Любая из известных ныне наук также предполагает наличие и такой характеристики как область специализации, выделяющая эту науку как исследование особенного предмета познания. Тогда если философия пусть не в полной мере дано допускает признание на положении науки, но и она способна знать ее особенный предмет познания, а именно - анализ объектов и структур объектов, что на положении форм бытования допускают отождествление как объекты и структуры бытия в целом. Тогда сама специфика философии как практики познания и предопределит выбор предметом настоящего анализа обеспечение философии ее специфическими средствами аналитического аппарата.

Далее, поскольку иная важная особенность философии - отказ от построения конструкций, схем и характеристик на основании задания величин и их соотношений, то единственным доступным философии средством построения схем и обращается формирование вербальных структур. Здесь, хотя сами вербальные средства в виде понятий вряд ли пригодны для решения любого рода задач, но, тем не менее, они достаточны в исполнении ими функции средств задания квалификаций, так или иначе, но пригодных для типизации бытийных «пространств». С другой стороны, акт образования или выделения понятия это вряд ли нечто «окончательный результат» философского анализа, поскольку такой акт также подлежит завершить, помимо собственно закрепления понятия, и обретению представления о действительности выделенного понятия. То есть прямая обязанность философского анализа - не просто «выделить и закрепить» некое понятие, но предложить и характеристику природы или «действительности» такого понятия. Причем характеристики «действительности понятия» - это совсем не обязательно какие-либо «высокие понятия», так, понятию не дано исключать и такой отличающей его специфики как «подбор комплекса признаков», равно способный знать как закономерный, так и случайный порядок подбора. Кроме того, понятие также дано отличать и такой вряд ли столь сложной специфике как условие регулярности функции задания значения - то есть или функционала универсального понятия для квалификации всего и вся, или функционала задания квалификации лишь неких особенных обстоятельств. Если понятию дано знать и некую не особо сложную специфику «становления как понятия», то задачей настоящего анализа и правомерно признание проверки состоятельности тех или иных качеств, что так или иначе, но «числятся» за философскими понятиями или иного рода средствами философского анализа.

Если нам уже довелось определиться непосредственно в предмете настоящего анализа, то далее нам надлежит обозначить причину, породившую наш интерес к такому предмету. Эта причина - итог нашего опыта общения с рядом носителей философичного стиля мышления; характерная черта такого рода манеры мышления - употребление понятий, принадлежащих устоявшемуся кругу понятий, но одновременно не знающих осознания и с позиций инструментальной состоятельности. Хотя такая квалификация не всегда справедлива в отношении решений и схем, предлагаемых выдающимися представителями философской мысли, но вполне правомерна в отношении условно «среднего слоя» носителей философского опыта. В последнем случае нередко дает о себе знать и такого рода специфическая «парадоксальность» используемого инструментария, что пригодна и для попытки анализа такого предмета как смысл и предназначение философского критериального и позиционирующего аппарата. То есть если согласиться с уместностью предложения здесь и некоего «грубого» определения, то задача нашего анализа - исследование специфики понятийных и инструментальных форм философского опыта, что в известном отношении «не вполне отшлифованы» в смысле возможности их подобающего применения.

Огл. Проективное несоответствие присущего и телеологически заданного

Реальность любого предмета, если подойти к постановке такого вопроса с философской точки зрения - явно это реальность двух особенных «линий»: неотделимой от данного предмета специфики его действительности и того обращенного на этот предмет востребования, чей источник - тогда и некий пользователь предмета. Такого рода «бинарность» объема качеств предмета также находит отражение и в логической конструкции разнесения любых выделяемых признаков по двум особенным типам признаков - «атрибутивных» и «модальных». То есть отсюда и сентенция о «забивании гвоздей микроскопом» - это равно и выделение атрибутивного признака микроскопа «сложный прибор» и модального признака - подручный предмет случайно заменивший молоток. При этом ряд атрибутивных признаков - это не иначе как ряд такого рода признаков, когда случай утраты хотя бы одного - это и случай устранения как таковой идентичности предмета. Тем не менее, некоторая часть атрибутивных признаков также не исключает отождествления и как условные формы; так, если некий предмет дано отличать таким признакам как гладкость, острота и чистота - то данному ряду признаков при всей их объективности дано обнаружить и релятивный порядок задания - «чистота, но какой глубины очистки?» Или, положим, если речь идет о таком качестве как «твердость», то и «твердости» дано предполагать определение в сравнении с некоей мягкостью, в сравнении с чем она и есть «твердость». То есть если имеет место задание характеристики предмета посредством «атрибутивных признаков», то это не означает, что такие признакам в их качестве «признаков» не способны знать и их типологической дифференциации, среди них возможны как абсолютные (дискретные), так и релятивные признаки, а также признаки смешанного плана. Но здесь если применяться к нашей задаче, то специфика признаков - все же это специфика особого предметного поля, несколько далекого от сферы философских категорий и операторов; однако для нас схема «многообразия типов признаков» - это прямой источник «рабочей аналогии», что не исключает распространения и на предмет отдельных философских категорий.

В таком случае предмет нашего рассмотрения - реалии философского анализа, исследующего некие структуру или построение отношения, что в определении характера подлежащих анализу сущностей также прибегает к заданию двух следующих признаков - содержательное и пустое. Причем не исключено, что употребление данных норм в философском анализе все же «несколько снижает» его качество, поскольку здесь предполагается задание квалификаций характерных скорее для здравого смысла, судящего с позиций такой альтернативы - удовлетворение некоторого востребования в случае предъявления некоего содержания и невозможность удовлетворения при отсутствии содержания. Например, отсутствие провизии - это прямая невозможность утоления голода. Но если философия и прилагала бы эту меру к проблематике некоей частной и ограниченной задачи, то тогда она могла бы избежать и предъявления каких-либо претензий. Однако философии присуще вкладывать в такую альтернативу и некий расширенный смысл, что и происходит при переносе данного разделения равное на бытие в целом, где философия и упускает принципиальное различие между тем, что задано как значимое и тем, что задано как просто имеющее место. Здесь такого рода пренебрежение и обращается забвением того существенного момента, когда качеству «значимого» дано отличать уже не условию «наличия», но равно и условию «отсутствия». Прямые примеры состояний «значимого отсутствия» - это те же «чистота», «стерильность» или «вакуум», а вместе с ними и известное по построению повествования «умолчание». Написанные в советское время исторические очерки событий 1917 года обращали Троцкого «фигурой умолчания», что, с одной стороны, позволяло придание совершенно иного масштаба значимости другим лидерам, и, с другой, в силу реальной ничтожности поступков последних, насыщало картину колоритом сюрреализма. Или стоит вспомнить о таком порождении эпохи технической революции как пористые материалы, сама эффективность которых основана на интеграции в их структуру пустот. Но, конечно, «классикой жанра» следует понимать «чистоту» - дано иметь место и тому содержанию, что дано отличать функции поддержания состояния отсутствия («свободы от»), достигаемого в данных объемах или на поверхности, что уже исключает наличие некоего наполнения или остатков. В этом случае явная ошибочность такого понимания - это признание условий нахождения или пребывания в значении единственно возможной разновидности задания в качестве «содержания». Отсюда и само условие наличия содержания - это и возможность поддержания некоей модальности существования, то есть следование в практике задания условий существования некоей телеологии или парателеологии. Или если двигатель внутреннего сгорания и требует горючего для работы, то пористое тело для его образования требует создания пустот, а медицинский шприц - поддержания стерильности. Напротив, недалекому рассуждению в этом случае дано игнорировать многообразие форм или видов природы определяющих собой задание «условия наличия» и потому и ставить знак равенства между просто присутствием и действительностью такого условия как «наличие содержания». Отсюда и характеристика «пустое» - тогда и притом, что она образует собой и антитезу «наличию», она равно же и никоим образом не антитеза характеристики «содержание».

Если же следом обратиться к обобщению предложенных выше оценок, то признание условие «наличия содержания» как допускающего задание в пределах «просто наличия» и подобает расценивать как равно построение и некоей неоправданно бедной картины «спектра специфики». Качество «существовать» - это далеко не полная копия качества «быть», поскольку существовать дано не только наполняющему или определяющему, но и ожидающему наполнения или определения. Здесь также возможно построение и нечто «ряда форм воспроизводства существования» - просто бытование, бытование как задание потенциала и бытование, обустроенное из условий «направленности на», что и имеет место не только в случае «товара», но и в случае «капкана». Кроме того, такую шкалу вряд ли надлежит расценивать как обозначенную во всей присущей ей полноте, поскольку она помимо своих основных позиций также способна включать в себя и некие промежуточные позиции. То есть такой характеристический признак как признак «существования» - это далеко не только лишь реальность массовидной или любой иной формации, наделенной качествами субъекта отношения замещения, но равно и реальность таких форм как свобода, устранение и ожидание.

Однако если рассуждению в силу пренебрежения предметом «содержательной специфики» все же дано предполагать построение на основании антитезы «содержательное - пустое», то как можно расценивать такого рода вряд ли должным образом «аккуратный» синтез? Подобный подход - скорее это очевидный пример того «брутального» прагматизма, когда картине действительности дано строиться то непременно же, как палитре форм субстрата, но никоим образом не как многообразию форм и комбинаций. Прямой же источник непосредственно выбора данной позиции - это мотивация лица, скорее занятого деятельностью по типу востребования материального ресурса, чем искусством создания тонкого продукта. То есть позиция, основанная на антитезе «содержательное - пустое» это куда скорее последствие определенного рода порядка вовлечения в контакт с материальной и не только с материальной реальностью. Однако, как нам уже удалось убедиться, подобный подход - это все же и несколько наивное осознание на деле вряд ли в такой мере «безыскусного» качества обладания содержанием.

Огл. Проективное несоответствие присущего и возможного

Следующий любопытный аспект характерной ограниченности философского анализа - практика выделения в реальности предмета теперь и иных «двух линий» - той, «благодаря чему» предмет реализовался, и другой - той, «в виде которой» предмет существует. Стоит напомнить, что традиционно закрепленное в философии имени данной антитезы присуще быть обозначенным как «проблема разделения формы и содержания». Причем, даже предваряя анализ подобного предмета, нам уже надлежит поспешить предупредить читателя, что подобное разделение направлено на моделирующее выделение структур физической действительности и вряд ли применимо к выделению структур, «образуемых», в частности, порядками зависимости величин (математическими связями и зависимостями). Тогда ради пояснения нашей мысли нам лучше развернуть и панораму некоей иллюстрации; так, всякий материальный предмет будет предполагать воссоздание из того нечто, что можно определять как «материал» или «субстрат». «Субстрат» и «предмет» в этом случае и образуют то отношение, когда субстрат может обратиться материей целого ряда предметов, не обязательно лишь данного, а предмет в его функциональной специфике заданной посредством функциональной достаточности равно позволит его воссоздание и из ряда разновидностей субстрата. То есть таковы металлическая ложка и пластмассовая ложка. Далее, теперь и предмет как структура распределения и сочетания образующих его фрагментов - это и комбинация сочетания неких образующих, следующая из некоей телеологии, пусть даже и из «как бы» телеологии. Или если сослаться на определение, предлагаемое «Кратким словарем по философии», то - «соединяясь с материей, форма организует ее, превращает из пассивного «материала» в оформленную вещь» (3, с.292). То есть - дано иметь место неким типам или видам существования, когда относительно «данности» или комплекса признаков таких формации или условности тем началам, что определяют их образование и бытование, доводится обрести и характерно различный статус. Однако это разделение, характеризующее не более чем становление формации или условности, философия равно пытается распространить и на более широкую область применения, что, на деле, чревато обретением и неких заблуждений.

Одно из этих заблуждений - та странного рода норма, определяющая что «в существовании востребовано содержание, но не востребована форма». Очевидное возражение на это утверждение - важное для некоторых предметов качество «формы», - для ножа остроты, для гвоздя - формы длинного тонкого цилиндра с заостренным коническим наконечником и плоской шляпкой с другой стороны. Более того, в практической жизни равно столь существенно и такое условие как «совпадение по резьбе» крепежных изделий. На данном условии дано строиться и как таковому функционалу этих изделий, хотя в основании такого условия дано лежать не иначе как геометрической форме. Иной возможный пример существенного значения формы - это и качества оптических линз и призм, определяемые самой приданной им геометрией. То есть - дано иметь место и тем обстоятельствам, когда субстратной составляющей дано выступать не иначе как в роли «пассивной привходящей» той активной составляющей, которой дано следовать и из условий некоей геометрии. Нам тогда и надлежит обратиться к попытке определения пределов, позволяющих разделению «форма - содержание» сохранять свой существенный смысл.

Начать такой анализ мы позволим себе с формулировки идеи, что уже при запуске некоего процесса, конечность которого заведомо установлена, например, растворения металлических стружек в стакане с кислотой или прорастания зернышка, его результаты в виде получаемых солей или появляющегося зеленого ростка уже наделяются статусом «существования», вводимого посредством условности ожидаемого (потенциального) существования. Далее, если не оспаривать справедливость правила, что физический мир (скорее, некая его часть - мир событий состоящих в совершении актов переноса энергии) таков, что достижимый им минимальный квант времени не может быть равен нулю, то «истинное» существование, а именно, существование вне времени, прямо невозможно. Отсюда вне всяких сомнений следует вывод, что «существование» допускает его понимание именно в виде категории существования, объединяющей различные феномены (или - казусы) эволюционирующих, включая и пребывание в покое, видов существования, непременно редуцирующей неустранимое бытийное многообразие «форм» существования. По отношению к подобному редуцирующему принципу различные виды реального существования можно понимать воплощающими собой отдельные возможности существования. Если тогда принять за основу такого рода схему «многообразия возможностей» существования, то наша задача точного отождествления разделения «форма - содержание» становится более трудоемкой, но и более простой потому, что нам тогда доступна и возможность соотнесения разделения «форма - содержание» теперь и с каждой особенной возможностью существования. Тем не менее, мы все же позволим себе пренебрежение таким трудоемким анализом, постулируя, а, на деле, лишь дополняя предложенный еще Аристотелем принцип, что разделение «форма - содержание» обладает существенным смыслом лишь для потенциального существования, то есть только для того, что пребывает еще в процессе становления «как существование». То есть мы прелагаем понимать под «формой» именно то, во что некое существование, претерпевающее процесс становления предполагает воплощение лишь в ожидаемом будущем. Причем такое разделение существенно лишь для форм бытования, соединяющих собой равно и несколько видов природы, а дано ли такому разделению определять условия в средах идеальных порядков, например, отношений величин (в мире численных значений и алгебраических пропорций) - это еще подобает определить, предприняв и некий специфический анализ. Потому тогда и всему тому, что оформляет объект на положении неотделимой от него специфики, когда в отсутствие такой специфики объект утрачивает и как таковое «качество предмета» - это непременно есть и нечто содержание объекта. Или, иначе, пока относительно некоего объекта имеется возможность утверждения, что он примет форму, фактор «формы» имеет место, стоит объекту принять данную форму, как тем самым данный объект и обретает воплощение равно и как нечто «состоявшееся множество» содержания. Понимание смысла нормирования вносимого данным дополнением и позволяет нам переход к размышлению о невозможности понимания разделения «форма - содержание» в значении «универсальной нормы».

Хотя, с другой стороны, настоящий вывод прямо невозможен и вне того определения условия «формы», что определяет ее как такого рода начало, что, оставаясь лишь проекцией, и позволяет обращение тем нечто, что полностью утрачивает возможность обращения существенным условием протекания события взаимодействия.

Отсюда как таковое разделение «форма - содержание», если не дополнять содержательное начало данного разделения равно и какими-либо усложнениями, и позволит отождествление тогда и в значении функционального разделения. Тогда, если и на подобное функциональное разделение переносить некий математический принцип, то подобная функция и позволит определение как принадлежащая некоей «области существования». Отсюда принятие во внимание ранее уже представленных нами аргументов и определит, что «область существования» разделения «форма - содержание» и надлежит образовать не иначе как условию возможности, то есть не иначе как «средству подтверждения» качества принципиальной реализуемости некоего особенного. В таком случае и само подобное разделение следует понимать вовсе не универсальной спецификой, но спецификой, чей способ проявления равно опосредован и в признаке возможности, непременно реализующемся на положении условия, актуально блокирующего выделение некоего бытования. Потому и употребление приемов анализа, основанных на введении разделения «форма - содержание» приемлемо лишь в условиях понимания некоего назначения не просто спецификой, но лишь «спецификой, подчиненной свойству сущности представлять собой носителя возможности, еще не еще не воплощенной в ее становлении». Это и позволяет нам адресовать упрек той часто встречающейся практике употребления данного аппарата в отличающей ее недооценке присущей разделению «форма - содержание» неизбежной, по существу, локальной адресации. То есть определяемая через условие «формы» перспективность некоторой возможности имеет место, но это только «оценка перспективности», но не оценка наличия. «Форма» - это любым образом такого рода норма, что и определяет собой реалии возможной для некоего бытования его «перспективной проекции».

Огл. «Бесформенность» корреляции противоречия и взаимодействия

Переходя теперь к анализу качеств философской категории «противоречие» мы позволим себе отказ от включения в объем содержания такого предмета равно и смысла «источник коллизии», но ограничимся лишь традиционным, восходящим к Гегелю представлением о противоречии как о несовместимости аргументов и суждений. Тогда нам надлежит начать с указания на обстоятельство, что такое представление о «противоречии» все же любым образом характерно вторично по отношению развития взаимодействия различных интерпретаторов в пределах нечто общего им пространства моделирования. Если это так, то категории противоречия в силу самой присущей ей природы уже не дано знать определения как задаваемой «само собой», но, напротив, дано обращаться в нечто возможную проекцию взаимодействия носителей различных представлений на общем пространстве построения совместной схемы. Отсюда и само вынесение оценки, состоящее в констатации имеющего место «противоречия» также надлежит расценивать как допускающее замещение на картину наличия особенных толкований, обретающих несовместимость в силу действия того или иного рода причин.

В таком случае, если последовать изложенной здесь точке зрения, то что именно и выражает собой та квалифицирующая характеристика, что и определяется в философской традиции как нечто «противоречие (различных) высказываний»? По самой «логике» такой квалификации здесь дано иметь место двум различным высказываниям (лингвистически приведенным к некоему тезаурусу, мы пренебрежем сейчас аспектом лингвистической неоднозначности) чье содержание равнозначно утверждениям о наличии несовместимых специфик, выделяемых у одного существования в одинаковой ситуации и в том же функциональном воплощении. Например, возможны два высказывания - «гвоздь можно забить в бетон» и «гвоздь невозможно забить в бетон» притом, что подобный «бетон» представляет собой часть монолитного массива железобетона, и что любые возможные характеристики гвоздя и бетона одинаковы для каждого из двух высказываний. Наш анализ такого рода несовместимости утверждений и надлежит начать с рассмотрения картины, когда оба высказывания восходят к нечто «единственному свидетельству», что реально возможно, в частности, в случае зависимости наших знаний от исторического источника. Подобная ситуация исключает для нас какие бы то ни было возможности ее тестирующего воспроизведения, равно и проведение испытаний, характерно внешних по отношению к действующим в ней агентам. Здесь если такого рода свидетельства и дано отличать качеству «конечного, некритикуемого» источника, то, тем не менее, и в отношении таких свидетельств дано иметь место и возможность их сведения к так протекающему взаимодействию, что равновероятно допущение неких двух образующихся положений, но не появление некоей третьей возможности. Например, по сообщению хроники король отправляется на войну, результат кампании не раскрывается, а через несколько лет хроника описывает кончину короля. Здесь тогда и возможно то понимание, что при невозможности четкого ответа вполне допустима и возможность нечеткого. Отсюда и как таковая несовместимость двух оценок закрытых для их анализа и позволит, в смысле некоей отдельной проекции, ее представление таким предметом рассмотрения, что, с одной стороны, позволяет квалификацию этой несовместимости уникальной или нечто «истинной несовместимостью» или, с другой, - ее квалификацию маркером области, образованной смешением двух, истинного и неистинного суждения. Другими словами, ситуация возникновения в некотором отношении «натурального» противоречия, поскольку самим свидетельствам здесь дано представлять собой не более чем свидетельства, все равно соответствует действительности некоего поля взаимодействия, если смотреть на нее со стороны предмета построения нечто «поля поиска» ответа. Однако здесь следует указать на одно важное ограничение, столь существенное для данной оценки. Представленная нами оценка адресована именно расследуемым высказываниям, но человеческим представлениям равно дано заключать собой и высказывания, причем и весьма многочисленные, аналогичные «бог создал мир», в отношении которых невозможно проведение расследования и невозможно получение требуемой оценки. Тогда подобает принять постулат, что любые утверждения, позволяющие донесение «неконечных, критикуемых и расследуемых» свидетельств явно будет отличать подчинение этому установленному нами правилу.

Далее, не уделяя также хоть сколько-нибудь внимания теперь и анализу высказываний «2 + 2 = 4» и «2 + 2 = 5», одно из которых элементарно не позволяет его квалификации на положении обоснованного утверждения, мы обратимся к рассмотрению ряда примеров невозможности наложения расследуемых свидетельств, для которых результат расследования не столь очевиден. Несмотря на это, мы позволим себе подчеркнуть, что для некоторых свидетельств, относящихся к корпусу структур содержания, создаваемых формальными теориями или концепциями противоречие просто исключает возможность его реализации в силу действия причины, что само содержание такого рода структур уже надлежит расценивать как предмет однозначного определения в границах данных теорий. Тогда если принять во внимание то обстоятельство, что собственно предполагаемому нами рассмотрению подлежат не высказывания как таковые, но «неконечные», и, потому, обязательно предполагающие расследование свидетельства, то здесь и как таковая возможность сопоставления всего лишь выделенной фрагментарности как таковых представленных свидетельств явно подобает расценивать как «недостаточно функциональную». Так или иначе, но «свидетельства предполагающие расследование» также будут предполагать и возможность их включения в некий корпус представлений, и потому в их отношении уже невозможно и то понимание, что ограничивает эти представления не более чем условиями их «актуального представительства». По существу подобные представления будут исполнять функцию неких ситуативных оснований, реально обуславливающих необходимость широкого расследования условий их действительной объективности. В частности, в современном естествознании, для которого равно приемлема и реальность конкурентного поля различных схем, тех же ньютоновой и релятивистской механики, всякое конкретное свидетельство требует представления на положении рассматриваемого в системе ограничений, задаваемых неким принципом построения схемы. В результате и само рассмотрение свидетельств, если они представляют собой некие данные, допускающие отнесение к обобщающей их типологии, уже будет адресовано не как таковому проводимому над ними сопоставлению, но - выявлению обоснованности их права представляться свидетельствами, что, в таком случае, лишает принцип противоречия реальной функциональной значимости.

Однако возможны и те особенные случаи, когда рассуждающий равно обретает возможность теперь и искусственного построения положения, когда некие свидетельства намеренно понимаемые как «конечные и не критикуемые» свидетельства, он прямо предназначает и для проведения над ними операции сопоставления. Например, таковы любого рода прогнозы - погоды, исторического развития и любых иных ситуаций, под которые явно невозможно подведение тогда и такой базы как должный объем определяющих их факторов. Поскольку такие свидетельства по собственно «недостатку факторов» и не предполагают никакой возможности их расследования, их и надлежит расценивать как нечто «первичные привходящие» фигуры противоречия. Признание правомерности такого понимания и позволяет отождествление принципа «противоречия» как своего рода «двояко ограниченного»: с одной стороны, его характеризует подчиненное положение по отношению расследования аналитической достаточности свидетельств, и, с другой, - при искусственном выстраивании в виде «чистого» противоречия оно обращается порождением с фактической точки зрения гипотетической проекции. При этом нам следует подчеркнуть, что столь важный для юриспруденции принцип «соревновательности сторон» по существу исходит из искусственного конструирования противоречия; но философия анализирует познавательные модели притом, что последние всегда в ее понимании будут ожидать воплощения равно и в структурах сквозной интеграции представлений. Принцип «противоречия», что не устают повторять некоторые критики гегельянства, это по существу … не более чем философская бессмыслица.

Огл. Невозможность связи вытеснения между предметным и адресным

Специфика реальных объектов или формаций - это и прямая возможность задания таких объектов на основании их принадлежности различного рода типологическим группам, когда им дано обнаружить возможность обладания не только функционально значимыми качествами, но и функционально ничтожными качествами. Причем равным образом для различных экземпляров одной и той же типологии и сама их принадлежность такой типологической градации также различным образом значима; так в группе «кислот» можно встретить не только сильные неорганические кислоты, но и слабые органические, а помимо того и просто раствор углекислого газа в воде. Также некий экземпляр способен принадлежать некоей типологии равно и по причине бессмысленности дальнейшей типологической дифференциации; например, тот же гвоздь как крепежное изделие «не обладающее винтовой поверхностью» тогда позволит его отнесение в одну общую группу со скобами, костылями и заклепками. Хотя такая типология вряд ли столь показательна для принадлежащих ей экземпляров, но, тем не менее, и для охваченных ею экземпляров сама принадлежность данной типологии - это и некое условие или основание задания этих экземпляров. То есть - вхождение в такую типологию способно создать некую возможность селекции, хотя объема признаков этой селекции все же недостаточно для определения того или иного экземпляра как вполне определенного предмета. Но, с другой стороны, принадлежность типологии, даже притом, что исходящий из данного обстоятельства объем признаков не столь велик, это все же и некое «условие отсечения», если нам нужен кусок материала сплошной геометрии, то нам не подойдет такой же материал уже имеющий отверстия. Казалось бы, на этом возможна и постановка точки, однако мы здесь в силу эстетических предпочтений приведем здесь и более показательный пример. Положим, в вольере №13 зоопарка г. Чугуева вольготно расположился крокодил Гоша, на его спине удобно устроилась ворона, в ее густом оперении спрятался клоп, - и все они, несмотря на столь очевидное различие, таковы, что никто из них не принадлежит классу млекопитающих. Тогда, суммируя данные примеры по основанию приложения к ним признака наличия аргументов, недостаточного для проведения некоторой спекуляции, мы и позволим себе формулировку принципа, гласящего, что для предметной определенности не исключена и возможность задания также и в условиях не до конца выставленной предметной идентичности. «Класс млекопитающих», несмотря на то, что он конечным образом предметно не задает собственные экземпляры, объединяя столь широкое, простирающееся от мышей до кашалотов разнообразие фауны, тем не менее, обнаруживает и вполне очевидную предметную определенность именно в смысле способности образования критерия выбора. Понимая это, мы и предпримем попытку анализа еще одной конструкции философского аналитического аппарата.

Так, арсенал аналитических средств «традиционной» философии также дополняет и та антитезе, что означает противопоставление двух качеств или двух характеристик - «абстрактного» и «конкретного». Если исходить из как таковой фигуры данной антитезы, то специфика любого рода «абстрактного» - это признание его неконкретным, а именно - лишенным возможности обретения предметной определенности. Однако в случае использования объема признаков такого «абстрактного» для задания критерия, достаточного для отнесения нечто бытующего к тому или иному классу или группе, то здесь такому «абстрактному» дано обнаружить и качество конечной определенности, фактически в этом случае - равно и качества «конкретного». Если это так, то антитеза «абстрактного и конкретного» если не абсурдна, то лишь относительно применима. Тогда если и понимать нашу задачу равно и задачей поиска средств, что могут заменить собой те мало достаточные инструменты, что странным образом утвердились в философском опыте, то здесь равно вероятна и замена такой не вполне пригодной антитезы тогда и на антитезу «четкое - нечеткое». Во всяком случае, те мыслители, что принадлежат критикуемой нами традиции вряд ли в состоянии обосновать саму возможность противопоставления предметности (предметного уровня адресации) и адресной детализации (или - адресной заданности).

Огл. Обманчивые квалификации инструментальных возможностей

Хотя высказанные нами суждения и не означают призыва к отказу от использования значительной части средств, принадлежащих аппарату традиционной философии, но, тем не менее, нашей критике также подобает затронуть и факт недостаточно точного назначения имен отдельным средствам такого аппарата. Положим, теперь предмет настоящего анализа также надлежит составить и антитезе «общее - частное», а средство такого анализа равно составить и представлению некоторых связанных с ней иллюстраций. Положим, знакомые нам гвоздь, скоба, костыль и заклепка представляют собой металлические предметы, и особенность «металлические» - это общая особенность каждого из данных предметов, и, кроме того, их также отличает и такая общая особенность как «общее место хранения в том же самом ящике». Далее, подобным же образом и в случае констатации «вчера в Верхнем Поволжье прошли кратковременные дожди» и определяемое в данной констатации свойство «вчерашний» - это и общая особенность каждого из событий по имени «дождь». На деле же реальное содержание всех представленных здесь примеров - это известное в философии, пожалуй, со времени Аристотеля разделение на «состояние (state), случай (event) и универсалию». Тогда поскольку предмет всякого «частного» и надлежит расценивать не иначе как выделение на положении особенной (отдельной) формы воспроизводства «состояния» или «случая», а всякого «общего» - универсалии, то не лучше ли принять за правило употребление такой существенно более эффективной и иллюстративной модели описания мира? Во всяком случае, нам хотелось бы предложить философской традиции все же поразмыслить над предложенной нами идеей и вызвавшими ее к жизни мотивами.

Практически тот же самый анализ можно адресовать и одной из линий, что допускает выделение из состава антитезы «сущность - явление». В частности, если в качестве «явления» понимать явно предпочитаемый нами гвоздь, а его сущностью «как явления» - функциональную адекватность данного предмета в смысле некоего употребления, то подобное толкование - оно, опять же, и возвращение рассмотрения к порядку трехэлементной схемы «состояние, случай и универсалия». При ином построении модели, если на положении сущности дано заявить себя «природе» (совокупности условий возможности) или «причине» явления, то здесь и предмет рационального выбора - использование иных конструкций, в одном случае схемы разложения «причина - следствие» в другом - «совместимость (комплементарность) – отторжение». Если же представить нашу оценку также и распространенной в настоящее время практики назначения имен философских категорий, то употребление в ее практике разделения «сущность - явление» - то не иначе как задание формы разделения «совместимость - отторжение», когда, например, утверждается, что «сущностью проводящего электричество материала является неупорядоченное движение свободных зарядов». Таким образом, в роли «сущности» здесь и выступает качество комплементарности свободных зарядов возможности упорядочения их движения со стороны возбуждаемого в проводнике электрического поля.

Огл. Локальная замкнутость антитезы «причина - следствие»

Если же обратиться к попытке выделения наиболее существенного достижения современной философии в практике образования средств ее инструментария, то таковым невозможно не признание антитезы «причина - следствие». Но здесь при всей функциональности и эффективности данного средства все же оправдано и представление примеров равно и возможных изъянов данного разделения. В частности, разделение «причина - следствие» почему-то не принято понимать равно и в значении одного из экземпляров также и его старшей типологической группы «результат - причинное измерение - коррелятивное измерение». Однако наш анализ положения разделения «причина - следствие» в составе в целом комплекса философского инструментария мы все же позволим себе начать с рассмотрения предмета определяемой для него области существования, преследуя цель определения такого рода контура. Итак, допустим, что, придерживаясь некоторого наивного представления, мы рассматриваем ряд натуральных чисел следующим образом: прежде появления «3 тысяч», необходимо появление просто числа «3». Если подобный посыл правомерен, то причинно-следственную последовательность и надлежит расценивать как равно применимую и в отношении любого рода идеальной условности, однако недаром мы указали, что подобное понимание все же подобает понимать как «наивное». Здесь все же надлежит принять во внимание то любопытное обстоятельство, что практика физического эксперимента, занимающая человечество уже столь продолжительный период времени, пока что не познала такого условия как ограничение физического взаимодействия, способного сдерживать его свободу тогда и со стороны такой идеальной формации как «ряд натуральных чисел». Хотя физический эксперимент не исключает задание для него и таких ограничителей, которые каким-то образом проистекают и из таких не материальных формаций как пространство и время. Тогда нам надлежит прибегнуть к той великой идее автора ареопагитик, что всякого рода идеальным формам и системам таких форм не дано знать и какого-либо порядка их реализации (сотворения, по Ареопагиту), эти системы надлежит определять как внереализационные, и они в их полном объеме и предполагают воссоздание вместе с миром в целом. Отсюда как таковое разделение «причина - следствие» - тогда это оператор разделения лишь физического мира и любого рода «потомков» физической реальности (сферы сознания) или это оператор отделения дистанциями пространства и времени тех же порождаемого от порождающего, как и всего того, у чего присущее ему основание функциональности и есть некий физический механизм. Последнее уточнение и следует понимать существенным в силу того, что действие причинно-следственного механизма непременно распространяется и на сферу наших когнитивных актов, в том числе и направленных на познание сферы идеального, поскольку, скажем, сами возможности «работы нашего мозга» связаны с возможностью физически действительных процессов в биологических тканях. Тогда уже в смысле доступных нам возможностей последовательного счета «3» и предшествуют «3 тысячам», но эти же числа тогда уже и «сами собой» не допускают объединения отношениями предшествия, хотя и предполагают возможность связывания посредством отношений «ассоциация - дезагрегация». Насколько нам дано судить, понимание существенного аспекта «не физичности» мира идеальных форм явно неизвестно для знакомой нам философии.

Однако помимо некоей общей рамки, ограничивающей применимость разделения «причина - следствие» дано иметь место и открытости некоторой связи для задания ей квалифицирующей характеристики согласно разделению «причина - следствие». Здесь для нашего анализа уже доступна такая возможность как предложенное А. Грюнбаумом решение этой проблемы, основанное на различении «причинного закона» (C-закона) от «индикаторного закона» (I-закона). Согласно такого «закона» разделение «причина - следствие» правомерно лишь для той части случаев, которым дано предполагать подчинение «причинному», но не «индикаторному» закону. На упрощенно грубом уровне это можно иллюстрировать посредством суждения, что «яйцо сварилось не потому, что часы отмерили время варки», а философски достаточное понимание проблемы мы находим в собственно работе А. Грюнбаума:

Если возвратиться теперь к присущему нам пониманию, то разделение «причина - следствие» в том и не совпадает с заданием связи корреляции, что в нем дано иметь место составляющей материального, энергетического или информационного наследования. Варящееся яйцо не наследует никаких материальных, энергетических или информационных ресурсов часов, и потому определение готовности яйца по индикации на часах представляет собой пример коррелятивного отношения. Гвоздь же, проникая в материал под ударами молотка, заимствует, хотя и достаточно быстро утрачивая, энергию, передаваемую в виде удара по шляпке. Поэтому перемещение гвоздя в материале можно понимать следствием воздействия удара по его шляпке, а сам гвоздь - следствием деятельности метизного завода, а равно и наше понимание объективности определяемого теоремой Пифагора отношения - следствием усилий доказавшего эту теорему математика. То есть - задание разделения «причина - следствие» корректно лишь в отношении тех обстоятельств, что заключают собой и возможность выделения действительности ресурса, передаваемого по цепочке взаимодействия связанных подобным ресурсом его физически действительных носителей. Как мы позволим себе определить на основе собственных изысканий, в качестве ресурсов, определяющих причинно-следственный характер отношений, тогда, в частности, возможно указание тех же материи, энергии или информации. (В отношении последней действительна следующая схема трансляции состояния побуждения: информация об измене Дездемоны обращается для Отелло причиной её убийства.) Мы откажемся здесь от анализа предмета, насколько корректно рассматриваемой нами философской традиции присуще употреблять разделение «причина - следствие», ограничившись формулировкой некоторых обобщений тогда уже важных для отличающего нас понимания.

Философ, если он находит возможным применение в его анализе такого средства как разделение «причина - следствие», все же обязан осознавать и порядок членения таким разделением также и мира в целом на три особенные области: физическую действительность, сферу «структур идеального» и область нашей познавательной активности. Тогда в сфере структур идеального причинно-следственные отношения прямо исключены, для физической среды разделение «причина - следствие» тогда уже прямо вытекает из возможностей переноса ресурсов материи, энергии и информации (перенос информации важен лишь для воспроизводства артефактов или биофактов), а прямая причина прогресса познания - это раскрытие новых фактов или обретение новых возможностей спекулятивного синтеза. Рамки, заданные данной оценкой, и подобает понимать не иначе как прямым основанием для задания нормы, что возможность применения такого аналитического средства как разделение «причина - следствие» - это равно и прямое следствие из специфики той сферы действительности, для которой определена применимость такого рода связи соотнесения. То есть разделение «причина - следствие» в любом случае будет предполагать задание лишь на положении нормы, разрешенной для применения в некоторых настоящих условиях. Если же разделение «причина - следствие» вводится на условиях пренебрежения теми ограничениями, что имеют место в отношении применимости данного разделения, то в этом случае не исключено и образование неких «смещенных» или «искаженных» ассоциаций.

Огл. Влияние качества аппарата на возможность познания мира

Когда политике довелось сказать свое «веское слово» в сфере художественной критики, то она почему-то расценила художественные приемы не иначе как «форму» произведений искусства, не признавая за ними никакой возможности представлять собой равно и содержание произведений искусства. Следовательно, в понимании политики поэзия - никоим образом не искусство эмоционально-фонетического насилия над рациональностью мышления, живопись - никогда не насилие над функциональностью зрительного восприятия, джаз - никогда не насилие над консонансной привычностью слуха и т.п. Для такой «политики» даже сама возможность выделения смысла в произведении искусства - это и не иначе как исполнение этим произведением функции донесения информации о поведенческих актах либо физических катаклизмах. В подобном смысле и та столь типичная задача искусства, чем и подобает понимать в известном отношении «передразнивание» и нарочитое искажение видения мира фактически также понималась такой политикой равно и как нечто «антизадача». Но что в этом случае надлежит признать существенным теперь и для нас в представленном здесь примере - это не иначе как манера придания отвергаемой нами практике вряд ли должным образом рационального использования аппарата философских категорий. В частности, здесь не помешает напомнить и примеры отрицания как таковой возможности достижения предметной нагруженности для категоризующего структурирования, что и вынуждало к выделению реально искусственной сферы «конкретного», на чем тогда и дано строиться любой субъективистской модели социального развития (например, сведения социального процесса к поступкам политических лидеров). Далее, недооценка содержательного потенциала условностей, казалось бы, представляющих собой всего лишь моделирующие идеализмы, в особенности, пространства или времени - это и источник идеи панматериальности, когда категория «материи» утрачивает специфичность в статусе не более чем одной из особенностей мира, замещая, в силу безусловности приписываемой ей потенции, тогда и мир как таковой. Следующий момент, сознание, допускающее выделение в нем лишь содержательной, но не структурной компоненты, также видится подобным пониманием и как равновеликое отражение мира вместо исполнения им роли не более чем функции при одном из бытующих в мире типе агентов. Далее, подобному отношению и картину мира в целом дано обращать и своего рода «жертвой» потентно-актового смешения, не различающего условия порождения от востребованного такими условиями наполнения, как можно не различать чувство голода и чувство эмоционального восприятия вкуса кулинарного шедевра. Для такого рода философствования также не дано обнаружить и сколько-нибудь существенности проблеме синергетизма, как и другой проблеме «потерянности незначительного казуса в образующей фон среде». Если прибегнуть тогда к обобщению всех высказанных здесь претензий, то его закономерное выражение тогда дано образовать и постановке проблемы оснований, позволяющих определение неких стандартных критериев качества философского анализа.

Наилучшая же возможность ведения такого анализа - это выбор в качестве его исходного пункта предложенных М.Б. Туровским принципов, определяющих саму философию как познавательную форму исследования результата познания и мира как мотива и источника образования познавательной проекции. Тогда, поскольку место центральной позиции мира, так или иначе, но надлежит отвести физической действительности, то есть многообразию форм материи, помещенному в среду пространства и времени, то корректный порядок ведения философского анализа - то непременно познание казуса и вовлекаемого в казус, а также построения отношения, отражающего порядок вовлечения в казус. Другой формат становления бытования, значимый для раскрытия картины присутствия человека в мире - социальная жизнь, что по большей части и есть нечто институциональная структура - это равно и расширенная схема комплекса отношений человека со средой существования, представленной исходно физической реальностью, а далее - продолжающей ее биологической жизнью. Отсюда важнейшие разновидности средств ведения философского анализа, помимо принципов «объекта», «отношения» и «категории», и надлежит составить формализующие физический казус и предложенным еще Аристотелем принципам «состояние» (state), «случай» (event) и «универсалия». Тогда присущая данным принципам как неким средствам меры гармоничная взаимная адаптация и обратится обретением необходимых условий для квалификации как «действия», так и «взаимодействия», математики как системы признаковой универсализации редуцированных состояний «наличия», и логики как теории обрамляющей базисное отношение «эквивалентности». Так или иначе, но любым образом корректная система средств философского аппарата представляет собой последующее развитие принципов Аристотеля (мы их приводим в трактовке Б. Смита, предложенной им в работе «В защиту констуитивной онтологии»), принимающих на себя прерогативы средств построения центральной, но не окончательно полной системы отношений мира. Потому и любому достаточному инструментальному средству философского анализа и надлежит либо предполагать приведение к такого рода центральному «ядру», либо образовывать с ним связь, представлять собой его проекцию, и, что очевидно, методом проверки подобного инструментария на корректность тогда и надлежит определить контроль правильности и непротиворечивости данных порядков приведения и связи. И здесь же и свободу комбинации, расширяющую состав такого рода базисных позиций, и надлежит расценивать если не как неисчерпаемо многообразную, то как наделенную существенной широтой. В том числе, данный подход нашел свое применение и при ведении настоящего анализа или при квалификации неких детерминант или операторов традиционной философии тогда и на положении лишенных корректности аналитических приемов, что и показывает пример использования шаблонов, недостаточно учитывающего условие многообразия проекций характерных для употребляемых стереотипов. Однако продолжение подобного анализа следует ожидать уже не в рамках анализа отдельных инструментов, но тогда и в порядке разработки некоторой «общей теории» системы средств философского анализа.

Огл. Заключение

Конечно, основную задачу настоящего анализа довелось составить доказательству положения, что в кажущемся «функционале» ряда операторов, определяемых как средства ведения философского анализа, мыслителю не всегда удается различить и некие существенные особенности, налагающие ограничения на саму возможность использования таких операторов. С другой стороны, поскольку философия, чем она и обращается в настоящее время - это и в большей мере мировоззрение, то для многих понимающих эти операторы более универсальными, чем они могут быть на деле, наша критика вряд ли обнаружит и должную убедительность. Однако в этом случае скорее будет иметь место не иначе как следование вере. Тем не менее, и со стороны данной группы мыслителей также возможно ожидать признания - практика некритического применения ряда средств философского аппарата способна указывать и на непосредственно зыбкость и условность получаемых выводов. Как бы то ни было, но конкретный выбор некоторого инструментария философского анализа следует понимать ни в коем случае не абсолютным решением, но именно выбором, допускающим возможность обращения верификации не только на предмет анализа, но и на непосредственно используемый инструментарий. То есть - если той или иной критике средств философского аналитического аппарата также и допустимо противопоставление возможных возражений, то, напротив, сама возможность усовершенствования этого аппарата путем его критического анализа уже не подлежит сомнению.

02.2008 - 12.2023 г.

1. Смит, Барри, "На основании сущностей, случайностей и универсалий. В защиту констуитивной онтологии".
2. Туровский, М.Б. ,"Предмет философии" в сборнике его работ "Философские основания культурологии", М., 1997
3. Грюнбаум, А., "Философские проблемы пространства и времени", глава 9, "Асимметрия возможности ретроспективных перспективных высказываний. Объяснение прошлого и предсказание будущего. Механицизм versus телеологии", М., 1969
4. "Краткий словарь по философии", М., 1970
5. Шухов, А., "Сущность информации", 2005
6. Шухов, А., "Общая теория онтологических констуитивов", 2008
7. Шухов, А., Абсурдность антитезы «абстрактное - конкретное», 2012