Иной раз недостаточно и воображения чтобы представить, какая необычная история происхождения стоит за некими принципами, важными для познания. Так, мысль о вполне возможном столь странном происхождении неких значимых принципов познания - это причина выбора предметом настоящего анализа тогда и того из числа таких принципов, что, согласно нашей оценке, заслуживает постановки в один ряд хотя бы с фундаментальным принципом физической инерции.

Отсюда настоящий анализ и надлежит начать с объяснения, что именно определяет столь существенное значение равно и избранного нами в роли прообраза принципа физической инерции. Значение принципа инерции - это «списание в архив» комплекса прежних, по сути наивных представлений о физической действительности или идей так называемой «физики Аристотеля». Эти идеи классической философии постигла судьба признания как неподобающих для точной науки, за чем последовало и их прямое устранение из корпуса представлений физического познания. И, соответственно, любой литературный источник, что рассматривал или следовал этим принципам, утратил квалификацию научно достаточного анализа. Иными словами, не только идеи, но и излагающие эти идеи работы обрели признание как доносящие не точные представления науки, но удостоились оценки как содержащие свидетельства лишь истории становления познания. Второе - принципу физической инерции также дано означать следующее: имеет место некая связь, то есть там, где совершает свое действие сила, там следует предполагать и наличие ускорения, а где движение происходит с ускорением, там неизбежно и действие силы. Иными словами, схема силового взаимодействия обрела ее ясные очертания равно благодаря переустройству и на основании задания сугубо формальной специфики. Кроме того, еще одно существенное следствие определения принципа инерции - тогда это и прямой результат соединения силы и ускорения или обретение познанием равно и физической картины природы действия всевозможных сил. В частности, потому и довелось утвердиться существенным для физической картины представлениям о силах притяжения или силах сопротивления. Скорее всего, без ясного понимания такого физического начала как «сила» познанию вряд ли бы довелось преуспеть в понимании и такого важного физического начала, как электромагнитная индукция. И явления индукции, и явления притяжения зарядов - непременно силовые явления.

То есть идея физической инерции - это концепция, оказавшая двоякое влияние на познание - с одной стороны, заявившая себя как средство устранения нечто явно «излишнего», с другой - сумевшая раскрыть и столь существенные перспективы для продвижения познания. Или - идея физической инерции не только увела познание с ложного пути, избранного для него ранее, но открыла и новые перспективы прогресса познания.

Наша оценка природы влияния, оказанного на познание идеей физической инерции, и подводит нас к мысли о значении и некоей другой идеи, где-то близкой по потенциалу идее инерции, или той, что следует из знаменитых «Ареопагитик». Когнитивный потенциал этой идеи выражен не только в ее качестве средства устранения «умственного мусора» из философских представлений, но и в ее помощи в раскрытии новых перспектив познания. Отсюда предмет настоящего анализа и составит попытка предложения оценки смысла для познания идей «Ареопагитик», хотя при настоящем уровне развития познания этим идеям дано уже и несколько утратить их актуальность.

Огл. Знает ли миф о Фаворском свете и некий спекулятивный момент?

По меркам современного прогресса познания миф о Фаворском свете - не иначе, как «мифология в чистом виде», отчего ему и не дано привлекать к себе хоть сколько-нибудь серьезного интереса. Тем не менее, мы позволим себе потратить некоторое время на просвещение читателя в отношении существа мифа о «Фаворском свете».

Миф о Фаворском свете - повесть о том, что Иисус Христос, встретив учеников на горе Фавор, поразил их нечто «нетварным светом». Собственно иные моменты картины такого события нам уже нисколько не важны; более того, всякий смысл отсутствует для нас и в уточнении, как такому мифу дано видеть происхождение такого «света» и его возможные качества, нам важно, что как таковой такой идее дано означать отождествление Фаворского света как нечто «нетварного». Или - Фаворский свет, в силу самой его нетварности и исхождения от Бога, потому и исключает восприятие посредством органов чувств, а как ему дано достигать собственно «видящих свет» - это характерно сложный вопрос. Однако на фоне существования Фаворского света реальность также располагает действительностью и иного рода света - исходящего от Солнца или от любого иного источника свечения, как раз доступного для восприятия посредством органов чувств. То есть, не помешает отметить, эта схема на удивление конкретна - имеют место некие явления и, в дополнение к ним, органы чувств - инструмент фиксации этих явлений. Или - органы чувств и есть та реальность, что наделена и нечто «сферой компетенции», по отношению которой они и достаточны как средство наблюдения событий, происходящих вовне.

Однако такому экскурсу в большей мере дано означать лишь смысл предисловия, когда «существу дела» дано здесь заключаться в следующем. Дело в том, что Фаворский свет, нам следует принести извинения и признать предлагаемую квалификацию не более чем метафорой, - это нечто как бы «сама материя» Бога и потому в известном смысле, опять же, сугубо приблизительно, он исключает и возможность его создания Богом, но ему дано лишь «исходить от Бога». То есть - отношения Бога с Фаворским светом не столь уж и просты и, скорее всего, это не нашего ума дело, но важно одно - это те отношения, в которых Бог не посягает на права создателя такого чудесного света. Но теперь в отношении того же электромагнитного излучения, относящегося к световому диапазону частотного спектра, положение явно меняется - здесь-то Богу и дано не просто претендовать, но допускать признание и на положении создателя такого явления, причем не только присущей ему общей конституции, но, более того, и каждого события испускания фотона. То есть по отношению к Богу то самое электромагнитное излучение светового диапазона и есть продукт его созидательной деятельности, иначе - творение. Возможно, кто-либо и определит все эти различия и отношения как не столь уж и важные, но такова собственно «логика» хода мысли, что можно почерпнуть из «Ареопагитик».

Но если для кого-либо такому концептуальному различию и не дано нести существенного смысла, то, на наш взгляд, ему не вполне дано сознавать и тот предмет, о чем и пойдет здесь речь. Дело в том, что посредством такого простого дуализма безвестному автору «Ареопагитик» далось предложение и некоей любопытной базы классификации - все естественное, что надлежит расположить то непременно за границами сверхъестественного, это и продукт творения, в отличие от сверхъестественного, чему в этом случае возбраняется принадлежность такому классу. И тогда очевидное продолжение такой демаркации, как мы видим, нисколько не интересной современному стремительно прогрессирующему познанию, это и вопрос о том, на что именно и правомерно распространение той самой области «тварного»?

Но здесь, как бы не увлекала нас возможность предложения нашего ответа на этот вопрос, все же не следует спешить; напротив, необходимо предпринять и некий экскурс, в отсутствие которого невозможен и как таковой ответ на такой вопрос.

Огл. Полезные иллюзии

Дано ли иллюзии быть полезной познанию? Вполне возможно, что едва ли не всякая иллюзия каким-то образом специфически полезна, но - не в этом суть. Этот вопрос все же следует ставить в иной плоскости - возможны ли такие иллюзии, где и непосредственно их осознанию в значении иллюзий дано нести существенную пользу познанию, откуда и единственно правильной реакцией познания возможно признание равно и выражения благодарности подобного рода иллюзиям? Действительно, такие иллюзии хорошо известны, иногда вплоть до того, что именам таких иллюзий дано нести и службу как части формулировок важных положений науки. Конечно, вне конкуренции здесь «вечный двигатель», но нам, чтобы не допустить ненужных ошибок не помешает построить этот анализ и в некоем определенном порядке.

Тогда и следует начать тем, что обратиться к рассмотрению одной куда как скромной физической сущности, что в некотором отношении позволяет признание в значении иллюзии, а именно - к рассмотрению того, чему дано носить имя «идеальный газ». Такая «иллюзия» в свое время была предложена некто Д’Аламбером, определившим на основании этой модели некие важные принципы, на основе чего был определен и способ вычисления величины лобового сопротивления. Другое дело, что Д’Аламберу все же довелось представлять собой ученого дорелятивистской эпохи, еще не допускавшего, что скорость физических процессов прямо ограничена величиной 300 000 км/с как предельным значением скорости распространения поля, откуда и идеальный газ попросту невозможен, поскольку и любому газу в силу действия лишь этой причины дано обнаружить пусть и сверхмалую, но вязкость. Но и иллюзия «идеальный газ», хотя схеме с таким именем и не дано описывать физическую реальность буквальным образом, смогла обнаружить полезность уже в отношении, что помогла изучению реального газа тогда как не располагающего качествами «идеального». То есть идея «идеального газа» смогла принести пользу и как одно из средств, необходимых для формулировки способа задания эталона некоей реальности или порядка посредством отождествления с гипотетической альтернативой. Или - посредством идеи «идеального газа» физика и обрела возможность понимания реального газа теперь и как неспособного к проявлению свойств, отличающих такого рода гипотетическую альтернативу. То есть, реальность по отношению такого рода схемы и предполагала обращение комплексом одновременно и кинетических потерь и - диссипативного распыления, чего не дано знать идеальной схеме.

В таком случае и некие иллюзии можно рассматривать как полезные в отношении, что отождествляемым ими идеализированным построениям дано приносить пользу и собственно в части возможности выделения ограничений, пределов возможности, и, не следует уходить и от такой дефиниции, выделения и «явных недостатков» реального. Подобного рода специфику дано обнаружить и едва ли не каждой известной «полезной иллюзии». Или если начать с главнейшей из них - «вечного двигателя», то принцип его невозможности обращается основанием и двух существенных положений физики - невозможности вечного двигателя первого и второго рода иначе - первого и второго начал термодинамики. Но, скажем, «философский камень» вроде бы и не замечен в такой положительной роли, но если бросить взгляд на «передний край науки» наших дней, то здесь можно обнаружить и принцип «энергетической пирамиды» - «энергия связывающая адроны в ядрах это лишь остаток той энергии, что связывает кварки в адронах». Тогда и «философский камень» - явная антитеза энергетической пирамиды, когда шаг вглубь материи носители некоей иллюзии не склонны понимать и переходом на уровни куда более интенсивного обмена энергией, что и имеет место в действительности. Если продолжить данный экскурс, то «эфир» - это и нечто иллюзия «вещества пространства», что просто не в такой мере состоятельна, как физическая теория поля или представление о всякого рода формах, не имеющих массы покоя. Но и «эфир» в подобном отношении - все же в известном отношении как бы и «иллюзия наполовину». Далее, скажем, старинный «флогистон» - это непонимание кинетической природы температурных явлений в мире молекулярных образований, странная замена кинетического качества на субстратное качество. Пока, увы, познанию дано знать некие сомнения и в как таковой иллюзорности «машины времени», когда определенным положениям физического релятивизма дано порождать надежду и на ее реальность; но если рассуждать вне проблематики физического релятивизма, то «машина времени» - это и нечто иллюзия инвариантности времени. То есть всем указанным здесь иллюзиям и дано обнаружить полезность в том отношении, что само задание такой «фигуры иллюзорности» одновременно есть признание и характерной самостоятельности некоей специфики, что столь существенна для неких форм физической конституции. Более того, данному перечню дано знать и его продолжение, скажем, посредством включения в него и такой полезной иллюзии недавнего времени, как идеи «самозарождения жизни», вызвавшей к жизни научные теории ее несостоятельности, начиная со столь показательного опровержения в опыте Пастера.

А отсюда и содержащуюся в «Ареопагитиках» идею равно подобает заподозрить и в наличии у нее специфики такого рода «полезной» иллюзии, то есть иллюзии, служащей конституированию интересующего нас «тварного»; но как именно и подобает это сделать, мы посвятим тогда и следующую часть настоящего анализа.

Огл. Волки и овцы

Пожалуй, вряд ли возможно предложение нечто более драматичного сюжета, чем накал страстей, позволяющий выражение посредством сопоставления «волков и овец». Тем не менее, если нам придет в голову построение таких контрастных пар как, положим «волки и креветки» или, пусть «овцы и медузы», то окружающим вполне правомерно дано заподозрить, что и само собой индивид, мыслящий такими контрастными парами явно обнаруживает и признаки умственных отклонений. Тем не менее, почему бы и волкам не лакомиться креветками, пусть и в период нехватки привычного корма, а овцам - опасаться медуз, если им дано как-то соприкасаться. Здесь дело явно в само собой природе контраста, присущего паре «волки и овцы» - этот контраст непременно указывает на нечто, придающее остроту как таковой фактуре конфликта. А далее, нам не запрещен путь построения и некоей «подобающей моменту» теории, если, положим, мы примем решение начать «с чистого листа», однако куда лучше использовать готовое решение, давным-давно предложенное Бертраном Расселом.

Очевидная заслуга Рассела - предложение концепции, здесь возможно следующее определение, «дистанции несходства», где несходство между красным и зеленым - то есть несходство по наличию признака одного и того же ряда это «близкое» несходство, а различие между красным и теплым - это различие между признаками разной природы, оно тогда и - «далекое» несходство. Да, для волков и креветки - один из возможных видов питания, но такой элемент пищевой цепи у волков не происходит из группы близких им существ. То есть притом, что как субъекты построения некоей пищевой цепи волки и овцы - стороны конфликта, но они же и субъекты такого отношения как «родственная форма конституции» и, одновременно, субъекты, населяющие общую экологическую нишу. Иными словами, доминирующее конфликтное начало преобладающей формы отношений волков и овец уже не отменяет и качества присущей им «родственной конституции» или общности места обитания. Или - если как стороны конфликта волки и овцы и обнаруживают прямую несовместимость, то - как субъекты общей конституции им удается обнаружить и явное «близкое несходство». Конечно, здесь возможно и уподобление и волков, и овец креветкам и медузам, но насколько это далекое подобие, все же следует отдавать отчет. А если извлечь из всей этой истории философский смысл, то следует думать, что нечто конфликтной форме некоей «преобладающей» связи равно не дано перечеркнуть и родственного характера некоей другой, как мы позволим себе думать, репрезентативной связи. Или - неким реальностям, наделенным общей репрезентативной или фундаментальной спецификой, далее дано вступать в тот конфликт, чему дано вовлекать в себя и некие иные составляющие, но - не перечеркивать этим и присущей им специфики восхождения тогда и к явному общему началу.

А отсюда то же «тварное» и позволит отождествление как общее репрезентативное начало пребывающих по некоей следующей линии тогда и в непременном конфликте «физического» и «психического». Этот момент как раз и объясняет «принцип Ареопагита» - ни физическому, ни психическому не дано быть божественным, но дано быть «порожденными волей Бога» и потому и то, и другое - и есть тварное, которому недоступно излучение Фаворского света, но которому присуща возможность формирования в мире тогда и из нечто присущего миру. Для Ареопагита здесь допустим лишь один порядок такого порождения - «божественный промысел», но нам не следует быть за это в претензии.

В этом случае важное для нас значение - это и нечто иное - и физическое, и психическое одинаково конструктивно в присущем им качестве принадлежащего «тварному». А далее, положим, здесь возможно придание такому простому принципу равно и формы «развернутого тезиса». То есть - здесь возможно осмысление предмета, какую именно форму и дано принимать как таковой структуре теперь и общности физического и психического равно как универсальной общности «тварного». Тем не менее, мы все же пренебрежем подобной возможностью, довольствуясь тем, что «как тварному» и физическому, и психическому дано располагать и возможностью образования общности, равно сопрягаемой и с приданным данной общности шлейфом образуемых связей их взаимного проникновения и пересечения.

В таком случае идея «нетварного» и позволит признание не иначе, как та полезная иллюзия, чему, в конце концов, дано породить и осознание одновременно и физического, и психического как подлежащих соединению в общую группу «как тварного».

Огл. Чарльз Дарвин и суд высокой инквизиции

Понятие «тварное» на деле мало кому знакомо, помимо специалистов по византийской литературе, но если рассмотреть в отдельности характерный ему план содержания, то оно уже любым образом подразумевается и в значительном числе неких весьма популярных представлений. Тогда нам следует вообразить условную сцену, когда Чарльз Дарвин предстает перед судом инквизиции, которой дано вести ее суд на основании тех изощренных законов, чему, подобно большей части современных законодательных положений дано принимать во внимание и едва ли не «каждый чих».

Другими словами, такому «суду инквизиции» не иначе, как прямо очевидно, что Дарвин нарушает некий канон, прямо выступая против «слова божьего», но ему нежелательно оставить дело и в подвешенном состоянии, откуда этот суд и прибегает к попытке буквального определения, в чем именно следует усматривать это нарушение. И тогда и выясняется, что как Бог создал человека, так и Дарвину в его теориях дано рассуждать о неких процессах создания или возникновения человека. Иными словами, Дарвин никоим образом не отвергает собственно принципа «сотворения» - он прямо признает, что имело место положение, когда человека еще не было, и, кроме того, равно и то последующее положение, когда человек появляется благодаря некоему воздействию. То есть по пункту отрицания характера «тварности», если не брать в расчет, кто вершит творение, то Дарвин явно невиновен - он прямо следует этой схеме. Но что же делает Дарвин в рамках его приверженности такого рода общей схеме? - Он предлагает другую модель, что также предполагает порядок «творения», но где как таковая процедура допускаемой им схемы чем-то явно отличается от схемы, известной из Писания. Иными словами, даже с точки зрения условной «инквизиции», принцип «тварности» - широко распространенный принцип, не обозначенный каким-либо распространенным именем, но обозначающий собой существо множества ходовых и общепризнанных схем.

То есть в распространенных представлениях принцип «тварности», хотя для его отождествления эти представления и не прибегают к такому имени, - это в широком смысле принцип обратимости, отнесение к числу содержания, что в обязательном порядке в реальных или лишь «номинальных» процессах и обращается содержанием, появляющимся из состояния, где его еще не было. Или принцип «тварности» - это не располагающий формой именной идентичности принцип выделения содержания, что предполагает выделение как допускающее конверсионный порядок образования - образования из нечто, существовавшего ранее в момент его отсутствия.

Но на этом пути равно заявляет себя и проблема психического, чему в отличие от физического, не дано обнаружить и какого-либо контура, открытого чувственной регистрации. Или человек, непременно доверяющий вездесущности приданной ему способности наблюдения, и ограничивает себя запоминанием лишь перцептивных образов, но - не процедурных схем и на основании такого присущего ему неведения и исключает для психического и само качество подлежащего становлению. Но если для некоего более осмысленного человека и психическое будет подлежать порядку становления, то и здесь он лишь подтвердит схему Ареопагита, признавая и психическое на положении «тварного». Причем здесь уже не столь важно, насколько такому психическому дано жить в мире с физическим, как важно то, что в присущем ему значении «бытующего» ему, равно как и физическому также дано «возникать из небытия», и как некое содержание, пусть лишь потенциально, предполагать и наличие модифицированных форм.

Таким образом, идее «тварного», уже не в пример более внятно, нежели неизвестной для Журдена идее «прозы» дано принадлежать присущему человеку комплексу представлений, выражая собой и некую вполне определенную специфику существующего. Идея «тварного» на деле фактически осознана, но - осознана лишь на условии, что ей не довелось обрести воплощения и под определенным именем.

Огл. «Латинская догматика» - печать лукавого на Марксе и Ленине

На наш взгляд, известное любопытство присуще и тому обстоятельству, что Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме» не упускает возможности напасть на католических святых, поскольку затронь он их православных коллег, то о публикации его труда в России можно было бы и не мечтать. Но куда более любопытно то, что в этих «шутовских эскападах» против католицизма Ленин скорее иронизирует над собой - полемическая направленность его работы, означающая признание несостоятельности любых идей изоляции мира психического от мира физического фактически ничтожна по причине явной разумности иной догматики - в данном случае идеи Ареопагитова «тварного». Ленин фактически ведет здесь своего рода «войну с тенью», поскольку обособление психического, по существу, это решение, предлагаемое всего лишь одной из ветвей европейской культурной традиции, но - никакой не универсальный принцип. Или - упрекая оппонентов в недостаточной эрудиции, Ленин и сам умудряется обнаружить недостаток эрудиции.

Более того, подобному непониманию, - хотя все же следует проявить снисхождение, - дано оставить свой отпечаток и на присущем Ленину понимании психического вообще. Насколько можно судить, в его описании психического лишь случайно, в мельком проскользнувших цитатах, имеет место и указание на техническую реальность нейрофизиологического аппарата. В частности, прямое признание сложности устройства нейрофизиологического аппарата имеет место и в цитате из «раннего Богданова», где утверждается, что обмен информации в нервной системе - в известном отношении «обмен телеграфными кодами». Другое дело, что ни в одном из рассуждений Ленина не обнаружить и тезиса о предмете «принципиальной технизации» аппарата психики, ее построении как системы агрегатов и структур при наличии и такой специфики, как ограниченность такого аппарата равно и как нечто характерного функционала. Таким образом, насколько можно судить, Ленин в его рассуждении странным образом устраняется от представления и любого рода «решающего довода» или «победного гола» материалистической философии.

В таком случае в известном смысле на «уровне подсознания» ленинский «марксизм» и есть сенсуализм, строящий рассуждение на основе принципа неделимости личности. Или - здесь мы и позволим себе предложение оценки, прибегнув к способу рассуждения, прямо заимствованному у Ленина, а именно тому порядку получения вывода, когда он позволяет себе заключить, что, дескать, Энгельсу было не дано не знать трудов Авенариуса, поскольку он тщательно изучал труды всех современных ему философов. Тогда, строя нашу оценку в той же самой «логике», мы и позволим себе заключить, что если классическому марксизму было бы дано высказать принцип «порожденной» (онтогенетической) природы сознания, то и Ленину не довелось бы его игнорировать и, тем более, он бы принужден был использовать данный принцип и как свой «неотразимый аргумент». Но увы, у Ленина не найти ни слова о «порождении» или «синтетическом начале» сознания или комплекса основ личности, если только не относить к числу таковых и любопытную мысль о «влиянии на Чернышевского общей отсталости русской жизни».

Или - странность здесь следует видеть в том, что как классический марксизм, так и «убежденный марксист Ленин» любопытным образом строят опровержение сенсуализма и идеализма лишь посредством некоей аппликативной аргументации, прямо уклоняясь от анализа природы психики. И здесь им уже не хватает не должной эрудиции, но одного важного представления о возможности некоего принципиального решения.

В таком случае наше рассуждение не помешает дополнить и неким цитированием, а именно, прямым свидетельством плодотворного развития идеи «тварного» в неких положениях православной догматики. Таким представлениям не дано содержать и намека на солипсизм, в свое время столь раздражавший Ленина, и при этом утверждать возможность одновременного вовлечения человека равно и в физическое существование, а равно и в условно «параллельное» духовное существование, позволяющее человеку его отвлечение от «тягот» физического существования. Самое любопытное, что согласно таким представлениям человеку не дано предполагать какого-либо отчуждения и от его физического существования:

Увы, с «сугубо религиозной» точки зрения реальность тела - это неизбежная реальность, и тогда отсюда и всякий оппонент Ленина, называемый им «противником материализма» - это и прямой еретик. Или если следовать религиозной точке зрения, то душа человека, как и душа животного «обладает жизнью как энергией», но, в данном случае, тогда и не только!

Огл. Предмет принципиально важного принципа

Настоящую стадию предпринятого нами анализа надлежит открыть и напоминанием о том, что мы заведомо отказались от всякого расследования «деталей и обстоятельств» принципа «тварного». Тем не менее, нам следует характеризовать и нечто наиболее важный производный принцип, прямо вытекающий из базисного принципа «тварного». Это, как и следовало ожидать, тогда и принцип фрагментации. «Тварное» - это нечто, чье создание непременно имеет место или где-либо, или в некоей среде, и потому оно не избегает и вхождения в ту среду, которую также отличает способность охвата равно и такого продукта творения. Тем более что по отношению физических объектов такой зависимости не дано указывать и на что-либо необычное - таким объектам непременно дано обнаружить и их качество присутствия или в геометрическом, или в многомерном пространстве, или в некой «экологической нише» и т.п.

Но как применить подобный подход теперь уже к задаче равно и фиксации действительности «психического»? Здесь, хотя мы и предвидим известные сложности определения предмета информационного или коммуникативного пространства, но психическому все же дано бытовать или в некоем культурном окружении, или - равно и в некоей среде коммуникации. И тогда в смысле как таковой возможности его бытования психическое и предполагает обращение в сторону своего окружения равно и нечто интерфейса взаимодействия, развернутого в направлении всякой из форм, располагающей возможностью взаимодействия с психикой. Причем важно, что если некую форму психики отличает такая специфика, как однообразие подобного интерфейса для любой из возможных форм взаимодействия, то само состояние вовлечения этой формы организации в некое определенное взаимодействие уже лишает такой интерфейс «ординарности».

То есть - всякому «тварному» дано обнаружить фрагментарность и в том, что оно либо построено как структура, либо - ему присуще и соучастие в чем-либо равно и в роли элемента структуры. Отсюда и сама квалификация «тварное» - признак того, что нечто неким образом подвержено вовлечению в структурно организованное упорядочение, но не указание на то, что именно представляет собой такого рода структура.

Другое дело, что структурная форма обустройства тварного - это не знак его неподобия нетварному, но - нечто следующее из непосредственно процедуры воспроизводства «акта творения», чему любым образом дано предполагать и наличие места совершения. Но в таком рассуждении мы уже на деле предпринимаем попытку предложения нашего ответа на вопрос «что такое быть?» и только поэтому нам не следует продолжать.

Огл. Весьма важный «третий лишний»

Здесь также полезно напомнить и тот простой факт, что автор, писавший под именем Дионисия Ареопагита это, конечно же, человек, а потому его суждения потенциально не застрахованы и от ошибок или существенных упущений. И действительно, предложенной им схеме дано обнаружить то качество, что она не охватывает и нечто «внереализационного», то есть того, что предполагает образование из условия логической уместности некоего множества форм, следующих из физической уместности пусть и хотя бы одной из них. Или если содержание некоего физического бытия - это лишь простое счетное количество, то из этого мы равно способны узнать (условному «идеальному разуму» доступно узнать) и в целом полное разнообразие видов математических зависимостей, хотя, быть может, этот фрагмент бытия и не в состоянии сопоставить такому разнообразию подобающее число форм физического воплощения.

Тогда если продолжить логику данного допущения, то антитезе «нетварное - тварное» дано предполагать распространение лишь на то, для чего и как таковое становление - это некий существенный акт, или акт, требующий концентрации усилий, но - не условный акт, совершаемый и на условиях «логической пролонгации». Характер акта, непременно требующего «концентрации усилий» - это и само собой существенная специфика качества «тварности» - акт творения есть существенное действие, как действие равно предполагающее необходимость и концентрации неких существенных возможностей. И одновременно здесь дано возникнуть и чудному «третьему миру» - миру логической пролонгации.

Но в чем именно логическая пролонгация уже не совпадает и с само собой творением? Творение, любым образом, это перераспределение плотности, перераспределение зон и узлов концентрации, когда логическая пролонгация - это не более чем переустройство картины на основании задания нового средства представления. Так, когда нам доводиться столкнуться с ситуацией невозможности завершения манипуляции деления в натуральных числах, то мы находим возможность его завершения в ином формате манипуляции - вычислении дробей. Равно когда нам доводиться оказаться в ситуации невозможности добавления некоего значения, поскольку (пусть и не более чем в данной размерности счисления) оно лишено конечности, мы вводим и условный принцип такой конечности или исчисление бесконечно малых. Причем следует понимать, что если физическая репрезентация показывает нам пример корректного деления «в натуральных числах», то мы, подбирая элементам, определяющим такую комбинацию, тогда и некоторые иные форматы сочетания, легко можем реализовать и случай некорректного схождения.

Важно то, что здесь нам дано обрести и своего рода возможность «расшивки» узкого места на не более чем уровне представления, никак не вторгаясь в как таковую реальность, собственно и подлежащую представлению. То есть - реальности как дано быть, так и продолжать сохранять «идентичность самой себе», но нам дано искать лишь способ освещения, любым образом более гармоничный этой реальности, но не манипулировать как таковой реальностью. И нам остается лишь сожалеть, что Ареопагиту была неведома равно же и проблема «логики схемы».

А отсюда и антитезу «нетварное - тварное» следует определять как важную, но при этом - как не более чем частную антитезу. Тем не менее, качеству существенности этой антитезы дано исходить из того, что реальность всякого физического - это реальность «тварного», но при этом она важна лишь «поскольку, постольку» поскольку в ней дано раскрыться и нечто иной реальности - сфере «логической пролонгации». Другое дело, что понимать реализационное («тварное») собственно «как реализационное» - это и любым образом существенно, даже если и не догадываться о реальности такого «третьего члена» как внереализационное.

Огл. Аспект «конструктивности» принципа «тварного»

Следует напомнить, что настоящий анализ открыл и наш краткий экскурс в проблематику значения для познания физической инерции - ее двойной роли, - не только средства избавления от заблуждения, но и путеводной нити в пути познания физических явлений. Тогда возможно ли и то предположение, что и идея «тварного» едва ли не столь же конструктивна и в смысле возможной результативности?

Скорее всего, от принципа «тварного» все же не следует ожидать и любого рода «прямой» конструктивности. Ожидать появления сколько-нибудь существенного нового знания благодаря пониманию, что физические и психические системы - продукты физических процессов, и равно от мысли, что эти системы обустроены как комплексы или сочетания частей вряд ли разумно. Здесь если и дано лелеять какие-либо надежды, то, по большей мере, не иначе как характерно слабого свойства.

Другое дело - это определяемая принятием данного принципа возможная рационализация корпуса представлений познания. Или - здесь разумно предполагать или некую коррекцию или и полное избавление от концепций, строящихся как задание неких принципов или условий в формате «как есть». Принцип «тварного» собственно и заключает собой тот смысл, что все существующее как некая физическая или психическая форма уже не предполагает введения «как есть», но любым образом предполагает введение тогда и посредством представления, каким же образом ему дано было заявиться как результат и некоего обретения. То есть принцип «тварного» - это представление физической и психической реальности как действительности неких возможностей порождения, причем то непременно «что в онтогенезе, что в филогенезе». Или - такому принципу дано обратить все наполняющее физический и психический мир тогда и продуктами онтогенетической собирательности или филогенетического становления. На подобном фоне и всякое «не такое» оно же - и всяким образом «нетварное».

Или - принцип «тварного» на деле - это не иначе, как некий запрет; а как запрет он исключает уже не возможность отождествления явления «явлением», но исключает возможность осознания некоего проявления то и как «не знающего окружения и становления». Иными словами, принцип «тварного» любым образом обязывает к расширению картины явления то непременно и за рамки присущей ему феноменологии или, иначе, нечто «номинальной» формы представительства.

Кроме того, через соединение в «тварном» физическое и психическое обретают качество и неких «равноправных игроков» или - равно и качество предполагающих известное подобие то и на положении «порождений творения». Отсюда и возможно задание физического и психического как нечто «комплементарной пары, определенной в своей специфике комплементарности посредством некой формулы такой ‘комплементарности’». Естественное следствие подобного принципа - то, что для физического и психического их общая принадлежность «тварному» она же и возможность «нахождения в контакте», чему и дано означать, что как стороне контакта ни одной из них не дано возвыситься над другой. А само собой подобное равноправие и есть не иначе, как «решающий аргумент» всякой критики сенсуализма.

07.2018 - 03.2024 г.