В философии выделяются два основных методологических решения, определяющих порядок объяснения соответствия содержания как восприятия, так и познания внешней познающему субъекту действительности. Один принцип, условно назовем его материалистическим, понимает когнитивную способность являющегося живым организмом и потому продуктом биологической эволюции познающего субъекта в качестве инструмента, позволяющего получать достаточно адекватное описание внешнего мира. Бесконечно долго развивавшаяся приспособительность биологических существ обеспечила их такими когнитивными механизмами, посредством которых они могут воссоздавать достоверную картину действительности и располагать благодаря подобной возможности, по выражению Ленина, «правильной ориентировкой» для поведения. Показанная здесь «материалистическая» точка зрения, следовательно, исходит из принципа фактической (но не более того!) адекватности воспринятого образа воспринимаемому объекту.

Если же обратиться именно к предмету «детализации образа» то любопытным следует понимать тот факт, что собственно подобной проблемой материалистическая философия фактически, собственно говоря, и не задавалась. В ее представлении, как мы позволим себе оценить, предмет фокусировки внимания трактовался, видимо, на положении некоего «автоматизма». Биологическое развитие, что невольно предполагает точка зрения материализма, как-то выработало подобный «автоматизм», позволяющий концентрировать внимание на актуальных и игнорировать несущественные для формирования конкретной реакции детали картины наблюдаемого объекта.

Принципы решения данной проблемы, противоположные характеризуемым нами в качестве «материалистических», демонстрирует такая философская традиция как объективный идеализм. Мы, прежде всего, имеем в виду И. Канта и во многом продолжающую его искания философию А. Шопенгауэра. По условиям названной методологии необходимо рассматривать особую специфику когнитивной активности, описываемую обязательно посредством введения ряда обозначающих его агентов категорий. Согласно данной методологии предмет наблюдения требует его выделения в качестве абсолютно изолированного от источника познавательной активности модуса, никоим образом не позволяющего говорить ни о какой его связанности с познанием; здесь мы, естественно, обсуждаем такую категорию Кантовской философии как «вещь-сама-по-себе». Картина же, которую когнитивная активность способна сформировать посредством распознавания «вещи-самой-по-себе», получает в данной модели имя «вещи-в-нас». Хотя современное состояние, напомним, и требует, вероятно, распространить ее и на нечто «вещь-в-компьютере», поскольку теперь и на данной основе реализуются такие технологии как «системы распознавания образов», но мы все же продолжим употреблять именно это историческое выражение.

Идеалистическая модель когнитивного акта, с одной стороны, более деликатно относясь к сложности самого события познания, не вполне объясняет проблему превращения знания в действие. Ставящийся перед ней вопрос о возможности знания ориентировать деятельность на создание не только произвольных, но и, более того, стереотипных изделий, приводит к формированию не вполне внятных моделей, таких, например, как Шопенгауэровское «воление». Имеет место некий трансцендентный акт «воления», существо которого фактически не подлежит объяснению.

Хотя, что следует признать, идеалистическая позиция более адекватна в понимании таких характеристик познавательной активности как ее частичность и фокусированность.

Проделанный нами анализ присущего теории когнитивного акта положения говорит о том, что реальность когнитивных процессов не может довольствоваться ни одной, ни другой ее моделью, а нуждается в создании еще одной, скорее всего, более изощренной модели. На чем же и как построить подобное решение и что выбрать в качестве его предпосылок, нам пока что не вполне понятно. Чтобы это сделать мы взглянем на пример одного любопытного диалога, который нам довелось вести со сторонником философских принципов А. Шопенгауэра С. Рычиком, где мы защищали позицию философского материализма.

Предметом данного диалога послужила фраза, которую автор ставил в качестве послесловия в каждом своем отправляемом в Интернет-дискуссию посте: «Так почему эти факты мы признаем фактами, хотя в качестве фактов нам их создает мышление?» Для нас данное высказывание содержит именно тот смысл, что порядок формирования казуса «факт» для самого формирующего его интерпретатора основан на акте фокусировки проявляемого интереса, удаляющем, например, некоторые истоки и связи факта.

Стараясь опровергнуть защищаемую нами материалистическую точку зрения, наш оппонент задал встречный вопрос: «А с какой стати Вы эти материальные эффекты признаете материальными эффектами, хотя в качестве материальных эффектов Вам их создает мышление? Ась?»

На наше возражение о том, что признание нечто в качестве материального основано на прецеденте повторяемости опыта с некими сущностями, который удостоверяет самодостаточность их природы, вновь последовала встречная реплика: «Почему эти опыты Вы признаете опытами, хотя в качестве опытов Вам их создает восприятие?» Генезис опыта, в свою очередь, что послужило нашим контраргументом на данном этапе диалога, строится на том, что воспроизводится картина случая, несущего один и тот же формат получения результата. Но и на этом ответе наш оппонент не исчерпал арсенала имеющейся у него аргументации.

Он вновь повторил свой вопрос уже о новой рамочной сущности нашего предыдущего утверждения: «Почему эти случаи Вы признаете случаями, хотя в качестве случаев Вам их создает восприятие?» И добавил: «Вы можете придумать еще пару синонимов в ряду факт-опыт-случай … Суть от этого не изменится. Вы все равно будете упираться в собственное восприятие!»

Самой интересным моментом диалога, оказалось то, что нашему оппоненту оказалась недоступна та мысль, которая фактически проходила через весь высказанный им комплекс аргументации. Конституирование некоей конфигурации действующих условий обязательно, в свою очередь, нуждается в употреблении некоей рамочной сущности, для конституирования которой мы вводим следующее предложение со своей рамочной сущностью, которая опять-таки требует своего предложения и … данная последовательность имеет тенденцию к бесконечному продолжению.

Нам здесь, по результатам состоявшегося диалога, представилась возможной следующая модель: факт как-то подобен опыту, который его формирует, опыт как-то подобен случаю, который его ограничивает; другое дело, что каждый следующий совершаемый нами в подобном ряду шаг сокращает наполненность модели и упрощает ее структуру. Вводя новое узкое в сравнении с предшествующим условие объективации, мы все равно сталкиваемся с требованием объективировать и данное «узкое» условие, объективировав его, сталкиваемся с требованием объективации этого уже третьего условия …

Весьма напоминает, однако, одну старинную философскую проблему – Ахиллес сделает шаг, но черепаха – полшага, он полшага, она – четверть, он – четверть, она – 1/8 … Если при помощи тех же самых принципов пытаться искать решения задачи объективации, подразумевая то, что абсолютно полное ее решение невозможно, то здесь возможным окажется именно … ее практически полное решение, при котором функция восприятия сводится лишь к незаметной перед всем корпусом опыта констатации того, что «осталось определить всего какое-то малозначительное рамочное условие».

То есть задача объективации, как мы увидели на примере данной дискуссии, не может быть наделена полным решением, но фактически такой элемент неполноты в ней, если углубляющая проекция объективации достаточно велика, остается представлять всего лишь бесконечно малую часть. В каком-либо вероятном наступающем окончании цепочки мы остановимся, скорее всего, на стадии констатации неверифицируемости неких элементарно простых рамочных границ восприятия, например, переноса внимания с одного простейшего раздражителя на другой.

В силу этого и возможно согласие с предложением объективного идеализма о принципиальной неполноте решения задачи объективации («конечным критерием остается восприятие») в том случае, если идеализм согласится допустить, что такого рода окончательное свидетельство в функциональном отношении сводится к неопределенности в части бесконечно незначительной функции.

Нечаянно обнаружившаяся в только что процитированной дискуссии модель редукции рамочной сущности вряд может быть признана единственной или оптимальной. И лучшее решение для нас в данном положении – это построить модель редукции критериев, использовавшихся человечеством для верификации своих поступков, все более выносившихся в реальном опыте за пределы индивидуальной субъективности.

Если мы обратим внимание на того палеоисторического человека, что фактически вел животный образ жизни, то присущие ему критерии оценки внешнего мира она находил именно в себе – съедобность, освещенность, слышимость, прочность, эластичность такой человек определял лишь по реакциям собственных органов чувств. (Основное наполнение лексического корпуса языка примитивных племен, как оценивает К. Леви-Стросс, представляет собой имена объектов животного и растительного мира.) Список таких реакций наполняют не только виды рецепторной регистрации внешних объектов, но и болевая регистрация взаимодействия собственного тела с некоторыми из подобных объектов. Следующий этап общественного прогресса – изобретение орудий труда. Опыт использования орудий труда формирует в сознании пользователей подобных орудий мысли о критериях удостоверения используемых материалов: один твердый инструмент тверже другого, один гибкий материал наделен большей упругостью, чем другой. Сознание благодаря опыту выбора приобретает теперь истинно спекулятивную идею проверки одного объекта внешнего мира другим; субъективность представления о действительности существенно уменьшается именно потому, что внешний мир человек начинает определять отношениями между самими его элементами.

Следующий рывок в процессе десубъективизации представлений о действительности происходит тогда, когда человек овладевает искусством документирования своей деятельности. Документирование действия и его условий может быть произведено единственным образом – посредством создания абстрактной модели реального объекта, например, чертежа или описания. Здесь представление обогащается мыслью о том, что элементы мира не только проявляют взаимную определительность в своих отношениях, но и структурируются своим разложением на общие не одному, а ряду элементов абстракции, – например, состава или пространственной формы. Мысль человека здесь привыкает к концепции неких начальных сущностей, из которых могут быть созданы практически все заполнившие его повседневность объекты. (Одно замечание: под «документированием» мы подразумеваем здесь не только фиксацию чего-либо именно вещественным документом, но и закрепление опыта деятельности в индивидуальной или социальной памяти.)

Последующий прогресс дальнейшего разбиения объектов, способных присутствовать в действительности только в форме консолидированного комплекса своих элементов, приводит к такому рывку десубъективизации представлений о познаваемом мире как теория. Спекулятивным основанием всякой теории оказывается положение о том, что элементы разбиения (признаки, характеристики) реальных объектов позволяют понимать их как «роли», своего рода функции, обеспечивающие определенные возможности как совместимости и воссоединения, так и редукции. Признаки, каким-то образом полученные путем абстрагирования реального объекта, позволяют мыслить их образующими реально еще не осуществленную комбинацию; сам же объект, поэтому, позволяет теперь предсказывать его как потенциально возможное состояние ресурса способности, обеспечивающее достижение того или иного практического результата. Субъективность нашего первоначального представления о действительности еще здесь еще дальше уменьшается тем, что теория позволяет нам характеризовать формы действительности в пределах присущих им возможностей существования. Мы открываем для себя точки кипения, плавления и достижения материалом сверхпроводящего состояния именно как смысл собственных признаков их обладателя, несмотря на то, что сами эти значения мы описываем в условиях некоего «нормализованного» опыта (известного под «физическим» именем «нормальные условия»).

Возможна ли какая-либо дальнейшая десубъективизация нашего понимания внешнего мира после прохождения стадии создания теории? Она не только возможна, но и она в значительной мере существует в виде общефизических концепций, таких как классическая механика, теория относительности или квантовая механика. Собственно говоря, такую форму следует назвать «общей теорией» описания материального вида существования. В общей теории все реально присутствующее многообразие действительности обращается в картину взаимодействия довольно ограниченного числа основных начал, представляя каждый реальный объект не как независимо и самодостаточно бытующий, а обретший в данном местоположении целостность именно потому, что именно так сложилась здесь игра доминирующих начал.

Версия общего процесса десубъективизации, описанная нами в картине абстрактно-теоретической редукции, говорит о том, что представление, развитие которого начинается стадией картины «противопоставленного» мира, минует модель «ролевого» мира, и, в конце концов, реализуется в модели «структурированного» мира. Вершиной методологической эволюции познания оказывается принятие принципа нормы отображения, требующей представлять положение вещей в реальном мире таким, при котором служащие предметом познания макроформы обязательно нуждаются в их описании посредством присущей им микроструктуры. Без подкрепления данной концептуализацией никакая научная модель, как это формулируют современные требования научной достаточности, отныне уже не допускается. В силу всего этого можно сказать, что накопленная методологией познания редукция субъективизации образовала такой «прочный тыл» для наступления познания, когда всякое частное решение обязательно увязывается с неким общим принципом устроения.

Если же нарисованную нами картину прогресса объективации подвергнуть методологическому анализу, то последний точно так же раскроет нам все ту же тенденцию «редукции рамочной сущности». Изначальной мир замыкался в рамку идеи самоданности множества вещей, субъективно вносившейся и воспринимавшейся только в своем собственном роде (этому, собственно говоря, и учил панпсихизм). Далее функция подобной «рамки» была передана предназначению, телеологизму вещи, также устанавливаемому по необъяснимым субъективным соображениям. Для следующей стадии «свободной» теории рамочной сущностью оказывалась идея специфической «природы», и, в конце концов, функция субъективного момента «рамочной сущности» пришла к идее регулярного синтеза всех видов физического взаимодействия.

Таким образом, как показывает наша оценка приведенных нами двух примеров разных вариантов построения объективирующей схемы – событийной и причинной локализации – полного устранения субъективного момента введения опорной для данного способа объективации рамочной сущности не происходит. Но сам процесс получения более локальных концепций объективирующего решения наводит на мысль о том, о чем мы уже упомянули выше, что объективация представляет собой процесс редукции, в котором любой из последовательно осуществляемых актов основывается на неустраненной субъективности такого его основания как рамочная сущность.

Отсюда далее следует и то, что стремление философов достичь простого и категорического решения проблемы объективации не основывается на подлинном анализе характера этой задачи. Философия игнорирует в данной проблеме, в зависимости от своей принадлежности к той или иной тенденции, разные составляющие. Материализм забывает об условии необходимости прилагать всякое решение не к объекту действительности в целом, а только его срезу, то есть игнорирует рамочную сущность комбинационной картины действительности. Объективный идеализм игнорирует обстоятельство безусловного присутствия познавателя в познаваемой действительности, пытаясь посредством огрубления навязать искусственное условие дистанции между познающим и познаваемым.

Представленные нами соображения требуют от нас определить в качестве основной эпистемологической задачи философии анализ проблемы конфигурации исходных посылок теоретизирования (либо – абстрагирования). Развитие любого представления, как правило, преследует цель получения детальной картины описываемой действительности, возможной притом, что исходными посылками рассуждений выбираются некоторые аксиомы и принципы основных методов снятия среза с объектов действительности. Поскольку аксиомы относятся в основном к предмету самой науки, то предметом философского исследования как раз и оказывается предмет конкретного выбор принципов получения срезов действительности. В модели такого среза как раз и действуют две сущности – моделирующая сущность основной процедуры и рамочная сущность ее субъективно избранной предпосылки. Для такой базовой научной дисциплины корпуса современной науки как математика мы можем зафиксировать такую основную процедуру как элементарное получение следующего элемента очереди ряда натуральных чисел и ее рамочную сущность адресную различимость внедренных в действительность объектов.

В заключение следует сказать, что основной вывод, на котором нам хотелось бы настаивать, заключается в том, что если задача объективации формулируется в виде недвусмысленно простой постановки проблемы – ищется единственный и невосполнимый способ ее решения, то это уже – сигнал, говорящий о непродуманности предлагаемого подобным образом решения. Объективация позволяет рассматривать ее лишь как определенным образом условную постановку проблемы, опирающуюся на неизбежную субъективность, вносимую в такое решение условием рамочной сущности, определяющей характер объективирующей моделирующей сущности.

05.2004 - 08.2010 г.