Историческому пути философии дано начать отсчет с момента предложения великим Пифагором определения философа или - признания таковым лица, изгнавшего из себя страсти и погруженного в отстраненное наблюдение. Но, тем не менее, «состояние отстранения» вряд ли нечто идеальное и потому «абсолютное»» в его становлении «как состояния» - ему не избежать возможных огрехов и в обретении самоё «отстранения». Но при этом подавляющей части философов не свойственно сознание не идеальности практикуемого ими отстранения и вот почему. Пониманию этой части философов в силу действия неких не допускающих простого объяснения причин дано содержать осознание самоё себя то и как характерно «экзистентно простого», иначе - исключающего специфику каким-то образом ангажированного. Причем речь здесь не о сугубо корыстной форме подобной ангажированности, но - о возможности ангажирования как обращения в «не чуждого пристрастию», или, если брать примеры отдельных проявлений, то и ангажированности в силу пристрастия или приверженности. В подобной связи прямая альтернатива философу - художник или музыкант, что фактически не мыслят существования вне следования избранной установке - что установке на порядок осознания мира, что на порядок представления обретаемого впечатления. Хотя художник и музыкант все же отчасти и «не вполне» пристрастные созерцатели мира, но им дано признавать за собой и качества что специфического «глаза», что особенного слуха. Такие качества и придают личности художника или музыканта специфику манеры представления мира не просто как «формы обустройства», но и как нечто «функционала презентации».

Философу же странным образом дано хранить верность столь полюбившейся ему идее осознания самоё себя как фигуры, в чем не суждено состояться и хоть сколько-нибудь ремесленной «струе», откуда, по причине такого рода мнимого отчуждения, воображать себя носителем и нечто «чистого» воззрения на мир. Тем не менее, такое понимание - в существенной мере иллюзия, и на деле философ равно не чужд и той характерно грубоватой манеры осознания, что и отводит его взор от такого собственного качества, как характерное ремесленничество. Для философа не вполне позитивное влияние его «ремесла» - оно же и то качество его мышления, что исключает принятие во внимание нахождения в распоряжении философа лишь единственно возможного средства выражения и конструирования, а именно - вербального аппарата. Конечно, здесь сложно допускать наличие и хоть сколько-нибудь существенных помех обогащению арсенала доступных философу средств и тем же математическим или изобразительным инструментарием, но при этом не стоит упускать из виду и такого «склонения», что функция этих средств - то и функция не более чем вспомогательных «приспособлений» вербального построения. То есть - не стоит отрицать, что в своей ориентации на вполне определенный «порядок презентации» владеющего им понимания и философ - специфический «ремесленник», иначе - труженик на ниве познания, для кого становление осознания и возможно лишь при условии вероятности вербальной реализации. Собственно поэтому и философу доводиться знать равно же нечто «ангажированную» форму понимания мира, а именно, практику выражения наполняющих мир реалий лишь посредством повествования, откуда и создаваемая им картина мира - непременно нечто «полотно повествования». Более того, в прошлой философии само собой редкий случай, когда отличающему философа видению дано принимать облик таблицы или структуры, хотя теперь при современном состоянии повсеместной «технической вооруженности» использование формализованных зависимостей не только правомерно, но и во многом возможно.

Итак, согласно присущему нам пониманию, мнимо «отстраненный» философ равно же образом и в той или иной мере «ангажирован»; но в чем именно такому влиянию и дано сказываться на неких отдельных решениях? Философу, что во всякой своей идее и склонен видеть лишь порядок «развития повествования» дано сталкиваться и с такого рода «подводным камнем», как потребность в придании корпусу используемого им понятийного аппарата вида структуры, заданной как система связей, установленных в силу принятия как таковых начал, собственно и определяющих данный комплекс понятий. Или - философу, привычному мыслить «логикой повествования» равно не характерен взгляд и на понятие вглубь, откуда природа понятия для подобного рода манеры представления - то и как бы нечто «станция отправления» некоего транспорта, чему равно не доводиться знать и должной же «станции прибытия». Но еще более любопытно следующее - подобное ограничение оно же равно и придание недостаточности как таковой философской теории когнитивного процесса, когда прямая невозможность разложения нечто «простейшего» элемента не позволяет представления действия когнитивного функционала теперь и как действия некоего механизма. Тогда недвусмысленной реальности подобного положения и дано оправдать нашу попытку анализа предмета, в какой мере влиянию неизбежной «ремесленной» повествовательной установки философии дано сказываться то и на философском объяснении когнитивной способности.

После определения предмета предстоящего анализа нам следует определиться и с возможным способом исследования подхода философии к предмету когнитивной способности - в данном случае наш выбор падет на нечто «логический способ». И одновременно предметом подобной задачи мы установим и определение той самой позиции «от печки», от чего приходится «плясать» философии в ее объяснении функционала когнитивной способности, а именно, той позиции, что для присущего философии понимания и предполагает отождествление как нечто простое. А далее сведение воедино двух данных отправных моментов и позволит выход в нем и на ту стартовую позицию, чем и дано представать утверждению «понятие есть простое». В таком случае, если и прибегнуть к попытке раскрытия подобного утверждения, то отождествлению понятия как нечто «простого» равно дано означать и наличие у него той присущей ему специфики, что, с одной стороны, понятию дано возникать само собой и, с другой, не подытоживать и предшествующих эволюций. Далее как возможное развитие уже начавшегося анализа здесь правомерно принятие и того допущения, что функционалу «понятия» дано отождествлять не только отдельные слова (лексемы), но и всякого рода иные функционально близкие формы, наподобие знаков жестового языка или, скажем, сигналов горниста (подъем, отбой и т.п.). А в этом случае и понятию, как и атому для вещества, что предполагает заимствование «не из химии», и дано быть «взятым не из когнитивных практик», но - быть взятым как бы «из воздуха», или - пусть и из некоей «иной материи», что равно не позволяет отождествления в значении когнитивной практики.

Теперь, если и расценить заданные здесь условия, посылки и предварительные оценки как достаточные для начала анализа, то можно начать рассмотрение и как такового интересующего нас утверждения. Тогда если понятия и следует определять как нечто «внешнее» по отношению к возможности ведения когнитивной деятельности (суждению, рассуждению), то, положим, именно поэтому их и не дано отличать какому-либо качеству комплементарности в отношении требований культуры речи или, если допустить правомерность и более общей специфики, то в отношении условия «достаточности высказывания». Но это не так, и дело не только в различии уровня культуры, когда понятия из области практик «глубокой рефлексии» непонятны носителям простой культуры, а для мыслителя одного из направлений «глубокой рефлексии» невозможно выражение его представлений то и «в понятиях элементарной моторики», хотя технически иной раз это явно возможно. Помимо всего прочего, здесь дело и в том, что те отдельные понятия, что равно допускают придание им и всякого рода особой «геометрии» в разных формах культуры уже различным образом способны «выкраивать» тот же контур обозначаемого ими явления. Характерный пример - то и как таковое понятие «слово», теперь прямо неуместное для теоретической лингвистики, потому и вынужденной перейти на употребление двух его заместителей, - понятий, означающих не слово в целом, но не более чем его специфику, а именно - понятий «план содержания» и «план выражения» слова. Другой пример - социальная окраска понятия, когда изменение социального устройства означает и лишение в некоем языке имени «спекулянт» ранее присущей ему и той же характерной негативной коннотации. Так же и естественному языку в пику языку научной биологии дано понимать под именем просто «животного» то и характерно иные смыслы. Хотя в подобном отношении не следует упускать из виду и того обстоятельства, что множеству современных естественных языков все же дано достичь и определенного, хотя и не столь уж и строгого усреднения по отношению основной группы употребляемых понятий.

Но, в таком случае, что же существенное и открывает нам как таковая высказанная здесь критика? Эта критика и вознаграждает нас возможностью осознания, что понятие - никоим образом не нечто «простое», и за ним дано стоять и нечто опыту культурного синтеза, исходящего и из нечто «вектора» развития культуры. В таком случае в понятии просто невозможно предполагать какой-либо простоты, если и пытаться искать в нем окончательной простоты, хотя подобной особенности не отменить и присущей понятию специфики то и нечто относительной простоты. Но это наше погружение в условную «теорию понятия» - это погружение в историю как бы его становления в культуре, когда понятию равно дано обращаться и в само собой сложное. Однако помимо подобного рода «эволюционного» среза специфике понятия дано предполагать и иной срез, быть может, не прямую альтернативу эволюционной картине, но - тогда уже картину, изображающую и нечто совершенно иные вещи.

Конечно, нам теперь не помешает и попытка поиска той иной возможности «прояснения» природы понятия, чему дано также отчасти пошатнуть философскую претензию на «простоту» созерцания и выражения. Но лучший в этом случае образ действий - заход издалека: если мы судим о спортсмене, то вспоминаем присущую ему тренированность, ту самую «спортивную форму», чему равно дано допускать как обретение, так и утрату. Как ни странно, в подобном отношении важно и то, что спортсмен в таком его качестве никак не маргинал, поскольку и простому слесарю, пришедшему на завод после отпуска равно сложно входить в ритм столь привычной работы. То есть - то и собственно обобщению подобного рода примеров и дано допускать выражение в оценке, что по причине подверженности воздействию нечто «накопительных влияний» организму дано проявлять равно и нечто актуально присущее качество мобилизованности. Однако возможно ли задание характеристики подобного рода «мобилизованности» теперь и как таковой когнитивной деятельности? Здесь, даже если старательно избегать и хоть какого-нибудь углубления, возможно сравнение и двух индивидов - кого-либо «читающего по складам» и «схватывающего на лету». Во всяком случае, первая из указанных здесь двух характеристик - качество «читающего по складам» - то вряд ли характеристика и как такового философа, любым образом, лучше или хуже, но «схватывающего на лету». Во всяком случае, философ - это и некто схватывающий «на лету» те же словесные конструкции или элементы образных паттернов, хотя, быть может, и не присущий им смысл. Но если философ и адаптирован к нечто вполне определенной «динамике осознания», то для него невозможна и утрата подобного рода «философской формы». А потому даже и вне постановки такого в известном отношении «садистского эксперимента», как принуждение к отстраненному созерцанию кого-либо «читающего по складам» уже возможно и то утверждение, что в философском «отстраненном» созерцании равно дано присутствовать и норме динамики процесса осознания.

А далее в развитие таких предложенных здесь оценок, но теперь лишь таким образом, дабы не усложнять анализ его перегруженностью деталями, нам следует позволить себе использование и следующей «простой формулы», а именно, принципа, определяющего, что универсальный опыт невозможен. Иными словами, любая форма опыта - это и каким-либо образом гармонизированная форма опыта, но никак не «опыт вообще». Отсюда и следует, что и анализу философа, сколько бы некий мыслитель и не усердствовал в придании анализу специфики «состояния отстранения» все одно дано представлять собой последствие задания некоей или даже нескольких установок. Другое дело, что подобные установки, если и соизмерять их с тем философом, что не находит нужным погружение в такой предмет, как нечто качество или «качественный уровень» присущих ему способностей, будут представлять собой и нечто инерционную форму подобного рода установок. Или - такого рода мыслителю будет дано следовать и нечто присущей ему «устоявшейся практике», чему, даже в силу ее восхождения к действию определенных установок - культурной традиции и уровня владения необходимыми навыками, - все равно в ее осознании философом не дано предполагать отождествления то и как «последствие принятия» некоей установки. Итак, философствование всегда есть продолжение «принятия установки», даже если такие установки номинально и как бы «не приняты», но что именно подобной специфике и дано означать в некоем «типичном случае»?

Выше нам уже доводилось отметить, что как таковым предметом нашего интереса дано предстать и нечто проблематике философского «освещения» функционала когнитивной способности в его «развертывании вниз», то есть - при переходе на уровень, любым образом лежащий то и ниже уровня понятия. Или, как мы склонны судить, поскольку философия, что и дано следовать из предложенных выше оценок, как бы «не избегает затруднений» в обращении к подобному предмету, то мы и намерены предложить нашу оценку как такового непонимания философией тех же конструктивных или структурных начал понятийного синтеза или - самоё возможности формирования понятия. Философия ошибается, когда берет понятие всего лишь «как есть» и не углубляется в посылки, мотивы и другие основания его построения. Собственно источником такой ошибки и правомерно признание все той же философской иллюзии феноменологической «простоты» собственно философского функционала отстраненного созерцания; тем не менее, и в данном случае интересующий нас предмет - все же не природа подобной ошибки, но, теперь, характеристика своего рода «объема ошибки». Если конкретизировать, то мы и предполагаем здесь прояснение специфики тех белых пятен, что и дано оставлять тому «типичному» философскому воззрению на характер когнитивной способности, что прямо лишено и как таковой самооценки как нечто признания себя за «определенного оператора» когнитивного акта.

Итак, если философии и дано понимать когнитивную способность то и любым образом под углом зрения иллюзии «непредвзятого» отношения, то на деле такому пониманию дано обратиться и тем пониманием, что, так или иначе, и освещает свой предмет лишь «в искаженном свете». И если это и так, то закономерен вопрос, в каких же существенных пунктах дано иметь место и неким нарушениям, чему прямо дано исходить из присущей философии иллюзии феноменологической «простоты»? Здесь если и последовать нашей оценке, то подобает допускать возможность и следующего ряда «содержащих ошибку» истолкований. Первое - это пренебрежение синтетической (благоприобретенной, выработанной как навык) природой способности различения кодового элемента; проще говоря, непонимание того, что знание алфавита - следствие обучения. Вторая аналогичная и, по сути, равно существенная «ошибка» - упущение из виду нечто условия реальной подвижности как такового выбора объекта осознания, когда не исключен и выбор различных фокусных позиций или характеристик масштаба. Это не только предпочтение стиля, атрибутики, выбора местом средоточия интереса «формы или содержания», но и прочтение некоей комбинации или как комбинации или как сложного знака - или теперь уже доказанный психологией функционал реализации чтения как различения, по крайней мере, слога, но - не отдельной буквы. Кроме того, философскому осознанию предмета когнитивной способности странным образом дано понимать несущественным и такое важное качество, как уровень адаптивности в восприятии кода. Это, конечно, не только отличающая кого-либо из людей неспособность восприятия намека, но и те же затруднения мало читающих людей в восприятии изысканного шрифта. Другими словами, если собрать все это вместе, то философии свойственно видеть восприятие кода любым образом как нечто формальную операцию - внешний мир предъявляет сознанию нечто кодовую единицу, а то без тени сомнения и адресует ей «правильное» осознание. Хотя притом, что, вполне возможно, подобное «придание банальности» фактически неизбежно в том же тривиальном случае, но - далеко не достаточно и для всего разнообразия вероятных случаев. Или, насколько нам дано судить, специфика «философского взгляда» - это и нечто идея как бы «стандартной формы» воспроизводства когнитивной способности, когда, напротив, многообразию реальных практик дано представлять собой и нечто параллельное бытие что ситуаций «стандартной реализации» когнитивной способности, что и ее нестандартных случае реализации. Или - если в отношении подобного предмета и последовать возможности предложения обобщения, то для философского истолкования та же достаточность «стандартного» (биологически или социально целесообразного) акта восприятия - то и как таковая достаточность акта восприятия «вообще», что далеко не так. Кроме того, прямое последствие принятия такого подхода - отождествление и самоё когнитивной способности как нечто «тривиального функционала», хотя на деле ей все же дано обнаружить специфику и нечто сложного комплекса как тривиальных, нетривиальных, или - то и само собой иллюзорных актов. В дополнение к этому подобного рода актам дано обнаружить и характерно «комплексный» характер, когда одним тяготеть к тривиальности, другим - не покидать и почвы характерной сложности, а третьим - знать и ту форму обустройства, что некоему доминирующему порядку не дано предполагать и полного вытеснения его альтернативы.

Если эта предложенная нами оценка хотя бы и отчасти состоятельна, то в силу реальности данного положения и самоё философию, если ей и дано представлять собственно когнитивную способность как нечто «мир действия простых триггеров» и следует определять как предлагающую уже любым образом ошибочный ответ.

Но помимо понимания когнитивной способности вообще философия, и, в особенности одно из ее направлений философский «материализм» равно не чужда попыток внедрения в практику познания и представления об элементарности воспроизводства того же функционала перцепции. При этом ей и дано упускать из виду, что для придания живому существу возможности обретения лишь «примитивно простой» формы образной презентации наблюдаемого объекта («синтеза паттерна» языком психологии) и приходит в действие сложный многоузловой и многоканальный аппарат реализации функционала, что в смысле установки феноменологической «ясности» и определяется как нечто «органы чувств». На деле и такого рода «примитивно простой» функционал аппарата образной презентации внешней среды - это и нечто сложная, - что по порядку стимуляции, что и по способу обработки изначального комплекса стимулов - хитроумная «последовательность действий» своего рода «машины перцепции». В таком случае, каким же именно образом подобного рода «ошибку упрощения» порядка работы системы перцепции уже следует представить то и в как таковом «философском освещении»?

Тогда правомерно и напоминание того простого факта, что судьба философского материализма странным образом вершилась руками тех литераторов, кому дано обнаружить и ту же способность складного изложения, но при этом обнаружившим и прискорбную неосведомленность в как таковом предмете природы материи. В подобном отношении и существенно то обстоятельство, что если судить о таком предмете, как сама собой «физическая природа», то последней не дано знать ни цвета, ни звука, как, напротив, ей дано знать и такого рода формы, как «участки спектра электромагнитных излучений» или - и нечто «механические колебания упругих сред». Здесь уже в развитие подобной специфики и как таковой психике, имеющей обыкновения занимать и характерно «активную позицию» дано образовать и собственный инструментарий маркерных форм, посредством чего и исполнять функцию отождествления, - но, в этом случае, то и непременно внутри «механизма психики» - физических проявлений присущих внешнему окружению. Причем здесь не помешает бросить камень и в огород психологии, так до сих пор и не предлагающей ответа на вопрос «как же нейроны делают красное?» То есть - если цвет и звук, по сути, и есть не более чем «маркеры», то - как им «в качестве маркеров» и дано предполагать формирование посредством деятельности мозга, представляя собой не более чем некие формы проявляемой мозгом активности? Пояснение предмета, что именно и дано составлять собой звуку или цвету как формам активности мозга - это для психологии и по сей день лишь ожидающая решения задача. Но при этом если наш феноменологически «непосредственный» образ - он же и в любом случае сложная манипуляция, то за ним невозможно предположение и сколько-нибудь возможной «простоты».

Этим нашим соображениям и дано найти продолжение в анализе и такого предмета, как возможность реализации «кодовой функции посредством выбора физических средств ее исполнения». И первое, на что следует обратить внимание - это пределы функциональной возможности как таковой перцепции. То есть, по сути, «архитектуре» кода следует предполагать и нечто «доступность распознанию»; или - если код реализует слон, то ему дано использовать инфразвук, если мышь - ультразвук, более того, сложно сказать, дано ли человеку определенно воспринимать и код по имени «танец пчелы», как для него в отличие от пустельги неразличим ультрафиолет. Или - физическая реализация кода - это, помимо прочего, употребление и лишь тех физических средств, что допускают фиксацию благодаря различимости для как такового аппарата наличных каналов перцепции.

Другой существенный аспект «архитектуры» кода - достаточность для комфортного восприятия. Допустим, что не исключено и предположение, когда дано иметь место то и такой форме построения кода, как имеет место и одновременная инициация нескольких каналов стимуляции, положим, сразу двух - визуального и тактильного. Однако с функциональной точки зрения это вряд ли особо удобно, и потому типичные формы реализации кода - реализации, достаточные для регистрации кода приведением в действие лишь одного канала перцепции, но никоим образом не нескольких.

Далее - как таковой практике равно же дано указывать и на возможность то и нечто лишь подразумеваемого, «виртуального» кода. Например, во всяком тексте на языке благородных эллинов для фамилии «Брежнев» ее начальную букву странным образом дано составлять и такой букве как «μ». Равно и отличительная особенность японской речи - пренебрежение употреблением фонемы «л», откуда в японском произнесении звучанию имени весьма известного деятеля и дано соответствовать «Ренин».

Тогда если и свести воедино совокупный объем составляющих той сложной специфики, что, в конце концов, и определяет многозначность функционала перцепции, то «в сухом остатке» здесь дано оказаться и следующему - «архитектура» кода это и прямое следствие возможностей функционала перцепции, и, в том числе, требований перцептивного комфорта и влияния культурной традиции. Или - потребность в выражении символического смысла пусть и первична, но не безусловна; и дано иметь место и «рамкам выбора» физических средств воплощения кода, чему в первую очередь дано исходить и из возможностей перцептивного аппарата, включая сюда и тот же фактор комфортности процедур регистрации кода.

Как бы то ни было, но в любом из вариантов здесь не подобает забывать и о следующем - фактически не иначе, как пренебрежению в том же подходе философского материализма проблематикой функционала «перцептивных маркеров» дано воспрепятствовать и постановке вопроса о подборе необходимых физических средств «воплощения кода». А как таковой этот факт и позволяет оценку, что если и заявлять себя «материалистом», то и функционал перцепции следует представлять как нечто «искусство возможного».

А из этого дано следовать и очевидному выводу, что равно не существует и каких-либо оснований и для допущения возможности «феноменологической простоты». Тем не менее, несмотря на недвусмысленную очевидность, «философия» и есть практика познания, что не в состоянии мириться с низвержением столь органичной для нее идеи характерной «самодостаточности ощущения». Подобному столь любопытному факту равно дано придавать и правомерность вопросу - чему же именно дано порождать то и подобного рода «устойчивую иллюзию» многочисленных философствующих?

«Философия», если исходить из реалий ее современного состояния, - пока что не более чем развитие литературной традиции вне предложения хоть сколько-нибудь внятной программы развития философских представлений здесь же и как нечто отдельного комплекса представлений познания. То есть если всякого рода наукам наподобие естествознания, биологии и даже лингвистике дано формировать и те же позитивные программы развития поиска, то философия не ставит даже и задачи выработки подобного рода программ. Дело в том, что если бы философии и удалось определиться с нечто «программой развития», то ей любым образом довелось бы столкнуться и с разрешением проблемы применимости тех ее представлений, чему тем или иным образом и дано восходить к так таковой установке на феноменологическую «простоту». И здесь, даже и если ограничиться прямой апологетикой, то никак не обойти и предмета то и возможной аргументации вероятной критики. Тем не менее, в наше время философии все же не дано знать пусть и какой-либо «программы развития» и - двигаться вперед лишь в порядке «предложения трактовки восходящей к предыдущей трактовке».

07.2019 - 04.2020 г.