно, относительно маятника сомнительна и постановка вопроса «что такое собственно маятник?» - маятник, в любом случае позволяет отождествление набору состояний притом, что некий вполне определенный маятник - набору состояний вполне определенной телесной организации.

Равным же образом тогда же и «нам» дано предполагать наше обращение набором состояний некоей экзистентной преемственности, где как таковая данная экзистентная преемственность - не более чем «условие мы», но не собственно «мы». Если это так, то подобает различать «грубую» постановку вопроса «что есть мы?», где мы равняем себя лишь экзистентной преемственности, и - аккуратную постановку вопроса «что есть мы?», где мы равняем себя тому космосу расширенных возможностей, что обнаруживают специфику не более чем приложения к «якорно» фиксирующей нашу достаточность экзистентной преемственности.

05.2015 - 11.2022 г.

Литература

1. Шухов, А., «Мера идентичности», 2014
2. Шухов, А., «Я и мы», 2001