Интеллигенту, как и представителю любой имеющей место страты или слоя общества, доступен и целый ряд возможностей формирования специфического понимания такого предмета как «существо» или комплекс качеств, отличающих простого человека. Интеллигенту, как и любому иному специфическому обитателю социума, также присуще строить и обобщающий образ простого человека как картину некоей суммы физических возможностей, культурных особенностей, уровня духовного развития, всевозможных манер или привычек или, скажем, развертывать эту картину равно и под углом зрения наличия признака «общественности». Но интеллигент именно как представитель его собственной социальной группы, склонен оценивать простого человека то непременно под углом зрения то и наиболее актуальной с его точки зрения «фокусной позиции». И в этом случае не следует долго гадать, но вполне уместно и то простое предположение, что характерная особенность интеллигента - это и оценка простого человека посредством приложения наиболее «интеллигентного» критерия - характеристического признака манеры мышления, осознаваемого интеллигентом тогда и в значении манеры, получившей распространение то непременно «в народе». Потому мы и обратимся здесь к попытке представить, как же на деле интеллигент расценивает ту манеру мышления, что ему присуще определять равно и в значении отличающей «представителей простонародья». При этом, в чем нет и сомнения, уместно и поспешить пояснить, что определяемая интеллигентом характеристика манеры мышления - все же это далеко не объективный признак, но некое понимание, что некий носитель характерно присущей ему манеры синтеза интерпретации, в данном случае - интеллигент, и расценивает в значении квалифицирующей характеристики «человека из народа». Реально же мышлению представителей «простого народа» может быть дано не просто отчасти, но даже и в существенной степени отличаться от той характеристики, которой присуще наделять его тому же представителю интеллигенции. Или, другими словами, потому наш анализ мы направим далеко не на предмет, как именно присуще мыслить «простому человеку из народа», но на предмет, что именно присуще признавать характеристикой или характеристиками «мышления представителей простонародья» тогда и условному «типичному интеллигенту». Равным же образом и интеллигент, как и любой иной представитель своей специфической социальной группы, образует и свое особенное представление о «характере мышления человека из народа».

Но равно подобает признать правильным пояснение и того обстоятельства, что раскрываемая ниже картина понимания интеллигентом предмета «манеры мышления» человека из народа не носит характер гипотетической - наш анализ это осмысление ряда характеристик, адресуемых неким представителем интеллигенции тем различным формам приписываемой простому человеку способности мышления, что нашли свое определение в некоем источнике. Источник же тех оценок, которым, в свою очередь, мы намерены дать оценку - это и нечто попытка осмысления предмета интересности книги для читателя, что восходит к такой форме определения одного из условий такой задачи, когда в системе отношений «писатель - читатель» писателю то непременно же присуще исполнение роли ведущего, а читателю - ведомого.

Огл. Представление о предмете «внутреннего импульса»

Даже животное не лишено столь важного качества как формирование собственных намерений и мотиваций, а что тогда говорить, если с такой точки зрения давать оценку и объему возможностей человека. Конечно, и представлениям интеллигента о качествах простого человека как-то дано отмечать и проблематику известной из взаимодействия с простыми людьми той части их внутреннего мира, что отвечает за формирование желаний и устремлений, исходящих то непременно из внутренних мотивов. Но что здесь интеллигент тогда и понимает как подлежащее выделению в мыслительных практиках простого человека?

Первое, на что обращает внимание интеллигент - такая специфика как векторизация смыслового поля. То есть если не судить относительно тех данных, на которые нам надлежит опереться, то смыслы вообще правомерно расценивать как существенные и не особо существенные, а также как наделенные актуальностью лишь применительно к условному «текущему моменту». Но нам в предпринятом нами анализе все же подобает следовать не гипотетической «рациональной теории», но содержательному наполнению того объема данных, что и учитывает интеллигент в его осознании предмета «векторизации» смыслового поля в мышлении простого человека.

Итак, какие же формы векторизации смыслового поля, если в данном отношении тогда и последовать «идеям интеллигента», обнаруживают себя и в практике мышления простого человека? Как ни странно, но интеллигент в мышлении простого человека равно отмечает присутствие и такого задела как в известном отношении «онтология и гносеология». В одном случае простой человек видится векторизующим свои представления на предмет «что оно есть», когда в другом - векторизующим подлежащие осознанию предметы тогда и непосредственно как предметы понимания. Здесь, поскольку нас все же ограничивает тот ряд примеров, что можно обнаружить в доступных нам данных, мы не будем вести речь об онтологии либо гносеологии в целом, но обсудим лишь некие частные представления, что предполагают отождествление как структуры смыслового поля относящиеся к онтологии или гносеологии. Итак, что именно находит уместным выделить интеллигент равно и в значении структур «онтологической векторизации» смыслового поля, которые он и признает имеющими место в мышлении простого человека?

В частности, интеллигент полагает, что мышлением простого человека равно руководит и фундаментальное положение, представляющее собой ни что иное, как фактическое основание онтологической схемы. То есть интеллигент отождествляет мышлению простого человека, в том числе, и следование принципу, утверждающему порядок построения любого возможного толкования то непременно на основании допущения, «что у нас нет оснований объявлять что-то одно более первичным, чем другое». Как предполагает интеллигент, в отсутствие такой условно «теории» невозможно и то допущение, что «признает бога последовательно творящим и затем доводящим до завершения бессчетное множество миров» и при этом такую теорию ему присуще признавать также покоящейся и на том дополнении, «что бог или работает или пребывает в праздности». Или, как заключает здесь интеллигент, выступая в роли «поверенным простого человека», мир однороден в самой своей регулярности, а потому он прямо сопоставлен богу то и не иначе как на положении «отображения бога». Или - такая неиерархическая эгалитарная онтология и есть отождествляемая мышлению простого человека идея телеологического начала мира. Интеллигенту также присуще выделить в мышлении простого человека и такое руководящее этим мышлением начало как «архаическая концепция распределения свободы и закономерности между сферами природы и духа, в которой природу отличает облик царства свободы и произвола, а общество устроено на основании следования неким законам». В этом случае природа, в отношении чего простой человек и обретает признание в понимании интеллигента как странным образом не замечающий никакой ее регулярности, и заявляет себя как предтеча присущей архаическому мышлению магии, единственно и заявляющей себя как возможность задания то и любого рода регулярного упорядочения. То есть интеллигент странным образом сам не понимает здесь и собственно порядка образования типологии, а потому лишает простого человека равно и права на создание простой или «поверхностной» типологии. Отсюда интеллигент наделяет архаичную магию также и тем зловещим смыслом, что «как средство установления закономерности в природе не различает добычу огня трением и вызов дождя заклинанием». Еще одно, по мнению интеллигента, фундаментальное начало самой онтологии, лежащей в основании мышления простого человека - это отождествление теперь и как такового «человека как прочно привязанного к единственной реальности благодаря своей телесности». В этом случае интеллигента ничто так не увлекает как идея суждения о «реальности индивидуума как бестелесного духа - необходимость представления всех сущностей одинаково и одновременно», отличающей, как следует догадаться и как такового простого человека. В этом случае не иначе, как вполне естественно и то положение, что согласно присущему интеллигенту пониманию, если мышлению простого человека и выпадает оторваться от такой обезличивающей схемы, то непременно же посредством совершения скачка, или - «увеличению числа воспринимаемых реальностей», наступающего лишь при условии отделения духа от тела. То есть простой человек, как странным образом рекомендует интеллигент, он в силу действия неких странных причин лишен также и возможности суждения о здоровье и нездоровье.

Другая разновидность векторизации смыслового поля, чему не спрятаться от «внимательного взгляда» интеллигента - это образование в мышлении простого человека тогда уже группы «отдельных моментов», вероятных исполнителей и такой существенной роли как роль гносеологических установок или начал теперь и такой составляющей данной формы мышления как «мышление о знании». Тогда одна их того ряда квалификаций, что допускают отождествление как такого рода «отдельные моменты» - это отождествление мышлению простого человека особой категории или типажа фантастического - или такого нечто, в чем «желание исполнялось бы без платы и без причин как слишком беспочвенное иначе - как находящееся по ту сторону законов природы и науки». Более того, по мнению интеллигента, фантастическому все же не так уж и просто дано обрести приют в мышлении простого человека, оно обживается там лишь не иначе, как на положении порождения «необходимости в фантастическом сюжете как условной дани, которую принцип удовольствия платит принципу реальности за свою фантазматическую реализацию». Здесь если эту сложную концептуальную формулу перевести и на более понятный язык, то фантазирование в мышлении простого человека, как присуще допускать интеллигенту, это не иначе как источник удовольствия. Следом за оценкой, выражающей смысл фантастического, каким оно значимо для мышления простого человека равно следует отождествление этому мышлению и картины прямо потакающего ему «восприятия образа будущего в фантастической литературе». «Образ будущего», если мышление простого человека и обнаруживает необходимость в синтезе подобного рода образа, то и необходимо лишь с целью, чтобы понять тогда и нечто же «сущность» будущего. То есть таким своим суждением интеллигент на поле мышления простого человека фактически и обесценивает функционал образа будущего как образа будущих событий или явлений. Другой любопытный «отдельный момент», равно выделяемый интеллигентом в мышлении простого человека - это атрибуция такому мышлению и нечто «нередкой связи понятия ‘возвышенный’ с отсутствием цинизма и благородством мотивировок». Здесь, что любопытно, обсуждается предмет, что иллюстрирует пример литературного романтизма; как оценивает интеллигент, литературный романтизм знает и такую свою характерную особенность как «мотивировки выступающих там персонажей, собственно и обращающие эти персонажи аномально-экзальтированными и в нравственном отношении идеализированными». То есть мышление простого человека, как прямо и следует из предлагаемой интеллигентом квалификации - это и не более чем синтез картинности, хотя иной раз сам элемент картинности - он же и не более чем опора для воспроизводства мотивирующего начала, что, как мы рискнем предположить, также не чуждо и простому человеку.

Здесь если «в порядке очередности» перейти теперь к следующей позиции настоящего анализа, то здесь нам предстоит обсудить и иного рода предмет «внутреннего импульса», отличающего, как определяет его интеллигент, мышление простого человека - то есть такую специфику как расположенность. Но, тем не менее, в отношении имеющих место оснований данного анализа нам остается лишь выразить сожаление, что наше рассмотрение предмета «расположенности» также ограничивает и скудость собранных нами данных, что характеризуют такие основания лишь посредством двух имеющих место примеров. Тем не менее, если характеризовать эти примеры, это явным образом не два однотипных, но два разноплановых примера - один расположенности к позитивным особенностям чего-либо и второй - расположенности как таковой личности к той или иной возможности проявления активности. Итак, если исходить из предлагаемых интеллигентом оценок, то мышлению простого человека также присуща возможность проявления тогда и такого отличающего его качества как признание прямой привлекательности любого рода искренности намерений. Далее, для понимания интеллигента как таковой принцип «искренности намерений» также предполагает его дополнение равно и двумя следующими составляющими. Одна из них - это и качество мышления простого человека хорошо принимать «откровенность», в данном случае - позитивно воспринимать «качество фантастики откровенно изображать несуществующее». Второе важная составляющая той же «привлекательности искренности намерений» - это и некая ценностная установка, в данном случае, готовность к признанию в значении «достоинства фашизма и близкой к нему ницшеанской идеи сверхчеловека присущей им прямой формулировки идеи господства над другими, не маскируемой никакими лицемерными оправданиями». Равным образом интеллигент признает возможным предложить определение и ряда предметов, «чем хотели бы заниматься обыватели, и о чем они могут позволить себе лишь посудачить за чаем». В последнем случае нам дано располагать пусть и скромным, но в известном отношении и явно представительным перечнем такого рода интересов. Здесь если и разделять представления интеллигента, то предметы, чем «хотелось бы» заниматься простому человеку - это или известные по сюжету приключенческой литературы источники острых ощущений или - предметы интересные и по части перемывания грязного белья. Прямое тому подтверждение - собственно перечень подобных позиций; как представляет интеллигент, простому человеку интересны такие предметы как негласный надзор за частной жизнью политиков и правителей, пересчет за военными стратегических планов с их проверкой в широком политическом, а то и оккультном аспекте, контроль сногсшибательных научных исследований или опека магов и экстрасенсов.

В группе характеристик «внутреннего импульса», которые, для понимания интеллигента, также достаточны и как образующие неких форм мышления простого человека, равно находят себе место и представления, что характеризуют нечто присущие мышлению простого человека способности творчества. Если поспешить здесь с обобщением собранных нами данных, то речь идет о способности построения картины предметов, которым культура еще не в состоянии сопоставить того строгого понимания, что можно расценивать как конвенционально общепринятую квалификацию. То есть, по мнению интеллигента, простому человеку при совершении мышления равно не избежать и домысливания картины предметов, в отношении которых культурный мейнстрим еще не преуспел в формировании и их устойчивого представления. При этом вряд ли существенно, что составляет собой предмет такого мыслительного синтеза; в одном случае это формирование представлений о «магии случайностей», совершаемое в контексте признания этой магии как «важной составной части» мифологии нашего времени, в другом - образование «характеристики случайность как указания на вероятное событие, способное произойти, но которое невозможно предвидеть». Если же углубиться в самоё специфику выносимых интеллигентом оценок, то отождествляемой им мышлению простого человека «творческой цели» воображения предмета магии случайностей также присуще восходить к общему пониманию магии вообще равно и в значении «существенного компонента» современной мифологии. Причем по сравнению с такого рода не столь уж и сложной связью куда более осязаемому развитию дано сопровождать то видение интеллигентом мышления простого человека, что интеллигент определяет как характеристику «случайность». Мыслительный синтез данной характеристики, конечно же, интеллигент готов связывать с наличием в мышлении простого человека такого важного ресурса для ведения данного синтеза как «обширная область пересечения множеств фактов обобщаемых понятиями чудесного и случайного». Более того, согласно его оценке, нить очевидных умозаключений даже в состоянии вести здесь мышление простого человека равно и путем «использования факта непредвиденных несчастных случаев как едва ли не доказательства бытия божьего».

Объем данных, что нам довелось обобщить в настоящем разделе уже достаточная база и для подведения итога данной стадии предпринятого нами экскурса, то есть для представления и нашего собственного определения, что такое, в общих чертах, предмет «внутреннего импульса», что, в свою очередь, рассуждения интеллигента определяют как частную характеристику мышления простого человека. Насколько нам дано судить, в предлагаемом интеллигентом ряду квалификаций как таковой конструкции «внутреннего импульса» дано представлять собой нечто характеристику или способности в целом или некоего ее подотдела, что интеллигент находит уместным расценивать как одну из общих особенностей мышления простого человека. Но далее нам все же надлежит указать, что интеллигента в синтезе такого рода общей оценки также дано отличать и следованию идее «истинной простоты» мышления простого человека, не заключающего собой никакого рода «подводных камней и течений». Тогда согласно как таковых условий принятой интеллигентом схемы и как таковое мышление простого человека - это не более чем характерно моторная и активная форма сознательной деятельности, явно лишенная вдумчивости, аналитичности, любознательности и не заключающая собой и никаких оснований для признания за ней любого рода наигранности или обнаружения отдельных моментов изворотливости. Как интеллигент старается убедить не только возможного внешнего собеседника, но, в первую очередь, и самого себя, простой человек в ведении им деятельности мышлении прост, последователен, плодовит и характерно лишен и каких-либо качеств активного скепсиса.

Огл. Представления о предмете «внутреннего контроля»

Конечно же, сознание интеллигента не лишено и возможности восхождения тогда и к той степени его зрелости, когда оно обращается к осознанию мышления вообще как равно и нечто «объекта контроля»; мышлению вряд ли выпадает протекать и вне контроля его ведения, пусть это и контроль правильности произнесения слова или правописания, а потому и обращение мышления на внешний мир - то непременно и «подконтрольная» форма обращения. И поскольку в процессе мышления такой контроль прямо исключает реализацию в формате контроля любых возможных «дирижера» или «режиссера», то такого рода контроль и правомерно расценивать как нечто «исходящую изнутри» форму контроля. Что, конечно же, по большому счету, не оспаривает и интеллигент, признающий прямую возможность действия в мышлении простого человека также и определенных форм внутреннего контроля хода мышления. Далее, поскольку для нас в данном анализе уже прямо исключена возможность следования любого рода гипотезам, то отсюда и наши представления о возможности внутреннего контроля мышления в мышлении простого человека, что и доводится отметить интеллигенту, мы заимствуем из собранных нами данных. Увы, в составе этих данных нам посчастливилось выделить лишь две следующие типологические градации внутреннего контроля мышления, отличающего мышление простого человека - это характеристика уровня критичности проявляемой мышлением в процессе усвоения внешних данных, а также специфика той проективности, что некоей практике совершения мышления присуще связывать со спецификой тех или иных представлений.

Итак, по мнению интеллигента равно и простое мышление как деятельность синтеза представлений также не лишена и критичности, обнаруживая с этим и далеко не «всеядность» в усвоении и понимании внешней информации. Но, опять же, наличие в нашем распоряжении вполне определенного объема исходных данных - это прямое указание на то, что для понимания интеллигента «уровень критичности» мышления простого человека - это реализация трех следующих форм особенной функциональности - установок, глубины погружения (осознания) и характера реакции на поступление внешних данных.

Эта общая характеристика и поможет нам в продолжении нашей повести о предмете понимания интеллигентом реальности установок, руководящих мышлением простого человека; а начнем мы с анализа того любопытного представления, предмет которого не только не столь уж и просто объяснить, но сложно и элементарно воспринять. Или - в поле зрения интеллигента доводится попасть и тому столь любопытному обстоятельству, что в мышлении простого человека дано действовать и той специфической установке, что находит выражение в представлении о «приемлемости для человеческого восприятия любого самого удивительного факта, если он относится к неудивительной категории». Более того, прямое подтверждение для интеллигента правомерности такой квалификации - равно и реальность нечто «внутренне противоречивой задачи, которую постоянно вынуждена решать фантастика - не только поразить читателя яркой выдумкой, но и обосновать, что эта выдумка не такая уж и невероятная». Более того, как свойственно судить интеллигенту, еще одно возможное подтверждение все той же квалификации - это и специфическая природа «нетерпимости фантастического для человеческого восприятия». Другая, пусть отчасти и менее странная установка, что интеллигенту получается столь же удачно «выделить» в мышлении простого человека, это установка заключающаяся в существовании «веры среднего современного читателя что наука и техника существуют, и что у них есть достижения - сколь бы ни были нелепы достижения науки и техники, описываемые научной фантастикой». Подкрепить же такую предлагаемую им оценку интеллигент готов и указанием на такой очевидный его пониманию факт как реальность и нечто «нетерпимости фантастического для человеческого восприятия».

Так или иначе, но столь же своеобразны и предлагаемые интеллигентом характеристики глубины погружения, в его понимании достаточные для аттестации мышления простого человека. Например, интеллигенту без тени сомнения дано отмечать реальность такого любопытного положения как «непонятность для неспециалиста любого сложного технического устройства или научного достижения и с этой точки зрения его восприятие как магического». Все это, конечно же, и порождает становление такой специфики литературной фантастики как «принципиальная невозможность узнать как именно работают фантастические машины». Напротив, там, где возможно выделение магистрального направления технического прогресса, там, благодаря самой такой возможности дело может обстоять и характерно просто - означать и становление нечто «убеждения представителя западного общества в отношении существования открытых способов получения информации о таинственной технике и о наличии разбирающихся в ней работающих на общество специалистов». Ну и, наконец, как наскоро соглашается интеллигент, если техническое устройство - оно равно и нечто магическое, то возможно и «отождествление науки как современной магии». Также для понимания интеллигента совершенно очевиден и такой важный аспект мышления простого человека как «различение в обыденном сознании вещей и отношений с той точки зрения, что вещи представляются более твердыми и инертными, а отношения в сравнении с вещами кажутся эфемерными и легко заменимыми». Более того, такую идею интеллигент также готов признать и столь важной характеристикой мышления простого человека, что выводить из нее еще и присущую такому мышлению способность воображения тогда и на положении «продукта различения двух неравноправных слоев бытия». Более того, как понимает интеллигент, вряд ли на что-либо иное и возможно возложение такой миссии, как представление неоспоримого доказательства неравнозначности вещей и отношений, кроме как на «понимание отношения как ничто отличавшего героя Платонова размышлявшего над марксистскими категориями вещь и отношение».

Наконец, интеллигент привержен столь же существенной степени радикализма и в тех предлагаемых им квалификациях, что он выносит по адресу различного рода специфики той реакции, что отличает мышление простого человека. Как судит интеллигент, специфика мышления простого человека - она равно и возможность констатации в значении «чуда или чудесного» также и образующейся в этом мышлении картины явления или формирующейся там идеи явления. Здесь если строить фигуру своего рода «обобщенного» интеллигента, подразумевая под этим сумму или комбинацию целого ряда направлений мысли, то отсюда возможно и то утверждение, что интеллигенция в целом формирует целый куст вероятных «теорий», каким именно «чуду» и подобает предполагать воспроизведение в мышлении простого человека. Реально это ряд теорий, где каждый, кто во что горазд, строит его собственную формулу чуда, которую, с эпистемологической точки зрения, часто можно расценивать как «чудо» его же некомпетентности в существе постановки данной проблемы. Тем не менее, интеллигент видит, что в мышлении простого человека идея «чуда» способна вызывать и известные сомнения, откуда в этом мышлении и проистекает «невозможность чудес выступать в качестве надежных доказательств реальности трансценденции или специфика непосредственно трансцендентного быть предметом веры или смутных догадок». Интеллигент также не испытывает и тени сомнения, что в мышлении простого человека также довелось состояться и такому явлению, как «восприятие реальности переходного периода в России как кавардак когда сами совершающиеся события можно расценивать как сон». Но свои истоки этой форме реакции все же довелось почерпнуть и в привычном для мышления простого человека «свойстве советских людей мыслить их существование в Советском Союзе как истинную реальность, а все произошедшее после перестройки расценивать как кошмарный сон, от которого как они понимают еще возможно пробуждение».

Интеллигент также в достаточно развернутой форме выражает и отличающее его понимание той проективности, что, согласно его оценке столь свойственна мышлению простого человека. В данном случае, интеллигент расценивает мышление простого человека как обладателя двух следующих вещей: идей, достаточных чтобы мыслить их развитие как идей и коллекций отдельных представлений, открытых для их постоянного пополнения.

То, как интеллигент находит возможным представить бытование в мышлении простого человека идей, достаточных для развития как идей - это выделение им и двух следующих форм такого рода идей - давно известных и обратившихся «расхожими» идеями и, напротив, идей, каким-то образом порождаемых реалиями исторически особенных ситуаций. Конечно, к ряду «расхожих» идей простого мышления интеллигент вполне обоснованно относит и широко известную «идею смысла жизни». Но здесь интеллигент все же отдает должное идее смысла жизни в том отношении, что понимает ее необходимой мышлению простого человека именно «для чего-то». Или - здесь сама проективность идеи смысла жизни для простого человека - это не иначе как «существенность смысла жизни и других главных ценностей самой возможностью сопоставления с ними любой окружающей человека вещи или происходящего с ним события». Также в этот ряд помимо широко известной идеи смысла жизни пониманию интеллигента также присуще включать и другую едва ли не столь же распространенную идею или идею «критики этого грешного мира означающей наличие лучшего мира в параллельной реальности - определяемой как рай или мир платоновских идей». Но «идею критики этого грешного мира», интеллигенту все же присуще признавать и столь самоценностным элементом мышления простого человека, что он прямо исключает дополнение данной идеи также и каким угодно его собственным комментарием. Далее, к сожалению, теперь уже в ряду «актуально порождаемых» идей в нашем исходном объеме данных нам удалось обнаружить лишь одну такого рода идею - особенное «представление массового сознания, что наука не просто обнаруживает новые необычные явления, но и производит их». Здесь как таковая моторность подобного представления в мышлении простого человека уже достаточна и для порождения в понимании интеллигента не иначе, как целой серии оценок ее функциональности. Например, это не только отождествление данного представления как «забавного обстоятельства», но и его признание достаточным началом также и такой странной оценки как мысль, что «до того как Левенгук открыл микроскоп, микробов как бы не существовало». Кроме того, саму возможность такого понимания науки равно, как оказалось, равно определяет и «близость друг другу в массовом сознании академической науки исследующей природу и прикладной науки воплощающейся в технике и технологии». Непосредственно же проективность подобного рода видения науки в массовом сознании тогда и определяется интеллигентом как бытование в нем равно и «признания науки постоянно вводящей в наш мир новые сущности, которых в нем до момента открытия как бы и не было».

К сожалению, определяемые интеллигентом в мышлении простого человека коллекции отдельных представлений, что допускают их оценку как открытые для постоянного пополнения - это группа всего лишь из двух экземпляров, кроме того, по самой своей сути они также не предполагают и возможного структурирования. Одна из этих коллекций - та, что интеллигент прямым текстом и определяет как коллекцию сведений о «психологической специфике волшебства, означающей его характерное понимание в массовом сознании». Однако само собой рассуждениям о «волшебстве», также доводиться составить собой и тот же излюбленный «конёк» интеллигента, седлая которого он и порождает едва ли не систему или комплекс связанных представлений. Потому, в частности, он выделяет и такие два раздела данной коллекции, подбирающейся в мышлении простого человека как данные, определяющие магию как «устаревшую, отвергнутую и приватизированную технологию власти» и данные, указывающие на разделение науки и магии. Разделение науки и магии равно допускает его подкрепление и теми свидетельствами, что «достижения науки и технологии принадлежат обществу, тогда как колдовские способности обычно приписываются отдельным индивидам противостоящим публичной социальности». Иного рода существенный раздел коллекции данных, указывающих на психологическую специфику волшебства - свидетельства «культурной функции магии», подтверждения его роли «имитатора разрешения коллизии, когда не существует средств достичь желаемого». Кроме того, как судит интеллигент, для мышления простого человека «понимание психологической специфики волшебства» это и целый ряд свидетельств, раскрывающих реалии тогда и того или иного понимания магии. Это не только данные о волшебстве как о «виде практики, не редуцируемой к научным технологиям», но и данные о признании магии «практикой, чья подоплека неизвестна и неизвестна в первую очередь тем, кто о ней говорит». К тому же самому ряду также присуще принадлежать и данным о понимании «колдовства как таинственной способности некоторых людей» или и о «толковании магии как мнимого искусства вызова посредством таинственных сил сверхъестественных явлений». Наконец, как указывает интеллигент, мышлению простого человека также присуще образование тогда и отдельной коллекции свидетельств, подтверждающих реальность магии «как знания и употребления на деле тайных сил природы, невещественных вообще и не признанных естественными науками». Мышление простого человека, если ему это важно, также склонно впитывать и собирать и такие сведения как сведения о «наличии эпитета таинственный или тайный во всех словарных определениях понятия магия». Далее, еще одна известная интеллигенту коллекционная форма представлений, также возможная в мышлении простого человека в значении множества свидетельств, открытого для постоянного пополнения - это и характеристика мистики как «основанной на вере в реальность иных незримых миров». Здесь тогда и один из возможных разделов данной коллекции - это и различного рода идеи литературной фантастики, что также вполне достаточны и для принятия на себя роли свидетельств положения самой фантастики равно же как «царства мистики временно согласившейся на протекторат атеизма». Кроме того, еще одна форма подбора свидетельств, раскрывающих «характеристику мистики» - это и коллекционирование данных, подтверждающих правомерность самого принципа мистики равно же и как «отождествления статуса существования образам разных миров».

Тогда если перейти теперь к обобщению ряда представлений, посредством которых интеллигент понимает возможным характеризовать механизмы внутреннего контроля, управляющего мышлением простого человека, то все они - это механизмы различного рода регулирования, но здесь нам все важно понять и непосредственно природу подобных средств регулирования. Интеллигент в таком присущем ему представлении все же в большей мере привержен оценке, что подобного рода формы контроля процесса мышления скорее представляют собой далеко не аналитический, но по присущему ему порядку действия - то и своего рода «фактический» контроль. Мышление простого человека, как оценивает интеллигент, все же предполагает построение в формате системы частных процедур удостоверения и подбора критериев, характерно доступных для приложения, использование которых собственно и возможно в силу реальности действия ситуативных причин, но не в силу чего-либо иного. Таким образом, интеллигент строит свое видение функции контроля, действующей в мышлении простого человека скорее как картины импульсивно-прямолинейной селекции, но - не как порядка выбора вариантов, опирающегося на практику совершения спекуляции по типу «коллизии версий». Собственно потому интеллигент и приписывает мышлению простого человека формат «многознания», основанного на коллекционировании элементарных фактов. Для интеллигента это мышление, даже в его «подконтрольном воспроизведении» то непременно же одномерно, и, одновременно, тут же и спонтанно и допускает совершение тогда же и непременно в порядке, когда прямо исключается и как таковая возможность «отвлечения на размышление».

Огл. Представления о базисных началах мышления

Следует отдать должное, что интеллигенту все же удается поддержание должного баланса, когда согласно присущему ему пониманию и мышлению простого человека не отказано и в его отождествлении как строящегося на основе неких «базисных начал». Такими началами, если следовать тем данным, чем нам и довелось располагать, интеллигент тогда определяет следующие две формы - существование в мышлении простого человека пространства смыслов и обладание данной формой мышления равно и таким специфическим качеством как инерционность, характерная лишь данной форме мышления.

«Смыслы», как в этом случае судит интеллигент, это те различного рода «обретения опыта» простого мышления, что предполагают распространение на те или иные «предметные моды» в значении их квалифицирующей характеристики. Одна из такого рода характеристик, относимая к некоей предметной модальности - это прямой продукт накопления опыта, возможного при ведении деятельности мышления простого человека - это «представления о магии как о существенном компоненте современной мифологии». Здесь интеллигенту дано оценить влияние данного фактора равно и посредством задания объема последствий, которые данный фактор и порождает в мышлении простого человека - таково, конечно же, «развитие и оформление представлений о магии несмотря на тот факт что, скорее всего, большинство интересующихся магией людей включая авторов пседомагической литературы всерьез к ней не относятся». Другая замеченная интеллигентом квалифицирующая характеристика, теперь уже иного рода предметной модальности - это реальность «неверия человека в фантастические миры». Но такое неверие, как удосуживается подметить наблюдательный интеллигент, как бы это и не вполне «неверие», поскольку ему присуще обнаружить и нечто «динамическую неустойчивость». Однако, как отмечает интеллигент, здесь все же важно иное - такое «неверие» оно также и основа оценки всякого воображаемого как равно наделенного и присущей ему «степенью глубины воображения»; то есть - это основание для оценки глубины воображения тогда и посредством «меры интенсивности» данной формы воображения. Еще одна замеченная интеллигентом квалифицирующая характеристика, чему в мышлении простого человека, скорее всего, дано складываться и своего рода не иначе как «бессознательно» - это и нечто «рассеянно-латентная форма идеи множественности миров представленная в современной культуре». Здесь, конечно же, интеллигент весьма причудлив в его понимании действия такого рода «рассеянно-латентной» формы идеи множественности миров, что совершается в мышлении простого человека - здесь ему дано определять те же «параллельные миры» тогда и как «способные в своей тайной ипостаси обслуживать моральную и социальную озабоченность». То есть возведение мышления простого человека к «рассеянно-латентной» усваиваемой им идеи множественности миров - это и своего рода начало для разрешения неких моральных или социальных проблем, никогда не утрачивающих и присущей им остроты.

Далее - увы, наши усилия в части отслеживания путей осознания интеллигентом реалий мышления простого человека привели к обретению лишь единственного примера той инерционности, что интеллигент находит нужным сопоставить этой форме мышлении. Здесь идет речь о том представлении, что и определяет волшебство или магию равно и как «старую и уважаемую категорию культуры». Инерции же подобного плана «почтения», как с готовностью и удосуживается признать интеллигент, тогда дано сослужить и не более чем службу «достаточного основания для введения фантастических событий».

Если таковы такие формы мыслительных практик как пространства смыслов и инерционность мышления простого человека, то - что дано означать теперь и в целом наличию тех базисных оснований, что признаются интеллигентом на положении оснований, любым образом определяющих мышление простого человека? Мышление простого человека, согласно такой оценке, это, скорее, своего рода «чердак», собрание всевозможных представлений, не лишенных той или иной ситуативно определяемой формы значимости, в данном случае, главным образом значимости для «мира воображения». То есть, если исключить здесь фактор такого рода «предметного начала», то, как судит интеллигент, мышление простого человека - оно и не иначе как активность, основанная на задании такого рода начал, как комплексы обстоятельств, проявленные в тех случаях, чему тем или иным образом и выпало состояться на жизненном пути человека.

Огл. Общий итог

Скорее всего, суждения интеллигента по адресу мышления простого человека - это та вполне определенная характеристика подобной формы мышления, что означает представление данной формы организации мышления как допускающей не более чем простое манипулирование, но не характеризующей это мышление как практику приложения умственных усилий. То есть производящий мысленные действия простой человек явно и отождествляется здесь конечному автомату, но только не фиксирующему лишь один единственный тип вызова в виде ответа на него единственной реакцией, но способному к распознанию широкого спектра тех вызовов, на каждый из которых он готов отвечать и отдельной характерной реакцией. То есть в такой схеме явно не просматривается никакой кроссистемности, что отличает комплекс реакций развитого интеллекта вообще, даже высокоразвитых животных, а, тем более, и любого «простого» человека. Или - если интеллигент и судит о качестве воображения, что он признает присущим мышлению простого человека, то это воображение в его понимании - нечто «воображение собственно», но никоим образом не одно из проявлений того функционала воспроизводства некоей реконструкции, чему никоим образом не чужда и практика пусть и элементарной прогностики.

Для интеллигента, что сложно не признать характерно странным, мышление простого человека - это своего рода «движение по ровной поверхности», но - не выбор направления пути по топи болота, где прямо опасен и совершение любого шага туда, где отсутствует кочка. То есть мышление простого человека в его «интеллигентской» трактовке, это непременно же и нечто сугубо экстенсивная форма ведения деятельности, не знающая своих проблем преодоления затруднений, подобающих округлости и извилистости и не предполагающая нужды тогда и в какой-либо прямо необходимой ему изощренности.

09.2024 г.