Философии, быть может, лишь философии определенного периода дано было обнаружить согласие с дополнением корпуса ее представлений и нечто вряд ли состоятельной «теорией отражения». Отсюда замысел настоящего эссе - изложение, как нам свойственно понимать, предмета несостоятельности «теории отражения», исследующее, во-первых, природу лежащих в основании этой теории образно-иллюстративных начал и, во-вторых, предпринимающее сопоставление этих начал с таким значимым функционалом развитого интеллекта, как символическая идентификация. Другое дело, что в этом случае, во избежание погружения в построение на основании лишь комплекса простейших посылок не только философской теории семантики, но и модели физической реальности, и подобает прибегнуть к такому приему, как сопоставление двух образных картин (метафор), выражающих как бы диаметрально противоположные позиции. Тогда роль нечто, служащего иллюстрацией характерного для физической действительности функционала отражения мы предназначим образу «вращатель потока», а роль нечто, служащего иллюстрацией функционала символической идентификации - образу «использующая легенду карта». Начать же задуманный нами анализ мы предоставим право пояснению принципов, позволяющих нам ограничиться использованием указанных здесь заместителей.

Огл. Соизмерение квалификаций посредством образов-заместителей

В предисловии нам довелось пояснить владеющее нами намерение в части сопоставления двух показательных иллюстраций - одной характерно обобщенной и другой - и несколько более «эмпиричной», хотя не лишенной и доли обобщения. А именно, имя «вращатель потока» - по существу, имя типологической градации, но - никогда не экземпляра, к чему и возможно отнесение ряда физических форм, общих скорее своим предназначением, но не как таковой природой. Имя «использующая легенду карта» - в данном случае, четко очерченный, характерно «локальный» тип, то есть - прямое обобщение того множества карт, что допускают указание объектов посредством размещения условных знаков, - причем таковы не только лишь карты со строго определенным набором знаков, но и любые подобного рода карты. Другими словами, «использующая легенду карта» - это карта, тем или иным образом предполагающая использование условных обозначений. То есть - здесь нам важен лишь общий характер функции, но - не специфика частных аспектов.

Итак, что именно обусловило наш выбор такого образа, как «вращатель потока», какие именно аналогия или даже и прямое тождество и послужили основанием для использования подобной иллюстрации? Дело в том, что сама идея «теории отражения» прямо невозможна и без ссылки или отнесения к функциональным качествам такого предмета, как зеркало. Однако, как нам свойственно думать, это и происходит собственно потому, что для отдельных философов не вполне ясен и как таковой функционал зеркала, что они и применяют как «приемлемую» для них метафору, не вполне понимая, какую функцию ему и доводиться исполнять. В этом случае и правомерна постановка вопроса, насколько функция зеркала - уникальная функция для как такового физического мира, что именно по отношению физической реальности в целом и сопряжено со спецификой зеркала? То есть - здесь мы прямо готовы обвинить таких философствующих в том недостатке подобающей любознательности, что и придает их рассуждению едва ли не качество характерно ничтожного.

Тем не менее, не помешает обратить внимание, что и как таковая физика не образует того «метатипа», что мог бы объединить зеркало и ряд других физических форм, подобных зеркалу по присущей им функции с точки зрения вероятного обобщения. Или - самой физике неизвестно правило построения той возвышающейся над предметным миром структурной модели, где бы и сошлись в некоей общей группе те же оптика, механика или теория колебаний сверхвысокочастотного радиоспектра. Тем не менее, физическая теория непременно и наделяет зеркало свойством изменения направления движения луча света. Причем здесь имеет место и рационализация на основе в известном отношении «функциональной» (предполагающей задание математической функции) модели, что и определяет существо физического правила «угол падения равен углу отражения». Конечно, функционал зеркала - несколько иной функционал, нежели функционал механических волноломов, отбойных стенок и турбинных лопаток, но именно в смысле воздействия на вектор движения потока вещества - он же и полный аналог такого рода форма. Исходя из этого и настоящему рассуждению, раз уж оно и предполагает получение результата в виде философского осмысления, следует сменить изучаемый им предмет, а именно, предмет инструментария некоторого другого рассуждения с экземпляра на тип, откуда адресатом анализа дано предстать и не как таковому экземпляру, но - типической структуре «вращатель потока». Хотя как таковая физика по одной ей понятным причинам отчего-то не фиксирует типологической градации «вращатель потока».

Далее, нам следует пояснить, что же обусловило наш выбор такой образной формы, как «использующая легенду карта», какой именно предмет и предполагает отождествление посредством такой иллюстрации? Тогда если мы предполагаем построение системы в известном отношении «порядка формирования сложной реакции», для которой как таковое основание сложности реакции и образует некое многообразие, то средством представления подобного предмета и правомерно признание нечто средства представления условия «неоднозначной реализации». Одновременно в этом случае дано обнаружить свою характерную недостаточность и некоей элементарной или, лучше, «банальной» форме представления возможности «неоднозначной реализации». Тогда как таковое условие неоднозначности подобной «площадки базирования», размещающего у себя сложный комплекс поступающей извне стимуляции, и следует понимать предполагающим соотнесение посредством задания маркера, допускающего практически такой же уровень неоднозначности. А именно, обязательным для подобного маркера и правомерно признание нечто наличия оснащения в виде набора знаков, указывающих на существование элементов, фиксирующих, помимо прочего, то и специфику силы порождающей их стимуляции. В частности, непременными элементами такого набора и правомерно признание знаков, позволяющих различение характерных высокоразвитому интеллекту элементов картины мира, тех же четких «признаков», получеткой «символики» и импульсивно ограниченных «стимулов». Далее, подобному маркеру, служащему для обозначения ресурсов когнитивной способности следует располагать и знаковыми ресурсами, каким-либо образом показывающими специфику сложности реакции, в том числе, «контрастные» формы отклика, формы простого восприятия сложной стимуляции и, напротив, формы прихотливого отклика вслед простейшему побуждению. Кроме того, от подобного маркера следует ожидать и наличия средств регистрации условия «очередности», когда вне собственно принадлежности стимуляции той или иной семантико-категориальной природе, одни из числа такого рода стимулов будет отличать способность порождения обостренной, а другие - равно же и приторможенной реакции.

Кроме того, от подобного маркера также правомерно и ожидание способности представления отличающей когнитивные реакции возможности не только налагаться или не препятствовать одна другой, но и позволять группирование в комплексы, а равно и возможности представления тех или иных реакций на положении необязательных в проявлении. То есть - от функционала подобного маркера следует ожидать и достаточности в том отношении, что «измерять» такой своей сложностью и как такового носителя реакции. В том числе, от него следует ожидать и отождествления носителя реакции как располагающего возможностью получения и такого сложного стимулирующего посыла, благодаря чему ему бы и открывалась возможность не только определения тактики исполнения конкретной последовательности реакций, но и формирования своего рода «стратегии реагирования». Тогда в силу очевидной действительности подобного рода условий теперь как таковой наш анализ и потребует дополнения и нечто такого рода маркером «площадки базирования» поступающей стимуляции, что и позволял бы практически полную имитацию события «отложения воздействия», определяющего реакцию, различную по сложности вызываемого отклика и уровню управляемости. Или - теперь уже как таковой действительности и дано определять тот наш выбор средства маркирования многообразия функций «площадки базирования», что обнаружило бы достаточность для представления носителя реакции проявляющим присущие ему возможности различения и осознания как простых, так и сложных приходящих из мира посылов. Вдобавок, от данного маркера следует ожидать наличия и такой присущей ему специфики, как указание доступной носителю реакции способности построения разнообразных реакций, развертывающихся посредством любой возможной комбинации пересечения условий посыла и условий реакции.

Не исключено, что, быть может, здесь нам и дано проявить характерно избыточное усердие в придании используемому маркеру равно и каждой из возможностей, «что только возможна». Тем не менее, идее иллюстративного образа «использующей легенду карты» все же дано обратиться и нечто идеей средства характерно достаточного представления такого рода «пласта возможностей». Или - появляющийся в сознании образ подобного рода «карты» и есть нечто образ средства (или - его аналога), достаточного для представления практически полного объема форм построения реакции, находящихся в распоряжении носителя реакции. Карта и позволяет признание системой, маркирующей собой наличие комплекса сложно переплетенных индицирующих, предписывающих и подкрепляющих знаков, чье избирательное восприятие и позволяет формирование некоей изощренной реакции, совмещающей собой осознание неких реалий, их ценностную интерпретацию и телеологию, присущую носителю реакции. Пусть карта отчасти и разнится от реальных паттернов тем же условием телеологии и предзаданным ей принципом «читаемости», но присущей ей способностью выражения неоднозначности выражаемой характеристики, условием насыщенности и пересекаемости признаков она и обнаруживает практическое подобие сложному стимульному паттерну, воздействующему на носителя реакции. Носителю реакции непременно и доводится считывать известное многообразие разноплановых знаков и определять их важность по соизмерению назначаемого им «веса».

Кроме того, «карта» достаточна и для обращения идеей такого рода иллюстрации, чему каким-то образом дано внести ясность и в «сложные отношения» носителя реакции с активным в его сознании средством формирования реакции. То есть - как и карте дано ожидать от читателя усилий, обеспечивающих работу механизма различения и концентрации внимания, а также и наличия опыта работы с картой, так и форма действий носителя реакции при распознавании паттерна - те же его сосредоточение, приложение накопленного опыта и использование интуиции. Хотя карта в смысле восприятия и представляет собой артефикационный и формалистический паттерн, она же самой присущей ей сложностью для чтения и обращается превосходной имитацией естественных паттернов притом, что на такое подобие налагается и как таковая изощренность карты как паттерна. Поэтому карта, не представляя собой аналога в смысле природы естественного паттерна, фактически представляет собой его полноценный аналог в части необходимости подкрепления функции ее восприятия не таким уж и малым объемом возможностей различения всякого рода полихромных и многофигурных паттернов.

Огл. Психика - мастер прорисовки детали, заслоняемой самим полотном

Теперь нам следует сменить предмет рассмотрения на нечто проблему способности психики к запуску у себя или же машинального или, напротив, творческого процесса и влияния приверженности одному или другому толкованию такого рода способности на введение в некую теоретическую схему и такой позиции, как нечто «класс опознания».

Тогда положим, что имеет место то понимание «творческого акта», что не признает такой акт ни за какое простое действие то непременно потому, что определяет его как «метаакт», то есть - определяет как нечто организованную форму воспроизводства неких последовательности или комбинации «тривиальных» актов. Иными словами, творческий акт - любым образом череда или россыпь действий, что «в качестве действий» и позволяют отождествление как действия, «отработанные до автоматизма».

В этом случае, развивая наше рассуждение на основании признания полной правомерности уже оговоренных нами посылок, мы и позволим себе построение рассуждения в некоем «обратном порядке». Такой порядок и позволит нам постановку вопроса: насколько, в какой пропорции узнавание тривиально, и насколько ему дано предполагать характерно нетривиальный порядок воспроизводства? И первое, что в этом случае приходит на ум, это проблема, чему каким-то образом дано указывать на влияние такого фактора, как «угол зрения». Положим, если дано иметь место событию наблюдения, когда взору наблюдателя всякий раз открывается нечто одно и то же и всегда в одних и тех же условиях ведения наблюдения, то подобное положение и позволяет отождествление такого рода события наблюдения как любым образом формального акта. Но одновременно важно понимать, что основанием, позволяющим вынесение данной оценки, дано предстать и пренебрежению реальностью психического, или - пренебрежению качеством психики представлять собой нечто реальное, то есть допускать отождествление механизму, чья работа не исключает сбоев, ошибок, холостых пробегов, несовершенств и т.п. Итак, если для наблюдателя всегда доступна возможность «такого, и только такого» вхождения в контакт с источником стимуляции, и его позиция наблюдения - это непременно тот же самый «угол зрения», то по условиям приемлемой для нашей модели идеализации правомерна оценка, что данную практику распознавания стимула наблюдателем можно характеризовать как формальный акт. Но если попытаться оценить ту же практическую доступность подобной ситуации, то да, в принципиальном плане она возможна, но по большей части - и характерно недоступна. А если такая оценка верна, то и склонной к рационализации самоё себя психике не остается ничего иного, кроме как главным образом и настраиваться на совершение акта регистрации стимула то непременно как на совершение творческого акта. Таким образом, далее мы будем исходить из допущения, что картина отдельно взятой части мира, признаваемая психикой «состоятельной как картина» всегда будет представлять собой продукт и непременно «творческой формы» активности психики. Что, однако, не исключает и положения, что в определенных условиях реализации стимула на началах обязательной идентичности, например, всегда одинаковой картины поставленной в тире мишени, построению картины отдельно взятой части мира дано происходить посредством формального процесса.

Другое дело, если последовать представленному здесь пониманию природы творческого акта, то его любым образом и следует определять как нечто синтетическую структуру, образованную некими вспомогательными формальными актами. В таком случае, какую именно специфику и дано обнаружить такого рода формальным актам в самой присущей им возможности приведения к тому, что в отличающем его единстве позволяет признание уже как нечто «совокупная картина»? Допустим, что положение подобных актов в смысле действительности такого рода «творческой» картины - положение не более чем «деталей» данной картины. Или, что существенно в отношении поиска решения поставленной нами задачи, психика каким-то образом способна обладать и постоянно тренировать себя в способности построения функций различения нечто «непременно деталей», естественно, значимых не более чем в роли формирующих «служебные» стимулы, предназначенные для объединения в большой по размеру осмысленной картине. Как таковое подобное представление и следует определять как предвосхищающее реальность и такой модели перцепции, в основании чего дано лежать и нечто возможности выделения функции дисциплинирующей селекции. А в развитие этого и как таковые формы восприятия, реализуемые на основе обращения к подобной способности, следует характеризовать как наделяемые спецификой, причем неважно, обоснованно или сугубо искусственно, и нечто исполнителей как таковой подобной функции. В этом случае одни источники стимуляции и следует определять как действующие «в интересах» тех же творческих возможностей перцепции, другие - как предназначенные обеспечить воспроизводство лишь такого рода «вспомогательных ассоциаций», что и позволяют использование не более чем на потребу служебной детализации. Более того, тогда и восприятию в целом дано предполагать совершение лишь посредством реализующей некие предустановки избирательной регистрации стимулов при помощи комплектования отдельных когнитивно значимых структур многочисленными когнитивно бессмысленными служебными элементами. А потому и как таковой способности восприятия не дано предполагать отождествления как способности «нейтрального поглощения» стимуляции, но - непременно дано обретать специфику и нечто функции предваряющей синтез диссоциации, когда как таковой синтез когнитивно значимого возможен лишь потому, что и нечто подлежащему восприятию дано допускать диссоциацию на множество когнитивно бессмысленных «служебных» деталей. Точно так же и критериям выбора некоей стимуляции теперь уже в значении «когнитивно существенной», и, рядом же, не более чем вспомогательной и дано предполагать определение как бессознательно, так и разумно действующими в отдельном сознании и нечто же «установками восприятия». В подкрепление нашего настоящего суждения подобающей аргументацией мы и позволим себе ограничиться замечанием, что нуждающимся в использовании такой аргументации мы могли бы рекомендовать познакомиться с таким значимым художественным явлением, чем правомерно признание «графики Эшера»

А теперь само собой признание состоятельности изложенной здесь аргументации и позволит характеризовать функцию восприятия как специфическую опирающуюся на тренированность и формирование установок релятивную практику различения, где нечто «картина» и есть лишь «искусственно», хотя и функционально оправданно реализованное сочетание когнитивно существенного и вспомогательного. Тогда такого рода «картине» и дано обращаться нечто комплексом далеко не однородного различаемого значимого, вбирающим в себя наполнение, обеспечиваемое посредством фиксации деталей, допускающих автоматизм идентификации. Более того, теперь уже следствием из такого следствия дано послужить и тому положению, что уже определяет перцепцию то и как нечто принуждение регистрирующего аппарата к селекции стимулов любым образом в нечто не ими самими определяемом порядке.

Огл. «Физика физического» или зеркало глазами художника

Пониманию современного человека присуще истолкование физики не прямой и непосредственной «экспериментальной физикой», но любым образом физикой «в передаче физической теории». Как таковому подобному пониманию дано порождать и тот эффект собственно следования такому пониманию, как обретение современным человеком и характерно странного понимания физически действительного как своего рода «безупречного». Тогда вследствие такого вряд ли вполне разумного понимания и то же «зеркало» современному человеку «интуитивно» дано признавать то равно и средством создания как бы «безупречной реплики» отражаемой в нем картины, хотя сама неидеальность физического вряд ли позволяет согласие с такого рода допущением.

В этом случае если оценить функциональность зеркала теперь уже под углом зрения присущих ему качеств построения изображения, как это можно видеть глазами живописца, художественного фотографа или современного художественного дизайнера, то здесь со стороны таких профессионалов вполне возможно предъявление и ряда претензий зеркалу как любым образом нечто «физическому инструменту». Хотя нашу задачу и не дано составлять какому-либо углублению в такую специфику, но, тем не менее, нам все же следует пояснить, о чем же здесь дано идти речи. Зеркало очевидным образом способно придавать отображаемой визуальной панораме определенный оттенок, обращая ее либо же «более теплой», либо - «более холодной», придавать элементам изображения ту или иную степень мутности или же сглаживать переходы и лишать оттенков, порождать отсутствующие в подлинной панораме блики и т.п. Мы даже позволим себе вольность предположения, что если вывесить в галерее написанные при помощи зеркала автопортреты художников и под каждым из них - композиционно аналогичный написанный тем же мастером портрет другого лица, то все автопортреты в сопоставлении с портретами, вполне возможно, и позволят выделение такого компонента, как некий «муар». Если подобное предположение хотя бы отчасти и справедливо, то мы и обретаем возможность принятия ряда допущений, столь важных для продолжения нашего анализа.

В частности, в этом случае важно, что как таковой способности зрительной перцепции дано обнаружить то и столь высокое совершенство, что позволяет регистрацию и некоего стоящего на пути передачи визуальной панорамы физического посредника притом, что подобный посредник способен достаточно достоверным образом передавать элементы этой панорамы. Более того, нам доступна и возможность применения не только зеркал, но и светоусилительных приборов наподобие биноклей, пользование которыми и позволяет нам констатировать разницу в оттенках и реальной светосиле при прямом близком наблюдении и - при наблюдении посредством технических устройств. Иначе говоря, присущая нам функция зрительного восприятия в как таковой достаточности имеющихся у нее возможностей различения в сочетании с возможностями разумного когнитивного подкрепления и обеспечивает нас функционалом или «методикой» наблюдения, позволяющей различение ситуации наличия зрительного посредника от как таковой ситуации прямого зрительного контакта.

А в этом случае и метафора «зеркала», используемая для обозначения средства поддержания способности зрительного различения, и обнаруживает уместность лишь в условиях следования установке, предполагающей своего рода «грубую» реализацию функции детализации. Положим, показываемое зеркалом отображение панорамы «и есть такая именно панорама» лишь в условиях необходимости различения в некоей картине и некоего же ряда дискретных объектов. А поэтому и использованию в рассуждении о механизме восприятия метафоры «зеркала» обязательно дано представлять собой и некое усреднение, привязанное к телеологии своего рода «оператора дискретных актов», но никак не к телеологии то и некто же «творца зрительной подлинности». Для случая получения информации о предмете дискретного наполнения некоей визуальной панорамы зеркало явно состоятельно как средство создания эквивалентной картины, когда для воссоздания возможно более близкого повторения зрительно выделяемого комплекса стимуляции зеркало и позволит признание как таковым «плохим помощником».

Если предложенные здесь оценки верны, то и метафоре «зеркала» дано обнаружить уместность всего лишь для рассуждений, что основаны на не более чем специфической «дискретной» телеологии вторжения в действительность. Если же во главу угла некоего рассуждения о когнитивной способности и возможна постановка телеологии «перцептивного многообразия» стимулирующей способности некоего источника стимуляции, то тогда и метафора «зеркала» вряд ли позволит признание подобающей. Теперь следуя логике подобного подхода, мы и позволим себе отождествление метафоры «зеркала» как нечто внутрисхемной метафоры, указывающей на то, что построение некоей философской модели возможностей перцепции фактически замкнуто на воспроизводство одного и того же ограниченного контура возможностей обращения к миру. Более того, справедливость подобной оценки вряд ли нарушит и очевидный факт, что, быть может, в смысле человеческой витальности такой объем возможностей и следует понимать как нечто «круг» наиболее существенных для человека возможностей. То есть - как таковому приданию подобного рода метафоре «физического происхождения» абсолютного смысла на деле и дано обращаться ограничением многообразия мира лишь тем локальным разнообразием, с чем автор этой метафоры тем или иным образом «привык иметь дело».

Огл. Нищета возможностей, исходящая от «пренебрежения техникой»

Магистральный путь развития философии в последний период времени - по большей части замкнутая на литературную реализацию практика изъяснения пафосных смыслов; все прочее, что позволяет отождествление как сопоставимо «низменное» в сравнении с воплощающей себя в пространстве «бытия» судьбой уже ожидает признание недостойным внимания. Поэтому все функциональное, прагматическое и как бы расширяющее пространство многообразия выпадает из поля зрения философии, выделяющей для себя лишь ту «важнейшую» часть поля ее зрения, или, быть может, один лишь «участок» этого поля, чему дано исключать любое включение во что-либо, способное к образованию «более общего» поля зрения. Преобладание такой не чуждой однобокости практики и обращает изображаемую философией картину не интерферентной и недостаточной для показа действительной сложности синтеза, как и не видящей синтез возможным теперь уже в условиях подкрепления тем же множеством слагающих синтеза. Названным здесь обстоятельствам и дано задавать философии ничем не оправданное излишне прямолинейное представление о действительности «мира техники».

Поскольку объектом исследования в настоящем анализе нами и избран предмет перцепции (функции восприятия), то потому мы и позволим себе довольствоваться выводами его предшествующего этапа. Как нам довелось понять, визуальной картине, с одной стороны, дано составлять собой продукт возможности задания квалификации, отличающей регистратора-прагматика, и, с другой, ей дано обращаться и обобщением богатства представлений мастера визуальной пластики. Потому нашему пониманию перцепции и подобает оперировать представлениями о нечто «технических особых» формах реализации телеологии, направленных на выделение свидетельств, заданных в порядке того или иного «плана» или разновидности зрения. Тогда в смысле художественных потребностей существенной спецификой некоей картины и правомерно признание специфики визуальной гармонии и своего рода «гармоничного» сложения оттенков, когда напротив, нечто «притягательное» для внимания практика дано представлять собой и обнаруживаемой некоей картиной специфике «употребительной комплементарности» предметов. В этом случае интерес художника к зрительному эффекту тени и есть интерес к тому, нарушает ли тень или только подчеркивает гармоничность перехода цвета и объема, а важный для практика интерес к тени - скрывает ли тень или, напротив, приоткрывает тот же шов, указывающий на разъемную реализацию конструкции. И тогда и в видении художника, и в видении практика некоему зеркалу дано обнаружить и нечто особенную специфику передачи «четкости рисунка», например, существенного практику качества недостаточной контрастности поверхностей, положим, мешающей различению швов или тех же царапин.

То есть, если и позволить себе некое развитие таких оценок, то восприятие и следует характеризовать как воплощение той или иной телеологии, собственно и устанавливающей для восприятия порядок селекции содержания, подлежащего выделению механизмом перцепции. Восприятие - это нечто движение, тем или иным образом «прокладывающее курс» в направлении возможности идентификации характерного плана деталей. Но одновременно восприятию дано допускать и обращение системой, не исключающей и возможности «переключения» задаваемой ей телеологии, и, в данном отношении, равно допускающей возможность настройки и на другой технический порядок реализации. Так тот же художник, оторвавшись от живописи и погружаясь в быт, способен забыть о специфике визуального комфорта и переключить свое сознание на видение мира в формате актуального конгломерата «практически необходимых вещей».

Как таковой правомерности представленных нами оценок и дано определить возможность теперь уже предложения и идеи разнообразия техники восприятия, никогда не приводимой к общему знаменателю наподобие простого и элементарного «универсального акта» восприятия. Причем если нам при представлении наших иллюстраций дано было использовать примеры лишь двух таких возможностей реализации отдельных техник восприятия, то отсюда не следует, что только они и образуют перечень такого рода техник. В частности, здесь правомерно и то допущение, что для спортсмена, причастного игровым видам спорта, вполне возможно, что миру дано обретать и облик заполненного объектами, наделенными инструментами реализации движения или действия. Спортсмену в его визуальных практиках и дано обнаружить наклонность к констатации теперь уже не каких-либо швов, но - к различению жестких сегментов и мест расположения связок. В таком случае нет ничего неестественного и в продвижении в направлении принципа символичности восприятия: восприятие символично не потому, что ведущее его сознание, скажем, «символично мыслит», но потому, что как таковой технической возможности исполнения восприятия не дано знать ничего иного, помимо следования установке на выделение некоего различаемого. Символичность восприятия - это и любым образом специфика его локальной технической специализации, скорее всего, исключающей обращение и некоей «универсальной» специализацией. Тогда нам и подобает отметить то обстоятельство, что характерно реальный предмет такого рода локальной и допускающей перемену назначения технической специализации восприятия и выпадает из поля зрения философии, что и предполагает объяснение явной грубостью воспроизводимой ею картины то и как таковых технических возможностей. Напротив, всякому исследованию такого рода специально «технических» возможностей и дано обнаружить то обстоятельство, когда восприятие следует характеризовать не иначе, как некоей функцией, уже прямо исключающей приложение к ней и всякой универсальной метафоры, но позволяющей обобщение на основании, положим, наличия у нее общего тракта, но никоим образом не некоей «регулярной процедуры».

Огл. Эффект «умаления техники» - обманчивое «усреднение восприятия»

Теперь нам открывается возможность позволить себе понимание и самоё философии как предоставившей повод для вполне оправданного обвинения в том очевидном «чванстве», что исключает для нее принятие во внимание специфики технического разнообразия схем и каналов перцепции, откуда и дано брать начало философской манере оценки получаемых восприятием данных как «данных вообще». Помимо того, на основании нашего анализа и возможна оценка, что характерную специфику любых данных, добываемых посредством перцепции, дано составить и нечто характеристике совместимости тех или иных видов данных восприятия, скорее всего, ограничивающей и как таковую возможность сочетания различных видов этих данных. Для нас несомненно, что любому объекту, располагающему возможностью, в случае совершения акта восприятия, порождения некоей стимуляции дано порождать и потоки данных связанных как с само собой его явностью, так и с функциональностью, перцептивным комфортом и т.п., и поступление данных одного типа не компенсирует здесь отсутствие данных иного типа. В частности, если бутафория как-то достаточна для воспроизводства привлекательного облика для наблюдения издали, то это не означает, что ей же дано предполагать и восприятие как нечто функционально законченной вещи. Другое дело, что не всем уже приятен вид внутренностей, извлекаемых при разделке туш, что, конечно, не мешает и обретению приятного впечатления при наблюдении того же животного без вскрытия его кожных покровов. То есть - комфортное видение чего-либо, и имеющее место в силу ограниченности взгляда и есть как таковая реальность перцептивной установки человека, ограниченного в своем восприятии мира загрузкой лишь тех данных, что он отбирает и в значении каким-то образом полезных. Кроме того, сама по себе природа подобного отношения - это и как бы отказ нашей перцепции от фиксации «данных вообще», вместо чего и дано иметь место востребованию лишь каким-то образом актуально значимых данных.

Отсюда само собой данные восприятия и следует характеризовать как не лишенные известной гипертрофии: они иллюстрируют действительность лишь с некоей стороны реальности, и не осведомляют о сторонах, что редко обнаруживают возможность сочетания с той или иной действительностью. Потому данные восприятия и не следует рассматривать как нечто «данные как таковые», а вместо этого и следует оценивать как нечто данные, равно наделенные спецификой и как бы повествовательной определенности. Данные практически всегда позволяют соотнесение с тем блоком осведомленности, что и предполагает консолидацию в силу как такового интереса к получению подобного рода сведений. Но философия упорно не желает принимать во внимание обстоятельство, непременное означающее условие воспроизводства восприятия в любом случае глазами заинтересованного наблюдателя. Для философии всякий наблюдатель «именно так и видит», однако реально любой возможной способности усредненного различения и дано обнаружить связь с системой социальных условностей, диктующих правила хорошего тона для практики различения элементов паттерна.

Напротив, тем же детям, нередко неспособным к освоению подобных правил, а равно и умалишенным и обитателям глухих углов нередко дано обнаружить те же ошибочную, сбойную или перекошенную перцепцию, если и судить о ней с позиций следования употребительным стандартам. Другими словами, аргументация свидетельствующая правомерность принципа, согласно которому перцепция даже на уровне той части раздражителей, что принадлежат числу физических стимулов, всегда есть нечто характерное разнообразие видов отклика, уже настолько очевидна и достаточна, что правомерна постановка вопроса, а почему же философия и характеризует перцепцию как не подверженный предубеждению отклик? Возможно, философия здесь в каком-либо отношении и «пересаливает» в универсализации ситуации восприятия, возможно, лелеет намерение некритического употребления всякого рода данных «просто как данных», но суть не в этом; суть в том, что данные любым образом следует рассматривать как продукт тех или иных техник их снятия.

В таком случае и любые возможные данные, если в смысле порядка их снятия они и предполагают квалификацию как та же самая лишь «пост-техническая» форма, и следует понимать равно и некоторым образом способными к несению и символической природы. Данные потому и осмысленны «как данные», что обнаруживают характерную применимость, выводя на некий порядок поступка. В этой присущей им предустановке достаточности для применения данным и дано проявить неотъемлемое от них свойство символичности.

Огл. Но возможно ли и «чистое» событие восприятия или осознания?

Тем не менее, если рассматривать функционал восприятия как нечто «простой» поступок нечто «фиксации наличия», и определять осознание как различное по сложности аналитическое выделение элементов структуры такого рода содержания, то дано ли подобному разделению, если оно справедливо, определять восприятие и осознание как независимые друг от друга возможности психики? Или, если допустить и альтернативную постановку такого вопроса, то позволяют ли восприятие и осознание формирование их собственного как бы «внутреннего» порядка действия не предъявляя никакой потребности в поддержке каждая со стороны другой имеющей место фундаментальной возможности осуществления психической активности? Присуща ли в данном случае акту восприятия возможность его совершения в отсутствие всякого содействия со стороны осознания, и нуждается ли осознание, главным образом и состоящее в возможностях компарации, в поддержке со стороны восприятия?

Здесь, если дать себе труд обобщения всех уже полученных результатов предпринятого выше анализа, то прямо исключена иная оценка, кроме как полный отказ от какой-либо идеи понимания этих двух краеугольных камней, определяющих как таковую способность ведения психической активности как независимых друг от друга. Тогда наше представление детальной картины такой связи мы и предпочтем начать с проблематики вовлечения восприятия в осознание, в присущем нам понимании прямо и предполагающей ясное и очевидное и, можно сказать, «традиционное» истолкование. В этом случае нам и подобает обратиться к нечто «невольно сформулированному» в одном из наших вопросов определению осознания. Если осознание и есть не иначе, как компарация, и, в том числе, охватывающая и некие существенно более сложные практики, но восходящие к компарации, то тогда нечто состояние докомпаративной идентичности и должно позволять задание уже непременно вне осознания. А в этом случае такого рода источником задания любой возможной «докомпаративной» идентичности и дано выступить как таковому восприятию, собственно и доставляющему совершающему процедуры сопоставления осознанию нечто «первичный материал» для его сопоставлений. Конечно, подобное положение не исключает и положения, когда осознание, на каком-то из этапов последовательного воспроизводства откроет для себя и перспективу сопоставления тех модулей содержания, что представляют собой результат сопоставления. Тем не менее, на условной, пусть даже и искусственной, хотя, с другой стороны, и недвусмысленно действительной «начальной стадии» осознанию непременно дано предполагать использование то и лишь показаний восприятия. Если осознание и не следует понимать прямым функциональным продолжателем восприятия, хотя такая возможность для него отнюдь не заказана, то для него не исключена и возможность обращения на принципиальном уровне тем «отдаленным» продолжателем восприятия, сама активность которого в некотором уже не реконструируемом первоначальном случае и инициировало именно восприятие.

В отношении же восприятия возможность повторения подобного рассуждения выглядит куда более проблематичной в силу того, что устоявшиеся традиции познания определяют восприятие как нечто присущую психике тем или иным образом как бы «автономную» способность. Однако мы позволим себе следование тем полученным выше выводам, согласно которым восприятие и подобает рассматривать как фактически невозможное вне наложения на него и некоей фокусирующей установки. В подобном отношении мы даже позволим себе опустить тот ранее проведенный анализ, определивший, что разделению комплекса элементов некоторой становящейся объектом фиксации картины мира на группы «технических» и «когнитивно значимых» и дано исходить не иначе, как из некоторой когнитивной предустановки. Мы просто позволим себе принятие определения, что в отношении некоей условной членораздельной частной картины мира для восприятия просто отсутствует иная возможность ее построения, кроме как посредством предопределяющей селекции, собственно и позволяющей различение технических и предметно существенных элементов наполнения картины. В отсутствие же приложения подобной селективности как таковому фиксируемому восприятием паттерну и дано обращаться не иначе, как калейдоскопическим нагромождением фрагментов, различаемых на уровне не более чем интенсивности стимула. Мы даже позволим себе настолько утрировать подобную модель, что и в ряде случаев боль, не идентифицируемая «как боль» просто будет предполагать восприятие как состояние дискомфорта. Такое явно способно случаться и в том же случае «пограничного», не особо сильного состояния боли даже и у человека в состоянии нормы, не говоря и о тех, кто или испытывает состояние опьянения или страдает психическим заболеванием. Или, если обобщить представленный здесь ряд аргументов, то восприятию дано принимать регулярный вид то лишь в том случае, когда оно не только мотивировано, но и фактически предполагает задание его доминантной установки посредством тех или иных когнитивных оценок. То есть если спецификой спонтанной рецепции того же сумасшедшего и правомерно признание фактических неупорядоченного перемещения или выбора позиции притяжения взгляда, то, напротив, осознанное восприятие носителя организованного разума и следует расценивать как восприятие, представляющее собой «малый элемент реального восприятия в окружении плотного массива поступков осознания».

В таком случае как таковому настоящему анализу и дано обратиться достаточным основанием для построения нечто обобщающей и допускающей пренебрежение отдельными частными особенностями концепции состояния переплетения восприятия и осознания. Восприятию и осознанию одному по отношению другого непременно и дано выступать как нечто способствующим друг другу началам. Для развитой психики, на уровне отличающего ее механизма, никак не равного примитивному интеллекту, действующему по схеме конечного автомата и справедлива оценка, что способность восприятия здесь непременно поддерживают и когнитивные установки, а способности осознания в широком диапазоне - от функциональных форм до принципиального уровня дано покоиться и на выстраиваемых восприятием началах. Для развитой психики ее восприятие и осознание - две стороны одной медали, две поддерживающие друг друга, две «завязанные» друг на друга практики. И если на уровне неких идеальных экспериментов здесь и возможно построение такой схемы, что как бы и обнаруживает возможность «восприятия в чистом виде», то в реальной практике явно невозможна реализации восприятия, что тем или иным образом не предполагала бы подкрепления и со стороны осознания.

Огл. Опознавание - комбинированный функтор «восприятие - осознание»

На типологическом уровне все содержание мира допускает разбиение по признаку принадлежности двум само собой «не более чем типологическим» градациям, одной - нечто градации «чистые виды» или носители характерной гомогенности и, напротив, - градации «гибридов». В данном отношении и любопытно то обстоятельство, что на всех предыдущих этапах объект нашего анализа и составляли лишь непременно «чистые виды», и - ни в каком случае не «гибриды». Тогда, если попытаться представить, каким же «гибридам» дано возникать на пересечении восприятия и осознания, то одним таким «гибридом» и дано предстать способности опознавания. Опознавание и есть нечто когнитивная операция сличения некоего паттерна с некими содержащимися в памяти признаками нечто же «стационарной» (фиксированной) комбинации стимулов. Причем здесь дано иметь место не только традиционному для криминалистики опознанию участника расследуемых событий, но и опознаванию иных паттернов, например, популярному в викторинах опознаванию мелодии по аккорду. Отсюда и следует, что опознавание не просто существует, но и располагает достаточным числом присущих ему практик, и каждому подобного рода способу равно присуща и его собственная схема смешения элементов восприятия и осознания, тем не менее, практически везде опознаванию дано соответствовать и нечто акту регистрации, адресованному когнитивно установленному контуру идентичности. Здесь как таковому когнитивному представлению и дано определять, какому же содержанию уже следует выступить субъектом опознавания - неким особенностям индивида, ряду звучания, совпадению пространственных элементов, присутствию в произнесении некоторого акцента и т.п. Равно же когнитивному представлению дано наделять опознавание и одной из наиболее существенных специфик - воспроизводства посредством наложения когнитивно закрепленного стереотипа. Скажем, если весенним днем прийти в лес и послушать пение бесчисленных птиц, то подобного рода смеси звуков уже дано означать не мелодию, а простое многоголосье, хотя здесь и сложно поручиться, что подобное композиционное звучание в некоторых своих гаммах и не позволит передачи в мелодической форме. Однако налагающаяся на подобную ситуацию общая специфика «хаотичности» и обращается основанием для построения особенного паттерна, прямо исключающего возможность его выстраивания в виде мелодии. Кроме того, здесь не дано казаться странным и тому дополнению, что аналогичной специфике дано отличать и абстрактную живопись или современную какофоническую музыку. Да и восприятие сугубо функционального плана не всегда в состоянии понять и, вслед этому, ассоциировать с функциональными особенностями неких объектов некие составляющие их элементы или фрагменты. Подобная ограниченность интерпретации заставляет быть весьма внимательным и при разборке технических устройств, поскольку если их обратную сборку и повести на основании «догадки», то ей не всегда дано раскрывать и единственно возможную здесь последовательность действий. То есть не более чем созерцание деталей разобранного устройства это не любым образом путеводная нить для правильной последовательности его обратной сборки.

Однако наш более детальный анализ способности опознавания мы все же позволим себе предварить и некоей ремаркой. Дело в том, что языку всех занятых той или иной формой специальной деятельности дано в том же отождествлении именем заключать и некий «контекст». Так, в случае связи сферы профессиональной деятельности со слесарным делом и тем же уменьшительным именам подобным «болтик» и «гвоздик» дано предполагать возможность приложения то и лишь к изделиям наименьших типоразмеров.

Настоящая иллюстрация и показательна в отношении, что дано иметь место и специфике опознавания, позволяющей квалификацию, скажем так, как нечто «лишенная одномерности» форма психической реакции, для которой ее основанием и дано послужить не просто «лишь характеристике», но и вовлечению в отношения контекста как нечто дополнительного условия идентичности рамки паттерна. Совершающему опознавание индивиду здесь и дано обращаться к различению заключаемого неким паттерном содержания лишь в случае обретения им убежденности в дополнении «общей меры» подобного паттерна еще и некими налагаемыми на него характеристиками конфигурации. Тогда уже в силу существенности подобных привходящих опознаванию и дано предполагать возможность инициации лишь в случае, когда неким простым, здесь допустимо употребление и следующего определения, «брутальным» признакам паттерна дано указывать на то, что это непременно данный, а не какой-либо иной паттерн. В этом случае с целью облегчения решения нами данной задачи и следует допустить, что как таковой презентации паттерна любым образом дано происходить уже никогда не на уровне восприятия, но - не иначе, как на уровне осознания. То есть - на практике невозможно начать опознавание в случае как бы «неготовности паттерна», иначе говоря, не только при недостатке освещенности или, скажем, наличия загрязнения, нахождении «кота в мешке», но и если не понимать, что же и подлежит квалификации как похожее - «есть ли у хозяина сходство с принадлежащей ему собакой?» А потому опознанию и дано строиться на том, что в наличии дано присутствовать и нечто набору универсальных или лишь «контурных» признаков, а как таковому различению здесь дано устанавливать и нечто лишь «частное» или как бы «полное» соответствие то и некоему «достаточному» числу признаков. Положим, в криминалистике для опознания свидетелем и предполагается предъявление именно нескольких молодых мужчин, а не «мужчин вперемешку с сестрами милосердия». А потому и совершаемое в случае опознания восприятие непременно и следует понимать организованным, своего рода «канализированным», нацеленным на различение специфик, так и принадлежащим всегда лишь локациям, прямо предполагающим заведомое ограничение как такового диапазона подобных специфик. Отсюда же и характерная особенность подобного рода локаций - и их явная тождественность в значении локаций, иначе говоря, их качество уже на уровне, как минимум, рассудочных возможностей допускать признание как нечто «уже располагающее» должным описанием, что и соответствует усвоенному познанием представлению о нечто действительном.

Опознавание при всем его приведении к нечто «ориентирующим» началам никоим образом не меняет само собой схемы восприятия, только в этом случае происходящем лишь «в пределах локации, осознанной на положении локации», когда для различения находящегося в пределах локации применяются те же практики селекции технических и значимых элементов паттерна. По существу, опознавание и есть нечто средство сосредоточения восприятия не на картине в целом, но лишь на некоем образующем ее фрагменте, остающимся сугубо восприятием в случае, когда ему открывается свобода извлечения любого значимого для него содержания лишь из содержания отдельного фрагмента. Однако опознаванию никоим образом не дано переходить к стадии восприятия до того момента, пока не дано состояться этапу осознания и нечто же «стартовых признаков» фрагмента.

Обозначенная здесь специфика и позволяет отождествление опознавания как некоего специфического лишь «обслуживающего» восприятия, запускаемого из когнитивного процесса и возможного в случае обладания оператором опознавания четким пониманием специфики признаков, собственно и указывающих нечто «отдельное положение» какого-либо фрагмента картины мира. Другое дело, что опознавание все же не есть какое-либо изменение как таковой техники осознания или восприятия, оно есть лишь нечто наличие особого порядка их взаимной инициализации, в большей части - инициализации восприятия. Важно же то, что в случае опознавания как таковым существенным моментом разумной реализации совершения акта восприятия и дано предстать обстоятельству, что оператору опознавания практиковать и нечто «экономный» порядок совершения восприятия, не переходя к нему до обретения его сознанием убеждения в действительной осознанности того или иного фрагмента картины мира. Вполне естественно, что подобного рода осознанию каким-то образом дано оказывать влияние и на как таковой механизм осознания как такового воспринимаемого, для которого самой его возможности осмысления дано уже зависеть и от как такового «качества восприятия». Другое дело, что нам в этом случае интересен лишь факт существования как такового подобного механизма, и тогда мы позволим себе отказ от исследования специфического осознания, фактически лишь продолжающего собой тот же акт восприятия. Тем не менее, и таких наших оценок достаточно для утверждения, что опознаванию дано обретать формы и такого рода координации актов восприятия и осознания, когда они не вмешиваются друг в друга, но задают друг другу условия сотрудничества.

Огл. Завершающая стадия - сравнение «функциональных метафор»

Итак, теперь в нашем распоряжении находится весь необходимый объем данных, достаточный для объяснения, каким образом нашему сравнению двух философских метафор дано предполагать адресацию такому предмету, как философская теория восприятия. Тогда, отвлекаясь от достигнутого в предыдущем анализе понимания предмета действительности восприятия, мы обратимся к сравнению данных метафор то и на положении такого рода фигур, что представляют собой не более чем самих себя, но не что-либо, что они могли бы олицетворять. Другое дело, что восприятие для присущего нам понимания - любым образом пара из бессимволического отношения и его визави - символического отношения, что и есть основополагающая посылка для всякого анализа такого предмета, как функция восприятия.

Таким образом, в наше распоряжение дано поступить двум формациям, понимаемым как достаточные для выражения некоей специфической структурности, а мы здесь обязаны оценить - что внутреннюю структуру данных формаций, - что и присущий им интерфейс как обнаруживающие нечто «специфику построения структуры». В таком случае, если рассматривать состав данных форм, то в чем именно и следует видеть отличие друг от друга тех же «вращателя потока» и «использующей легенду карты»? Первым такого рода различием и правомерно признание той особенности, что вращателю потока дано представлять собой по отношению потока нечто структуру сквозной открытости, поток как поступает во вращатель «как поток», так и покидает его таким же, не меняя конституции потока. Напротив, карту невозможно понимать сквозной структурой, - если, скажем, карту что-то пополняет, положим, новый объект или новый элемент легенды, то ему не дано ее «покидать», в этом случае и обнаруживая доступность лишь для считывания. Далее, вращателю потока не дано предполагать для себя и какой-либо возможности «ассоциативного обогащения»: минующий его поток не утрачивает целостности «в качестве потока», не подвергаясь «в сочетании с вращателем» постадийному, послойному и иным видам разбиения. Как таковое же построение карты - непременным образом и нечто дискретный «механизм» обогащения корпуса наполняющих ее ассоциаций; карта допускает внесение лишь некоего любым образом дискретно обустроенного содержания, совместимого с требованиями, прямо определяемыми ее легендой.

Вращатель потока, мы исключим из рассмотрения тот же создаваемый им эффект турбулентности, никоим образом не обращает поток разделенным на элементы состава. Откладываемые же на карте условия местности из условий нечто «единой топологии» явно обращаются условиями и в известном отношении «комбинации элементов». Для карты всякий переносимый на нее «квадрат» - никоим образом не «целиком квадрат», но квадрат, определяемый как «высев» или рассеяние объектов; для карты всякое образующее карту при помощи «целостного помещения» это вовсе не как таковое целое, но целое, распределяемое на элементы состава. В отношении же вращателя потока пропускаемый им поток - это в известном отношении «как таковая возможность» пропускания, для чего не существенны ни условие начальности, ни условие конечности. Вращатель в любом случае есть средство изменения направления всякого проходящего через него потока, если такой поток каким-то образом и будет доставлен во вращатель. Напротив, для карты дополнение новым объектом или элементом легенды следует понимать спецификой, коренящейся в нечто собственной причине, то есть спецификой, представляющей собой то, что допускает понимание наделенным определенным началом. Подобным же образом карта подразумевает и существующий в ее собственном смысле результат ее пополнения новым объемом данных (и типов данных - новыми элементами легенды). Карте в результате ее обогащения данными и дано обращаться нечто инако построенным источником формирования опирающейся на данные карты стратегии совершения того или иного поступка, скажем, перемещения.

Наконец, вращатель потока в условном смысле нашей метафоры следует понимать индифферентным к качеству включения. Как изогнутая труба способна поворачивать течение как сильного, так и слабого потока, так и зеркалу с равным успехом дано отражать как тусклый, так и яркий свет. Карта же в как таковой присущей ей возможности задания некоей легенды просто невозможна и без принятия во внимание специфики соизмеримости составляющих эту легенду позиций. Нам, дабы особо не углубляться в подобный предмет, лишь достаточно указать, что той же практике картографии дано различать топографические карты и карты крупного масштаба, а также такой вид карт, как дорожная схема. В дополнение следует заметить, что для данного сопоставления существенно и то, что крупномасштабная карта будет указывать лишь участки крупной растительности, поселки и поля, когда топографическая - показывать иной раз и любые возможные объекты вплоть до любого произрастающего куста. То есть карте дано описывать мир, ориентируясь на некую необходимую данному описанию установку качества задания подробности.

Благодаря представленному здесь сравнению мы и получаем возможность представления оценки, согласно которой вращателю потока и дано допускать отождествление как нечто выражающему собой образ символического бессилия, некоей содержательной формы, обнаруживающей любым образом и некое безразличие к ее возможному наполнению. Напротив, теперь уже «карте» дано располагать возможностью обращения и нечто образом той символической избирательности, что составляет собой причину и как такового особенного внимания к предмету порядка и последовательности наполнения карты элементами содержания. И именно подобный критерий, отношение к комплектованию содержанием, практически отторгаемый вращателем потока и заставляет нас думать, что принцип «вращателя» - он равно и полностью негодная метафора для построения философской теории восприятия.

Огл. Заключение

Теперь уже в заключение, прежде всего, и подобает отметить то обстоятельство, что предпринятый нами анализ все же не предполагал и выхода за рамки нечто принципиально важной установки материалистической философии - восприятие невозможно в отсутствии стимуляции, здесь постановке вопроса лишь и дано сводиться к тому, как происходит обработка фиксируемой стимуляции. И, в развитие подобной интерпретации, той же постановке вопроса дано предполагать и вспомогательный вопрос, в какой мере обработка поступающей стимуляции представляет собой «не более чем обработку», насколько возможность восприятия как бы «обращена лицом» к воздействующему на нее стимулу. Как таковой подобной присущей психике способности регулирования и контроля самоё себя как «механизма обработки стимулов» и дано занять положение предмета выполненного выше анализа.

Присущему же нашему анализу пафосу и дано обратиться как таковым пафосом критического неприятия концепции, известной в философии как «теория отражения». Своими сопоставлениями нам и дано было преследовать цель доказательства недопустимости выбора подобной не просто «плоской», но и само собой неприемлемой метафоры для описания по существу непременно изощренной и интерактивной возможности восприятия. Метафора «отражения» это не более чем доказательство факта, что некие философствующие по сути лишь препятствуют прогрессу развиваемой естествознанием модели когнитивных способностей развитой психики, воздвигая любым образом лишенные смысла препоны на пути ее поступательного развития.

05.2012 - 07.2020 г.

1. Бартлетт, Ф.Ч., Мышление: экспериментальный и социальный анализ, 1958.
2. Шиффман, Х., "Ощущение и восприятие", М.: "Питер", 2003.