Вполне естественно, что всякому уважающему себя гуманитарию также свойственно обнаружить и такую характерную черту как явный отказ от погружения в любого рода чтение «Правил технической эксплуатации электроустановок», отчего сокровищницу культуры и пополняет очередное не вполне внятное «определение чуда». Или - во многих случаях в основе определения чуда и выпадает лежать представлению о нечто «абсолютной» или истинной случайности, то есть о таком воображаемом проявлении, что прямо исключает тогда и любого рода возможность его детерминированного представления.

Но поскольку «совсем и полностью» отсечение определенности все же невозможно, то вероятный выход из положения - употребление приема построения определения как предназначенного определять не более чем формацию «чуда по линии» или чуда, означающего воспроизведение чудесного лишь в обстоятельствах его ограничения неким объемом условий. Подобные попытки осознания чуда на положении не более чем «специфического» или чуда лишь «в чем-либо» мы и предполагаем исследовать.

Так, одной из «линий», на условиях которой также возможно определение нечто, признаваемого пригодным для представления в значении «чуда», равно дано обнаружить достаточность и для построения определения «чуда» отвечающего уровню онтологии. Или - если онтологическое определение - оно и непременно же определение безупречное во всех отношениях и исключающее любые «склонения», то под видом «онтологического» и преподносится определение предмета, заданного не более чем «по линии», то есть по умолчанию и предполагающего, что и само собой мир вряд ли шире полосы такого рода «линии». Тогда если начать отсчет с онтологически более состоятельного определения чуда, но при этом определения, восходящего к методологии «выделения линии», то «полосу» такого рода избранной линии в данном определении и подобает составить «законам природы». То есть «чудо» - это и нечто нарушающее законы природы, или нарушающее то, что в обычных условиях прямо исключает и собственно возможность его нарушения. Но равно подобает понимать, что и «законы природы» в том присущем им качестве, в котором нам и выпадает знать эти законы «в значении законов» - они не иначе как положения, определенные для некоего порядка пролонгации. Всякий закон природы, в его описательном представлении, допускает определение лишь относительно рамок, образуемых условиями, обеспечивающими приложение данного закона; но если каким-то образом дано случиться и выходу за пределы, задаваемые этими рамками и образованию при этом равно и нечто «палитры ситуаций», то на этом «рамочный закон» и прекращает свое действие, а следом вступает в свои права теперь и «вариативный» закон, адаптируемый под складывающуюся ситуацию. Конечно, и «вариативный» закон равно же не безусловен, и задаваемые в этом законе различные форматы зависимости будет отличать справедливость в пределах лишь неких комплекса или ряда ситуаций. То есть наличие у любого из тел электрического сопротивления отнюдь не означает, что телам не дано утрачивать такой их отличительной особенности тогда и при температуре близкой абсолютному нулю. Отсюда и сверхпроводимость - то не иначе как «чудо» лишь по отношению картины обычной высокотемпературной проводимости. В таком случае и чудо, «нарушающее законы природы» оно непременно же чудо, означающее нарушение лишь предельно фундаментальных принципов обустройства природы, если таковые и допускают их выделение. Например, таким нарушением и подобает понимать то чудо, чему, как можно предположить, дано означать и нарушение закона сохранения энергии в том его вариативном представлении, что равно предполагает и такое расширение самой изначальной формулировки данного принципа как принцип обращения энергии в массу. Отсюда и признание «чудом» простого нарушения произвольно избранного закона природы - все же это и несколько скороспелое обобщение, не принимающее в расчет и своего рода «диалектичности» таких законов, если в значении образца такого рода законов равно имеет место выбор законов тогда лишь «рядового уровня».

Но «чуду», нарушающему законы природы все же дано составить собой такой особый предмет, что равно обретает выражение и в построении того определения чуда, что теперь выделяет и такое иного рода чудо, что наиболее близко условной или предполагаемой «действительной» формации чуда. А также, теперь уже и в некотором отдалении от такого условного «почти» действительного состояния чуда, выражаемого в некоем определении заявит о себе теперь и такой предмет чуда, что и восходит к представлению о чуде как о становлении нечто ни с чем не связанного момента «внезапности». Или в значении «чуда» здесь и выпадает выступить теперь и «пересечению двух трендов спонтанности - появления в данной позиции нечто подверженного действию и инициации некоего действия в собственно момент этого появления». Но в отношении такого рода «удивительного совпадения» нам все же надлежит вернуться к тому, с чего мы и начали - к «Правилам технической эксплуатации электроустановок». Кроме того, при анализе такого рода «чуда внезапности» равно невозможно пренебрежение и такой практикой современной экономики как управление рисками. Или - если принять во внимание характер требований, задаваемых правилами эксплуатации электроустановок или практиками предупреждения рисков, то субъекта столкновения с «внезапностью» и надлежит отличать состоянию готовности или ожидания внезапности. Хотя в этом случае явно заявит о себе и сложность выделения такой готовности у неживой природы, само собой неспособной дополнять свою конституцию тогда и наличием плавкого предохранителя; но здесь взамен такой готовности равно возможна и такая вещь как лучшее или худшее состояние изготовки к вероятному взаимодействию. Если в бильярде также возможна и игра посредством «удара по касательной», то речь идет об этом. Ну а в мире разумности тот же электрик, прежде чем начать откручивать гайку непременно проверит наличие напряжения. Следовательно, и пересечение трендов спонтанности - никоим образом не чудо в абсолютном измерении, но равно и реалия состояния готовности к неким событиям, так или иначе, но потенциально возможным в данных обстоятельствах.

Далее если для определения чуда возможен выбор и некоей линии с другой специфической «шириной полосы», в данном случае в подобном отношении здесь вполне достаточны и «известные нам» законы природы, то это обстоятельство существенно облегчает и как таковую задачу анализа. Если биологическое видообразование не предполагало достаточного объяснения до предложения Дарвином его теории и формулировки принципов генетики, то это не означает, что оно исключало объяснение вообще. Для состояния такой неизвестности кажущееся чудо и «есть чудо», когда при наличии более внятных схем задания квалифицирующих характеристик - оно тогда и характерно детерминированное событие.

Наконец, для совершения чуда также возможен выбор и такой линии его совершения, ширину полосы которой определяет и нечто «произведение [действия] богом для достижения человеком религиозно-нравственного совершенствования». Здесь, как и в случае «известных» законов природы картине явления дано предполагать ее ограничение равно и условием глубины прогресса познания. Познающий субъект явно допускает здесь введение в действие фактора конкуренции или своего рода соревнования тривиальной и экстраординарной причинности - если что-либо на данный момент не в состоянии знать тривиальной причинности, то ему тогда надлежит приписать экстраординарную причинность. Но подобное положение указывает лишь на то, что идею такого рода «чуда» вполне правомерно расценивать и как вполне очевидный артефакт.

Но далее нам следует перейти к анализу другого способа определения «чуда» - его определения как продукта филогенеза. В этом случае в наибольшей мере состоятельный способ такого определения, явно близкий онтологическому определению - это признание «чуда» за порождение когнитивных возможностей теперь и некто констатирующего чудо «очевидца». Или - очевидец в силу того, «что наблюдаемое выше его понимания и противоречит, по его мнению, ходу вещей принимает это наблюдаемое за божественное деяние». Тогда и такого рода «чудо» это не иначе, как очевидный артефакт, прямо определяемый двумя привходящими - реальной глубиной способности познания и готовностью к заместительному вынесению также и характерно произвольной квалифицирующей характеристики.

Далее - существенно более простое положение для линии «филогенеза», но, при этом, не исключающее и своей особой сложности - это признание в значении «чуда» тех предмета или сущности, что выносящий такую квалификацию тогда и напрямую намерен расценивать как чудо. Человеку здесь дано обнаружить или нежелание прибегнуть к поиску объяснения, либо его также способно отличать и прямое желание определять нечто то не иначе как в качестве характерно экстраординарного. Если в этих условиях также отсутствуют и любого рода критические мотивы, то вполне уместна и та оценка подобного понимания, что и признает такое понимание тогда и за очевидный образец сугубого артефакта.

Еще одна возможность признания явления в значении «чуда» - это следование установкам избранной «точки зрения». В частности, некому пониманию равно дано покоиться на представлении, что всякое изменение к лучшему непременно же надлежит расценивать как «чудо», тем более, если природа такого рода благого деяния также допускает отождествление и некоей высшей силе. Но в данном случае дано иметь место и характерно произвольной и субъективной оценке. В таком же порядке, хотя при задании и несколько иного склонения также возможно и отождествление как «чуда» равно и того любого проявления, «подобного которому мы еще никогда не видели». Отождествление любого рода новшества или новации как «чуда» - конечно же, это и любым образом характерно субъективное толкование.

И, наконец, «чуду» дано знать и такие практики определения как признание чудом всякого, расположенного в некоем месте; в подобном отношении и уже рассмотренное признание чудом любого «нового» как помещающегося «на месте нового» - это и очевидная разновидность такого рода практики построения определения. Если же в ряду такого рода определений выделить наиболее состоятельные формы таких квалификаций, то, конечно же, на первое место здесь правомерно помещение «соотнесения природы чудесного не со всей совокупностью фактов, но лишь с одним незаконным и сверхъестественным фактом, из-за которого весь событийный ряд пошел в ненормальном иначе - необычном направлении». Или - в данном случае поворотный пункт, недоступный для его внятного объяснения при настоящем уровне развития познания - он тогда и непременно же «чудо». Практически столь же состоятельна и та практика архаичной культуры, для которой и всякая «чуждая» экстраординарность, роль которой в данном случае также не исключено принимать на себя и некоей закономерности - это и непременно же «чудо». Конечно, роль «чуда» здесь и примерили на себе те же испанцы, ощутившие теплоту торжественной встречи со стороны тех жителей карибских островов, что приняли их за «богов». «Чудом» при достаточно простой постановке вопроса также дано понимать и то развитие событий, когда «все идет как по маслу» или, в данном случае, таковым и оказывается признание в значении чуда «совпадения случайно протекающей эмпирической истории личности с ее идеальным заданием». Удачное прохождение карьеры - это в подобном отношении «чудо». Но самое любопытное, что качества «чуда» как прямого порождения места самой возможности возникновения чуда также присуще приписывать целому ряду явлений и той же современной культуре, фиксирующей посредством развертывания такого рода картины также и такой момент как «ограниченность научных знаний на определенном этапе развития науки». А в итоге вряд ли можно усомниться в справедливости оценки, что «исчисление» чуда как нечто находящегося на «месте проявления чуда» - это, если исходить из представленных здесь примеров, - то не иначе как очевидный артефакт.

На этом вполне правомерна и постановка точки в нашем настоящем экскурсе в область возможных определений чуда просто потому, что нам неизвестны и какие-либо иные примеры такого рода определений. Но и наиболее важный вывод из настоящего анализа всех приводимых выше определений, это, конечно же, оценка данная в самом начале нашего анализа данного ряда определений - как таковое чудо лишь потому и возможно, что его совершение каким-то образом прямо связано и с нарушением наиболее фундаментальных законов природы. Но при этом важно понимать, что признанию неких закономерностей в значении «наиболее фундаментальных» законов природы практически всегда присуще обнаружить и качества характерно гипотетического.

Но если некое явление и допускает его понимание в значении «чуда», то чему именно доводится лежать равно и «в основе» подобного понимания? В этом случае вполне уместно выделение двух следующих существенных посылок, прямо предопределяющих понимание некоего явления тогда и в значении «чуда». Первое и более важное положение - условие «становления представления о чуде не иначе как на фоне детерминированной картины действительности». Или, грубо говоря, истокам, посылкам, а равно и результатам чудесного явления и надлежит обнаружить такие возможности их представления как непременная доступность или же и прямая пригодность для проведения проверки. Если же что-либо определяемое как истоки или результаты чуда тогда не в состоянии обнаружить ожидаемой от него четкости, то невозможно отождествление также и как такового явления равно и на положении явления. Второе - чуду также надлежит заключать собой и известную неопределенность; если явление, понимаемое как «чудо» все же заключает собой и ту или иную определенность, то отсюда можно протянуть ниточку равно и к разъяснению природы явления. Или - данному положению дано предполагать и такое непременное следствие, как принцип невозможности для чуда «выступать в качестве надежных доказательств реальности трансценденции» еще и притом, что данному следствию дано порождать тогда и такое его следствие как «специфика трансцендентного быть предметом веры или смутных догадок».

Далее существенное содействие в решении задачи настоящего анализа также выпадает оказать и пояснению такого предмета как вероятность образования «типологии чуда». Здесь, поскольку выше мы уже исследовали факт существования равно и такого рода определений чуда, что не обнаруживают должной логической корректности, то отсюда также возможно и то предположение, что допускает бытование не только лишь чуда в собственном роде, но и явлений, обнаруживающих лишь «видимость» чуда. Тогда если чудеса «в собственном роде» - то непременно волшебные и имитирующие их «фантастические» чудеса, то чудеса лишенные такого начала идентичности как бесспорная чудесность - это и некие технические или научные чудеса. Кроме того, чудеса можно расценивать и с той точки зрения, чему именно доводится порождать такие чудеса то равно и на положении чуда; кроме того, теперь и по непосредственно специфике воспроизводимого эффекта чудеса также дано отличать и разделению на две особенные линии - чудес готового результата и чудес управления энергиями. Также если предположить, что для такой линии как «чудеса готового результата» не исключена и их собственная особенная типология, то «по форме результата» эти чудеса также будут предполагать разделение то и на две подчиненные линии. Одни из них - это «орудийные чудеса» или чудеса порождения эффективного инструмента, другие - тогда это «гиперболические чудеса», то есть связанные с изменением масштабов. По признаку происхождения чудесам равно дано предполагать возможность тогда и таких двух особенных типов - чудес прослеживаемых как порождение сверхъестественного начала и чудес, предопределяемых очевидными нарушениями законов природы.

Теперь если предложить нашу оценку тогда и нечто «представлениям человека о чуде», то такие представления не лишены и такой их специфики как изменение время от времени. Если, быть может, архаичное сознание и не знало самой по себе идеи чуда, поскольку определяло все воспринимаемое как порождение «духа», то далее прогрессирующему сознанию довелось обрести и представление о понятии «чудо» в переносном смысле, то есть о приложении такого имени к «событиям выглядящим как чудесные, но не составляющим собой чуда». Кроме того, также и прогрессивному развитию представлений о причинности довелось породить и такой эффект как сильное сдерживание любой попытки признания чего-либо в значении «чуда».

Кроме того, тому концепту, что находит свое выражение посредством понятия «чудо» помимо его репрезентации в сознании присуща и такая форма представительства как репрезентация в культуре. В первую очередь, при рассмотрении роли чуда в культуре сложно пренебречь и такой существенной функцией идеи «чуда» как понимание чуда равно и в значении «сакрального чуда в религиозном культе». И равно культура также не чужда и следованию прогрессу в том общем потоке, что и образован прогрессом человеческого общества в целом, откуда сакральное понимание чуда и предполагает обращение «пониманием чудес лишь плодами заблуждения и невежества». Кроме того, культурному значению чуда дано заключать собой и такую составляющую как «выделение согласно субъективной значимости двух разрядов событий определяемых как чудо - признаваемых псевдоразумными и осмысленными для человека и - антропологически бессмысленных событий». Или - хотя культуре также присуща и практика признания в значении «чуда» то и не иначе как любого рода чудес, но особо значимы для культуры лишь чудеса, в культурном смысле предполагающие признание «осмысленными для человека». И, наконец, культура также формирует и «поле конкуренции» чудес, представляя на этом поле тогда и такую альтернативу как «чудеса возникающие по воле бога и чудеса, составляющие собой нарушения законов природы». Причем также и сама реальность такой конкуренции для культуры - она отчасти и реальность «конкуренции двух способов типизации чуда - по происхождению и по содержанию».

Если же копнуть глубже, то чуду после фактического осуждения в современной культуре все же дано обрести оправдание теперь и посредством различного рода форм «реабилитации» чуда. В этом случае для чуда не исключено и исполнение им функции необходимого элемента семантики в отдельных формах культурной традиции, например в романтизме, или в традиции сочинения сказочной литературы, обнаруживающей «понимание магии как искусства по произведению чудес». Также и литературной и сценической фантастике присуще проявлять себя и на положении средства изображения чудесного. Процесс «реабилитации чуда» - он равно же и процесс, параллельный одновременно протекающему процессу «реабилитации мудрости архаического мышления» инициированного достижениями современной этнографии и антропологии. Или - чуду тогда и доводится обрести понимание равно и как далеко не бессмысленному инструментарию в известном отношении эффективной и функциональной системы представлений, или как части и своего рода комплекса «готовых рецептов». Также чуду не уйти и от судьбы особого предмета интереса, «вызванного возрождением иррационализма в философии, в том числе и попытками обоснования состоятельности веры исходя из широкого круга философских и мифологических источников начиная с древности». Или - «реальность» чудес это не только лишь особенный «литургический аргумент» религии, но вместе с тем и сугубо спекулятивный аргумент при концептуальном обосновании и при защите состоятельности религии. Но наиболее серьезным образом интерес к проблематике чуда в культуре все же дано питать «экспансии вероятностных методов и вероятностного мышления в естествознании», то есть прямо вытекающей из применения этих методов постановке вопроса «что есть причинность и что такое чудо как нарушение порядка причинности». В этом случае, скорее всего, глубинная причина такого интереса - это «абсолютизация эффекта», то есть практика понимания некоего отдельного эффекта равно и характерно фатальным.

Также бытиё чуда в культуре сопровождает становление и двух противоположных формаций теперь и как таковой данной формы бытия - одновременно и легкости и обременительности. Если имеет место сочинение «сказок и использующей сказочные образы романтической фантастики и фэнтези», то в этом случае можно предполагать и непременную простоту воспроизводства любого рода картины чудесных явлений. С другой стороны, если имеет место и нечто синтез «мира чудесного», то здесь не обойтись и без воссоздания панорамы разнообразия обитателей этого мира. Отсюда же и практика построения «мировоззрения допускающего существование чудесного в использовании широкой категории законов бытия» - это и неизбежное использование приемов специфического синтеза и тех же комбинаций «физической природы и супранатуралистических областей ангелов и демонов» на правах ее регионов.

С другой стороны, само собой комплекс представлений культуры - он равно и «калька социума» с его «верхами» и «низами», высшим и низшим обществом. Из такого рода иерархически выстроенной картины и берет свое начало такое любопытное явление как признание «чудес фантастики, что в силу своего несуществования схожи с теми значимыми, но не данными в восприятии сущностями, что в культуре всех времен и народов считаются более важными и более могущественными, чем явное и видимое». Напротив, торжество рационального начала - это источник «крайне редких суждений о чуде и, как правило, в переносном смысле в связи с научной фантастикой» или оно равно и источник идеи «существования чудесного, когда люди пребывают в состоянии неопределенности, его проявления не как компактного факта, но как просвечивающей сквозь научные законы возможной таинственности бытия». Ну и, наконец, в сугубо функциональном ключе чудесное для культуры - это и некая «обширная область пересечения множеств фактов обобщаемых понятиями чудесного и случайного».

Равным образом чудесное в культуре также отмечено его обрастанием еще и особенной терминологической «бородой». В том числе, здесь возможно выделение и такого богатства красок речи, когда «фантастическое явление - оно равно же и понятие, по отношению к которому чудо представляет собой нестрогий синоним».

Если же в завершение набраться смелости и для представления здесь философской оценки, то познание и подобает расценивать не иначе как в значении функционального средства или нечто существенной возможности и - равно характеризовать и как существенный раздел также и совокупного корпуса культуры. Само собой такому разделению дано определять и становление проблемы выделения доминанты - или доминанты функционального качества познания или, напротив, доминанты семантической продуктивности познания в культуре. Скорее всего, чудо в смысле данной альтернативы и надлежит расценивать как своего рода торжество характерной для культуры практики синтеза условных «элементов видимости», совершаемого на основании тех или иных представлений познания то и над функциональным предназначением познания.

11.2024 г.