Если увлекаться постановкой такой отвлеченной задачи, как задача оценки накопленного человечеством совокупного объема знаний, то здесь не исключено употребление эпитета - объем знаний «просто необъятен». То есть знания в той форме, в которой мы их знаем - массив данных «невероятного размера». Однако и вынесение такой оценки возможно лишь на основании, что знания подлежат фиксации просто лишь как «единицы данных», или - учитываются в порядке простого подсчета. Тогда по отношению такого рода реальности не исключена оценка, что неимоверный объем знаний - равно и показатель кризиса типологической унификации. А потому ради определения «арбитра», что способен оценить, что такое объем знаний человечества в целом, и подобает затратить время на представление ряда пояснений и в отдельных случаях - простейших иллюстраций.

Первый пример, чему немедленно дано проситься на ум - прямая невозможность для современного ученого представлять собой специалиста в рамках области познания в целом, положим, в рамках «физики в целом», или - способность ученого поддерживать специализацию в рамках лишь отдельного направления внутри его области познания. Если это так, то такая «формула специализации», явно оправданная в отношении «научного ремесленничества», вряд ли оправдана с позиций вооруженности ученого идеями теоретических концепций. Другое дело, что описанное здесь положение - вряд ли «особое» положение, аналогичную картину дано показать любой из форм практики, где отдельный компонент опыта равно выпадает составить «объему осведомленности», - инженерному делу и медицине, агробиологии всех видов, развитым формам социальных технологий, вплоть до военного дела, - всему допускающему выделение узкой специализации. Также характерно близкий смысл доводится обнаружить и порядку компоновки «справочной литературы» практически в любой области опыта - с одной стороны, это компиляция справочных материалов общего назначения, с другой, «в той же корзине», - компиляция углубляющихся в специальную тематику материалов «узкой направленности». То есть, если обобщить, специфика знания в наше время - реальность картины той существенной фрагментации, что не позволяет приведения множества на деле самостоятельных представлений к условно «общему знаменателю».

Если мы готовы признать, что «таковы факты» и если, на наш взгляд, подобное положение заслуживает критической оценки, то если положить две данные позиции в основание нечто «антиэвристической задачи», то - что дано представлять собой такого рода задаче? Уместно ли признание одним из вариантов постановки этой задачи тогда и задачи «сжатия» объема накопленных знаний? Или, напротив, «антиэвристическая задача» - это равно задача, когда при сохранении всей имеющейся фрагментации знаний, наработанных в человеческом познании, открылась бы и возможность изменения в меньшую сторону объема данных хранящих весь объем информации? Еще одно возможное решение, что также допустимо расценивать как одно из решений «антиэвристической задачи» - поиск способа «упрощения» или придания большей регулярности картине мира. В этом третьем варианте не исключена надежда на построение и такой композиции картины мира, что предполагала бы более легкую навигацию по образующим ее фрагментам и сюжетам, поддерживаемую употреблением рационализированных форм переходов между блоками содержательных данных составляющими такую картину.

Но теперь если пусть отдаленно, но все же понятно, что такое предмет антиэвристической задачи, то далее подобает определить то множество иных предметов, чему никоим образом не следует формировать предмета такого рода задачи. «Антиэвристическая задача» - с любой точки зрения не критика псевдонауки, псевдознания, нравственных и философских доктрин, реалии такого рода форм - никоим образом не проблематика данной задачи. «Антиэвристической задаче» все же подобает обращаться задачей вторичной или «адаптивной» систематизации лишь прогностически достаточного знания или знания, что в той или иной мере «комплементарно» такому знанию. Формы же гипотетических представлений, сколь бы они не обнаруживали должной изощренности - никоим образом не предмет данной задачи. Так, в частности, те же философские доктрины - это в большей мере проблема разнообразия и богатства мифологического пространства, хотя и здесь доводится случаться редким исключениям. Более того, если подвергнуть сомнению достаточность как таковой нарративной формы представления философских доктрин, то и разделяемой нами оценке природы этих доктрин дано обнаружить явно большую очевидность. Теперь если позволить себе подытожить, то объем исходных данных «антиэвристической задачи» - это различного рода структуры «точных данных», включая сюда не только концептуальные основы, как таковые факты, но и математические зависимости, но - лишь принадлежащие корпусу прогностически достаточного знания.

Огл. Роль интереса как прямого «мотора» постановки задачи познания

Мы понимаем возможным и то допущение, что итог настоящих размышлений доведется составить неким принципам, вряд ли достаточным для их обращения в основу для решения антиэвристической задачи. Тем не менее, мы намерены следовать плану действий, любым образом означающему «подготовку необходимых данных» для поиска такого решения. В том числе, одна из проблем, существенных в смысле успеха подготовки такого рода «объема данных» - проблема фактического базирования познания на «фундаменте интереса»; при этом возможно представление и картин обратного порядка - реальности некоего явления при одновременно полном отсутствии интереса познания к той или иной «загадке природы». Так, хотя теоретическая наука и рекомендует себя нацеленной на охват «полного спектра» явлений в исследуемой ею области природы, но на деле ей нередко не доводится преуспевать и в преодолении «высоты планки», достаточной для инициации некоего отдельного интереса. Однако такого рода «сильному утверждению» вряд ли дано обнаружить должную правомерность то и вне подтверждения подобающими примерами.

Положим, что подобного рода примером и возможно обращение такого, казалось бы, «банального до безобразия» вопроса как вопрос «почему стекло прозрачно?» Или притом, что физике дано располагать различными подходами к характеристике «прозрачность сплошных сред», здесь ее более характерный подход - объяснение прозрачности вещества однородностью структуры подобного вещества. Иными словами - если на стекле не образована матовая поверхность, или - стекло в толще материала не содержит трещин или неоднородностей, то в этом случае ему дано обнаружить свойство прозрачности. Но если взять два равно однородных вещества - металл и стекло, то одно из них, тем не менее, непрозрачно для электромагнитных волн светового диапазона, когда другое прозрачно. В чем же тогда следует видеть различие двух данных форм? Самое любопытное, что одно время ни в одном из доступных справочников, ни посредством консультации у компетентных физиков невозможно было получить ответ на такой вопрос. Подобное положение так и продолжало сохраняться до наступления момента, пока одному из ученых не пришла в голову мысль об объяснении природы прозрачности стекла посредством популярной лекции. И чем же именно тогда и довелось обернуться секрету «прозрачности стекла»? Дело в том, что верхние электронные оболочки различных веществ отличает различный уровень характеристик так называемой «запрещенной зоны». Если энергетический потенциал запрещенной зоны достаточно высок, то энергии фотона недостаточно чтобы при сообщении его энергии электрону перевести электрон на более высокую орбиту и тем самым передать энергию веществу. В этом случае фотоны не поглощаются веществом и вещество прозрачно. Если же потенциал запрещенной зоны невысок, то фотон способен передать его энергию электрону, тот - перейти на следующий уровень орбиты, и тем самым потоку излучения ожидать поглощения веществом с низкой запрещенной зоной. Вроде бы, если «на пальцах», то все просто, но странным образом это никому не интересно и до определенного момента в литературе невозможно было обнаружить и каких-либо косвенных указаний на реальность данного механизма.

Но такого рода «примеру недоразумения» все же дано принадлежать прошлому, но равно возможен и иной пример, фактически подобного же свойства из разряда «явлений не привлекающих внимания», но - в этом случае пока что сохраняющий актуальность и равно же относящийся к принципиально важной проблеме. Этот пример хотя и логически безупречен, но - не получил еще должной оценки со стороны физики, и потому мы придадим ему качество всего лишь гипотезы. По характеру сюжета, используемого для постановки этой задачи, мы дадим этому примеру имя «задачи о подарках», а если устранить сюжетную составляющую - то он представляет собой образец иллюзии «сокращения времени» возникающей у движущегося наблюдателя, когда ему доводится судить о событиях, происходящих в некоем пункте. Или проще - если наблюдателю дано находиться в поезде, а некто иной с каждым встречным поездом, отправляющимся с определенной регулярностью, например, через час, отправляет наблюдателю подарок, попадающий ему в момент прохождения встречного поезда мимо того поезда, на котором он следует, то эти подарки будут поступать к наблюдателю «не через час». Например, если подобрать «удобные условия» задачи, когда любой рассматриваемый поезд, и везущий наблюдателя, и встречные движутся с одной и той же равномерной скоростью, то наблюдатель будет получать подарки, что кто-либо отправляет из стационарного пункта через час, теперь уже через полчаса. То есть - если такой наблюдатель не проанализирует картину критически, то у него возникнет иллюзия сокращения времени в стационарном пункте, откуда ему происходит отправка подарков. То же самое рассуждение легко повторить и в отношении подарков, отправляемых более быстрым транспортом теперь вдогонку за наблюдателем, только в этом случае картина течения времени в стационарном пункте отправки подарков у подобного наблюдателя будет не сокращаться, но удлиняться. Эта картина событий странным образом похожа на ту, о чем так любят распространяться приверженцы идеи «парадокса близнецов», только в данном случае пример можно построить без ссылки на какие-либо экстремальные скорости. Но важно другое - если нам открыть простой задачник с задачами по физике или, быть может, по математике, то там не обнаружить такого рода задач. Явно реальное явление «ошибки измерения времени», неизбежной у всякого движущегося наблюдателя, пытающегося судить о времени происхождения событий в некоем пункте по данным, доставляемым таким транспортом данных, как встречное или опережающее движение, просто не замечено физикой. Мы надеемся, что физика когда-либо, да составит ее суждение о подобном предмете, но нам важно иное. Имеют место и те реальные явления, что «настолько не привлекают внимания» науки, что выпадают из поля ее зрения. Или - наука в силу присущей ей ограниченности выбора объектов притяжения внимания и не в состоянии обнаружить полной объективности и непредвзятости в обстоятельствах выбора подлежащих ее решению задач.

Или, если дать себе право обобщения подобного положения, то познание таково, что ему дано охватывать далеко не весь возможный спектр явлений. Скорее, познанию дано уделять внимание лишь прагматически существенным вещам, конечно, когда подобного рода «прагматикой» дано обращаться не только прагматике «практического свойства»; возможно, науке любопытно и нечто далеко уже «не практическое», но и не лишенное качеств в известном отношении «эффектности». То есть - хотя наука и объективна, но ее выбор предмета познания в известной мере и не чужд влияния психологии.

Огл. Эмпиризм - «гармонизирующее начало» познания

Нам присуще расценивать как вполне уместное и такое начало нашего анализа предмета «эмпиризма» как предложение нашего собственного определения этого явления. «Эмпиризм», если внять присущей нам интуиции - любым образом выделение явления как обособленного и не предполагающего отнесения к типологической градации. То есть «эмпиризм» - это осознание явления любым образом «как есть», но - не в значении нечто комплекса начал или привходящих, образующих нечто данную комбинацию. В таком случае, как именно подобного рода «эмпиризм» и дано иллюстрировать возможным примерам?

Положим, функция подобной иллюстрации позволит ее возложение и на два таких известных примера из истории познания, как факт изобретения вначале двигателя внутреннего сгорания, а через некоторое время - изобретения дизеля. В условно грубом представлении простому двигателю внутреннего сгорания дано отличаться от дизеля лишь способом воспламенения горючей смеси. Хотя если «копнуть глубже», то эти два устройства дано отличать и массе иных отличий, но так ли уж и важны такие отличия? Тогда возможен следующий вопрос - если изобретателя и посещает идея двигателя внутреннего сгорания, то почему где-либо близко по времени его не посещает и идея нечто похожей системы, но просто с иным способом воспламенения горючей смеси? Конечно, здесь при переходе от одной схемы работы системы к другой не обойтись и без существенных доработок как такового процесса или цикла, но разве невозможно признавать естественной мысль, что во многом похожей схеме дано принимать и несколько иной облик? Во всяком случае, явно странно, что изобретателей времени промышленной революции, быть может, не изобретателей наших дней, практически не посещала идея получения «параллельных» патентов на устройства, либо предполагающие незначительные изменения, либо - похожие по принципу, но допускающие реализацию лишь при незначительной модификации. Или, с философской точки зрения, таким изобретателям не дано было оценить свои изобретения и «под углом зрения типологической унификации». То есть - в их глазах явление выглядело лишь явлением «как есть» и не располагало возможностью тянуть за собой равно же и шлейф типологической унификации.

Но, конечно же, проблему «эмпиризма» в таком варианте ее постановки сложно ограничить эпизодами прошлого. Здесь вполне уместно представление данных о «путях прогресса» в области современных технологий, когда от одного до следующего «вроде похожего» решения дано пролегать характерно долгой дистанции. Хотя в некоторых случаях эта дистанция и объективно сложна как путь от простых элементарных микросхем к современным гиперчипам на основе сверхтонких проводников, при этом располагающих миллиардами транзисторов. Но если бросить взгляд на другие направления развития электроники, то если не стремиться к распознанию до последней каждой детали, то возможна и такая постановка вопроса: а что мешало немедленно после изобретения простейшего светодиода последовать предложению и идеи устройства современного осветительного светодиода с высокой яркостью свечения? Что мешало сразу после начала широкого применения ключевых силовых элементов в устройствах питания разработке в ближайшее время и появившихся лишь недавно ключей из нитрида галлия, чему дано обнаружить столь высокую энергетическую эффективность? Перспективы или возможный эффект от создания таких устройств как бы «очевидны», но реализация этих возможностей почему-то «не столь проста», хотя в отличие от гиперчипов такие устройства вряд ли подобает расценивать равно же как системы с необычайно сложной функциональностью. Почему же изобретение и освоение в производстве таких элементов все же означало и приложение весьма существенных усилий?

Здесь правомерно уделить внимание и очевидному различию между простым светодиодом и светодиодом высокой светосилы, а также - простым ключевым транзистором и - энергоэффективным транзистором из нитрида галлия. Если, положим, простой светодиод - лишь соединение образующих его электродов, представленных не более чем областями различной проводимости, что тождественно обычной схеме электронных устройств, то светодиод высокой светосилы - не просто продукт технологии формирования комбинации из нескольких различных, но при этом однородных частей, но и продукт «выращивания слоя». Или - для светодиода высокой светосилы не просто следует использовать два разных вида материала (и, возможно, что-либо еще) с приведением их в состояние контакта, но необходимо применение и таких приемов, как «эпитаксиальный рост GaN и легирование p-типа», «осаждение GaN на сапфировых подложках» или «создание многослойной структуры для уменьшения (кристаллического) рассогласования решетки». То есть различие структур двух разновидностей светодиодов - не просто изменение характера явления, но и изменение объема опыта, когда взамен использования однородных структур имеет место использование структур как бы «конструктивного» типа (многослойных структур). Близкого плана различие также дано обнаружить и тем же обычным и энергоэффективным транзисторным ключам - а именно, появление в энергоэффективных схемах особых вещественных форм в виде «наслоения различных материалов с разнородным составом». Но поскольку задача предпринятого нами анализа все же вынесение философских оценок, то нам важны не технические детали, что мы все же позволим себе изобразить с достаточной долей грубости, но - проблема сложности совершения следующего шага познания. Почему же из понимания реальности некоей возможности сразу же не дано вырастать и нечто же «картине разнообразия форм» подобного рода возможности? Почему в отношении такого рода «сложности» шага вперед правомерна оценка, что общие или теоретические представления познания не вознаграждают исследователей никакой «путеводной нитью» и им приходится действовать способом «слепого поиска», на деле равного практике «проб и ошибок»? Почему эмпиризм - фактически единственная форма разумного образа действий в любых подобного рода обстоятельствах?

Скорее всего, наш поиск ответа на поставленные здесь вопросы подобает повести и посредством формулировки гипотезы о недостатке и такого рода привходящей, что условно можно расценивать как «кроссплатформенные начала» опыта. Или - познание притом, что его может отличать большой опыт работы с одним типом структур, положим, более простых гомогенных образцов полупроводниковых материалов, все же не приходит отсюда к мысли о возможности разрешения неких технических проблем равно и посредством перехода на использование гетерогенных структур. Или - на настоящий момент познание пока что лишено возможности построения или формулировки и такой формы обобщения, что также отличает и достаточность на положении подсказки и в отношении предмета «смены направления» поиска.

Но равно подобает исходить и из того, что эмпиризм в пределах некой типологии - явно недостаточная основа и для развития последней в «полноценную форму» ее построения. В частности, здесь можно вести речь и о таком предмете, когда познанию структуры биологических тканей, достаточно сложных по своему строению, не удается «перебросить мостик» от достаточной изученности одной из таких форм к «ясной перспективе» анализа и некоей следующей формы, относящейся к той же типологической группе. Прямая иллюстрация подобного положения - и сама по себе современная ситуация со смертельно опасной инфекцией, когда несомненного «широкого знакомства» познания с предметом различных вирусных инфекций уже оказалось недостаточно для понимания механизма действия и определения мер предотвращения новой разновидности вирусной инфекции. Если судить по доступным широкой публике сообщениям, то исследование медиками природы этой инфекции и поиск мер противодействия им фактически довелось вести лишь «с чистого листа». Или, иначе, те факторы, что определяли такую инфекцию, любым образом приходилось исследовать заново, а не подбирать или реконструировать, привлекая тогда и некий теоретически обобщенный опыт.

Тогда характерный смысл представленных здесь примеров - он равно же основание и для формулировки эпистемологического принципа, прямо определяющего, что всякому бытующему в мире явлению все же доводится знать хотя бы две идентичности - восходящую к возможностям перцептивной презентации эмпирическую и теоретическую форму идентичности, замкнутую на практики теоретической реконструкции. А отсюда такие явления как светодиоды или вирусы с эпистемологической точки зрения и есть формы, чему, во всяком случае, дано обнаружить и нечто «характерно недостаточную» теоретическую идентичность. Напротив, в данном отношении тогда уже металлоизделия, вдоль и поперек исследованные в любом из отличающих их аспектов - они тогда и такого рода явления, что и подобает расценивать как явления с «продвинутой» теоретической идентичностью.

Другой понятный нам пример, который мы склонны расценивать как пример того же самого ряда - процессы, происходящие в компьютере, мы их, сводя воедино программную и аппаратную составляющую, отождествим как «процессы исполнения алгоритма», что в настоящее время равно не знают теоретического описания и потому предполагают лишь эмпирическое представление. Если бы подобные процессы и отличала бы предложенная здесь «продвинутая» теоретическая идентичность, то исчезло бы и столь обильное на настоящий момент разнообразие языков программирования, поскольку были бы определены оптимальные варианты построения любых алгоритмов, отход от которых означал бы простое ухудшение функциональности системы. Во всяком случае, столь обильной на настоящий момент литературе по программированию не дано содержать какого-либо анализа фрагмента кода исходя из условной «теоретической» оптимальности, хотя здесь возможен анализ на компактность объема кода и быстроту исполнения программы.

Наконец, наиболее простое свидетельство «торжества эмпиризма» - все же это именование законов науки по имени первооткрывателей этих законов. То есть - систематика познания как научного знания странным образом такова, что определяет свои законы на деле лишь под случайными именами, не давая им каких-либо систематических названий. Таков, в общих чертах, контур той ситуации, что и подобает расценивать как «доминирование эмпиризма» в представлениях познания.

Огл. «Технологичность» - свой особый универсальный род меры

Очевидной и неоспоримой истине дано заключаться в том, что различные виды промышленной продукции отличают различия в «технологичности»; изделия, производимые на заводах, любым образом допускают сравнение исходя из таких параметров как количество и сложность операций, выполняемых при изготовлении, дефицитность используемых материалов, зависимость от класса и качества производственного оборудования и т.п. Однако в точности та же характеристика «технологичности» допускает распространение и на иные «виды продукции», то есть такая специфика - это универсальная форма организации процессов, не только производственной деятельности, но и деятельности познания. Так, обретение понимания одного явления уже невозможно в отсутствие специфического и равно характерно скромного объема опыта, для обретения понимания иного явления - не обойтись без обладания широким и теоретически более глубоким опытом. Тем не менее, теории познания не дано предлагать характеристики «технологичности» процесса познания, или, в другом случае, равноценной ей характеристики.

Опять же, для подкрепления наших оценок мы позволим себе приведение примера компьютерных технологий; увы, данной форме теперь уже широко распространенной практической деятельности не дано знать такого понятия, как «технология обработки данных» или ему подобного. Хотя здесь и возможно получение того же самого результата различными путями и, более того, и на различных типах устройств. Организация компьютерных систем в настоящее время такова, что не предполагает «теории» подобного процессинга, хотя некоторым базисным положениям все же дано предполагать возможность и теоретического выражения - наподобие «принципа фон Неймана» или концепций систем с расширенным или уменьшенным количеством команд, разделения множества команд на специфические отряды этих команд и т.п. Но как таковой тогда уже «вертикально интегрированной» теории здесь пока не заметно. Более того, нашей настоящей оценке дано звучать в унисон и с мнением одного из участников дискуссии о реалиях организации вычислительных систем:

… я бьюсь над вылизыванием кода ядра своего проекта на asm ( ) раз в двадцать дольше, чем написал первый прототип на том же асме. Да, конечно, я перфекционист и сижу планирую задержки, регистры, группирую обращения к памяти, максимально загружаю ИУ на параллельный запуск, экономлю полосу декодера, использую максимально короткие инструкции и формы. Но это в 20 раз дольше, не имея привычки так упарываться, ... , вряд ли какой бизнес так одобрил.

Хотя перфоманс получается заметно круче даже интеловского компилятора из аналогичного с++ кода. Пусть это и приучает хорошо продумывать программу, избавлять ее от лишних вычислений и обращений к памяти... но не для нашего это века.

Или - смыслом данной реплики и обращается прямое признание, что из возможности постановки задачи обработки данных не следует и неких как бы «технологических требований», что знали бы и порядок их формализованного задания, и, соответственно, строгий порядок исполнения программы компьютером.

Однако поскольку в нашем философском анализе для нас не исключена возможность использования широкого спектра примеров, то мы позволим себе опору и на пример далеко не науки. Так, принципы, определяющие «строгие законы» довелось определить для себя и реалистическому изобразительному искусству, нашедшему возможность построения теории линейной перспективы. Другими словами, искусству довелось найти возможность развития в направлении, дополнившим его неким ранее неизвестным функционалом - принципами достоверного изображения объемных объектов на плоской поверхности, до того неизвестными и вознаградившими искусство такой возможностью, как подобие впечатлений от созерцания плоского изображения наблюдению объемной картины. Совершение этого шага и стало возможным благодаря обретению и нечто теории или модели правильного построения перспективы. То есть следом и задачей художника была определена не задача интуитивного подбора, но - равно задача «вычерчивания» подобной линейной проекции согласно неким формальным правилам.

Отсюда «технологичность» решения познания - не только возможность априорного построения некоей схемы посредством следования формальным правилам, но, одновременно, и понимание специфики сложности и объема влияния на этот синтез и неких специфических факторов.

Огл. Формальная схема и ее антипод - эластичность

Во многих случаях ограниченности возможностей познания в предложении решения равно же доводится обращаться и неспособностью понимания явления как наделенного той эластичностью, чему никоим образом не дано «лежать на поверхности». Чтобы иллюстрировать заявленный нами тезис мы позволим себе представление примера такого рода «не очевидного» шага, хотя нам заранее следует принести извинения и за присущую ему специфику и своего рода «глубокой патриархальности». Итак, в один прекрасный день прогресс такой значимой формы развития как улучшение качества стада довелось приостановить наличию следующей проблемы:

Использование … [искусственного осеменения] в сочетании с длительным хранением семени в замороженном состоянии открыло возможность получения десятков тысяч потомков от одного производителя в год. … Что же касается самок, то традиционные методы разведения животных позволяют получать от них лишь несколько потомков за всю жизнь. Низкий уровень воспроизводства у самок и длительный интервал времени между поколениями (в среднем 6 - 7 лет у крупного рогатого скота) ограничивают генетический прогресс в животноводстве.

Казалось бы, такая проблема уже объективно не предполагает возможности ее разрешения, но, тем не менее, это решение все же было получено. С этой целью было предложено использовать особую форму суррогатного материнства, благодаря чему «генетически выдающиеся самки освобождаются от необходимости вынашивания плода и вскармливания потомства», но при этом от них возможно произведение и достаточно большого количества потомства. Такой метод был определен под именем «стимуляции суперовуляции» и в общих чертах заключался в следующем:

Обработка самок гонадотропинами в фолликулярной фазе полового цикла или в лютеиновой фазе цикла в сочетании с индуцированием регрессии желтого тела простагландином Ф₂(ПГФ_2α) или его аналогами приводит к множественной овуляции или так называемой суперовуляции. Установлено, что … можно получить в среднем в 10 раз больше беременностей, чем от необработанных животных.

Или - порядку вынашивания плода здесь довелось принять ту несвойственную ему форму, когда биологическая мать - не более чем источник наследственного материала, но не животное, вынашивающее потомство. Или - здесь как таковому явлению довелось принять несвойственный ему облик, что обеспечило получение результатов и более высокого уровня. Но данному порядку также дано было выйти и за рамки «как такового явления». Некий смысловой аналог данной иллюстрации дано предоставить и технике - такова не только тривиальная штамповка «пуансоном размером больше чем матрица», но и использование в производстве микрочипов излучения засветки фоторезиста с длиной волны, большей по размеру, чем толщина засвечиваемого участка. Элементы микросхемы значительно меньшей линейной протяженности в сравнении с длиной волны источника света тогда уже удается получить благодаря технологии наложения не одного, но нескольких шаблонов.

Но что именно существенно в картине «эластичности явления», если поразмыслить над его философской оценкой? Среди множества различных явлений возможны и такие формы, для которых не исключена возможность сохранения природы этих явлений и в случае переноса образующих их процессов «за рамки» таких явлений. Или для определенной группы явлений не исключена и возможность их становления теперь уже как «гиперявлений», или - их возможность выхода далеко за рамки «лапидарной» формы их протекания. Но тогда и онтологической модели равно же подобает характеризовать те или иные явления и как таящие в себе способности «превзойти самоё себя».

Завершить же анализ тех позиций, когда явлениям доводится выходить за формальные или «природные» рамки подобает примером использования эластичности теперь и самой природой, хотя и добивающейся в этом случае не растяжения, а «сжатия»:

… соматическая клетка содержит всю генетическую информацию, заложенную в оплодотворенной яйцеклетке, из которой она образовалась. Во время дифференцировки, когда клетка приобретает специализацию, … большая часть ее ДНК сворачивается в плотные клубки вместе с определенным набором ядерных белков, препятствующих транскрипции. Лишь небольшая часть хроматина (около 10%) находится в относительно разрыхленном состоянии. Ядерный хроматин … содержит … белки которые называют гистонами … . Гистоны играют основную роль в плотности упаковки ДНК и, следовательно, ее доступности для транскрипции и гормональной индукции.

Огл. Типология как форма «множественного синтеза»

Положим, что не исключена возможность что структур или процессов, что, одновременно, и математических зависимостей, придающих им специфику организации согласно тем же линейной прогрессии, геометрической прогрессии, экспоненциальной прогрессии, приближению к асимптоте и т.п. То есть если явление отличает некая типологическая принадлежность, то на этом дело далеко не оканчивается, поскольку ему равно дано обнаружить и принадлежность той типологической группе, что следует из специфики теперь его типологической градации располагать принадлежностью и некоей другой, как бы «не старшей» для себя градации.

Лучшие примеры такого рода «горизонтальных» связей - реальность форм своего рода «комбинационного» генезиса, когда минералам, с одной стороны, присуща специфика состава, с другой стороны - наличия осадочного или вулканического происхождения, у воды - ее принадлежность дождевой или артезианской, у дикого животного - возможности развития в дикой природе или в условиях неволи. Если расширить такой ряд примеров, то материалам дано предполагать существование в напряженном или ненапряженном состоянии, изделиям из металла - подвергаться закалке или не менять исходных качеств материала. Точно также и жидкостям дано достигать состояния переохлаждения, пару - обращаться перегретым паром, материальным образованиям - располагать гомогенной формой телесной организации или содержать неоднородности и т.п.

Но, конечно же, с философской же точки зрения здесь вряд ли существенны частности, но существенно нечто иное - познание странным образом не торопится с предложением концепций той типологии, что допускала бы отождествление как «метатипология». Да, действительно, идентификации по субстанциональным качествам дано занять положение привычной и «обкатанной» формы задания методологии познания, когда, напротив, идентификации по признакам перекрестной или «общей» типологии - скорее обращаться белым пятном познания. Иными словами, наиболее существенная позиция притяжения интересов познания - осознание явления как формы особенной природы, но - не условие воплощения в некоем носителе и своего рода «серийной» специфики. То есть - познание явно предпочитает описание мира явлений как мира бытования тех или иных видов природы, но - не описание в качестве среды построения «горизонтальных связей» в виде порядков организации, одинаковых в целом ряде отделов природы. То есть - как таковой порядок типов «универсальной организации» - странным образом не предмет интереса познания.

Утрата познанием интереса к «горизонтальной структуре» мира и позволяет оценку, что перед познанием также открыты и пути его развития в направлении становления как своего рода «многоадресной» формы анализа. В этом случае благодаря заданию «горизонтальных» порядков типологических зависимостей любому феномену и подобает подлежать отождествлению как соответствующему нечто «организационному» порядку. Отсюда тогда любое явление и подобает расценивать как предполагающее ту или иную форму математического моделирования. Или - тогда уже помимо картины явления как собственно явления той или иной области природы, его подобает оценивать и как структуру, предполагающую приложение некоей математической модели. Во всяком случае, «типология форм организации», быть может, это и не столь существенное представление познания в сравнении с пониманием природы явления, но, тем не менее, это равно существенная и характерно своеобразная специфика обустройства явления.

Огл. Познание и субъективное начало: «спонтанные» артефакты

Увы, нам не встречалось такое понятие, что допускало бы приложение для обозначения нечто, способного формироваться в свободной стихии субъективной природы и нести на себе все признаки «случайного происхождения». Но поскольку подавляющему большинству явлений, интересующему познание и предполагающему случайное происхождения, дано относиться к деятельности человека, то мы позволим себе употребление здесь придуманного нами понятия «спонтанные артефакты». То есть - таковы те формы артефактов, что обретают специфический облик то непременно же потому, что человеку или так захотелось, или - такое ему показалось удобным, или - ему казалось соблазнительным прибегнуть к прельстившему его заимствованию. Лучший возможный пример таких «артефактов» - лексический корпус, хотя той же этимологии дано знать и встречные примеры унаследованной фонетики; однако даже в условиях наследования невозможно определение специфики конечной объективности как такового выбора фонемы. Фонетическим формам, даже при условии восхождения к пра-формам, все равно в конечном итоге дано выводить на исторические формы, в отношении которых невозможно иное объяснение их происхождения, помимо случайности, как в случае со словом «флирт» происходящем от звука раскрытия веера. Да и само наследование фонетики - все же пример успешного воздействия соблазна.

Однако что именно в как таковом факте бытования спонтанно образующихся артефактов существенно в философском смысле? С философской точки зрения здесь существенно выделение условия, что подобного рода формам природы не присуще наличие как бы «окончательно объективной» типологии. Отсюда картине такого рода «фрагмента мира» и не дано полностью подчиняться правилам дедукции, хотя это подчинение все же частично возможно, таково, положим, то же знание этимологических источников лексических форм. Другое дело, в какой мере существенна проблема такого рода артефактов, если рассмотреть теперь и те проявления, чему дано иметь место и вне филологии?

По сути, выход за рамки филологии ничего не меняет - и вне ее «сферы интересов» дано иметь место достаточному количеству такого рода «спонтанных артефактов». Положим, такова юриспруденция, которой дано знать и тот порядок обретения правовых норм, что предполагает влияние случайных обстоятельств. И это не только преследование инаковерующих, знаменитое по печальной «58-й статье», но и странное различие двух квалификаций - «конокрадства» и «угона автомобиля». И, кроме того, равно существенно и то обстоятельство, что юриспруденция - во многом проекция общественного сознания, причем не только в практической сфере, но и в части возможностей ведения познания.

Другой существенный здесь момент - проблематике «спонтанных артефактов» не дано не пересекаться и с такой стороной действительности, как биологическое разнообразие. Биологическое разнообразие в определенной степени объективно, но - объективно по отношению тех условий существования, по отношению чего и происходит отбор приспособленных видов. То есть - здесь дано иметь место не спонтанному артефакту, но - явной «спонтанности» влияния условий, налагающейся на такую объективную основу, как возможности приспособления, отличающие классы или царства живого.

В таком случае настоящее рассуждение подобает подытожить на том, что реальность разнообразия «спонтанных артефактов» в познании - она и та сторона развития познания, что прямо исключает перевод на рельсы «чисто дедуктивной» рациональности. Такого рода познанию любым образом подобает сохранять ту описательную составляющую, что отражает реальность случайных влияний.

Огл. Реальность «пустой» или явно бессмысленной задачи

Всякая задача тогда лишь предполагает ее признание «задачей», когда позволяет оценку как тем или иным образом осмысленная задача. Но, в таком случае, что такое «бессмысленная задача» и почему же она допускает признание в подобном качестве? Здесь мы позволим себе принятие следующего порядка представления нашего ответа на такой вопрос - не торопиться с представлением прямого примера бессмысленной задачи, но поначалу прибегнуть к показательной иллюстрации. Положим, имеет место существование нечто, что в том или ином смысле позволяет оценку как «обращенное на самоё себя». Положим, в одной технологии перевозок мы располагаем такими вагонами или прицепами, что пригодны для перевозки точно такого же вагона или прицепа; положим, дабы сократить длину поезда при перегоне пустого состава в обратном направлении, ряду вагонов дано допускать погрузку в другие вагоны. В этом случае что важно - функция вагона, перевозящего другой полностью аналогичный ему вагон, никоим образом не направлена на самоё себя, просто функционал этого вагона позволяет предоставление транспортной услуги такому объекту транспортировки, что полностью подобен средству транспорта. И подобной связи, что вполне естественно, никак не дано означать возможности приложения к ней той квалификации, что понимает вагон как «перевозящий самого себя», но - вагону дано перевозить другой вагон такой же конструкции, как и он сам. Казалось бы, разъяснение подобной специфики - не иначе, как явное излишество, но это не так.

Так, если кому-либо из читателей и доводилось погружаться в предмет области познания лингвистики, то в массе работ по теоретической лингвистике ему наверняка встретилась и такая постановка вопроса, как рассуждения о предмете «описания языка на языке». Мы же, поскольку нам из приведенного выше примера уже довелось понять, что так формулировать такого рода проблемы не следует, позволим себе придание данной проблеме иной формулировки - «описание языка, построенное с помощью средств языка». В случае использования такой формулировки и нечто «средства языка» - они же и тот самый вагон-перевозчик, что в одной из отгрузок перевозит аналогичный себе вагон. В таком случае и задача «описания языка, построенного с помощью средств языка» - здесь же и та самая обычная задача, что и описание любого объекта средствами языка. Из предложенного здесь решения и доводится следовать, что постановка задачи «описания языка на языке» - постановка не более чем бессмысленной задачи; задача описания языка средствами языка вряд ли представляет собой источник какой-либо особой специфики. Конечно, в этот же ряд возможна и постановка задачи опровержения принципов, заданных посредством определяемых наукой законов, но это и несколько иная постановка проблемы.

Во всяком случае, со стороны философии и логики не помешает рекомендовать лингвистике «держать равнение на математику», никогда не понимающую как что-либо особенное задание функциям и выражениям характеристик, определяемых посредством употребления тех же самых функций, чисел и выражений.

Огл. Педагогика, сдающая экзамен по предмету «цели экзамена»

Современную педагогику не помешает оценить как работающую по принципу, когда лицу, «получившему образование» часто не доводится ничего запомнить из пройденного курса, что сложно понять иначе, кроме как признать прямым парадоксом. Однако по адресу такого суждения неизбежно выдвижение того возражения, что виной тому - лишь «субъективные причины», в противовес чему нам и подобает предпринять попытку объяснения, что это вовсе не так.

Тогда следует вообразить картину учебного заведения, чей распорядок означает проведение экзамена по предмету не сразу по завершении курса, но, скажем, лет через пять после окончания занятий. Но такого рода «образовательным технологиям» равно дано обнаружить и присущую им «свою логику» - обретение представления, насколько ученику удалось «твердо усвоить» пройденный им курс. Тем более, если вспомнить в связи с этим и тематику знаменитого исследования Ф.Ч. Бартлетта, положенную в основу его фундаментальной работы «Запоминание» («Remembering»). Задачей предпринятого Бартлеттом исследования и послужила попытка раскрытия картины постепенного ослабления в памяти того содержания, с чем когда-либо довелось ознакомиться испытуемым. Но в данном случае испытанию дано было строиться как удержанию в памяти содержания, что, по сути, не касалось практической деятельности испытуемых, и потому не предполагало возобновление в памяти. Другое дело, что если учащийся получает образование с целью последующего ведения практической деятельности, то здесь тогда уже исключен и фактор «пассивного забывания» - содержание, усвоенное в процессе образования, тем или иным образом предполагает возобновление в памяти. Но и в случае, если самой деятельности дано поддерживать закрепление в памяти сведений, получаемых во время учебы, то и предмет постановки вопроса - в известном отношении «идеальная» форма получения образования, где само сообщаемое знание прямо гармонирует с потребностью в обладании знаниями. Другое дело, что реальное образование как источник внушения некоей осведомленности - вряд ли изобилующая «гармоничностью» форма получения образования.

Но если не затрагивать проблематики «невостребованных данных», просто заполняющих память в значении «избыточных» данных, то проблему не более чем «относительной» эффективности образования также подобает видеть и в следующем. Своего рода «формула» преподнесения данных в современном образовании - то не иначе, как «накачка эмпирикой». Или - своего рода «парадигму» современного образования и образует принцип усвоения учащимся больших объемов фактических данных без обращения на эти данные и какого-либо теоретического (типологического) упорядочения. Поскольку же эмпирических данных просто безгранично много, то и образование в известном отношении «перехватывает через край» любого мыслимого объема загрузки данных в сознание. Или - если и было бы дано иметь место порядку усвоения данных в процессе получения образования уже как дедукции многообразной фактологии исходя не из столь многочисленных теоретических начал, то это принесло бы и эффект существенного сокращения объема материала, предназначенного для усвоения. Хотя также следует отдавать отчет, что и как таковое образование в значительной части случаев - еще и некий социальный фильтр, на что возлагается решение равно и вовсе не образовательных задач. Но это уже другая история.

Если же обратиться к постановке вопроса о непосредственно практическом эффекте, порождаемым современными практиками образовательной деятельности, то во многих случаях само собой такой эффект - это предотвращение другого эффекта, а именно - эффекта «круглых глаз». То есть образованию все же доводится преуспеть в возможности предоставить учащемуся каким-то образом «погрузиться» в реальность предмета, когда тогда уже рациональный опыт ведения деятельности ему подобает обретать лишь на практике. Иными словами, задача образования - подготовить человека так, чтобы в момент «первого соприкосновения» он мог бы избежать множества лишних вопросов, «что есть» такого рода практика.

Огл. Наивный посыл общественного движения «диссернет»

По инициативе научной общественности дано возникнуть движению «диссернет», определяющему своей задачей недопущение присвоения ученых степеней недобросовестным соискателям, более того, само появление такого движения - признак остроты проблемы недобросовестности в науке. Но с философской точки зрения здесь все же важна не социальная, но эпистемологическая проблематика недобросовестности в науке, а потому нам подобает обратиться к оценке ряда проблем, явно ускользающих от внимания «обеспокоенной научной общественности».

Положим, правомерно и то допущение, что появление диссертаций, далеких от требований научной достаточности следует и из такой причины, как само состояние «разумности» научного сообщества. То есть научное сообщество пока что не располагает возможностям формализованного и строго регламентированного порядка оценки достаточности предлагаемых решений. Или - на настоящий момент положение таково, что признанию состоятельности в отношении далеко не состоятельного научного исследования дано опираться на столь размытые критерии, что наделение статусом научной достаточности не вполне состоятельного научного исследования вряд ли подобает расценивать как поступок, выходящий за рамки принятой морали.

Если же оценке научного результата не дано знать формальных критериев, с чем возможно соотнесение критериев, определяющих собой этическую привходящую, то возможна постановка вопроса, ответ на который подобает ожидать не от отдельных лиц, но от науки в целом. Почему тогда ценность научного результата фактически допускает определение посредством прохождения лишь неформальной процедуры - выбора большинства среди некоторого круга «компетентных лиц», но исключает возможность определения при посредстве задания формальных квалификаций? И правомерно ли утверждение, что перспективы такой формализации вовсе отсутствуют, или - допустимо думать, что они неким образом возможны, но сложны в практической реализации и т.п.?

Скорее всего, ответ на эти вопросы сводится к тому, что потенциально подобные перспективы вряд ли исключены, но на настоящий момент их сложно раскрыть тогда уже в «практической плоскости». Тогда в потенции формальный метод определения ценности научного результата возможен потому, что новое слово в науке - оно равно и дополнение онтологической модели в целом новым элементом, фрагментом или даже некоей существенной частью. В практическом же плане о таких перспективах не приходится говорить равно же потому, что познанию пока не довелось предложить такого рода конструкции, как хорошо структурированная и формализованная онтологическая схема. Или - если и найти возможность построения своего рода «генеральной онтологии», а далее - определить правила равно и порядка дополнения ее корпуса новым содержанием, то каждый новый успех науки можно будет оценивать с формальной точки зрения равно же, как заявку на его признание тогда и значимым «дополнением» такого рода корпуса. Или, в формальном порядке, тогда тот раздел современной диссертационной работы, где описывается вклад данного исследования в познание можно будет сменить и на формализованную практику сопоставления фрагментов предшествующей онтологической схемы и новой предлагаемой схемы. Конечно же, и от подобного подхода вряд ли следует ожидать «магической силы», но его все же подобает расценивать как «шаг вперед» к обретению более формализованной картины процесса познания. Другое дело, что со стороны научного сообщества не прослеживается не то, чтобы нежелание, но - оно не обнаруживает и понимания, что возможно и некое продвижение в подобном направлении, то есть - оно обнаруживает отсутствие понимания, что существующие субъективные подходы хотя бы отчасти могут предполагать замену и на объективные решения.

Огл. «Не всякая птица долетит до середины Днепра»

Один весьма известный писатель, подчеркивая мощь великой реки, использовал образ птицы, неспособной долететь и до середины могучей реки. Нам же следует развить подобный образ - положим, аналогом «могучей реки» дано выступать и тому «мощному» тексту, что не всякому читателю дано дочитать даже и до середины. Но этого также не следует ставить в упрек «простому читателю», быть может, ему и впрямь сложно дочитать трудный текст даже до середины, когда вместо него это подобает делать профессиональному читателю, которому и подобает прочитывать трудный текст не только до середины, но и до самых последних строк. Но и среди когорты «профессиональных читателей» нередка ситуация, когда сила текста превозмогает возможности и «подготовленного» читателя, когда и ему доводится бывать в положении невезучей птицы, а тексту - так и оставаться недочитанным.

Как бы то ни было, но в этом случае в нашем распоряжении оказывается и «дежурный пример» - случай естественной трудности чтения некоторого «не столь удачного» корпуса текста, как часто ставящий читателя в тупик текст известного «Материализма и эмпириокритицизма». Кроме того, здесь неуместны упреки и в адрес апологетов маститого автора, поскольку для них тщательному прочтению этого опуса скорее дано оборачиваться возможными издержками, нежели «обеспечивать профит». Другое дело, что таким же фиаско оборачиваются здесь и усилия критиков Ленина, что также странным образом «не торопятся» поместить в свою копилку те преимущества, что ожидают их в случае внимательного прочтения его работы. В том числе, этим критикам сложно «сорвать куш» даже на том, что в этой работе имеет место подмена обсуждения предмета философской концепции на обсуждение личности ее автора. Тем более что углубление в содержательное наполнение философских концепций в этой работе - не более чем анализ употребления именных форм, порождаемых становлением тех или иных концепций. То есть - в этом случае и «элементу в значении ощущения», столь существенному понятию для отличающей эту работу постановки вопроса, и тому не довелось подлежать там анализу в предметной форме равно как некоей особой специфике нейрофизиологического функционала по имени «ощущение». Любым образом, реальные образцы чтения этого известнейшего трактата - не более чем формы чтения в виде «извлечения цитат», но - не попытки воссоздания фабулы и сюжета, чему, как ни странно, дано отличать и любые возможные повествовательные произведения, пожалуй, за исключением справочников или учебников в области точных наук. Тогда и нам самим из данного критического пассажа дано извлечь такую «мораль» - чтение в определенных обстоятельствах - вряд ли чтение в модальности «проникновения в суть», но чему именно дано обращать его таковым - это и подобает определить.

Но и самому Ленину в этой «фундаментальной» работе также довелось заявить себя и такого рода читателем, что не вполне понимает читаемый текст. Речь здесь идет о последней, 6-ой главе этого трактата, до которой, как можно понять, не суждено добраться и иному читателю, - то есть здесь речь идет о главе, посвященной такому явлению как «критика Блея», адресованная экономическим концепциям Маркса. Злополучному Блею довелось адресовать аж и самому Марксу тот упрек, что в предложенной тем теоретической схеме экономика никак не связана с биологией; то есть - в предложенной Марксом теории, как оказалось отсутствует та связь, в наличии которой сложно даже усомниться - экономика и есть средство закрытия потребностей человека, чему во многом дано исходить не иначе, как из биологической природы. Но, как оказалось, Ленину в этом случае не довелось понять и нечто иного, теперь уже важного в философском плане - различия между онтогенезом и филогенезом. Тот же Блей упрекает Маркса в том, что в его теории экономика филогенетически не предполагает ее возведения к биологии, а Ленину же дано понимать это в том смысле, что почему-то упрек адресован отсутствию в теории Маркса связи по образу и подобию процесса онтогенеза. Если, опираясь на представленные здесь факты, все же вернуться к рассматриваемой нами эпистемологической проблеме, то очевидно - читателю дано затрудняться или в постижении отдельных смыслов текста, или - он лишен возможности восприятия текста как целого, или - ему дано понимать существо тезиса, но судить о нем также и в связи с неподобающим адресатом.

Философии в такой ситуации и подобает уделить внимание равно и разработке методов «предупреждения поспешности» читателя, или, иным образом, возможности наделения читателя «проницательностью», достаточной для осознания любым образом не элементарных связей. На деле же реальная ситуация такова, что вроде бы и наиболее элементарная - способность чтения, и та на деле ограничена в ее развитии. В этом случае и школьное «умение читать» - то не более чем умение выделения формального смысла фразы и укладки такого смысла в незамысловатый сюжет, но - никоим образом не способность ознакомления со специальной или так называемой «интеллектуальной» литературой. Тогда отсюда и дано следовать, что потребно построение и «законов техники чтения» уже не просто как различения элементов словарного корпуса или употребительных выражений, но и как правил «хождения» при помощи путеводной нити или линии смысла, увязывающей отдельные выражения равно и в нечто единое логически связное построение. То есть для теории познания даже и «деятельность чтения» - то равно и характерное разнообразие множества форм ведения такой деятельности, где каждую из таких форм дано отличать и ее специфическому уровню достаточности.

Огл. «Языковой барьер» или многоязычие как свойство единого языка

Лингвист, если вступить с ним в обсуждение многоязычия как явления, отмечающего собой единый национальный язык, будет понимать, что речь идет о жаргонах. Не если исключить тему выделения жаргонов внутри языка, и судить лишь о той части лексического корпуса, что удовлетворяет требованиям «литературной нормы», все равно сохраняется возможность воспроизведения положения, когда оказывается, что единому языку дано распадаться и на множество различных «языков». Наиболее элементарный подобного рода пример - образование «смысловой оси» повествования посредством специфического контекста, несколько более сложный пример - подбор аргументации, когда представлению доводов дано обращаться упоминанием нечто общепонятного, но общепонятного лишь «в узком кругу». Конечно, здесь равно возможен и характерно более яркий пример, когда рядовая лексика предполагает употребление и со смысловой нагрузкой, что ей доводится унаследовать и от определенного рода нарратива. Более того, такова специфика тех же обсценных смыслов, а равно таковы и всякого рода иные «нагрузочные» смыслы, положим, что и куст различного рода смыслов слова «ядро», определяющих собой либо некий предмет в спорте, либо - в ядерной физике, вычислительной технологии, социальной общности, либо, наконец, и часть плода орехового дерева. Или - если имеет место построение рассказа в «смыслах того или иного тезауруса», то такому рассказу также выпадает оказаться непонятным и для носителей общеупотребительной лексики или использующих иной тезаурус.

Однако какого рода аспект отмечаемых нами особенностей развития речи важен в собственно философском смысле? Для философии здесь значимо то, что даже наличие общей лексики не исключает становления и такого рода «языковых барьеров», что фактически разрывают «единство пространства понимания». То есть - если нам дано рассматривать текст научной работы, то тогда едва ли не любой элемент построения такого текста - и контекст, и комплекс доводов, и - специфика смысловой нагрузки, - все это столь своеобразно, что никакая кухарка без специальных усилий не в состоянии осознать такого рода смыслы. И нередко неудаче в попытке осознания подобных данных дано преследовать и «кухарку», вполне состоятельную в роли философа. То есть если чему-либо и дано обращать науку своего рода «башней из слоновой кости», - то это по большей части язык, хотя с филологической точки зрения он не утрачивает и той нормализации, что известна как «следование литературной норме».

Но здесь, конечно же, дано идти речи не о поверхностно описательной, но о сугубо философской оценке подобного положения. Тогда не исключено и то утверждение, что любая специальная проблема, чье описание и построено на началах использования специфического «смыслового форка», равно позволит описание посредством чуть ли и не любого иного смыслового «форка». Другой вопрос, что «переход из форка в форк», - это и переход к другой рациональности, и, вполне возможно, если перенос некоего нарратива «в другой форк» и сам собой возможен, то это не означает, что возможно сохранение и «все той же рациональности» как таковой смысловой конструкции. Скорее всего, такого рода «смене форка» дано означать и потерю в рациональности, но, в целом, в большинстве случаев, возможно достижение и достаточной полноты воспроизводства смыслов в совершенно разных форках. Следом же теперь и собственно философской проблемой правомерно признание постановки вопроса и о составлении «карты языковых форков» и определении их ориентации и на те или иные «смысловые поля».

Огл. Идея исследования как идея «построения сюжета»

Если обратиться к попытке определения, что такое «задача познания», то в первую очередь такой задаче дано предполагать признание озарением идеей, утверждающей реальность получения ответа. Если кто-либо и обращается к постановке задачи, то идея совершения такого шага рождается у него лишь при наличии убеждения, что постановка задачи при посредстве проведения анализа позволит прояснение природы и некоей имеющей место проблемы. То есть постановка задачи - непременно проекция убеждения, что такой задаче просто не дано не предполагать решения. Или - постановке задачи дано иметь место лишь в случае, когда ставящего задачу отличает и убеждение, что задача имеет решение; но насколько такая вера - это обоснованная уверенность или иллюзия - равно и совершенно иной вопрос.

Следовательно, получение решения не подобает расценивать как простую проверку реальности возможного ответа (хотя имеют место и те задачи, где достаточна не более чем проверка возможности решения), но - его подобает расценивать как деятельность поиска тех же принципа или явления, чему так или иначе, но «доводится быть». Но если здесь речь идет о «поиске», то поиску в том или ином виде дано предполагать и движение «по пути поиска», откуда дано брать начало и условно «сюжету путешествия» по этому пути. Но если поиск наделять форматом «сюжета», то такой формат - это и смена одной ситуации другой, в данном случае, из положения преодоления одного препятствия в положение преодоления следующего препятствия.

Однако на сегодняшний день теории познания пока не дано заключать собой какой-либо концепции, прямо или косвенно определяющей «сюжеты поиска» решений, и потому для нее привычно понимать достижения познания «являющимися на пустом месте», хотя реально любое решение исходит из объема опыта, подкрепляющего данное достижение. Так, большинству прорывных идей познания все же дано знать за собой и наличие той или иной не вполне осознанной эмпирики или - недостаточно упорядоченной картины, чья кажущаяся парадоксальность позволяет устранение при посредстве задания неких принципов или расширения представлений о многообразии явлений. В таком случае «сюжет поиска» и подобает расценивать как сюжет становления цепи событий, представляющих собой процесс постепенного подключения дополнений или внесения новых данных в изначально несколько неполные представления, описывающие явление или формат. На наш взгляд, некоторая умеренная «драматизация» процесса решения задачи - явно полезная вещь не только для практик философской теории познания, но и для любых представлений о реальности решений познания.

Огл. Проблема достаточности акта переноса «в иные рамки»

Положим, нас отличает склонность к размышлению над весьма и весьма отвлеченными проблемами, и теперь наше внимание привлечено к проблеме из того же самого ряда - «почему же биологии не дано предполагать сведения к не более чем химии?» Подобного же плана проблема - равно и постановка вопроса, дано ли химии допускать и ее редукцию не более чем к физике? Но поскольку проблема вопроса-аналога все же позволяет признание несколько более простой, то следует начать с нее.

Конечно же, и в действительности любое химическое превращение есть физический процесс, но что за причине дано обуславливать сохранение на особом положении равно и направления познания наука «химия»? Объяснить столь любопытный факт возможно посредством предложения некоей характерно грубой гипотезы, хотя при этом и весьма любопытной. Дело в том, что всякое событие химического превращения - это действие никоим образом не только одного, но суммы физических факторов; в событии химического превращения и дано иметь место «групповому поведению» комплекса физических факторов, чему равно дано предполагать возникновение и нечто «системной формы» поведения. Или - некоему специфическому порядку дано обретать реальность собственно потому, что ему одновременно дано обращаться не только проявлением некоторой особенной формы активности, но порождать еще и особенный эффект «скрадывания детализации». То есть - некоему пунктуальному сегментированию детализации дано утрачивать смысл потому, что порядку развертывания события или форме организации поведения дано обретать системный характер, и в известном отношении «не подразделяться на частности». Само собой такого рода реальности и дано придать смысл оперированию категориями лишь «совокупного масштаба», но - не масштаба «малой детали». Хотя, конечно, здесь не исключены и такого рода ограничения, что опять выведут на первый план и сами собой детали, тем самым и устраняя такого рода «системность».

Однако здесь равно подобает принять во внимание и то используемое нами допущение, что случай «становления химии на фундаменте физики» - он же и характерно более простой случай. То есть - если нам предстоит оценить момент становления биологии «на фундаменте химии», то в этой метаморфозе нам свойственно видеть и несколько более сложную специфику. Здесь дело в том, что сама химия, в отличие от физики - любым образом квалификация химических объектов как «носителей активности», причем даже в случае химической инертности, в тени которой все равно дано стоять активности как тому, «что невозможно», когда для физической модели это не так. Тогда и биология на фундаменте химии - это «другая активность» на базе как бы элементарной или «прародительской» формы активности. В этом случае и переход от химии к биологии - это переход от спонтанного порядка развития активности, к порядку развития активности «совершаемому под контролем»; в биологической реальности всегда дано присутствовать не только лишь источнику активности, но рядом и нечто иному, чему присуща способность контроля такой активности. Или - биологическая жизнь и есть та форма воспроизводства активности, что никоим образом невозможна без ферментов, гормонов, промоторов, антител или полимераз. Тогда и химия в смысле возможной метафоры, и есть нечто «хоровод», что позволяет образование лишь волей его участников, а биология - в таком случае и нечто «театр», когда для каждой сцены дано существовать и нечто особенному «режиссеру».

Тогда если этим догадкам в какой-то мере и дано отражать реальность, и если на их основе предпринять и попытку формулировки отвлеченно философского суждения, то - что именно и определяет возможность «смены рамки» или перехода от одной модели к другой? Скорее всего, смена типа модели и возможна лишь в случае, когда открывается возможность констатации и совершенно иного типа консолидации факторов; или - как только «плану факторов» дано переходить к иному типу консолидации, то неизбежна и «перемена рамки».

Огл. Онтогены и знакогены

Познанию также дано предполагать и устройство на том, что дано иметь место реальности, а параллельно дано иметь место и «сфере означения», ресурсу инструментальных форм для представления реальности в нарративе. Однако в какой именно мере функционал «сферы означения» все же подобает расценивать как характерно эффективное средство представления реальности и насколько, поскольку он неизбежно не исходит из как таковой реальности, в него возможно привнесение и нечто «вредных примесей, что не помогают, но скорее препятствуют пониманию действительности? Более того, какие именно меры оценки можно использовать в случае, если появляется необходимость соизмерения реальности в ее «подлинности как реальность» и знаков как не вносящих в картину реальности тех «загрязнений», чему дано исходить от присущего знакам функционала наделения смыслом? Чему именно здесь следовало бы поручить играть роль той самой сугубой копии или «чистого повторения» реальности, что можно употребить и для сравнения «реальности и ее картины» равно и на предмет выявления расхождений?

Другое дело, что куда большую выгоду здесь все же дано сулить не сравнению готовых или «комплектных» форм, но тех не более чем элементов, чему в сложении из них своеобразной «мозаики» и доводится воссоздавать такого рода формы. А в этом случае свое «веское слово» дано сказать и законам синтеза - формы реальности это «комбинации факторов», знаки - комбинации ассоциаций. Другими словами, феномен - никогда не сам по себе феномен, но - интеграл связей типологической принадлежности (или - интеграл комбинации свойств), причем он таков даже в примитивном сознании, где, как привыкло судить изощренное сознание, нет типологии, но дано иметь место лишь паратипологии. Тем не менее, хотя бы и в форме паратипологии, но типологии и здесь дано представлять собой творца тех «онтогенов», что достаточны для образования из них то непременно же «мозаичной» картины явления.

Равно и средство означения подобает расценивать как интегральное соединение «простых» ассоциаций и в нечто сложную форму «связного события» одновременного получения целого ряда ассоциаций, - звука и света, цвета и запаха, вибраций и звуков и т.п. А отсюда сравнению реальности и означения дано принимать формы вовсе не сравнения реальности и означения вообще, но - дано принимать формы сравнения реальности и означения, проводимого «в каждом случае в его специфическом порядке». В одном случае это сравнение - оно равно и сравнение реальности и означения на уровне «простая типология - простая ассоциация», здесь дано иметь место лишь не более чем проверке достаточности средств. Другой вариант такого сравнения - это и сравнение возможности образования микрогрупп или «узлов» - насколько схождение типологических форм (свойств), проверяемое множеством различных инструментальных методов позволяет его точное отображение и в совпадении ассоциаций, очень часто или не исключающих каких-либо упущений, или, напротив, добавляющих «что-то свое». Наконец, здесь возможно равно и сравнение «картинных форм», тех самых «мозаик», когда на уровне типологии дано иметь место одним порядкам включения или вовлечения, а в мире ассоциаций - и их собственным формам такого рода «гармонии», как-то лишь косвенно относящимся к как таковым порядкам реальности. Причем в этом отношении надо напомнить и о нашей исходной оговорке, указанной еще в предисловии, - мы рассматриваем лишь «технически точное» познание, и, как ни странно, и оно таково.

Потому задача определения соотношения реальности и знака - далеко не одноплановая задача верификации, но, напротив, скорее задача постоянно ожидаемой верификации, реальность многократного «повторения процедуры» удостоверения, - вначале простого порядка, вслед - несколько более сложного, и далее - все более и более сложного. Чтобы убедиться в том, что это так, стоит просто ознакомиться с историей постоянного усложнения в той же биологии концепции естественного отбора - от не более чем событийной модели и - вплоть и до картины сложного переплетения влияния внешней среды и функционала генома.

Огл. Возможно ли «поглощение бутерброда по частям»?

Положим, нам непременно важно знание ответа на некий не особо сложный вопрос, пусть это и не более чем гипотетический вопрос - возможно ли признание ядра атома в отсутствие электронных оболочек то и за как таковой атом? Ну а если такой вопрос не особо удобен, то равнозначным философским смыслом равно явно дано располагать вопросу о том, равноценна ли динамическая масса статической? В частности, тому же электрону не дано знать массы покоя, и, в таком случае, равноценна ли масса электрона «как масса» и всем тем формам реализации массы, чему доступно и образование «массы покоя»?

Другое дело, что науке физика странным образом присуще понимать любой слой организации вещества лишь непременно как «вещество», хотя как таковой функционал этих различных по своей организации слоев равным же образом характерно различен. И если для физики электрон - такое же вещество, что и атом, и молекула, то для той же биологии подобного рода «переносы» уже явно невозможны - мономер биологического полимера это нечто иное, нежели чем сам по себе полимер. В любом случае смене уровня системной организации дано предполагать изменение объема возможностей, но познанию странным образом, хотя, как мы понимаем, - это не особенность любого из направлений познания, - не дано соизмерять квалифицирующую характеристику с той функциональной достаточностью, что позволяет воспроизводство при посредстве характеристики «объема возможностей».

Но если допускать правомерность и такого подхода, как выбор в качестве начала и как такового «объема возможностей», то и динамическая масса тогда и «несколько не та» масса, что и статическая масса. То есть познание, воспроизводя в понятии «массы» как бы «ту же самую» универсальную характеристику, что равным образом достаточна для динамической и для статической массы, все же уменьшает тот совокупный объем возможностей, что позволял бы образование в случае его произведения от этих двух характеристик уже как от неких двух независимых показателей.

Более того, выше нам уже приходилось прибегать к заданию такой меры, как «системное поведение», когда всем частям некоего комплекса дано вести себя одинаково. Но важно то, что если и дано обнаружиться возможности обустройства такой ситуации, когда каждой из числа отдельных частей некоего комплекса дано обнаружить возможность проявления каждой своего вклада в системное поведение, но теперь уже как проявляющегося в несовпадающие моменты времени, то это не даст нам системного поведения. Но, в то же время, фрагментация большого целого на части с сохранением частями системного поведения все же возможна - фрагменту большой массы химического вещества любым образом дано обнаружить те же химические свойства, что и исходному объему вещества в целом. А тогда реальность такова, что в некоторой части случаев ей дано располагать и способностью целого делегировать его специфику каждой из частей, и, в ином случае, иметь место образованию фрагментов, чему невозможна передача специфики такого целого. А тогда и переход «атом - электрон», безразлично в каком направлении, что вверх, что вниз - и есть тот существенный скачок, чему и дано намекать, что здесь правомерно использование различных квалификаций, или, если точнее, задание разных типологических градаций. Вещество «уровня атома» по отношению к возможности его разложения - оно любым образом тот самый бутерброд, что не остается тем же бутербродом, если и пытаться есть его по частям.

Во всяком случае, задача точной идентификации уровней строения и уровней организации явно заслуживает признания как пока что не нашедшая своего решения проблема познания.

Огл. Мыслима ли «полная паспортизация»?

Но если философии все же доведется дорасти и до такой идеи, как поиск решения «антиэвристической задачи», то - что следует понимать вероятной формой ее возможного решения? Допустим, что вариант такого решения и есть нечто форма или структура каким-то образом родственные такой известной в технике формы представления характеристик, как «технический паспорт» изделия. Или, иначе, для явления или общности, что могут быть обнаружены познанием, следует предполагать необходимость и той достаточно подробной идентификации присущих им качеств, что во многом подобно известному в технике «техническому паспорту».

Другими словами, не только особенностям обустройства явления, но и специфике порядка его осознания дано предполагать необходимость их отражения в нечто условно «паспортных» характеристиках. Но помимо такого рода «двусмысленных» или лишь относительно осознанных зависимостей дано иметь место и как бы «хорошо разработанным» разновидностям характеристик форм действительности, чему также дано подлежать фиксации во все том же самом «паспорте».

Кроме того, подобного рода «паспортизацию» равно подобает планировать и в видах решения такой задачи, как задача «снятия парадоксальности», то есть «паспорт» нечто объекта познания это не просто нарратив с перечислением найденных характеристик, но и набор такого рода характеристик, что построен в логике предельной линеаризации. Собственно идея такой «линеаризации» и есть основная идея «антиэвристической задачи» философии, конечно, имеющая смысл наряду и с идеей «предельной энциклопедичности» представления реальности.

Но на настоящий момент все же дано иметь место положению, при котором невозможна констатация даже и само собой идеи такой «достаточной» паспортизации объекта познания. То есть теории познания даже не дано знать и мысли о возможности нечто «универсальных требований» к построению комплекса характеристик объекта познания. И как таковой подобный момент и подобает расценивать как равно же «предельно парадоксальный». Философии дано видеть мир единым, но - ей не дано признавать никакой релятивной стереотипности всех присущих миру объектов познания.

Огл. Заключение

Задачей философии правомерно признание не просто «оказания помощи» познанию, но и определения набора рациональных приемов оказания подобной помощи. Но если философии и доводится формулировать некую рационализирующую концепцию, то притом, что здесь сложно предполагать мысль об «экономическом эффекте», но вполне возможно - видеть в предлагаемой схеме зачатки и некоей «реципроксности». То есть - рационализирующей идее и дано предполагать реализацию не просто как «альтернативному порядку», но - допускать воплощение и в нечто «новой оптимальности», отмечающей ту или иную отдельную практику. То есть - под углом зрения рациональности равно же и познание, как и любая иная форма практики - это и нечто же характерная «технология» при всех своих плюсах и минусах. А отсюда задачу философии и дано составить обеспечению того положения, когда всякое явление не терялось бы «на просторах мира», но - могло бы обрести и свой систематический «шесток», как и то следующее положение, когда сама постановка задачи позволяла бы оценку и как таковой потребности в средствах ее решения.

07.2020 - 06.2022 г.