Вспомним, что основа функционала математики - это аппарат арифметических действий или преобразований в высшей математике, физики - концепции фундаментальных видов взаимодействия и физические законы, химии - химическая номенклатура и принцип химического равновесия, биологии - биологическая таксономия и правила выделения видовой специфичности, но что тогда дано знать философии? Доступна ли и философии возможность выделения неких функторов, при помощи или на основании которых возможно задание философских градаций, совершение преобразований или построение комбинаций? Предлагаемое ниже эссе - прямая попытка предложения пусть и предварительного, но вероятного ответа на такой вопрос.

Огл. Правила и порядки представления и синтеза

Философия в том виде, в каком мы наблюдаем ее в настоящее время - это далеко не исследование эмпирического поля, но исследование такого нечто, что способно составить собой форму или практику задания начал или упорядочения эмпирического поля. Следовательно, философия - никоим образом не форма познания, определяющая предметом своего познания реальность собственно явления, но она та форма познания, для которой явление - это только воплощение предмета ее познания или воплощение такого рода порядков, которые надлежит изучать философии. Или философия, даже если ей и доводится строить рассуждение относительно реалий некоего явления, все равно не рассуждает относительно его прямой «чувственной» реальности, но рассуждает лишь относительно тех абстракции или структурности, чему и подобает заключаться в данном явлении. Например, с такой точки зрения философия и определяет два твердых тела - камень и орех как различающиеся по признаку принадлежности особенной природе, что один из них - продукт неживой природы, другой - продукт живой природы. То есть мыслитель, прежде чем приступить к рассуждению непременно совершает и акт представления, то есть - выделяет в чем-либо, что допускает отождествление как данные первого порядка, тогда и существенные данные второго порядка, на деле - данные системного порядка относящиеся к чувственному порядку. В таком случае и комплексу философских функторов в первую очередь дано включать в себя тогда и функторы представления. То есть - включать в себя функторы, что предназначены для выражения - при условии использования обычных средств донесения результатов чувственного опыта, - равно и неких системных начал или условий, определяющих тогда саму возможность подобного опыта как опыта «определенного частного» порядка.

Более того, и выбор такого нечто, что никоим образом не заключено в прямом представлении чувственного опыта, но способно лишь «вытекать из представления» чувственного опыта тогда уже «как опыта», это и никоим образом не произвольный акт. Такой акт, даже в случае, когда он не составляет собой результата систематического выбора, все же будет обращаться результатом и некоего иного выбора, чему дано исходить и из задания некоей интенциональности. Тогда начала такого рода выбора непременно дано составить и совершению акта «определения на положении», в частности, пусть - не более чем признания существенности, то есть акта, означающего приложение и нечто критериев различения, собственно и задающих качества такого «положения», выделяемого как нечто «особенное» положение. Или - первоначало представления чего-либо как предмета философского анализа и подобает составить выбору системы критериев, служащих для определения такого чего-либо как признаваемого «на положении» или «в качестве».

Тогда в развитие этого нашего рассуждения возможно то допущение, что функцию критерия, при помощи которого нечто будет ожидать определения на положении заключающего собой некую специфику, дано нести и возможности возведения такого характерно чувственного что-либо к наличию таких его определителей, как особенные предполье, организация или состав. Тогда такое что-либо или будет предзадано таким происхождением или такими условиями обретения, построением в порядке некоторой организации или как заключающее собой некое содержимое. Причем все указанные здесь составляющие - не просто «эпизодические» привходящие, но характеристические факторы становления такого чувственно доступного что-либо, что и определяют его восприемлющим тот или иной принцип, что и подобает изучать или определять философии. Чувственное что-либо тогда и обращается тем что-либо, что допускает определение посредством подобного принципа, задающего такому что-либо специфику его природы, а через привнесение природы такое «чувственное» и обретает характер подлежащего философскому осознанию. Или - здесь нам лишь остается повторить за псевдо-Ареопагитом - всякое бытующее в действительном мире, при отнесении к этому бытующему и идеального - конечно же, это тварное.

Но, с другой стороны, то самое что в понимании философии и подлежит ее определению - оно и каким-то образом различное как подлежащее определению, в одном случае это генеральное, когда в другом - характерно частное. Если это так, то философии и подобает расценивать генеральное как «неоспоримое» генеральное, а частное признавать тогда и тем частным, что отличает характерная реальность как частного. То есть если философии из чувственно доступного что-либо (или спекулятивно доступного, но доступного из внешней спекуляции) доводится выделить принцип, то такому выделению не дано означать, что на том дано следовать и постановке точки. Иными словами, философии подобает не просто определить принцип, но и «определиться с принципом», каков этот принцип, или что это за принцип пусть и в наивном или характерно предварительном понимании философствующего, поскольку сама квалификация «принципа как принципа» все же предполагается лишь на следующей стадии рассмотрения. Если быть точным, то мыслителю для определения его представляемого необходим далеко не единичный критерий, но те набор или комплекс критериев, посредством которого характерность условно определяемого как «прямо доступное» равно будет обращена источником предъявления и того упорядочения, что не исключает и адресации ему ожиданий в части его становления «как продукта принципа».

Отсюда и обязанность философа - обретение комплекса критериев, необходимых для построения или представления нечто «прямо доступного» тогда и на положении источника задания того возможного принципа, что в некоей ожидаемой проекции и допускал бы его осознание как «такого рода принцип». Каков же тогда такого рода комплекс критериев?

Здесь уже подобает напомнить о факте, что во многих случаях нечто инертное находящееся в условиях земной природы в понимании огромного числа философствующих воспринималось как нечто самодостаточное. Камень чуть ли не бесконечный промежуток времени в условиях земной природы способен пребывать как нечто практически неизменное, откуда он и допускает понимание как нечто самодостаточное; но такие же исполненные в формате твердого тела образования из органического вещества уже в куда меньшей степени способны претендовать на подобную самодостаточность. В этом им и препятствует не только сродство к влажной среде, но и качество горючести. Значит комплексу критериев, согласно которому из вроде бы «прямо доступного» возможно выделение принципа и подобает строиться по схеме «выявления связей». Так, в понимании огромного числа мыслителей и как таковая способность к обладанию сознанием никоим образом не предполагает связи ни с опытом, ни с самочувствием, ни здоровьем, ни с элементарной психологией, то есть - ни с каким из физиологических начал, и тогда в их понимании сознание собственно потому и самодостаточно. Или - в оценке таких мыслителей сознание вряд ли каким-то образом связано с тем же качеством сознания, отсюда оно также всегда и всюду только сознание и потому оно самодостаточно. (Таким образом, для философии сознание - это нечто бескачественное.) Также и материальной формации в практически аналогичном освещении не дано обращаться равно и источником характерного разнообразия реакций, идущих от самой телесной конституции, и тогда качество материальности - это и не более чем простой источник «получения ощущения».

Изложенные здесь соображения тогда и позволят такую оценку - задание комплекса критериев для обособления нечто вроде бы исходящего из нечто «прямо доступного» - это и задание контура типологии того принципа, что и предполагается в построении исходя из картины нечто «прямо доступного». То есть только лишь предположению реальности некоего ожидаемого принципа и то уже включает в себя определение того, что он будет проецироваться или на мир в целом, или - лишь на фрагмент мира; а если принцип действует лишь в пределах фрагмента мира, то этот фрагмент и устроен определенным образом и не заключает собой или в принципиальном плане не заключает собой неких иных начал. Или - у мира в целом тогда и подобает ожидать не более чем устроения, а у фрагмента мира, в дополнение к устроению, тогда и наполнения, откуда в последующем этот фрагмент и подобает рассматривать на предмет, возможно ли у него такое наполнение или - нам следует выбрать иной контур и искать иной принцип. То есть - философу все же присуще строить представление тогда уже о «контуре принципа» только для того, чтобы приступить к его «проверке не прочность».

Но если нам доводится видеть мир заключающим собой множество его фрагментов и в каждом предполагать действие своего принципа, то - что в таком случае нам следует делать? Конечно, в этом случае не избежать определения и той базы или основы, на которой возможно упорядочение некоего множества или набора принципов. Решение же данной задачи тогда возможно исходя из задания некоей классификационной плоскости или даже некоторого числа различных классификационных плоскостей. Конечно, функцию такого рода классификационной плоскости дано принять на себя или предметной форме упорядочения или, напротив, комбинационному порядку, где уже имеет место образование не чистых форм, но неких конгломератов, то есть это будут или плоскости масштаба явления, или - классификационные плоскости определяющие некие порядки комбинаторики. С другой стороны, если философия и приемлет ту типологию, что построена по принципу «отраслевого деления», то здесь возможно выделение и тех классификационных плоскостей, что относятся к самой философии, например, онтологии и гносеологии. Так, если для принципа, исходящего из нечто «прямо очевидного» уже на контурном уровне возможно задание классификационной плоскости, то далее не избежать и проверки «прочности связи» данного принципа с предположительно адресуемой ему классификационной плоскостью.

Таким образом, даже не более чем образованию «подготовительной массы» для обретения или задания философского концепта уже дано предполагать и трансформацию такой «массы» в порядок некоторого синтеза, в котором некий пока еще определяемый концепт пройдет проверку и на предмет наличия места прикрепления и состояния укоренения на данном месте. То есть если мы и ожидаем, что нам доведется определить нечто философски значимую зависимость, то нам следует определить и ту почву, на чем и подобает состояться такого рода зависимости.

Огл. Демаркация в философском многообразии

В случае если мыслитель обретает определенность, что им уже осознан вполне очевидный «кандидат в философские принципы», то ему подобает проверить состоятельность такого предполагаемого принципа равно посредством задания данному принципу и условий его демаркации. Причем даже если речь идет о характерно обособленном принципе или концепте, то пропуск этапа демаркации невозможен и здесь, поскольку здесь равно существенно определение уникальности или обособленности подлежащего заданию принципа.

Но, в таком случае, что это за процедура задания демаркации теперь и в отношении самой возможности определения некоего принципа или концепта? Скорее всего, наиболее показательной иллюстрацией здесь и обращается сравнение возможностей латинской и арабской записи цифр. Особенность латинской записи цифр - отсутствие в ней разрядного представления, что, напротив, составляет достоинство арабской записи; то есть арабская запись более совершенна по своим возможностям демаркации в сравнении с латинской в силу самой способности отнесения численных величин к различным размерным порядкам.

Если же от рассмотрения частного случая перейти к анализу общего случая, то демаркация - это задание той типологической специфики, что в типологическом смысле, конечно же, еще не порядок обеспечивающего должную достаточность задания квалификации, но это равно и осознание вроде бы и простого множества как подразделяемого на подгруппы или зоны характерной специфики. Или - если философский анализ на той или иной стадии еще не обращается к определению, что такое «кандидаты в принципы» во всесторонне осмысленном типологическом упорядочении, то здесь он все же определяется с тем, что такое такие принципы под углом зрения их вовлечения в то или иное отношение разнообразия. Так, например, эстетика рассматривает произведения искусства как выполненные в манере романтизма или реализма - то есть прилагает к ним некие определяемые ею «принципы». И одновременно произведениям искусства также дано предполагать и рассмотрение под углом зрения «изощренности в описании», где, скорее даже не предположительно, но вполне определенно романтизм в сравнении с реализмом будет отличать и куда меньшая достаточность создаваемых им описаний.

Тогда если не оспаривать предложенного здесь понимания порядка демаркации, то далее подобает определиться с тем, чему именно дано составлять собой начала такого рода предварительной демаркации? Поскольку речь здесь идет об образовании не более чем «предварительной сетки», то, опять же, здесь равно возможны и такие формы демаркации как субъективное начало, объемное начало, проективная зависимость или некая расположенность. Кроме того, на данной стадии философского познания не исключено задание и такой формы демаркации как концептуальные ожидания, вроде бы правомерные в отношении тех или иных «кандидатов в» принципы.

То есть в предварительном порядке мыслителю также подобает характеризовать выделенные им «кандидаты в принципы» фактически на положении претендентов «на вступление в игру», но не более того. Или - в такого рода кандидатах в принципы ему и надлежит различить присущую им в известном отношении претензию «на вступление в игру», которую и подобает проверить на состоятельность. Таким образом, по результатам демаркации вместо просто вероятного «кандидата в принципы» философскому анализу дано располагать уже не просто «кандидатом», но кандидатом, потенциально претендующим на обретение неких характеристически значимых качеств.

Огл. Альтернатива - несостоятельные подход или позиция

Если мыслитель понимает свой ход мысли приведшим к определенности в предмете, «что есть» принцип, да еще при условии, что разделяемое им убеждение в реальности данного принципа дополняет и осознание возможной показательности, ожидаемой от данного принципа, то ему не помешает определиться и с тем, с какой целью необходимо задание данного принципа. Конечно, сразу же следует допустить, что если предполагается формулировка некоего принципа, то от него подобает ожидать не только способности нормализовать порядки или регуляции некоей сферы, но такой принцип не исключает и свободы задания каким-то образом альтернативного принципа. Причем эту альтернативу также подобает понимать и несколько более широкой, чем просто задание принципа-конкурента, - здесь в качестве альтернативы способно предстать не просто отсутствие системного решения, но, также, решения вообще, и, более того, осознание чего-либо, что надлежит регулировать такому принципу, еще и на положении тем или иным образом бессистемного. То есть если предполагается формулировка принципа, то такой принцип будет предполагать задание или в пику иному принципу, или - допускать признание как заполнение очевидной лакуны, то есть может быть понят как средство устранения неупорядоченного понимания некоей предметной специфики. Или - здесь не столь важно, в чем именно дано проявиться некоей несостоятельности, но важно, что с той или иной точки зрения, относительно тех или иных особенностей некие представления можно расценивать как несостоятельные.

Таким образом, «кандидат в принципы», все еще продолжающий пребывать в статусе кандидата, подобает нагружать не только пониманием его возможной показательности, но и пониманием, что именно в состоянии занять его место, но не в состоянии обнаружить ту меру полезности, что подобает ожидать от задания данного принципа. Становление подобного понимания тогда и показывает картина, когда в некоторый момент история познания еще не обнаруживает свидетельств осознания некоей проблемы, но далее приходит момент прозрения, но при этом пониманию существа такой проблемы все же выпадает исходить и от той «слабой» теории, что не исключает и предъявления ей справедливых претензий. Тогда, если альтернативу предлагаемому принципу и составляет решение «слабой теории», то ее следует характеризовать набором присущих ей уязвимостей; то есть - или эта схема вульгарна, или - задана в крупном масштабе, препятствующем выделению деталей, или ее создатели увлечены дедукцией в той недопустимой мере, что из одной причины выводят все возможные следствия. Кроме того, альтернативу предлагаемому принципу также способна составить и своего рода «альтернатива альтернативе», построенная лишь в видах исключения некоторой другой альтернативы.

Отсюда «кандидата в принципы» помимо характеристики ожидаемой от него показательности равно подобает дополнить и характеристикой ожидаемой от него специфики «полноты презентации» определяемого им предмета. То есть формулируемый принцип также подобает оценить и на предмет, насколько он в состоянии преодолеть те уязвимости, которых не лишены его возможные альтернативы. В том числе, здесь полезно представить и те сложности, а также и возможное негативное отношение, чему дано вытекать из неполной состоятельности, если она хоть сколько-нибудь возможна, данной группы альтернатив. Или - выдвигаемый принцип равно же подобает оценить уже не только на положении того или иного определителя или начала, но и как возможного конкурента тех или иных уже известных определителей или начал.

Огл. Неизбежность «слияния с тенденцией»

Если «кандидат в принципы» уже определен в части присущего ему объема специфик и частностей, включая и такие показатели, как отдельность / рядоположенность и в его положении вероятной альтернативы иным решениям, то, продолжая оставаться кандидатом, ему не устраниться и от осмысления как принадлежащему тенденции философской мысли. Причем отнесению некоего отдельного положения к числу близких ему положений, заданных в русле той или иной тенденции философской мысли фактически дано иметь место и на предварительном этапе в силу самой постановки вопроса, выбора видения или раскрытия картины, соотнесения с объемом последствий и т.п. Равным же образом такой принадлежности не обязательно ожидать и выражения в «однозначном ключе», ей равно дано допускать и выражение при посредстве задания некоей комбинации - двойственности, противоречивости, тяготения, фрагментации и т.п.

То есть принцип, все еще не теряя качеств лишь кандидата в полноценно осознанные принципы, и здесь позволит построение или как характерный вектор, или как сумма разнородных тяготений, смешений, реверсов и т.п. Но и здесь как таковая тенденция на положении позиции притяжения или же обнаружит качества характерно направленного представления, или, в ином случае, тогда уже смешанного, всего лишь тяготеющего, вобравшего в себя частичку того или другого, или, положим, буквально трактующего одно, а на деле определяющего иное. Более того, и сами отношения принципа и тенденции могут знать и характерно различное построение - принцип или же будет жестко или - то и каким-то образом вольно следовать некоей тенденции, или, образуя сложную связь, уходить от нее и затем возвращаться, а также пытаться использовать эту тенденцию каким-то образом и в своих целях.

Однако в этом случае, поскольку речь идет не более чем о предложении кандидатуры в полноценные принципы, то на данном этапе и само понимание этого принципа следует строить неким особенным образом. Или же данный принцип подобает оценить не просто как вероятный субъект присоединения к некоей тенденции, но теперь и как такого рода «поводыря» равно и для собственно мыслителя, что способен уводить философский подход, отличающий данного мыслителя то и во вполне определенном направлении. То есть - или выдвижение принципа способно повлиять и на саму философскую позицию определившего его мыслителя, сблизив его понимание с идеями некоего направления, или, напротив, содействовать и обособлению мыслителя от некоего направления без сближения с иным направлением, или - с помощью этого принципа мыслителю дано занять и позицию посредника между некими трактовками.

Равно здесь не исключено то понимание, что кандидату в принципы также дано нести на себе и некоторые обременения, во многом переходящие и на как таковую аналитическую способность выдвигающего его мыслителя. В том числе, выдвижению принципа дано порождать и такие последствия, хотя и ограничиваться в этом лишь способом формулировки философских идей, как принуждение к строгости мышления или, напротив, вести к утрате любой обязательности, что будет открывать едва ли не полную методологическую свободу мышления. В общем и целом, кандидат в принципы здесь как бы двояко значим - он не только или же созвучен некоей тенденции философской мысли или подвергает сомнению ее положения, но он же и источник влияния на позицию, занимаемую выдвинувшим принцип мыслителем, мотивируя его и на осознание занимаемой им позиции.

Огл. Метафизический разрыв

Если мыслителю и доводится обращаться к попытке задания принципа, то во многих случаях ему также выпадает совершение и такого шага, как разрыв связи, до того допускавшей понимание вполне очевидной. С другой стороны, здесь все же подобает пояснить, что смысл понятия «метафизический разрыв» далеко не ограничивается случаем разрыва связи, ранее понимавшейся вполне очевидной, разрыв метафизической связи - это равно же и возможная ошибка построения рассуждения, но для настоящего анализа куда более интересно предназначение метафизического разрыва как приема, важного для синтеза представлений. «Метафизический разрыв» - конечно же, это и предложение Галилея не только исключить ряд положений физики Аристотеля, но и отвергнуть ряд положений той космогонии, что в то время принимались за истину. Также в произведении искусства, вряд ли обязательно прослеживать и связь «замысла и воплощения» поскольку завязка сюжета здесь может быть построена на одном, а раскрытие сюжета - рисовать и совсем иного рода картины. Равно пример «метафизического разрыва» - это и отход от понимания социальной истории как последовательного процесса в пользу его признания тогда и далеко не нормализованной последовательностью.

Также отдельным формам философских воззрений, вряд ли позволяющим признание должным образом глубокими, метафизический разрыв доводится видеть и в том же разделении формы и содержания. Акварель и карандаш, барабан и скрипка, вроде бы, это не более чем формы, посредством которых возможно донесение некоего содержания. Но в этом случае как таковой идее подобного рода метафизического разрыва дано заключать собой и характерно искаженное понимание смысла подобного рода «форм», что, представляя собой некие средства тогда уже на положении средств способны обеспечить лишь вполне определенные возможности раскрытия содержания. Или философия не то, чтобы просто приемлет метафизический разрыв, но знает и различные степени достаточности такого разрыва, иногда отделяя то, что не должно соединяться, но иногда отделяя друг от друга и то, что все же не лишено некоторой связи соединения.

Более того, метафизический разрыв позволит его построение равно же, как отношение эскиза и картины, чертежа и детали; таковы, положим, и те же «формы присутствия телесности в воображении в снятом виде - представляемый колорит, видимое внутренним взором пластическое отношение и мысленное звучание». Метафизический разрыв, таким образом, это не строго точный прием, но широкий диапазон приемов, близких по характеру, но различных по направленности и различных по глубине. Потому метафизический разрыв - это и не более чем способ помыслить что-либо как отдельное, придать ему локальную или каким-то образом иную конституцию и воспроизвести на условиях принадлежности некоему самодостаточному состоянию или состоянию, приведенному как бы «к другому корню». То есть метафизический разрыв это вроде бы и большие ожидания, но и по большей части случаев не столь уж и значительный эффект.

Огл. Консолидация подходов

Те философские подходы или тенденции, о чем здесь уже шла речь, не обязательно дано отличать способности «выдерживать тон» заявляемой ими самоценности и тогда не исключено и устранение различия между подходами и их приведение к общему началу или порядку, хотя, быть может, и не абсолютно во всем.

Однако в постановку задачи здесь также вмешивается и следующее обстоятельство - философские подходы это не только лишь концептуальные подходы, но и функциональные подходы. С концептуальными подходами делу здесь не следует предполагать какой-либо особенной сложности - достаточно придать некоторому такого рода концепту формат «кандидата в принципы», о чем речь шла выше, и следом проделать в его отношении все те манипуляции, что и надлежит выполнить в отношении любого рода такого «кандидата». То есть концептуальный подход - по сути, это принцип, но тот, что как принцип определяет собой и некие принципы или, быть может, не принципы именно, но типологические форматы. И в таком его качестве «принципа» концептуальный подход и не представляет собой чего-либо особенного.

Однако помимо концептуальных возможны и функциональные подходы; они - или это методы прямой селекции, или - пусть и некие способы синтеза, но основанные на некоем способе предшествующей селекции. Тогда предположим, что конкурирующие способы решения некоторой задачи допускают реализацию посредством практик, основанных на следующих четырех подходах: историко-культурном, функциональном, структурном и психологическом. В этом случае каждый из указанных здесь подходов - он равно и вполне определенный порядок манипуляции данными, для которого перенос данных из другого подхода в большинстве случаев или в условном общем случае принципиально неосуществим. Так, функциональный подход - это анализ функции как разновидности или формы активности, структурный подход - анализ содержания как некоего наличия, включая сюда и порядок компоновки этого наличия как одной из форм такого наличия. Возможна ли в этом случае консолидация подходов, и возможно ли приведение такого рода подходов к условно «общему началу»?

В случае функциональных философских подходов, конечно же, поиск их «общего начала» - это явно нечто бессмысленное. Однако здесь не исключено и иное решение - консолидация подходов как сторон или операторов обмена данными, - результаты, полученные благодаря средствам функционального похода, допускают их внесение в анализ средствами структурного подхода тогда уже в значении исходных данных. Скорее всего, такого рода формы обмена данными можно предполагать и для любого из видов утилитарно-функциональных подходов. Отсюда и результат такого рода консолидации - это структуры обмена, например, продолжение описания функции описанием структуры исполняющего функцию оператора или описание элемента сложения, продолженного в характеристике исполняемых им функций.

То есть, с такой точки зрения, концептуальные подходы - это очевидный субъект типологической унификации, функциональные подходы - тогда и комбинаторной унификации.

Огл. Метафизическая логика

Формальная логика, с одной стороны, это производная такого фундаментального начала как отношение эквивалентности, и, с другой, - производная отношения порождения или отношения воспроизводства, какие бы форматы или порядки воспроизводства не допускали их задание этому отношению. Тогда если и возможно построение метафизической логики, то этот формат вряд ли означает отмену или замену такого начала как отношение эквивалентности, но отношение воспроизводства здесь все же можно толковать исходя из того, что одному принципу дано преобладать над иным принципом, если рассматриваемые объекты понимать как подчиненные формы этих принципов. То есть метафизическая логика - это подмена рассмотрения связи объектов равно и на рассмотрение зависимости порядков определяющих данные объекты; тогда если человек - «венец творения», то ему следует обладать и абсолютным превосходством, положим, над любым иным биологическим организмом. Однако на деле подобная подмена - очевидный источник ошибки, - функционал человеческих рецепторов во многих отдельных позициях много хуже функционала таких же рецепторов животных, откуда и следует, что сколько бы человек того не хотел, ему не преуспеть в способности «брать след» также, как дано это делать собаке.

Подобающая иллюстрация данного тезиса - та оценка, что «человек который не менее остро, чем Шпенглер чувствует различия между стилем Рафаэля и стилем Тициана не обязан присоединяться к предлагаемому им выводу, поскольку в его основе лежит чисто метафизическая логика». В этом случае, конечно же, можно предполагать такую ситуацию, когда и Шпенглер и его возможный читатель каждый следуют своей метафизической логике и лишены возможности определения различий стиля Рафаэля и стиля Тициана неким формальным образом. Но можно ли подобное положение расценивать как «неисправимый недостаток» метафизической логики?

Ответу на такой вопрос вряд ли дано исключать вполне ожидаемой здесь двусмысленности - с одной стороны, подобные возможности это и явный дефект метафизической логики, с другой, метафизическая логика в объеме ее возможностей - это и средство априорного или предвосхищающего понимания. Отсюда прямым предназначением метафизической логики и дано обратиться поиску различного рода форм общности, параллелей, начал типологической унификации и иных возможных средств задания начал интеграции. Собственно подобным образом и возможен поиск пути «превращения стиля искусства в вид искусства объединявший бы живописные и музыкальные творения». То есть посредством метафизической логики и возможно «замещение предметной основы типологии на типологию в широком смысле слова манеры, когда исчезает разделение живописи и музыки в силу совпадения живописных и музыкальных произведений по признаку единства манеры».

То есть метафизическая логика, казалось бы, несмотря на весь негативизм, который обнаруживает даже само имя данного функтора, все же представляет собой полезный инструмент при появлении потребности в определении интегральных начал. Метафизическая логика - вполне подобающее средство «наведения мостов» в многообразии любой предметной специфики, характерно сопротивляющейся попыткам ее обобщения.

Огл. Приемы технического свойства

Теперь нам предстоит рассмотрение, пожалуй, наиболее любопытной разновидности философских функторов, а именно - приемов «технического свойства». Приемы технического свойства характерно разнообразны, одни более известны, другие - менее. Так, один в числе такого рода технических приемов, причем не только философских - формулировка определения. Кроме того, поскольку речь идет о философии, то суждению, что в этом случае заслуживает имени «определения» дано в качестве одного из экземпляров принадлежать и тому множеству актов называния, что условно признаны как функционально равноценные. То есть определение для философии - далеко не строгая мера и не строгое начало дедукции, но тот акт называния, что составляет собой далеко не называние строгого плана, но не более чем не выходит за рамки освещения в некоей ипостаси, то есть такой, что позволяет воспринимать нечто как несущее некую ипостась. Так, здесь весьма показателен пример, как Маркс и Энгельс определили в «Немецкой идеологии» язык как «действительное сознание непосредственного бытия человеческой мысли».

Вынесению определения близок и такой философский прием характерно технического свойства как «использование слова в его прямом значении без нагружения этого слова вторым гораздо более широким смыслом». То есть - своего рода установку «по умолчанию» для философии дано составить порядку использования понятия в любом допустимом для него смысле - и узком, и широком, и частном, и отдельном и т.п. Однако некое рассуждения тогда не построить и без употребления понятия в том специфическом смысле, которое некая система представлений определяет для него как его генетически основное. Здесь, конечно же, важно понимать, что само признание одного из смыслов некоего понятия его «основным» смыслом также не исключает и его известной проективности, за исключением, пожалуй, той части понятий, что относятся к тому их ряду, что определяют явления из сферы «ближайшего бытия» индивида. В другом случае, если идет речь об использовании такого понятия как «сознание», то и наделение данного понятия «прямым значением» - это характерно проективное решение.

Еще один прием, что в отношении философских построений можно расценивать как прием «технического свойства» - понимание конкретного всегда более богатым, чем общее. То есть речь здесь идет о качестве типизации, стоящей за всякого рода предметной редукцией, или о том, что выделение характеристических и иного рода линий непременно устраняет то разнообразие, которому дано отличать всякую природную форму тогда уже как субъекту задания некоего многообразия типологических начал. Например, это, с одной стороны, предметная и, с другой - возрастная специфика некоего объекта. То есть, такой прием это все же не выделение нечто «конкретного» как особым образом богатого, но - прием осознания типизирующей манипуляции как заключающей собой не иначе как смысл абстрагирования, пусть в условно «обычном» случае и характерно «слабого» абстрагирования. В подобном отношении такого рода «выделению конкретного» дано принимать характерно «продвинутые» формы, например, как в способности «качества определения общих признаков видовых, родовых, жанровых структур всегда неполно характеризовать мир конкретных художественных творений».

Еще один прием философского мышления также сугубо технического свойства - преодоление разрыва между диахронией и синхронией в изучении сложного предмета. То есть, вначале, это построение уже рассмотренного выше метафизического разрыва, а затем его направленное преодоление. А если продолжить данный ряд, то для предмета невозможно не быть созвучным чему-либо и, напротив, диссонировать с чем-то иным. Преодоление же такого разрыва возможно благодаря тому, что источник или почву диссонанса можно расценивать как синхронию, или, напротив, в случае построения схемы в альтернативном ключе помещать синхронию в то окружение, где ей доводится обращаться источником диссонанса. Тогда преодоление выраженного подобными средствами метафизического разрыва - это построение того более скоординированного процесса, где или полностью правит бал синхрония или диссонанс. С другой стороны, такое преодоление важно и тем, что оно способно побуждать и на «обнаружение в каждой стилевой фазе единства литературы, живописи и музыки». Иными словами, преодоление разрыва между диахронией и синхронией - это и задание той общей «волны», в объеме которой и возможно выделение ее гребня и замирания. То есть - вне зависимости от ситуативной картины, дано ли волнению в этот момент обратиться гребнем или замиранием, ему все равно не дано утратить качества такого рода волнения, в котором как в некоем единстве тогда преодолены и различия - но по отношению к волнению как макрособытию, - между гребнем и замиранием.

Теперь, прежде чем перейти к описанию самого сильного приема философского синтеза - образования классификации, нам следует рассмотреть и такую важную операцию как верификация возможной классификации или, иначе, «проверка эффективности семиотического принципа классификации». Даже если некая классификация и возможна, то сама ее возможность никак не означает необходимость в такой классификации. Необходимость же классификации можно подтвердить той эффективностью, что и обнаруживает семиотический принцип, заложенный в основание данной классификации. Другое дело, что порядок этой проверки уже формализован, и ее проведение можно построить как поиск ответов на ряд возможных вопросов. Здесь вполне возможна постановка следующих вопросов:

Теперь, наконец, нам предстоит представить и наше видение наиболее важного средства синтеза философского понимания - приемов построения классификации. Но первая задача, что ожидает разрешения в этом случае - это определение различий, в силу которых классификации не обязательно дано обретать качества начала систематического упорядочения. Проще говоря, здесь поначалу подобает определиться с различиями, что прямо препятствуют смешению просто классификации и, с другой стороны, систематического упорядочения содержания некоей предметной области или множества. Первая особенность, отличающая системную форму от простой классификации - это «сопряжение нескольких классификационных плоскостей, поскольку эта многомерность обусловлена сложностью подлежащих систематизации объектов и многоплановостью их связей и взаимоотношений». То есть в этом случае подобает принимать во внимание и то различие, что вытекает из открытости классификации просто для построения той или иной зависимости на основании имеющихся эмпирических данных посредством индукции и, вместе с тем, и из «построения систематизации исходя из способности данной сущности к дифференциации посредством дедукции». Или - в случае классификации некие объект или представление всего лишь предполагают их закрепление на некоей позиции, когда в случае систематизации - допускают отождествление тогда лишь притом, что если из занятия ими некоего места дано следовать и перспективе выполнения дедукции. Системный подход, таким образом, это не просто задание особенности, но и «объясняющее» задание особенности, а равно и возможность «координации и субординации различных направлений классификации».

Далее построению классификации следует определиться и с началами задания иерархии, поскольку одноуровневая классификация - это почти что «не классификация». Например, пространственные и временные структуры могут предполагать и такой порядок приведения к общему началу как «полное подчинение пространственных структур временным». В том числе, если дано существовать некоторому объекту, вполне состоятельному в возможности проявления некоей активности, то проявляемую им активность можно расценивать и в значении изменений, происходящих в этом объекте с течением времени. Тогда в каждый отдельный момент времени этот объект будет допускать и то его представление, что определяет его не просто как «объект без роли», но как объект на положении обретения им текущей фигуры, например, «закрытая дверь» или «открытое окно». То есть времени здесь дано отнюдь не порождать данный объект, но определять, каким образом ему дано быть представленным в некий «настоящий момент».

Следом и статичные предметы надлежит отразить в классификации как «вырванные из тока времени и потому противопоставленные времени как процессу и в этом случае неслиянные с действиями, протекающими во времени и утверждающими динамику времени». То есть статичные предметы - они же и те «завершения», во что и дано было обратиться некоему действию, как нашедшему здесь свой окончательный итог, это та самая продукция, чему уже довелось выйти за фабричные ворота. С другой стороны, статичные формы - это и такого рода нечто вступающее в совершение действия, с которым, как подобает представить, ничему не доводилось случаться раньше, что могло бы продолжаться и сейчас, или - это такое вступающее в действие, в котором умиротворена и всякая активность, несомая им с собой. Тогда статичные предметы и есть та самая совершенная альтернатива событиям, лишь благодаря которой событию и дано совершаться как в собственном роде событие, а не представлять собой событие протекающее «поверх прочих событий». Отсюда и выделение в философской классификации статичных предметов - это задание первоначал и совершенных форм завершения событий, лишь в присутствии которых и сами события приобретают самоценность «как события». Причем важно, что сколько бы мы не сомневались в статичности определенной формы, например, понимали, что кружка опорожнена, нам все равно подобает принимать ее как воплощение или начало определенной статичности, поскольку иначе мы будем лишены возможности констатации события в собственном роде.

Другой существенный момент, который следует учитывать при построении классификации - для философии всякое подлежащее классификации это любым образом лишь понятийная форма. То есть классификация в философском представлении - это то или иное упорядочение понятий, то есть - референтов, тем или иным образом выводящих на те или иные денотаты. А в таком случае важно понимать, каким именно образом определенный референт способен выводить на тот или иной денотат. Например, понятию в его роли референта дано обнаруживать качества узкого или широкого понятия; к примеру, такого рода неоднозначность отличает понятие «книга», в одном понимании равноценного лишь корпусу содержания книги, в ином - хотя равно и корпусу содержания, но вместе с тем и специфике полиграфического изделия. В собственно философской области тогда возможна такая претензия как необходимость отнесения понятий техника и технология не только к сугубо производственной сфере, но и их применения к иным формам человеческой деятельности, например, к созданию художественного продукта, также воспроизводимого посредством «техник» и «технологий». Более того, своего рода элементом «техники» возможно признание и роли спорта в культуре или - теперь и письменности как «техники человеческого общения». Или - построение классификации в философии невозможно и без ее дополнения той метаклассификацией, в которой будут классифицированы не сами предметы, вносимые в первичную классификацию, но понятия в их качестве понятий, как они обслуживают надобности такой первичной классификации.

Огл. «Кастовое» деление теперь и непосредственно абстракций

Философия не лишена и такой характерной специфики как деление теперь и самой философской тематики на «высшую» и «низшую» тематические области. На практике это означает, что одну группу проблем философия предполагает исследовать пристально и всерьез, когда иную группу - лишь поверхностно и походя. Или - философский опыт дополняет и то понимание, что возможна и та группа проблем, у которых при наличии прямой философской значимости их раскрытие и анализ не обогащает философию в принципиальном, а иногда и в сугубо функциональном плане.

В подобном отношении, пусть не столь резкому, но дано иметь место и различию между философской концептуализацией физических реалий и математических абстракций. Для философии ее понимание физической реальности - это построение онтологии в правах общей теории мироустройства, когда философское определение характера математических зависимостей - это не более чем частный анализ, позволяющий познание некоей отдельной специфической проблемы. В каком-то смысле близкое положение можно обнаружить и в философском понимании жизни и, в противоположность подобному пониманию, в понимании динамических объектов, таких как потоки и колебательные процессы. Жизнь, если и последовать подобному пониманию - это нечто самоценностное в силу ее существенного положительного эффекта, а динамические объекты - не более чем некая частность, некий особенный ряд явлений, имеющих место в некоей особенной сфере. Подобным же образом и информационное взаимодействие - это «на поле» онтологии вовсе не альтернатива физическому взаимодействию, но - не более чем некая отдельная возможность, реализуемая в неких обособленных условиях.

Однако нашим примером «кастового» деления абстракций нам все же послужит такая специфика философского понимания как дискриминация «так называемых низших органов чувств и получаемых ими наслаждений». То есть, в этом случае кулинарный продукт будет подлежать рассмотрению как источник порождения далеко не тех «отложений» в памяти, источником которых и обращаются зрение и слух. В том же самом смысле и парфюмерия - далеко не тот род искусства, о котором следует судить как о полноценном виде искусства. Конечно, в основе такого отношения можно предполагать и то понимание последствий воздействия таких источников чувственного опыта, что далеко не столь продуктивно и спекулятивно значимо как воздействие теперь и таких источников чувственного опыта как зрение и слух. Но в то же время и в своей специфике порождения «отпечатка» гастрономия и парфюмерия значимы и в каком-то своем специфическом порядке или в том порядке, что и обращается источником порождения ряда последствий, наделенных их собственной смысловой ценностью как такого рода последствия.

Но тогда и отнесение той или иной проблематики к ее особой смысловой «касте» - это и внесение герменевтического начала то и непосредственно в философию. Так, некоторым ожиданиям дано порождать или покоиться на некоторых же ценностных установках, в силу которых и некоторому проблематическому разделению дано воплощать собой и некоторую ценностную специфику или ценностную основу. То есть - если для ведения спекуляции важна и некая ценностная посылка, то здесь и сами абстракции можно расценивать как принадлежащие той или иной их особенной «касте». Во всяком случае, это существенно для осознания смысла тогда и характерно «предвзятого» философского видения картины мира.

Огл. Эпистемологическая гипертрофия

Опять же, если рассматривать группу проблем философии математики, то - что такое сама математика - это знание или математика она тогда же и как таковая реальность? Человек, конечно же, лишен иной возможности обретения представления о математических зависимостях или функциях помимо осознания на положении или в значении знания. Более того, и преподнесение подобных знаний не всегда возможно в «объективистском ключе», на что и указывает присвоение математическим отношениям и зависимостям имен математиков, открывших эти зависимости. То есть - вполне правомерно и то утверждение, что видение математики сугубо «знанием», а не реальностью и есть «произрастание идеализма из преувеличенного раздутого и мистифицированного преображения реальных черточек познания». Однако так ли бесполезна и контрпродуктивна эпистемологическая гипертрофия?

Когда философии дано обращаться к такого рода форме ведения рассуждения, как признание мира материальным, сознания - универсальной доминантой психической жизни, а так называемые эпифеномены или такую недавно объявившуюся форму как «мемы» определять универсальной или категоричной формацией, то, конечно, она прибегает в этом к эпистемологической гипертрофии. Но допустимо ли признавать такого рода гипертрофию или же характерно контрпродуктивной или, напротив, в известном отношении полезной? Такой анализ, конечно же, подобает начать с избитого «признания мира материальным». С одной стороны, «признание мира материальным» - это и прямая редукция картины мира к одному пусть и столь важному, но отдельному аспекту. И в материальном мире такие формы идеального как геометрические построения не утрачивают ни своего назначения, ни своей природы, и потому признание мира материальным - это лишь некое частное представление и не более того. Но, с другой стороны, это и подчеркивание некоей обязательной привходящей, а именно - той, что обязательна для выделения в каждом спекулятивном построении. То есть - не существует возможности построения каких-либо траекторий частиц вплоть до наступления момента, пока не обретена определенность в материальной реальности этих частиц.

Гипертрофированное понимание теперь уже и сознания равно же как «Сознания» с большой буквы уже более значимо для философского анализа. То есть - такое понимание ведет к тому, что любой идее или побуждению дано предполагать выработку или переработку в сознании. Сознание отсюда, несмотря даже на то, что «технически» оно как бы «не вполне стандартно», тем не менее, все же обращается и тем обязательным началом или функтором, в котором надлежит совершить любого рода манипуляцию синтеза значимости. То есть - любую идею и представление и подобает расценивать как «выводимые из сознания» и это важно.

Подобным же образом и «мем» обретает формы пусть не столь фундаментально выраженного, но вездесущего эффектно иллюстративного средства означения, хотя и не всякое означение на самом деле подобающим образом иллюстративно, но оно не лишено и способности казаться таковым. То есть та эпистемологическая гипертрофия что заключает собой как таковой концепт «мема» - это равно идея и нечто «функционально совершенной идеи». Или под «мемом» судящему свойственно подразумевать ту «недвусмысленную» понятность, что не знает проблемы с ее становлением как понятности.

Если представленные здесь примеры не заключают собой ошибки, то дано ли им указывать и на известную полезность эпистемологической гипертрофии? Скорее, такая польза вполне очевидна, но не более чем в части возможности задания строгой рамки, выход за которую следует признать прямо невозможным. То есть эпистемологическая гипертрофия - это та безусловная форма задания ограничения, что и придает некоему контуру своего рода непреодолимость как ограничению. Если не знать такой гипертрофии, то не исключено возникновение и всякого рода «трансцензусов», чему тогда доводится лишь нарушить логичный порядок построения рассуждения.

Огл. Ситуативная модель не чуждая налета театральности

В истории философии свой «яркий след» довелось оставить и одной концепции, известной под именем «диалектика». Но, на наш взгляд, «диалектика» вряд ли выходит за рамки тривиальной ситуативной схемы, но в данном случае дополняет эту схему еще и такой особенной спецификой, как налет театральности. То есть в версии «диалектики» обычные формы ситуативной картины - тривиальные разветвления, возвраты и пороговые условия обретают их театрально звонкие имена, не заключая иного содержания, помимо тривиальных разновидностей ситуативной коллизии.

Или - если картине реальности дано указывать на порядок синтеза через разветвление, соединение в одном лице нескольких ипостасей, то для диалектически мыслящего такого рода комплекс обстоятельств предполагает оценку как нечто подлежащее «диалектическому пониманию». А если дано иметь место особому случаю экспрессивного роста сложности такого рода синтеза, то судящего посещает мысль и о наличии в данных обстоятельствах некоей «яркой диалектики». Более того, если имеет место такая форма синтеза, что сводит воедино характерно контрастные элементы, то здесь равно предполагается и особая диалектика такого рода совместимости, например, «диалектика единичного особенного и общего».

Но «диалектика» - также это и возможность задания частных функторов, что при всей облекающей «диалектические» понятия напыщенности и театральности как-то состоятельны как функторы. Например, таков «поиск диалектической связи» чему равно дано означать и «диалектическое выявление» не просто своеобразия неких рядоположенных позиций, но одновременно определение их взаимосвязей, переходов, влияний и смещений. Или поиск «диалектической связи» - не просто поиск связи «как связи», но и поиск связи, замыкающей собой и особый внутренний мир «многообразия ее коллизий». Таковы, конечно же, поиск «динамического своеобразия» или раскрытие системы «в ее историческом движении».

Еще одна разновидность характерно «диалектического» функтора - задание и такого рода порядка, что определяется как «диалектическое отношение объективного и субъективного». Так, отдельным теориям дано предполагать построение, что включает в себя не только позиции, что как бы «невозможно не определить», но рядом с ними вводящее и позиции, что отличает вымысел, пристрастие и гипертрофия частного. Такой способ или метод соединения можно оправдать тем, что с его помощью некое представление обретает законченность и целенаправленность, но только притом, что ряд его позиций заданы на условиях полной или частичной фиктивности. Более того, самой возможности задания подобной целостности дано перевешивать и вклад такого рода, быть может, и не особо существенных «изъянов».

Еще одному диалектическому функтору дано носить имя «диалектики связи и различия», то есть, как можно судить по практическому применению, это сохранение преемственности на фоне стремления к разрыву или минимизации самой связи преемственности. Таков, что вполне очевидно, конфликт отцов и детей или конфликт нового с его провозвестником старым - новых технологий и старинных практик или приемов. Здесь если такого рода зависимость и заключает собой источник конфликтности, то можно предполагать и правоту диалектики.

Такой простой вещи как пороговому эффекту также дано носить в диалектике свое пышное имя «перехода количества в качество». Действительно, вполне возможно и такой порядок накопления некоей специфики, что как процесс накопления хотя и не обязательно качественно обезличен, но любым образом приводит к такому результату как характерно резкая трансформация одного в нечто иное, одной формы бытования в некую иную. Под тот же ранжир нередко имеет место и подведение процесса дополнения некоего объема явления тогда и соизмеримыми фрагментарными составляющими. То есть «переход количества в качество» это, с одной стороны, драматизация порогового эффекта и, с другой, элиминация реальной иллюстративности, в этом случае объявляемой «не показательной».

В ряду всякого рода «диалектических» представлений нам дано обнаружить и нечто «закон раздвоения единого». То есть достаток содержимого в некоторых случаях обретает и ту степень полноты, что фрагментам, образующим такое содержание дано действовать как претенденты на исполнение ими самостоятельной роли. В том числе, здесь возможен и тот самостоятельный порядок интеграции неких начал в нечто результирующее, что отличает специфика такого рода раздвоения теперь и на положении генетически приданого свойства. Скорее всего, в этом случае речь идет просто о необходимости должной детализации некоей картины.

Наконец, точку в нашем описании разного рода диалектических функторов подобает поставить на представлении нашей оценки «диалектического противоречия». Скорее всего, диалектика судит здесь о такой картине, как противоречия между мужем и женой, не приводящие к распаду семьи. В том числе, здесь не исключено и такое «развертывание диалектики предполагающее возможность перевеса одной стороны противоречия над другой иначе - превалирование логических моментов над историческими и наоборот».

Вполне возможно, что диалектические функторы - это и своего рода «средство борьбы с банальностью», повышения градуса интереса к философской проблематике. Но здесь во многих случаях можно думать, что с водой здесь равно случается выплеснуть и ребенка - тривиальность все же куда более надежное средство позиционирования некоего явления в мире, чем любая искусственно придаваемая ему экстраординарность.

Огл. Взаимодействие философии с околофилософским

Отличительная особенность философии - показательный для данной практики познания низкий порог вхождения, в особенности, присущий тому же философствованию, откуда и исходит множество интеллектуальных явлений явно близких философии, развивающихся рядом с ней, действительных лишь на протяжении отдельной эпохи, но не повторяющихся в иные исторические периоды.

Например, некий исторический период способен оставить след как время расцвета некоего направления мысли и интереса к философской проблематике представителей той или иной сферы деятельности - людей творческого труда, ученых или представителей религии. Соответственно наследие такого исторического периода заключает собой и ряд продуктов философской мысли или не находящих продолжения в следующем историческом периоде или продуктов, воспринимаемых потомками как несущие некую ценность, но строго позиционируемые в значении взглядов, господствовавших в определенный период. Следовательно, особенность исторически локальной точки зрения и образует появление неких установок, ориентиров или практик, любопытных в их частном смысле или лишь в соотнесении с определенной обстановкой, но вряд ли должным образом функциональных на положении универсальных функторов. Тогда отсюда возможно извлечение и такого представления как реалии решений, работоспособных в тех или иных условиях и вряд ли приемлемых в случае расширенной постановки задачи. Или - отсюда нам дано располагать и такого рода функторами как «функторы частного порядка».

Конечно же, качеству решений философского уровня дано отличать и ряд представлений той же теологии. Однако теология в части ее философской достаточности вряд ли предполагает и какое-либо усреднение - на равных правах ей дано заключать собой и отсылки к характерно мистическим посылкам, а также не исключать использования рациональных концептов. То есть теология - потенциально пестрая смесь «решений разного качества», где в том числе, даже и не на первом уровне «мистической линии» ее суждений дано иметь место и построению и использованию рациональных философских функторов. Тогда по отношению представлений теологии явно справедлив такой подход - здесь вполне возможно выделение характерно ординарных философских функторов в рациональных слоях ее построений или даже своего рода «перевод» мистических смыслов в рациональные концепты. Но ожидать, что теология чем-то специфична «по линии функторов» тогда вряд ли оправдано.

Наконец, в огромном корпусе философского опыта мы можем обнаружить и различного рода субъективно обособленные построения - взгляды Платона, Аристотеля, Гуссерля, Хайдеггера и других знаменитых философов. Предложенные ими трактовки по ряду позиций тогда и в последующем философском опыте будут ожидать признание бесспорными, или, опять же, в некоторых аспектах будут расценены как характерно ошибочные. Равным же образом мыслитель не лишен и такой склонности как понимание им собственного метода видения мира или как ожидающего признания в последующем философском опыте или оцениваемого как не лишенный известных недостатков. Опять же, и здесь мы имеем дело с ординарными функторами, но в каждом частном случае раскрывающимися и на условиях их особенной специфики.

Кроме того, нам также доводится сталкиваться и с околофилософским опытом, или опытом рассуждений близких наивности, не чуждых неполной индукции и т.п. Но такие рассуждения равно отличает и иного рода ценность - ценность своего рода «эмпирического капитала», не всегда доступного для извлечения в конвенциональном философском опыте. Тогда в этом случае возможно обретение и таких функторов, как равно же обычные философские функторы, но детализированные до уровня адаптации к отдельной частной задаче. Характерный пример - различного рода социальные теории, где на первый план выходит тот или иной аспект - классовая борьба, протестантская этика, поливные цивилизации, пассионарность и им подобные представления, не всегда открытые для приложения к ним универсального философского функтора. В том числе, в этом случае не так просто построение и той же достаточной классификации.

Огл. Заключение

На наш взгляд, значимым здесь дано предстать тому обстоятельству, что философия не обнаруживает стремления к построению собственной системы операций, возможно потому, что в понимании мыслителей для философского синтеза вполне достаточно и обычного функционала логики. Но в прогрессе философии последнего времени можно отметить и обнадеживающие нотки - в наше время наблюдается развитие различного рода концепций философской онтологии притом, что в основе любой онтологии дано лежать классификации, построению же классификации рано или поздно, но дано выйти и на обретение комплекса приемов построения классификации. В остальном же от философии вряд ли ожидаем отказ от присущего ей тяготения к признанию безусловного приоритета предлагаемого принципа перед теорией или схемой теперь и способа обретения принципа. То есть идея задания особых «философских функторов» со всех сторон, за исключением прогресса онтологии, скорее умозрительна, но и данное обстоятельство не лишает ее интереса то и как само собой идеи некоей особой возможности. В ее качестве вполне возможной, но при этом в силу ряда обстоятельств не реализованной возможности идее «философских функторов» все же дано иметь место.

03.2023 г.