Автора странным образом преследует «везение» в оппонировании математикам, подозревающим в нем «недостаток лояльности» к их замечательной науке, хотя наше отношение к математике всяким образом положительное. Так в одной из дискуссий нам довелось вступить в полемику с оппонентом, защищавшим точку зрения, что математические зависимости важны и сами по себе, вне какого-либо соотнесения с объектами, чьи отношения или специфику им и доводится выражать.

Если погрузиться в детали, то имело место рассмотрение такого лишенного особой сложности примера. Положим, из-под пера Ленина вышла некая книга (на деле - понятно, о чем идет речь), где ему довелось привести 50 цитат из неких работ Энгельса каждый раз указывая страницу. Тогда само собой такое цитирование - равно объект и для сбора статистики: 10 из числа этих цитат взяты Лениным со страниц от 1 до 50-й, 25 - от 51 до 100-й, 9 - от 101 до 150-й, 6 - от 151-й и далее. (На деле эта «статистика» просто придумана, означая собой не более чем тезис, предложенный для обсуждения). То есть, как можно понять, не исключена и та разновидность сбора статистики, или, под несколько иным углом зрения, построение графа, чему дано существовать как математически выраженной зависимости, но не предполагать выделения рационального смысла.

В этом случае, на наш взгляд, нашему оппоненту и довелось заявить убеждение, что такой зависимости дано «много о чем говорить». Наши же возражения следовали из того, что в принципе такое совпадение невозможно исключить, но - оно не более чем совпадение. Положим, Энгельсу, дано было писать работы определенного объема, и концентрировать мысль в определенном фрагменте данного объема, а ситуативные характеристики - распределять во все иные фрагменты все того же объема. Но, напротив, для Ленина могли быть доступны и несколько разных изданий, чье типографское исполнение предполагало различную плотность текста, совмещало работы разного объема, и в результате такая статистика могла выражать факт не иначе, как случайного выпадения влияния ряда «произвольных» условий.

Тогда из подобного рассуждения возможен тот вывод, что упорядочение просто как «само собой упорядочение» не равнозначно как таковой осмысленности. Если это так, то отсюда дано следовать и такой существенной проблеме, как проблема природы той грани, чему дано отделять всякое «приводимое в порядок» или - просто доступное классификации (типизации и иного рода заданию регулярности) от упорядочения, тогда уже достаточного для выражения рационального смысла. Или - если чему-либо и дано обнаружить специфику формально существенного, достаточного для задания ему формы или формы отношения, то - достаточно ли подобной возможности для привнесения таким упорядочением и некоего функционально состоятельного начала? Так, если «функции плотности вероятности цитирования по страницам трудов Энгельса» и дано существовать, то дано ли ей обнаружить и некую состоятельность как такового ее становления?

Конечно, если «плотности вероятности цитирования» каким-то образом дано ложиться и на содержание цитат, то такая рациональность любым образом несомненна. Но если этой «плотности» дано означать и явный «диссонанс» для содержательного начала цитирования, то можно ли видеть в этом и хотя бы какой-либо смысл, конечно же, кроме смысла сугубо случайного выбора? Или - если «плотности вероятности» в соизмерении с неким другим показателем и дано выражать некое состояние лишь его хаотического распределения, то в этом случае невозможна и какая-либо систематическая параллель. То есть - такая «систематическая параллель» и возможна в случае, когда статистическому распределению дано лечь и на некое распределение «характера специфики», за исключением, конечно же, случая, когда последнему дано означать наличие хаоса, если, конечно, это и не намеренная реализация хаоса.

То же самое рассуждение допускает повторение и в отношении зависимости характерно математического вида. То есть, положим, если в некоем статистическом распределении каким-то образом мы получаем график тригонометрической функции, но эту зависимость таких фактически «внешних признаков» как, в частности, те же страницы нельзя связать с содержанием цитирования, то опять же, здесь дано обнаружить себя и тому же самому разрыву «связи презентации». Или - тенденции, определяемой для страниц как для нечто внешнего признака для содержимого в виде смысла цитат, уже не дано упорядочить и как таковые формы регулярных отношений смысла приводимых цитат. Тогда уже более точно - притом, что страницам и доводится располагаться в некоем формализованном порядке, такому упорядочению не дано брать на себя и какой-либо функции презентации предметного уровня, чем в этом случае дано предстать и регулярным отношениям смысла высказываний.

То есть вопрос об осмысленности восприятия содержимого, в конце концов, и выводит на проблему того, чему именно и дано подлежать презентации. Если нечто подлежащему презентации и дано пролонгировать функцию его представительства вплоть до трансляции некими агентами, наделенными иной природой (или, иначе - «модальными»), то и упорядочение таких агентов будет выражать собой специфику подобного представляемого. Так, та «таблица Менделеева», что показана на бумаге - никоим образом не само собой достаточность химических элементов, но - этим отношениям и в виде их образа на бумаге дано допускать построение и в порядке достаточности того долженствования, чему дано связывать и как таковые химические элементы. Более того, такой таблице «на бумаге» дано предполагать построение равно же и в различных видах уже в зависимости от условия, какому именно долженствованию дано получать приоритет при придании таблице и того или иного ее возможного вида. Но если пренебречь всеми без исключения связями такого долженствования, то это уже будет не таблица химических элементов, но будет просто некая произвольная структура.

Итак, вопросу об осознанности и дано возникать лишь в случае, когда имеет место и какая-либо «не подлинная» форма презентации некоего долженствования. Вообще в философской литературе классический пример отсроченной осознанности - случай обретения осознания причины появления червей в мясе. Вначале тому источнику появления червей в мясе как практика мух откладывать яйца в мясо никак не удавалось обнаружить свою очевидность, но далее эта связь и была осознана благодаря тому, что мясо было завернуто в плотную марлю. Здесь в согласии с нашей концепцией «подлинной формы презентации долженствования» возможно предложение следующего объяснения. Так, само собой прямой презентацией появления червей в мясе как последствия откладывания туда мухами их яиц и довелось бы предстать последовательному наблюдению процесса в целом, начиная от момента откладки яиц и до появления червей. Но в силу вполне понятных причин такое наблюдение всяким образом характерно сложно или утомительно и потому до изобретения такого средства его замещения, как барьер для контакта откладываемых яиц с мясом такой процесс так и не был прослежен. То есть - здесь сама сложность фиксации явления затрудняла или же прямо исключала непосредственное наблюдение, а его осознанию и дано было наступить в случае, когда нашлось и чем можно заменить как таковое непосредственное наблюдение.

Таким образом, как и в элементарном мышлении, так и во всякой попытке обретения осознания задача познания - все то же самое «заполнение пропуска», но теперь уже между различными уровнями или порядками представительства. Или, иначе, это картина, которую не просто следует дорисовать, но - тогда уже и из наличия не более чем фрагмента и подобает понять, а воплощением какого именно сюжета и довелось бы предстать тогда и той или иной картине.

А отсюда дано явиться и такому моменту, как возможность «осознания вслепую», когда имеет место процесс осознания, из которого должно возникнуть некое осознанное, но какое - нам тогда и не доводится представить. Тогда такая задача и есть не иначе, как «задача Шерлока Холмса», задача определения элемента или фрагмента места или события происшествия как существенного в смысле его функции улики. То есть - фрагменты или элементы места происшествия, как правило, характерно многочисленны, но следует определить, чему же именно дано уже говорить о том, как могло протекать происшествие, картина хода которого и могла бы следовать из реконструкции «сюжета события» происшествия на основе таких улик. Хотя Шерлок Холмс - лишь литературный персонаж, но ему дано символизировать собой и саму суть практик как такового научного познания, которому также доводится задумываться о реконструкции «сюжета» порядка протекания явления, когда познание начинает обращать внимание и на некие явления, пока что еще непознанные или не характерные для практики. Причем если Шерлоку Холмсу и было дано обнаружить столь свойственную ему «элегантность» в анализе как такового события, а далее и мотивов совершения преступления, то науке в ее анализе явлений неизвестной природы нередко доводится действовать и не иначе, как способом проб и ошибок. Этот вывод практически бесспорен, если представить обзор истории таких исследований, как объяснение природы электричества вначале исходя из атомистских представлений, или - поначалу взгляд на радиоактивность как на само собой «черный ящик», или - непонимания возможности существования других носителей инфекции помимо бактерий, что подтверждал и необычный характер источника инфекции болезни растений «табачная мозаика». Но хрестоматийный пример такого рода «слепоты познания» - конечно же, история сообщения результатов, полученных в опыте Георга Менделя. А здесь тогда и открывается любопытная возможность сравнения различия в «характере приема» концепций Дарвина и схемы Менделя, - первой тогда уже практически сразу довелось обрести и достаточное число сторонников, а второй - не удалось и просто привлечь внимание к действительности подобного рода содержания мира. Но в силу чего тогда и имело место подобного рода различие?

С одной стороны, сугубо в функциональном плане, здесь невозможно не отметить и вклада «литературной составляющей» концепции Чарльза Дарвина - все же он нашел возможность представления его концепции равно и посредством развернутого объяснения, изложенного в объемистой монографии. С другой стороны, здесь необходимо выделение и характерно существенного спекулятивного момента. С одной стороны, анализу Дарвина было дано базироваться на множестве разнообразных фактических данных, прямо указывающих на правомерность его гипотезы, с другой - самой предложенной им схеме выживания более приспособленного организма дано обнаружить и очевидную наглядность. Тут как бы самой по себе «брутальной» логике нашей обыденности дано было говорить в пользу такого рода гипотезы. Менделю же с логикой обнаруженного им разделения на заведомо присущие и сосуществующие в организме преобладающие и подавляемые признаки уже не за что было «зацепиться» и в любой из тех сторонних сфер опыта, одна из которых могла найти применение и в роли подобающего аналога. Хотя в абсолютном отношении такие аналоги и возможны, но и неразвитость в тот период наук социологии и психологии и не позволяли каких-либо ссылок на подобного рода аналоги.

Таким образом, если и обратиться к построению схемы прогресса осознания в условиях определения теперь уже и всяким образом нечеткой перспективы, то здесь, с одной стороны, надо предполагать и возможность любого доступного варианта поиска решения, в частности, тогда и простейшей «схемы перебора», или, напротив, ожидать получения результата благодаря подбору аналогии. Причем, конечно же, в последнем случае не дано идти речи о наложении сразу же поступающей в распоряжение ищущего некоей «удачной» аналогии, здесь равно возможно использование и разных вариантов подбора аналогии, где лишь одну из них ожидает возможность принесения успеха. То есть, «нечеткая перспектива» - это и та перспектива, чему и дано вынуждать к тотальной последовательной проверке любого хоть сколько-нибудь вероятного исхода, либо - вознаграждать удачей и при возможности подбора уместной аналогии. Или, теперь уже как вариант последовательной проверки здесь равно возможен и «концентрический поиск», когда возможна и та же селекция версий как более или менее удачных и направление поиска в область, которой дано содержать и большее число «относительно удачных» версий. То есть в этом случае осознание - уже не последствие подбора удачной иллюстрации, но - последствие и своего рода «деятельности по достижению осознания», прямо предполагающей и ряд особенных форм ведения такой деятельности. В подобном смысле и знаменитая «плотность вероятности цитирования», если ей и дано нести некий существенный смысл, и позволит ее осознание лишь в результате направленного поиска подобного смысла.

Но в связи с реальностью такого рода «поиска в виду нечеткой перспективы» нам равно подобает принять во внимание и проблему бессмыслицы. Поскольку перспектива здесь всего лишь «кажущаяся», то и самой иллюзии наличия такой перспективы равно дано вести что к чему-либо осмысленному, что и к явной бессмыслице. Причем на характер результата здесь дано налагаться влиянию и актуального состояния картины мира, что собственно и видно по примеру неких оценок, предложенных в физике Аристотеля и не только по всего лишь данному примеру. Здесь стоит напомнить и последнее по времени развитие событий в мире техники, когда вдруг оказалось, что возможно построение аккумуляторов равно и вполне достаточной мощности то и для питания колесного транспорта, а когда-то на заре автомобилизации такая возможность и была отвергнута как бессмысленная. Другое дело, что классический пример обретения осмысленности как бы «бессмысленным» - это и возникновение неэвклидовой геометрии. Или, если это так, то и «бессмыслица» - лишь поплавок на поверхности моря тех представлений, что к настоящему моменту и довелось обрести познанию. Другое дело, что невозможно исключение реальности и нечто «не подлежащего сомнению» абсурда, но тогда от попытки наделения подобным статусом и надлежит требовать равно и подобающего доказательства состоятельности чего-либо теперь и как «полного абсурда».

Но и сам смысл, если исходить из подобного понимания бессмыслицы - это продукт и нечто «актуального объема» представлений. Положим, если взять человека в присущем ему онтогенезе или в порядке становления комплекса функций и набора возможностей владеющего им сознания, то вначале, в период раннего детства его сознание равно замкнуто рамками и тех же физиологически определяемых экзистенциальных потребностей. Далее вслед завершению становления комплекса такого рода потребностей дано оформиться и комплексу представлений, замкнутых на способность добывания, а вслед оформлению теперь уже комплекса представлений «добытчика» дано начать развитие и комплексу представлений, упорядочивающих деятельность добывания. То есть, в последнем случае, это идеи рабочего распорядка, подготовки инструмента и наилучшего или более удобного порядка совершения действий. А далее лишь вслед становлению такого рода комплекса в преимущественном отношении не более чем «наивного опыта» дано развиваться познанию теперь и в форме «критически выверенного» познания, где всякому осознанию не дано представать просто догадкой, но - дано составлять собой результат верификации, то есть - проверки как таковой оценки на предмет ее достаточности. Тогда и смыслу в дополнение к его как бы «очевидной» зависимости от предмета или направленности интереса, что, конечно же, никак не влияет на перспективы объективации, дано обнаружить и зависимость уже от фактора «качества» познания, или, что более точно, глубины познания. Тогда и смысл - это «производная интереса», но и не просто как бы «в чистом виде» интереса, но равно и интереса теперь как продукта его особенного становления. То есть смысл - это производная не просто всего лишь достаточности, но и - изощренности как таковой способности к осознанию.

Кроме того, осознанности равно дано обнаружить и специфику тяготения - знать и нечто в существенной мере характерно различные художественное и практическое восприятие. То есть - в зависимости от характера восприятия возможно согласие и на использование неудобной вещи, когда доводится терпеть ее неудобства тогда и в силу ее эстетического совершенства. Напротив, вполне возможно использование и неказистой вещи, что никак не предполагает наслаждение ее видом, но - прямо предполагает и наслаждение ее функциональным комфортом в силу оптимальной реализации в такой вещи и ее функциональных качеств. И в этом случае - это не более чем два фактора, две стороны только лишь одной из возможных альтернатив, определяющих синтез смысла, реальной притом, что возможны и иные формы таких альтернатив - социально приемлемое и неприемлемое, привычное и непривычное, мультизадачное и монозадачное и т.д. То есть - синтезу смысла дано происходить и под нечто «актуально специфичным» углом зрения, а также допускать рационализацию как собственно синтезу смысла, что и показывают дискуссии о производительности процессоров, должных обнаруживать высокую производительность и в целочисленных операциях, и - в операциях с плавающей запятой, и - не только в этих отдельных видах вычислений. Точно так же и костюму дано знать оценку и как подходящему под разные виды выходов и т.п. Иными словами и сам акт синтеза смысла - это и нечто синтез, протекающий и во вполне определенном формате задания собственно смысла, как ложащегося на структуру одного, двух или большего числа факторов, а также - как ложащегося и на то или иное сочетание факторов. А отсюда и осознанное - оно же и отпечаток того «поля порождения» факторов, на котором и дано произойти такого рода синтезу смысла.

То есть, как и дано отсюда следовать, осознанному надлежит нести и некий набор видов его специфики теперь и как проекции постановки задачи или выбора цели осознания. Или, иначе, осознанное - всяким образом порождение нескольких привходящих - объема опыта как базы развития осознания, интереса как производной уровня изощренности как таковой способности ведения активности и - равно и своего рода «фокусировки» как теперь уже выбора объема фрагментации равно и как таковой создаваемой картины. И если познанию на основании подобного рода или даже просто аналогичного типа схемы довелось бы построить модель задания класса или ранга осознанного, то и сам подход к принятию результатов познания мог бы приобрести и несколько более формализованный характер явно не в ущерб своего рода «широте» способа получения любого отдельного решения.

Теперь, если нам «теоретически» или, скорее, сугубо умозрительно удалось определить, что такое осознанное, то на фоне возможности приложения такого рода характеристик или критериев полезно рассмотреть и некие реальные случаи обретения осознания. А здесь уже не дано иметь место и лучшей возможности подбора подобающих примеров, кроме как представления картины такого рода прорывных или характерно необычных решений познания, которым на первых порах так и не сподобилось обрести признания.

В том числе, довелось иметь место и ситуации распространения в молекулярной биологии точки зрения, что средство передачи наследственной информация это и всяким образом некие белковые структуры. И на фоне доминирования подобного понимания и выпало случиться открытию, что средство передачи генетической информации это никоим образом не белковые структуры, но - это нуклеиновые кислоты. Или, как об этом и довелось поведать некто свободно владеющему «научной терминологией» - «в процессе исследования наследственного механизма вначале было выяснено, что ‘трансформирующий фактор’ или фактор наследственности обладает химической природой», чему тогда дано было знать и продолжение посредством возникновения такой истории:

Или - здесь нам дано наблюдать случай предложения решения, явно противоречащего традиционно принятым представлениям, где как таковому решению дано обнаружить еще и ту специфику, что имеющиеся практики познания не в состоянии предпринять проверку и как таковой достаточности предложенных выводов. Иначе говоря, в этой области познания и - не только в ней - отвлеченные характеристики достаточности эксперимента и следует определять как вещь тогда и прямо невозможную. И в этом случае и дано вступать в действие лишь некоей верификации теперь уже и своего рода «бесспорного» уровня, что тогда имело место и в следующем случае. А именно, «Полное подтверждение выводов этого исследования пришло лишь позже, когда удалось проследить, что радиоактивные метки, внедренные в ДНК фага инфицировавшего бактерию кишечной палочки, переходили к потомству фага». (Там же, с. 93.)

Несколько иная ситуация, но в общих чертах характерно близкая имела место и в случае одного из физических открытий - несохранения четности в слабых взаимодействиях или, с феноменологической точки зрения - возникновения асимметрии в расщепляющихся пучках бета-частиц (проще говоря - электронов) при радиоактивном распаде. Это открытие, впоследствии подтвержденное в сложных экспериментах, первоначально было сделано посредством как бы «недостаточно чистого» опыта и потому эти «ранние результаты не были приняты». Или - после того, как доказательство несохранения четности, добытое посредством сложных экспериментов было принято наукой, имело место и следующее признание:

Здесь, как можно, понять, нечто осознанному потому и не довелось обрести признание как вполне очевидному, что и как таковые критерии выбора оказались недостаточно сфокусированы. Несовершенство установки и, быть может, изъяны в методике постановки эксперимента, и помешали признанию того, что к ним никак не относится - признанию реальности некоего специфического явления, чью определенность дано было подтверждать равно и подобного рода, скорее всего, характерно «грубому» эксперименту. То есть, опять же, быть может, здесь имело место и влияние своего рода «завышенных требований» к аккуратности постановки эксперимента, но, с другой стороны, здесь на неприятие результатов эксперимента повлияла и вера в непогрешимость теоретической концепции «сохранения четности».

Наконец, теперь нам дано вернуться в наши дни и попытаться оценить, как теперь уже и как таковому разнообразию реальности дано вынуждать к поиску возможности равно и свободы «мыслить иными категориями». То есть - здесь нам дано обнаружить картину теперь уже той ситуации «обретения осознания», что приходит в силу прямой невозможности продолжать мыслить привычными категориями. Итак, в ленте новостей одного из современных сайтов нам довелось обнаружить и некое следующее сообщение:

То есть данное сообщение из потока новостей это и показательный пример того, как осознанию тупика дано мотивировать обращение и нечто любым образом потенциально возможного - «унифицированной и открытой программной платформы, позволяющей абстрагироваться от аппаратной архитектуры устройств и писать код, задействующий все имеющиеся вычислительные ресурсы», - теперь уже и нечто актуально существующим. Или - первую скрипку здесь и довелось сыграть «интересу как производной уровня изощренности», а способствовать тому было дано и «выбору объема фрагментации» той же создаваемой картины.

На данном выводе нам все же подобает поставить точку и в этом нашем кратком экскурсе в проблему «осознанности», но здесь не помешает и одно любопытное дополнение. Вполне возможно, что и само собой рожденное нашей мыслью эссе следует признать и не иначе, как своего рода «развернутым комментарием» к известному в философских кругах «Опыту о началах человеческого разумения», а, быть может, ему дано претендовать и на положение нечто более серьезного.

А тогда настало и время возвращения к упомянутому в самом начале, но тогда еще не названному по имени «Материализму и эмпириокритицизму». Поскольку это не так уж и сложно, мы не сочли за труд посчитать и реальное число случаев «цитирования Энгельса» в этой наиболее известной работе Ленина, на деле составившее 31 цитату. Причем, что следует отметить, при нумерации страниц в источниках имело место использование что латинской, что арабской нумерации, но мы отказались от возможности их различения. В результате нам довелось обнаружить, что из высказываний, размещенных в различных работах Энгельса с 1 по 50 страницу, Ленин использует 23 цитаты. Из высказываний, размещенных с 51 по 100-ю - использует лишь три, и все они относятся к «Анти-Дюрингу». Из высказываний, могущих находиться в источнике от 101-й до 150-й страницу, Ленин не использует ни одной цитаты, а после 151 страницы использует лишь две цитаты взятые из русского перевода; остальные же цитаты за вычетом одного случая - цитаты из немецких источников. И, наконец, в трех случаях имеет место цитирование без указания страницы, причем в одном случае цитата приводится и по чужому цитированию. Быть может, и такому раскладу «в подборе цитат» дано заключать собой и некое откровение, но, как всегда, дело за малым - объявиться и тому мудрецу, что мог бы постичь подобную тайну.

12.2020 г.