Предлагаемое ниже эссе - скорее «рецензия» или реакция на знакомство с монографией Г.П. Корнева «Идеонормативная концепция истины». Однако изложение посетивших нас идей, порожденных чтением этой монографии, вряд ли обнаружит подобающую полноту, если не дополнить его нашим пониманием предмета, что именно в философской традиции доводится означать приложению понятия «проблема истины».

Дело в том, что по нашей оценке «проблема истины», поглощающая существенные усилия философов, на деле наиграна или каким-то иным образом избыточна, откуда и само философское понятие «истины» подобает расценивать вовсе не как понятие принципиального порядка. На наш взгляд, началом любой категории, либо конструкции или любой иной возможной формы, устанавливающей те или иные порядки адекватности или соответствия одного другому, следует понимать отношение эквивалентности. Отношение эквивалентности - всяким образом то фундаментальное отношение, за которым невозможно выделение какой-либо более простой или иного рода формы, носящей более фундаментальный характер, откуда это отношение и составляет собой тот «атом», что подобает расценивать как средство и основание при синтезе любого рода форм, определяющих или характеризующих соответствие или же адекватность. При этом отношение эквивалентности в его становлении на отдельном частном примере также допускает проявление как «лишь достаточное» привходящее условие ситуативного уровня - если стальной и медный гвоздь равноценны в определенном применении, то они эквивалентны или - если некие условия исключают проявление различия, то для данных обстоятельств эквивалентны и явно не равноценные формы.

Кроме того, иной существенный аспект становления проблемы «истины» - тогда и характерное толкование «достаточности представления», практикуемое в естествознании. Для естествознания всякая определяемая им закономерность не истинна вообще, но истинна в пределах «пространства схождения натурного эксперимента». Иными словами, естествознание, наблюдая неусреднение предлагаемых им квалификаций при переносе тестирования в иные условия, в итоге и вырабатывает «формулу» принципиальной релятивности или, лучше, «локализации» любой закономерности, определяемой в его области верификации. Но, тем не менее, подход естествознания все же вряд ли универсален, если признавать его абсолютным, то уместно предположение возможности и такой точки зрения, что «почему не нашли философский камень - потому что плохо искали». Однако к предмету реальности квалификаций, не допускающих какой-либо фальсификации, мы позволим себе вернуться ниже теперь уже в ходе предпринятого нами анализа.

Два изложенных здесь предварительных комментария тогда и подобает понимать как тот скромный комплекс посылок, на основе которого мы и поведем построение нашего последующего анализа.

Огл. «Истина» - понятие немалой выразительной силы

Секрет популярности понятия «истина» скорее подобает искать не в спекулятивной, но в литературной специфике. Тем более, если упомянуть в подобной связи специфическую популярность этого понятия и в умах представителей религиозного сознания. Особое качество содержательного начала «истины» - ее качество фактически приводить к финалу спекулятивную или иную последовательность рассуждения завершаемого с ее помощью на утверждении чего-либо строго определенного.

Но, в таком случае, на чем основана своего рода «выразительная мощь» понятия «истина»? Дело в том, что в спекулятивном пространстве практически безостановочно происходит своего рода соревнование или конкуренция категоричности и релятивности - при, казалось бы, вполне определившемся качестве непременно дано заявить о себе и некоему условию, равно открывающему дорогу возможной релятивности, как изменение давления смещает момент наступления фазового перехода. Конечно, наиболее эффектным средством пресечения подобного непостоянства и дано обратиться понятию, способному выражать категоричность.

Или - вынесение такого вердикта как «истина» - это в любом отношении признание некоей категоричности и устранение релятивности, но чему доводится следовать из подобного рода выбора? Прежде всего, из этого выбора доводится следовать комфортной логике ведения рассуждения, поскольку категорическая определенность - явно более удобный порядок задания значимости, нежели чем задание квалификации в девиантной форме. То есть - здесь уже самой человеческой психологии дано составить собой некое начало, устанавливающее наиболее приемлемую для нашего сознания стратегию ведения спекуляции в видах задания неоспоримой определенности, но не нечто «определенности в пределах». Тогда и понимание тех или иных порядков задания определенности как «истины» - скорее во многом продукт психологии, продукт той сугубо функциональной рациональности, что позволяет наделение некоего представления познания качеством неоспоримой «завершенности».

Однако обретение познанием качеств известной «психологичности» - равно основание и для прямых сомнений в результатах познания. Так, если истине как категорической форме закрепления достоверности дано способствовать необоснованному приданию относительной справедливости неких положений тогда и характера абсолютной справедливости, то в этом случае в познании будет торжествовать не как таковая аналитическая, но прагматическая достаточность. То есть - сама возможность не выходить за пределы потребной прагматики и есть функциональная ценность понятия «истина» тогда как средства отсечения всего того, что можно расценивать как лишенное качества прагматически существенного.

Отсюда рациональность понятия «истина» - это рациональность строгой концентрации оператора познания на той или иной прагматике, но не на необозримом многообразии условий и специфик, существенных в отношении тех или иных явлений или предметов. Истина в подобном отношении - нечто средство прямого действия, или - средство концентрации внимания на какой-либо избранной проблематике, средство устранения влияния сопутствующей расширительности, явно избыточной в некотором частном случае.

То есть - для построения как бы «узких» форм разумности то понятие «истина», каким оно и закреплено в привычных речевых практиках - явно некий функционально востребованный «оператор». Однако если исключить значение понятия «истина» в речевом синтезе, то оно как предмет более скрупулезного осознания обратится тогда и совершенно иным понятием.

Огл. Полезные свойства истины, как распознал их «вкус» философии

Казалось бы, если «истина» - столь употребительный понятийный оператор различного рода речевых практик, то подобает ожидать и широкого интереса к предмету данного понятия, но, тем не менее, реально можно обнаружить не настолько много свидетельств, подтверждающих такой направленный интерес. Интерес к проблеме «истины», если ограничиться обобщением тех данных, что доступны из используемого нами источника - интерес не более чем со стороны того или иного философа-исследователя. Но для «рядового» философа проблема истины обретает существенное значение вовсе не потому, что она возможна как бы «сама по себе», но потому, что содержание, что признается за «истину» - непременный компонент вердикта. Иными словами значимость «истины» - равно производная социализации познания и занятия им положения важного инструмента, причем не в сугубо исследовательской, но, по существу, - в «функциональной» (практической) сфере.

Или - используемый нами источник, чьему интересу к «истине» равно и для научного познания присуще исходить из ее практической значимости в судопроизводстве, это и своего рода «невольное определение» понятия «истина» тогда и в смысле постановки задачи настоящего анализа. В том числе, мы равно находим необходимым заимствование из источника и выбора основных направлений и отдельных задач анализа.

С другой стороны, вряд ли возможно согласие с оценкой, что очевидная особенность широкой аудитории - как бы полное отсутствие интереса к проблеме «истины». Однако характер такого интереса все же указывает, что здесь важно иное - обретение убежденности в состоятельности неких частных квалификаций, определяющих, что нечто или имело место или будет иметь место, или, наконец, ему доводится иметь место. Напротив, философски значимый аспект проблемы истины - тогда уже постановка вопроса методологического плана или попытка прояснения, почему именно, опираясь на какие общие посылки, мы располагаем возможностью утверждения, что что-либо имело место или ему предстоит иметь место. То есть, насколько нам дано судить, понимание проблемы «истины» широкой аудиторией - все же следование принципу методологического нигилизма, признание очевидным, что построение утверждения, что нечто произошло или наступит - это и как таковая «непосредственно данная» возможность. Для философа, напротив, проблема «истины» значима не потому, что она каким-то образом состоятельна как проблема, но потому, что в понимании широкой аудитории это и нечто «естественно данная» возможность, чему дано обуславливать наступление весьма и весьма существенных последствий. На это указывает и вводимое нашим источником характеристическое понятие «идеонормативность» или, другими словами, реальность нечто «социальной» истины. Если же данную оценку попытаться подтвердить словами источника, то за подобное подтверждение невозможно не признать ту точку зрения, что «смысл истины как целого подтверждается смыслом ее конкретных проявлений иначе - частей, а смысл конкретных проявлений - смыслом целого».

К сожалению, автору источника довелось заявить себя как последователю диалектического метода, откуда его суждению об «истине» дано заключать собой и некую турбулентность. Так, свое исследование ему дано мыслить, с одной стороны, как «раскрывающее истину со всех сторон во всех связях ее проявления - и к объекту познания, и к субъекту и к самой деятельности иначе - системно и комплексно», и, с другой - мыслить исследованием не как таковой «истины», но утверждающей ее идеонормативности. То есть истина здесь - в большей мере «один из универсальных регуляторов познавательного практического и оценочного отношения человека к миру и самому себе». И, опять же, «диалектику» следует видеть в том, что, с одной стороны, имеет место «поиск целостности истины как реальности всеобъемлющей достаточности ее свойств, связей и отношений» и, с другой - ее понимание как нечто «целостного духовного образования».

Если последовать за мыслью автора нашего источника, то - что же именно он понимает подлежащим рассмотрению предметом? В данном случае ему дано сфокусировать свой интерес на идеонормативности истины как на некоей социальной практике, что прямо позволяет исследование таких характеристик, отождествляемых «истине», как механизм образования, функционирование в обществе, сущность и социальная природа. Далее, помимо способности «истины» поступать «в обращение» в социальном пространстве, самой ее действительности дано покоиться и на возможности «гносеологического анализа истины и обоснования нормативных требований предъявляемых к содержательной истинности знаний». Основанием же и того, и другого анализа равно подобает предстать «логическому анализу истины и обоснованию нормативных требований предъявляемых к формальной истинности знаний». Далее, данный комплекс задач неизбежно доводится дополнить и такой задаче - «прагматическому иначе - аксиологическому экзистенциальному анализу истины, исследованию интенциональности сознания субъекта к истинному, его переживаний по поводу обладания или необладания истинным», в рамках которого возможно не только лишь «обоснование интенциональной природы заблуждения», но и «выявление коммуникационных интенций субъекта».

Кроме того, если допустить постановку задачи анализа в известном отношении «шлейфа», что тянется не иначе как за вторжением «истины» в различного рода социальные практики, то здесь прямо ожидаема попытка поиска решения теперь и целого ряда иного рода задач. Конечно же, одной из них и доводится предстать задаче «выявления сферы социального бытия и функционирования истины и всего производного от нее - истинного», но не только лишь самой по себе данной задаче, но и «рассмотрению структуры и содержания истины как синтетической нормы регулирующей отношение человека к миру и самому себе». Также и в специальной области это не только «анализ основных традиций философского исследования истины и выработка обобщенного представления об истине как особой социальной идее», но с ним же и сугубо специальное «раскрытие методологических оснований достижения истинности и достоверности доказательств в юридическом процессе».

Конечно, для используемого нами источника формулировка им программы исследования - это не более чем один из этапов, поскольку кроме того там понимается необходимым задание и нечто начал такого рода анализа. В том числе, источник также обращается к попытке «определения значения для истины предмета философии и ее основного вопроса - отношения человека к миру и к самому себе». Или - такой подход для «логики» источника значим в том отношении, что здесь также просматривается возможность задания неких порядков или путей «вывода целостности истины». Вывод же такого рода «целостности» источник видит возможным из реалий отношений «к деятельности по приобретению и обоснованию знаний, иначе - праксиологических оснований», отношений к «содержанию и логической форме знаний иначе - гносеологических и логических оснований» и - из «отношений к заинтересованному субъекту и его оценочным общественным и личностным интенциями иначе - прагматическим основаниям». Более того, «истине» не дано не предполагать вывода присущей ей целостности и из «многомерности ее же собственного социального бытия иначе - онтологических оснований».

Но на этом невозможна и постановка точки в процессе формирования такого рода оснований, поскольку этот процесс дано продолжить тогда уже «обоснованию справедливости утверждения, что истине как идее присущи всеобщность, абсолютность, безусловность притом, что ее явлению человеку в виде истинного - знания, предмета, действия, поступка - единичность, конкретность, относительность и односторонность». Функция же подобного рода «основания» - составлять собой основание не только для «выяснения корреляции понятий истина, истинное и истинность», но и для «уточнения ряда понятий используемых применительно к характеристике истины».

Источник также вознаграждает истину качеством и одного «из универсальных - наряду с благом и красотой - регулятора отношения человека к миру и самому себе», что далее позволяет ему определение главной функции «истины» - «обращение совершенными процесса и результата познания». «Истина» в исполнении такого рода «регулятивной» функции - тогда и нечто «организующая форма познавательной деятельности, а через познание - и организующая форма всякой деятельности».

Переход источника к определению «конструктивных» задач познания проблемы истины также позволяет постановку задачи «сведения сущности истины к содержащейся в ней идее-норме, регулирующей процесс приведения знаний к истинности и достоверности, к их общезначимости, практической и иной полезности и сознания субъекта - к убежденности в этих качествах знания». Другая возможная задача в ряду таких «конструктивных» задач - равно и выделение «идеонормативности в качестве константы иначе - универсального сущностного признака истины».

Детализация природы «истины» равно позволяет ее продолжение теперь и посредством «раскрытия сущностной особенности истины заключающейся в ее нормативности на основе критически переосмысленного кантовского понимания истины как долженствующего идеала, которому знания стремятся уподобиться в своей всеобщности». Здесь тогда подобает вести речь не просто о «представлении истины как нормы на положении системного образования», но и о понимании того, что «всякое познание нуждается в нормах, с помощью которых выявляется содержательная и формальная истинность знаний, их обоснованность и пригодность для деятельности человека». «Истине» в этом случае дано обрести облик «не просто идеи, но и руководства к действию, повелевающей директивы, иначе - правила, образца, меры - и одновременно внутреннего личностного императива субъекта».

Однако «истина» вряд ли бы состоялась в возлагаемой на нее роли «демиурга», не отличай ее и такая существенная специфика, как обращенное на нее востребование, или, словами источника, не располагай истина особенной «социальной сферой бытования и функционирования». В первую очередь, речь идет здесь о такой характерной для нее проективности, когда «истинное не только свойство присущее самой истине, но и всему производному от нее, созданному на ее основе». Равно же из такой проективности дано следовать и различению истины и истинного, обретающему актуальность собственно потому, что не подлежит сомнению и критическое восприятие философских взглядов - что онтологизирующих или объективирующих природу истины, что равно и субъективирующих природу такой категории. Прямой же предмет той самой «сферы бытования» истины, о чем идет речь - тогда и «специфика доказывания в уголовном процессе как разновидность практического познания с элементами научно-исследовательской деятельности».

Размах того поиска, что прямо следует из концептуального представления об источниках проблемы «истины», равно порождает и такое его ответвление как попытки выявления и раскрытия характеристик «истины». Тогда в первую очередь подобает указать на поиск различного рода онтологических особенностей «истины» - то есть попыток выявления и раскрытия логической специфики «истины». То есть здесь источник переходит к «раскрытию логических оснований целостности истины и обоснованию нормативных требований предъявляемых к формальной истинности знаний». Вполне естественно, что потому и понятие «истинности» - что явно достаточно для выражения как содержательного, так и формального начала, - и подобает понимать как «находящееся в гносеологическом и логическом аспектах исследования в антиномическом иначе - дихотомическом отношении с понятием ложь». Далее такое исследование подобает продолжить не только «экспликацией понятия ложь», но равно и «уточнением содержания понятий фактическая истинность, логическая истинность, логическая правильность и формальная истинность». Подобная постановка вопроса тогда предполагает и рассмотрение понятия «ложь» лишь на правах нечто «гносеологической оценки знаний». В этом же ряду и высказыванию как единству суждения, или, иначе «единству мысли и предложения» данному в его роли «грамматической формы языка» равно доводится предстать и как нечто «логической единице всех знаний и их формальной истинности».

Картину логических оснований «истины» доводится сменить и картине ее праксиологических оснований - по сути, «методологических оснований целостности истины», откуда равно возможен и анализ нечто «нормативных требований, предъявляемые к процессу приобретения знаний и обоснования их истинности». С методологической точки зрения, конечно же, равно важно обосновать положение, что «достижение и обоснование содержательной истинности знаний возможно лишь методами и критериями, не противоречащими заданной цели». Далее же уместно развитие идеи, что «не только результат исследования, но и ведущий к нему путь иначе - метод должен быть истинным». Но равно в числе праксиологических характеристик целостности «истины» существенна и ее «деятельностная характеристика как идеи оборачивающейся в метод», что дополняет и «принцип конкретности в познании определяющий выбор методов и критериев, зависимость от объекта и выбор познавательной деятельности - в том числе и предмета познания - также и от личностных интенций субъекта познания». Наконец, праксеологически также важен и нечто «логический анализ процедуры обоснования истинности знаний».

Конечно, в какой-то момент прохождения такого вряд ли недлинного пути равно подобает обозначить и «компоненты исключаемые принципами новой философски и методологически перспективной идеонормативной концепции истины из состава сущности истины». По существу из такого состава и правомерно исключение таких характеристик, как общезначимость, полезность истины, личностные интенции субъекта к истине и, само собой, и «поиск истинности знаний и их достоверности».

Но на «уточнении сущности истины» не завершается и процесс «раскрытия и выявления» различного рода особенностей «истины», что продолжает теперь выявление прагматических, а на деле - аксиологических и экзистенциальных оснований целостности «истины», которому дано принадлежать и «исследованию интенциональности сознания субъекта к истинному, переживания им своего состояния по поводу обладания - необладания - истинным». В этом случае уместно не только лишь доказательство положения, «определяющего ценность истины как идеи проявляющейся лишь в отношении к ней субъекта», но равно и обоснование «интеллектуально-интенциональной природы заблуждения как такого состояния сознания субъекта, которое непреднамеренно принимает ложное знание за истинное и наоборот истинное знание за ложное».

Естественно, что следованию по пути «выявления и раскрытия» характеристик «истины» не миновать и стадии «раскрытия гносеологических оснований целостности истины и обоснования нормативных требований предъявляемых к истинности знаний». Или - теперь и «содержательную истинность знания» уже подобает толковать как «указывающую на соответствие между содержанием знания и воспроизводимым в нем объектом», дополнив такой аспект равно и «уточнением содержания понятий объект познания, предмет познания и отражение». Также здесь уместно прояснение и того обстоятельства, что «истинная оценка приложима ко всем предметам, явлениям, связям и отношениям материального - природного и социального - и духовного мира», а также обозначить и одно «но» - «неприменимость напрямую к выявлению логической правильности знаний обоснованности общественной и личностной интенциональности». Также здесь полезно и развитие представления об «исключительном значении для определения истинности содержания знаний».

Но в какой-то момент пора приостановить процесс теоретического изыскания и обратиться к предмету, что хотя бы с какой-либо точки зрения допускает отождествление как «практика». Здесь подход источника - наделение спецификой необходимого основания равно же принципа, что «законодательство и закон выступают для субъекта доказывания ведущего процесс правовой истиной-идеей целеполагающей и регулирующей достижение истинности и достоверности доказательств для установления обстоятельств дела» и переход тогда к постановке вопроса «в практическом ключе». Иначе говоря - переход к «выявлению методологических оснований достижения истинности и достоверности доказательств в юридическом процессе».

На деле же исследование такого рода «практики» - это равно и «анализ специфики доказывания в уголовном процессе как разновидности практического познания с элементами научно-исследовательской деятельности». Начальная стадия решения данной задачи - это «определение понятий субъекта и объекта уголовно-процессуального познания на основе философских понятий субъекта и объекта, а также правового законодательства», а равно и «уточнение понятия процессуальное доказательство». В отношении же предмета «процессуальное доказательство» не помешает согласие с тем, что «доказательствами по конкретному делу являются исключительно истинные и достоверные сведения, содержащиеся в предусмотренных законом источниках и формах выраженные в логической форме категорических высказываний». Также здесь подобает принять во внимание и то существенное условие, что «законодательство и закон выступают для субъекта доказывания ведущего процесс правовой истиной-идеей целеполагающей и регулирующей достижение истинности и достоверности доказательств для установления обстоятельств дела».

В завершении же рассмотрения всех возможностей становления «истины» во всех возможных сферах этого становления и подобает признать, что «истина» - «один из универсальных - наряду с благом и красотой - регуляторов отношения человека к миру и самому себе», и потому ее главная функция - «обращение совершенными процесса и результата познания». То есть «истине» и подобает отвести положение «организующей формы познавательной деятельности, а через познание - и организующей формы всякой деятельности». Хотя на подобном фоне для «истины» не исключено и ее «особенное значение в науках исследующих оценочное познание».

Конечно, очевидной «претензии на добротность» той программы, что намечена посредством изложенных выше позиций, не дано перечеркнуть и то оставляемое ею впечатление, что она каким-то образом все же совмещает «исследование природы числа ‘5’ и исследование любых мыслимых расчетов, где дано действовать числу ‘5’».

Огл. «Истина» в приданном ей многообразии лиц

«Истина» при том, чем ей выпадает предстать - все же не прямой функтор, но «как функтору» ее ожидает обращение равно и абсолютной или относительной истиной; по сути, характеристика «истина» - характеристика типа, но не характеристика экземпляра. Тогда следом и «абсолютной истине» дано допускать признание уже как нечто «исчерпывающему знанию о сущности и закономерностях действительности» или как «тому элементу знаний, который не может быть опровергнут в будущем». Тем не менее, даже при такой обязательности и «абсолютной истине» выпадает пережить признание едва ли не в качестве тогда и нечто релятивного, когда ее склонны расценивать не иначе как «высокую степень правдоподобия». Равно «абсолютной истине» дано представлять собой и нечто характерно особенное собственно потому, что ей выпадает располагать и нечто «особым значением для познания и практики в значении идей предопределяющих собой дальнейший процесс познания человеком мира». Кроме того, «абсолютная истина», как ни удивительно, не лишена и возможности обретения неких возможных форм - или обращаться и нечто особенной «абсолютной истиной», «не представляющей собой знания-идеи достаточной для приобретения новых знаний». Также «абсолютной истине» выпадает принять на себя и роль основания для решения такой благородной задачи, как «определение цели в виде поиска истинных знаний и преобразования на их основе действительности в истинные вещи».

Явной «золушкой» на фоне высокого благородства абсолютной истины судьба обратиться теперь и «относительной истине» - или всего лишь «истине не дающей полного исчерпывающего знания об объекте, но содержащей крупицы такого знания». Здесь уже само собой подобному пониманию и дано определять, что «относительной истине» дано включать в себя и некие «элементы, ожидающие коррекции», а также задавать и самой своей спецификой относительности тем же «приложением к истинным знаниям» теперь уже реальность и нечто «ложных знаний как элементов недостаточно определенных представлений». Также особенной спецификой «относительной истины» доводится обратиться и ее способности порождения в противоположность абсолютной истине «идеи допустимости образования комбинации во многом достоверной, несмотря на наличие в ее составе элементов неистинности».

Но «истине» помимо таких форм ее воплощения как абсолютная и относительная истина, дано располагать и иной возможной инкарнацией или «истиной в своей целостности иначе - внутреннем единстве и сущности». В этом случае истине равно выпадает и завидная роль исполнения «функции комплексной синтетической оценки совершенства всех знаний».

Также если не ожидать непререкаемой строгости от выносимых характеристик, то «истине» дано допускать воплощение и в своеобразной форме лишенной особых изысков «достоверности». Понятно, что «достоверность» - она же и своя особая статья, или - нечто «широкая мера достаточности сведений, спектру форм которой дано охватывать и чувственную достоверность - достоверность моих перцептивных реакций». Собственно потому «достоверность» - это не просто «чувственная достоверность», но и «достоверность как внутренний момент убеждения» или - «характеристика доказательственной деятельности вступающая в свои права, когда определяется полная обоснованность истинности положения признаваемого достоверным». Так это или иначе, но «достоверность» - она же и основа, на чем дано покоиться теперь и нечто «обоснованному утверждению».

«Достоверности» также не дано прозябать в одиночестве, зная тогда и такого своего собрата как «правовая истина-идея целеполагающая и регулирующая достижение истинности и достоверности доказательств при судопроизводстве». Более того, такой не страдающей простотой «истине-идее» дано составлять собой равно и начало, что определяет собой «положение, что законодательство и закон выступают для субъекта доказывания ведущего процесс правовой истиной-идеей, целеполагающей и регулирующей достижение истинности и достоверности доказательств для установления обстоятельств дела». Но присоединение к «достоверности» истины-идеи - это далеко не последнее пополнение в их сообществе, в которое далее дано вступить и нечто «качеству абсолютно-определенных категорий составлять в их единстве живую логическую истину», или, проще сказать, вступить и как таковой «живой логической» истине.

Конечно, на «группе достоверности» нам также не следует ставить точки в предпринятом нами экскурсе, поскольку многообразие форм «истины», равно надлежит дополнить и «идее истины являющейся доступной людям лишь в виде несовершенного эйдоса, иначе - видения». Но, увы, в этом случае следует ограничиться лишь приложением квалификации «открытость для познания лишь являющегося от истины, но не ее самой», хотя на таком фоне и самой такой «идее истины» дано обнаружить и такие важные качества, как «единственность, вечность, абсолютность и совершенность». Более того, тогда и о «доступности истины в эйдосе» можно говорить лишь по причине «постоянного присутствия сиятельнейшей идеи истины в душе каждого человека».

Но если «истине» каким-то образом доводится раскрываться и посредством «несовершенного эйдоса», то ей ничто не мешает и в обретении представительства посредством «истинности заключающейся в вере». Но здесь, увы, мы лишены возможности представления пояснений к данному тезису, поскольку используемый нами источник явно избегает углубления в подобный предмет. Также источник избегает подробностей и по отношению еще одной возможной вариации «истины» - «истины обладающей в сознании человека и его деятельности способностью к воплощению себя в истинные знания, истинные действия, истинные вещи и истинные поступки, соизмеряемые с истинными моральными и правовыми нормами». Тем не менее, в подобном отношении ему все же доводится указать и на положение «истинности действий» как «необходимого условия истинности пути идеи».

Многообразие формаций «истины» источник равно дополняет и следующим измерением - заданием такой ее формы, как «человеческая истина». Данная разновидность «истины», как понимает источник, - она равно и «данность человеку в виде явления или иначе в виде истинных знаний, истинных вещей, истинных поступков», а если проще, то, по его мнению, это «тень идеи истины бытийствующей в платоновском мире идей». Но если дано быть «человеческой истинности» вообще, то «истинности представлений» дано занимать тогда лишь подчиненное положение. Кроме того, близость «человеческой истине» дано обнаружить и другой инкарнации «истины» - «общефилософскому пониманию истины как человеческой идеи становящейся в деятельности». Наконец, еще одним уподоблением «человеческой» истины дано предстать и нечто «правдоподобности» - «такой характеристике правильного способа мыслительной познавательной деятельности которая может привести субъекта к истинному знанию и его обоснованию, а может и не привести».

На особом положении мы позволим себе выделение тогда и такой формы бытования истины, равно же признаваемой нашим источником, как «идея истины как деятельностного процесса, приводящего все остальные идеи в соответствие с объективированной целью мира идей - идеей блага».

Теперь в нашем экскурсе мы перенесем наше внимание на предмет, что не более чем «эксплицирует» истину, - здесь вряд ли подлежит сомнению, что такова «ложь»; тем не менее, анализ таких форм следует начать не с прямой лжи, столь скудно освещаемой в источнике, но с «заблуждения» - формы, удостоенной куда более подробного комментария. Конечно, «заблуждение» - все же это не только «добросовестная форма трансляции недостоверных сведений», но и «особое интеллектуально-интенциональное состояние субъекта, при котором субъективная оценка знания в категориях истинности или ложности становится противоположной объективному значению такого знания, о чем субъект не догадывается». При этом заблуждению также не доводится бедствовать и по части ряда его специфических фигур или очертаний, - так, скажем, можно «принимать ложное знание за истинное и наоборот». Другое дело, что источник все же позволяет себе признание, что заблуждение - это «психологическая реальность у субъекта состояния обладания истинным знанием». Также заблуждению дано различаться и в его специфике прямого порождения «интенционально подкрепленного субъективного фактора» или же обращаться следствием равно и «передачи искаженной информации». Для «заблуждения» также не исключено и принятие формы «основанного на этическом принципе правдивости» или «порождаемого в результате сбоя в когнитивной или перцептивной сфере». Конечно, притом, что за заблуждением дано стоять «субъективной уверенности личности в истинностной оценке», ему все же дано представлять собой и как таковое «несоответствие субъективной оценки знаний действительным истинному или ложному значениям». Объект же задания квалификации при рассмотрении ложного знания все равно это любым образом нечто «ложное знание независимо от того, какое суждение лежащее в основании заблуждения - истинное или ложное - вступает в противоречие с субъективной оценкой заблуждающегося».

Другой, в оценке источника, точкой соприкосновения «лжи» и «заблуждения» доводится предстать положению лжи как продукта заблуждения. «Ложь», согласно определению источника, это не только «ложные знания, возникшие на основе заблуждения», но и «обретение дезинформационной интенции истинным и ложным знанием вольно или невольно выдаваемым субъектом за противоположное».

Огл. «Истина» … - так неожиданно она же и нечто вместительное

Конечно, место «истины» в мире - не только присущая ей способность обретения различного рода форм, но равно и ее способность вмещения в себя содержания. Источнику дано видеть способность «истины» заключать собой содержание тогда как способность заключать собой целый ряд «оснований целостности истины», буквально - четыре, - логические, праксиологические, гносеологические и прагматические. Однако этот тезис все же не нашел в источнике своего развития и там нам довелось обнаружить лишь заявление о намерении их выявления, вслед которому нигде далее не определены результаты предпринятого поиска. Подобное положение и позволяет нам ограничиться указанием, что «праксиологическим основаниям целостности истины» дано включать в себя методологические основания, а, в свою очередь, прагматические основания целостности истины - те позволяют образование на основе аксиологических и экзистенциальных оснований целостности истины. Помимо того, «прагматические основания» целостности истины равно порождают и проблему «проблематичности критики закрепившихся в философской традиции нормативных способов определения истинных знаний - корреспондентного, когерентного и прагматического».

Однако способность «истины» заключать собой содержание - не только способность нести в себе основания своей целостности, но и возможность наполнения этой квалифицирующей нормы рядом иных любопытных форм содержания. Например, элементом сложения «истины» дано обратиться и присущей ей «разрешимости истины в силу объективности истинного как явления истины - в силу его существования в мире природных объектов и артефактов и знаний о них». Кроме того, «истине» дано заключать собой не только определяющую ее «полезность», но располагать и «ценностью как идеи», хотя и проявляющейся «лишь в отношении субъекта к ней». Подобным же образом ценности истины равно дано заключаться и в том, что таким статусом возможно наделение «не любого знания истинного по своему содержанию, но только вовлеченного в познавательную и практическую деятельность субъекта и составляющего для него идею, норму, метод, критерий иными словами - ценность». Подобное богатство содержания квалифицирующей нормы «истина» - уже достаточное основание и для «преодоления представления об истине как деперсонифицированной идее независимой от субъекта».

Равно «истине», поскольку ей доводится обладать и нечто «нормативно-регулятивным характером», также выпадает способствовать приобретению знаниями, полученными на основе обретения истины равно и «статуса мировоззрения - философского, научного, религиозного и обыденного», то есть - вмещать в себя и нечто достаточность, обеспечивающую обретение такого рода статуса. Если же упростить такую вряд ли простую конструкцию, то «истину» и подобает расценивать как нечто «творца, обращающего взгляды, идеи, принципы, идеалы истинными для человека».

Огл. «Истина» - умудренный глава при своем же «обширном семействе»

Конечно, и «истину» не минует доля следования божественному завету «плодитесь и размножайтесь», но воспроизводить в этом случае ей доводится не себе подобных, но - лишь нечто «характерно близкое» истине. Второй важный момент в обретении истиной ее «обширного семейства» - размер образуемого ею семейства и в этом случае мы позволим себе исходить из возможности хотя бы какого-либо разделения «семейства истины» согласно неких родовых признаков. Так, здесь подобает предполагать правомерность выделения не только «стабильных» форм «потомства» истины, но, напротив, и форм допускающих становление лишь непременно в динамике.

Тогда если обратиться к описанию тех форм, что можно расценивать как стабильные формы приносимого «истиной» потомства, то подобает определиться, с чего же следовало начать описание такого семейства. Конечно, в первую очередь здесь подобает обратить внимание на нечто «особые формы» истинности знаний - формальную истинность и содержательную истинность. Тогда «формальная» истинность - она равно же соответствие «нормативным требованиям, предъявляемым к формальной истинности знаний», в частности как таковая «форма доказательства в ее значении способов существования, выражения и преобразования содержания доказательства». Пусть, конечно, это и так, но здесь равно неизбежны и некие вопросы, в частности проблема эмпирического доказательства, такого, как доказательства Архимедом состава сплава в царской короне. Но положение с «формальной истинностью» знаний, если доверять суждениям используемого нами источника, это еще и «характерно удобный» случай; «содержательная» истинность, насколько нам дано судить, - равно и неудобный, поскольку ее основные особенности пока еще предстоит установить.

Но кроме формальной и содержательной истины к той же самой градации дано принадлежать и следующей весьма любопытной форме - «истинному как в некотором отношении полноценному в смысле радикальности проявлению отличающей его специфичности» - таковы те же «чистый восстановитель» или «подлинная демократия». Конечно, здесь дано идти речи и о такой вещи, как «специфика абсолютной идеи обращать условными и ограниченными истинные предметы и явления природы» или о нечто «образовании истинными предметами и явлениями лишь части абсолютной истины». Кроме того, в подобной связи невозможно не отметить и «относительность в сравнении с абсолютной истиной истинной природы, как и всякого другого конечного». Тем не менее, и такому лишь условно состоятельному «истинному» дано располагать и важной «практической» функцией - в данном случае, «определением цели в виде поиска истинных знаний и преобразования на их основе действительности в истинные вещи». Точно так же такого рода «истинному» дано составить собой и нечто начало «полноценности логической истины как базы корреспондентного определения истинного бытия природы, что через типологическую четкость обращается фундаментом дальнейшего самоопределения логической истины».

Но если только что мы исследовали специфику нечто «истинного» в присущем ему значении «в некотором отношении полноценного», то на смену ему дано явиться и как таковой истинности - еще одному очевидному «потомку истины». Подобного рода «истинность», если не искать такой возможности, как попытка мудрствовать лукаво, и есть нечто «находящееся в гносеологическом и логическом аспектах исследования в антиномическом иначе - дихотомическом отношении с понятием ложь». А тогда вслед за прояснением такого рода столь существенного антисостояния мы получаем возможность углубления и в предмет теперь уже такого столь существенного порождения как таковой истинности как нечто «правильность». Конечно же, посредством имени «правильность» и подобает обозначить «специфику активности, соблюдающей зависимости определяемые как истинные». Кроме того, «правильность» - она равно и «характеристика структур отражающих условие процедуры, где за построением такой процедуры дано стоять определенной телеологии». В самом деле, в том смысле, в котором и дано состояться как таковой «правильности» тогда подобает допустить признание и справедливости оценки, что истинности не иначе, как подобает принадлежать тому же «всему производному от истины» что было «создано и возникло на ее основе». Но «истинности», конечно же, дано не просто бытовать, но и ставить перед исследователями равно и некие принципиально важные проблемы. Таковы, конечно же, та же проблема «корреляции понятий истина, истинное и истинность» или, пусть будет так, равно и проблема «обоснования истинности знаний». Истинность же знаний - то не иначе, как «следствие их способности удовлетворять те или иные потребности из относящихся к широкому спектру потребностей - практические, познавательные, физические и духовные».

Далее же нам подобает уделить внимание теперь уже истинности равно и в модальности нечто же формы обустройства. Так, такова не только «логическая истинность высказываний», но равно и «истинность транслируемая в силу принятия авторитарной установки». Кроме того, здесь также подобает учесть и «фактическую истинность высказываний», а вместе с ней и такую любопытную форму, как «идеи основанные на единстве содержательной и формальной истинности». Ну и, наконец, любое возможное нарушение истинности и подобает рассматривать как «обретение дезинформационной интенции истинным и ложным знанием вольно или невольно выдаваемым субъектом за противоположное».

Далее настоящему экскурсу подобает затронуть и две другие важные стабильные формы «потомства» истины. Конечно, здесь невозможно не вспомнить и то столь существенное порождение «истины» чем дано предстать «правде» - «истинной мысли передаваемой в коммуникационном процессе». В данной связи, конечно же, не следует забывать и о «невозможности признания правдой ложного высказывания - продукта заблуждения основанного на принципе правдивости». Ну а помимо «правды» используемому нами источнику дано указывать на реальность и такой формы, как «социальная сфера бытования и функционирования истины», что, конечно же, предполагает постановку и такой задачи как обретение «картины» такого рода «сферы».

Если на представлении характеристики «правды» мы уже исчерпали все известные нам формы «стабильного» потомства «истины», то далее нам предстоит обратиться к обзору различного рода «динамически организованных» порождений истины - тех или иных процессов или субъекций. Построение же данного обзора мы позволим себе повести в порядке, когда открыть его предоставим право описанию различного рода процессов инициируемых «истиной».

Одним из числа такого рода процессов и доводится предстать нечто «нормативно-регулирующему процессу приобретения и обоснования субъектом истинных знаний». Далее, такому процессу дано предполагать и некие возможные формы, одну - «объективацию знаний в духовных и материальных ценностях» и другую - «объективацию знаний в социальных отношениях и действиях». Кроме того, подобный процесс, в чем убеждает нас источник, невозможен и вне следования «философскому диалектическому методу».

Другой немаловажный процесс, также инициируемый бытованием «истины» - «процесс приобретения и обоснования истинных знаний». Однако источник не обращается здесь к предложению прямой характеристики такого процесса, но определяет для себя такую цель, как «выявление нормативных требований предъявляемых к процессу приобретения и обоснования истинных знаний». Также в пару «процессу приобретения» знаний возможно указание и такой существенной позиции, как «истинное как вечный процесс, в котором истинным мыслям и соответствующим им вещам, свойствам и отношениям не знающим состояния покоя дано приближаться в человеческой деятельности к истине как идее».

Видение истины как «вечного процесса» присуще не только автору нашего источника, но и известному философу Гегелю. Последнему же доводится рассматривать истину как нечто «диалектический процесс или движение в самом себе образующий положительное и его истину». Здесь ему и доводится выделить не только специфику «истины» как «деятельностного субъекта», но равно и «общефилософское понимание истины как человеческой идеи становящейся в деятельности».

Другие две вкратце обозначенные в источнике формы «динамического представления» истины - это «представление истины как, прежде всего, онтологического духовного бытия, к которому человека неспособны привести ни опыт, ни мышление», а также и нечто «целостно выраженная развивающаяся человеческая идея истины». В отношении же последней источник допускает выделение равно и нечто «качества отдельных принципов образующих философский диалектический метод быть ключевыми для обоснования целостности истины как развивающейся человеческой идеи».

Конечно же, к ряду очевидным же образом «динамических» форм истины подобает отнести и нечто «экзистенциальную истину». В отношении последней источнику довелось указать лишь ту ее особенность, как «отличие экзистенциальной истины от научной в том, что за первую готовы умереть, а за вторую - нет».

Но наиболее подробно в числе различного рода «динамических форм» бытования истины источнику доводится определить нечто «истину - форму разумной деятельности субъекта основанную на трансцендентальных идеях, в конечном счете, регулирующих весь познавательный процесс». Такого рода «истине» равно дано быть известной и под именем «метафизической трансцендентальной или просто философской истины». Но чем же именно тогда и доводится обратиться такого рода «истине - форме разумной деятельности»? Если последовать за источником, то в таком качестве и доводится предстать «особой норме или системе философских - гносеологических, логических, праксиологических, прагматических норм исходящих из социального субъекта и организующих весь процесс его деятельности». Такого рода норма не только «однозначна для всех разновидностей познавательной, практической и оценочной деятельности», но также допускает возможность ее построения теперь уже как «системы гносеологических, деятельностных, прагматических и других социокультурных норм». Эта «истина» есть не только нечто «выраженное в нормативной форме указание на соответствие между содержанием знания и воспроизводимым в нем объектом», но, кроме того, она и нечто «паттерн, допускающий рационализированный иначе - экономный порядок описания элемента или фрагмента мира». Если точнее, то такого рода истина - она же и нечто «указание в самом общем виде нормативных оснований способных содействовать поиску истинного знания в той или иной деятельности», причем равно же работающая и как «идея-норма регламентирующая деятельность субъекта на пути производства им всего истинного».

Другое дело, что такого рода «истине - норме» вряд ли дано представлять собой что-либо самодостаточное, а, отсюда, обращаться и нечто характерно ограниченным. Так, «истине - норме» дано обнаружить и такую очевидную ограниченность, как «неспособность формирования развернутого представления о соотнесении истины с объектом, знаниями, деятельностью и интенциями субъекта». Кроме того, такой «истине - норме» не только дано проявить «неспособность покушаться на суверенитет конкретного знания», но во многом ограничиваться «дескриптивным подходом к истине понимаемым как некритическое заимствование эмпирической референции подобно оценкам извлекаемым из опроса общественного мнения». Точно так же подобного рода «истине - норме» не дано избежать и такого недостатка, как «устаревание истины и ее превращение из принципа развития знания в фактор тормозящий это развитие».

Но «истина - норма» заключает собой и такой очевидный плюс, как ее способность исполнения «регулятивной функции как идеи способной привести знания к такому их содержанию, которое соответствовало бы познаваемому объекту» - не только источнику непременной пользы, но и награды в виде «свободы выбора той нормативно-регулятивной функции, в которой обнаруживается сущность истины». Так или иначе, но «истине - норме» дано обеспечивать положительный результат «только благодаря личному творчеству, поиску, риску, свободе и ответственности познающего субъекта в выборе приемлемых вариантов истины и их органической согласованности с конкретной деятельностью». В конце концов, «истина - норма» - она же и «раскрытие сущности истины сквозь призму человеческого отношения к ней - ее проявление не самой по себе, а в функциональной зависимости от познающего субъекта»; то есть в этом случае «человеку как творящему истину» дано «преобразовать объект, самого себя и свое знание об объекте». Тем не менее, «истине - норме» также выпадает поставить человека и перед «проблемой выбора - что выбирает субъект - истину или существующее мнение о ней».

Также, в конце концов, еще одну «динамическую форму» продолжателя истины доводится составить собой и нечто «истине - главному императиву человеческого существования». Конечно же, это не только «комбинация, объединяющая индивидуальное и социальное», но и нечто «предохранение тайной истины личности и человечества от самоуничтожения». Кроме того, такого рода императиву дано предполагать не только «бытование в самой жизнедеятельности человека и явление своих свойств в конкретных жизненных ситуациях», но сохранять и «закрытость от человека во всей своей полноте и сущности в последней инстанции».

Огл. Философские посиделки с «истиной»

Как ни странно, но и традиционные философские рассуждения о предмете «истины» также можно заподозрить в «трюкачестве». Дело в том, что в эти рассуждения непременно доводится вторгаться и очевидной омонимии слова «истина», чему дано выражать собой либо релятивную (компаративную) характеристику той же достоверности неких положения или утверждения, либо - выражать собой смысл реальности достоверных или, лучше сказать, неопровержимых знаний. В том числе, второй случай относится к явно ошибочному прочтению «учения Платона об истине», на самом деле рассуждающему о нечто ином; дабы пояснить этот момент нам следует изложить здесь сам смысл платоновского эйдетизма.

Принципу «эйдоса», столь существенному в философии Платона, все же подобает знать лишь единственное толкование. Или - здесь непременно важно то понимание, что эйдетика - это нечто «мир принципа» (или мир принципов), опережающий или предвосхищающий ту природу, которой в этом случае дано пребывать лишь в нечто «актуальном» состоянии. Или другими словами, дано или не дано природе как некоему актуальному состоянию предъявить некую специфику, такое положение никоим образом не означает, что эйдетической сфере дано знать лишь специфики, которые сейчас или в неких иных «известном прошлом» или «мыслимом будущем» доступны обнаружению в природе. Эйдетическая сфера охватывает не только лишь одно то, что как бы «допускает» обнаружение, но и то, чему дано позволить его обнаружить вообще когда-либо. Конечно, в подобной связи дано тогда заявить о себе и проблеме востребования того или иного принципа. В этом случае ряд структур, как бы «более близких» фундаментальным началам мира, те же базисные физические формы, может отличать «более регулярный» порядок востребования, а формы биологической жизни - востребование лишь исключительно в случаях, когда такого рода форме бытования и выпадает состояться.

Также в связи с реальностью такого рода «мира принципов» возможна и такая проблема - такого рода «миру» все же доступно распространение лишь на то наполнение, что прямо подчинено правилам детерминизма. Если же реальность и на деле объемлет собой тогда же и нечто, не подчиняющееся правилам детерминизма - подлинные случайность, мозаичность и запутанность, то в такие отношения уже невозможно вторжение порядков «мира принципов» (в данном случае подобает напомнить и об известной математикам проблеме отделения случайной последовательности чисел от псевдослучайной). Так, если «мир принципов» не есть реальность всего, то всякого рода ситуативные топологии, наподобие состояния погоды - то и «не совсем» следствия платоновского эйдетизма. Тогда вряд ли возможна и постановка знака равенства между реальностью и «миром принципов», и в этом случае содержание этого мира вряд ли оправдано определять под именем «истины». Это тогда не более чем мир достоверных данных о не более чем детерминистических, но - не всех вообще началах порядка вещей. Но такого рода понимание все же и в такой мере непросто, что вряд ли доступно и пониманию сознания гуманитарного мыслителя. С другой стороны, конечно, и характеристика «случайное» - также в той или иной мере «эйдетическая форма», но в этом случае уже не более чем на уровне как бы «беспомощного» имени.

Как таковое подобное понимание и придает предлагаемому источником толкованию «учения Платона об истине» равно и специфику характерного заблуждения. Конечно, здесь мы вряд ли сможем признать за истину такую трактовку как идея «обладания в онтологическом смысле свойством истины присущему миру идей, где и бытийствует истина». Конечно, принцип «эйдетизма» и есть основное содержание своего рода «онтологии Платона», но это никоим образом не «проблема истины». Тем более что эйдетизм невозможно понимать и каким-либо «миром духовных сущностей». Хотя представлению знаний как «оборотной стороны блага» вполне уже дано иметь место, но это также никоим образом не «проблема истины».

Теперь следующий избранный нами адресат, увы, расположенный не в хронологическом порядке - тогда уже «развитие Гегелем на более высокой ступени взглядов Платона и платоников об истине». Опять же, следует обратить внимание, что Гегель представлял собой мыслителя, вряд ли способного глубоко проникнуть в проблематику математики и естествознания и потому его видение это в лучшем случае лишь нечто «сугубо гуманитарное». В этом, скорее всего, и подобает убедиться на примере двух таких важных моментов его представлений, как «тождественность у Гегеля истины и абсолютной идеи» или «признание истины - как находящейся в своей исходной чистоте - как находящейся в состоянии абстрактной самокогенерации иначе - самосогласованности». Сюда же возможно отнесение и «качества абсолютно-определенных категорий составлять в их единстве живую логическую истину» или того же понимания истинного «как в некотором отношении полноценного в смысле радикальности проявления отличающей его специфичности - чистый восстановитель или подлинная демократия». Из всего этого Гегелю тогда и дано выстроить такого рода «диалектическую связь», как «полноценность логической истины как база корреспондентного определения истинного бытия природы, что через типологическую четкость [уже] обращается фундаментом дальнейшего самоопределения логической истины». Далее даже можно не продолжать, скажем, тогда уже тем, что истина это «царство чистого разума, чистой мысли не как фрагментарности, но как знания в совокупности обретаемого на условиях самокогерентности» или - она равно же и «возникновение общества как точки отсчета начала шествия абсолютной истины». Далее же Гегелю доводится перейти к построению и не иначе как «странной онтологии», когда у него частная система знания - она «всегда релятивная некоей объектной области» или - тогда уже «только философия имеет объектом и результатом своего познания истину». С другой стороны, если присмотреться, где-то там, в малозаметном осадке можно обнаружить и долю правды в присущем Гегелю понимании, что становлению определенности истины и дано открыться в «логическом процессе собственного развития абсолютной идеи в виде последовательного движения от абстрактно-неопределенных понятий - чистое бытие или ничто - к абсолютно-определенным категориям». То есть в любом случае подобного рода представлениям дано указывать на то, что философии Гегеля явно дано тяготеть к нечто любым образом вряд ли реальному.

Но тогда если прибегнуть к обратному отсчету, то следующим в нашем экскурсе и подобает избрать хронологического предшественника Гегеля Канта, - ему, на наш взгляд, все же довелось более корректно воспринимать реалии мира. Но в его случае взамен объективистского «мира принципов» Платона мы располагаем не более чем компаративистским миром успехов познания, а если точнее, то - пониманием «истинного знания как сообразности опыта и тех понятий, в которых происходит описание этого опыта». Другой вопрос, что Кант слишком много внимания уделяет своего рода «критике чувственности», по-видимому, не рискуя с выдвижением тезиса о следовании чувственных возможностей из потребностей, определяемых биологической адаптацией, тем более что рассуждать ему пришлось еще и в до-дарвиновский период. Поэтому кантовская тема «критики чувственности» на деле вряд ли существенна - чувственный аппарат отличает добротность с той точки зрения, что он достаточен для надежной фиксации условий внешнего мира в пределах необходимых для биологической адаптации и не более того. Другое дело, что сама сфера применения возможностей перцепции уже несколько шире как таковой сферы их первоначального предназначения. Далее Кант в его философии пытается гиперболизировать простой функционал обретения достоверности в какую-то особую «систему противостоящую чувственности». Возможно, но мы не видим этого в источнике, что под этим подразумевается особая система верификации оценок и выводов в научном познании. Другое дело, что предлагаемую Кантом в этой связи систему разделения на «рассудок и разум» во многом следует определять как «наигранную», пренебрегающую тем любопытным фактом, что «техническая» часть познания рассудок чаще явно куда сложнее, чем своего рода «резонерская» часть разум. А далее Канту доводится предложить и свою версию типологического синтеза, в которую он вводит «трансцендентальное основание», на деле представляющую собой не иначе как «продвинутую» индукцию, производимую из того же типологического упорядочения. Если бы Кант на деле внимательно бы исследовал подобный предмет, то свое осмысление он бы начал с представления и такого примера, как сопоставление функциональной достаточности арабских и латинских цифр, а, быть может, - и иероглифов и символьного письма. Также и тезису Канта, что «эмпирика не диктует своих правил» дано допускать двоякое понимание - вопрос здесь в глубине и силе примера; ведь дошла наука до факта, что золото - потому и «благородно», что, оставаясь металлом, не принимает на себя и миссию чистого восстановителя, но в некоторых соединениях оно же и окислитель.

Конечно же, такого рода философский опыт допускает его обобщение и посредством предложения неких производных современных теорий. Например, таково «понимание под истиной надындивидуальной истины духовного бытия выражающей сущность бытия природы и человека», чему и дано иметь место в виде концепций всякого рода «мира непреходящих вечных идей», «системы духовных монад Лейбница» или той же «абсолютной идеи». Таково, конечно же, и «представление истины как особого знания человека о материальных и духовных объектах», а именно - ее понимание «единственным и непосредственным достоянием сознания общественного субъекта осуществляющего познавательную практическую и оценочную деятельность». Конечно же, в этом случае имеет место не иначе, как смешение актуального объема опыта и реалий платоновского «мира принципов» вообще.

Но «истине» равно же доводится находить свое особенное воплощение и в некоторых из маргинальных ответвлений философии. Такова, конечно же, не только «непреходящая незабвенная вечная Истина Божья покоящаяся в сознании человека, но не всегда открытая для него», но и «представление истины как категории нравственно-социального порядка иначе - принцип ‘истина у каждого своя’».

На наш взгляд, теперь уже несколько более серьезную претензию доводится обнаружить и «философской позиции признающей единственность истины и безусловную конкретность ее применения в оценке знаний - относительно объекта, субъекта, времени и различных других условий». Так, здесь уже имеет место задание и такого «важного положения», как нечто норма, определяющая «невозможность для истинного знания об объекте, в том числе - и неполного знания, содержать в себе большую или меньшую степень истинности и тем более - ложь». Самое любопытное, что здесь уже идет речь о «невозможности выражения истинности знания через степени адекватности в силу сугубой дискретности самой нормы истинность».

Также среди разнообразия направлений и толков философского осмысления мы обнаружим и нечто «обобщенное представление об истине как особой социальной идее». Быть может, такому пониманию в какой-то мере все же дано следовать из «кантовского понимания истины как долженствующего идеала, которому знания стремятся уподобиться в своей всеобщности», то есть, скорее всего, сохранять за собой значение идеала, но не некоей реальной формы. Ну а в частном случае толкование истины как «социальной идеи» это не только «философское понимание истины как целостного духовного образования», но и широкое осознание ее социальной значимости исходя из «анализа основных традиций философского исследования истины и раскрытия ее смысла и назначения в обществе». Кроме того, богатству философского опыта также не дано исключать и «рассмотрения истины как познавательного, экзистенциального или иного субъективного феномена».

Также «философским представлениям об истине» дано обнаружить и «связь с понятием идея». Собственно дело здесь в том, что не исключена и нечто «возможность чего-либо истинного обретать такую специфику лишь через свою идею иначе - быть истинным, поскольку есть идея». Другими словами, отсутствию «идеи» у рычажных весов дано означать и отсутствие «истины» у такого устройства. С другой стороны, «истина как идея» - все же следствие того положения, в силу которого нам дано знать и нечто «потребности каждой концепции в конструктивной корректировке для обретения органической соподчиненности и выявления своей единосущности». Если же показать как такие потребности проявляются на как бы «техническом» уровне, то и само наличие «истины-идеи» следует признать последствием «потребности в выражении оценок, прескриптивных высказываниях в отношении характеристики истинных знаний, истинных вещей и истинных действий». Тогда, поскольку «истина» и есть идея, то есть некий объем содержания, то ей не дано пребывать и вне того порядка, когда имеет место «не отрицание друг друга, а выражение гносеологического, семантического, эпистемологического и социокультурного аспекта истинного знания» носящего «комплементарный характер» в части лояльности каждого из таких аспектов иным его аспектам-партнерам. Кроме того, подобного рода представления дано сопровождать и своеобразному истолкованию концепций Платона об истине, определяемых здесь как «предвосхитившие многие аспекты исследования современной философии».

Более того, философии доводится формулировать, как ей присуще мыслить, и «онтологическую гипотезу» что есть истина. Если «по-простому», то истина, конечно, это три вещи - знания соответствующие действительности, мысли соответствующие ощущениям и - взаимосогласованные между собой знания. Но при этом в более широком толковании это тогда уже и «мысленные действия субъекта направленные на реализацию принимаемых допущений что есть истина».

В отдельных изысканиях ряда философов дано иметь место и попытке критики «корреспондентной концепции истины». Если последовать пониманию, из которого исходит подобного рода критика, то «корреспондентная концепция» истины несостоятельна потому, что ее отличает «отсутствие целостного представления об истине как идее-норме и идее-методе и несогласованность определений понятия истины и ее критериев».

Философская оценка равно адресована и предмету нефилософской, «когерентной» концепции истины, находящей широкое применение «в математизированном естествознании». Здесь, с одной стороны, философии дано выйти с утверждением о «несостоятельности многих вариантов когерентной концепции истины», с другой - признаваться в «проблематичности критики закрепившихся в философской традиции нормативных способов определения истинных знаний - корреспондентного, когерентного и прагматического».

Философия равно допускает выделение и нечто «философских взглядов гносеологизирующих иначе - субъективирующих природу истины». Эти взгляды в оценке иных традиций философствования уже расцениваются как «представление истины как особого знания человека о материальных и духовных объектах»; далее - подобному подходу дано выделить не только явно неприемлемые для него представления, но определить и как таковые «области действительности, к которым исключается принадлежность истины согласно гносеологическому подходу». Но если имеет место гносеологическое истолкование истины, то пора предполагать и возможность его антитезы, теперь - «философских взглядов онтологизирующих иначе - объективирующих природу истины». Такой онтологизации, поскольку ее истокам «дано восходить еще к античному реализму» не избежать тогда и адресованной ей «критики философских взглядов онтологизирующих природу истины».

Однако тогда уже подводя итог своему осмыслению природы «истины» философия все же вынуждена выразить сожаление в части «наличия в мировой философии противоположных и несогласованных друг с другом концепций истины». Наш источник в подобном отношении также находит уместной оценку, что «каждой философской концепции истины» доводится сосредоточить ее «внимание преимущественно на некоторых сторонах, гранях, формах проявления истины» равно допуская и «отказ от рассмотрения истины в целостности».

Огл. Философия - ее видение истины как бы «в собственном роде»

Философское рассмотрение проблемы «истины» оборачивается преподнесением и такого занятного сюрприза как понимание истины на положении «наделенной конкретикой». То есть «истина» не есть нечто, что способно знать бытование тогда уже в чистом виде, а потому ей и доводится пребывать равно и в облике различного рода склонений - обнаруживая в зависимости от обстоятельств качества объективности, абсолютности, относительности или конкретности. Вслед за этим «истине» дано обнаружить и такую существенную специфику как «сущностные свойства» - не только обращаться «идеей заданной как особая форма постижения в мысли явлений действительности», но равно располагать и «нормативно-регулятивным и деятельностным характером» как равно следовать и порядку «определения всего истинного как возникшего на основе конкретных проявлений истины». В том же самом ряду или группе также выпадает состоять и нечто «реалиям или формациям способным как быть так и не быть истиной».

Но куда более важная особенность «истины» - все же это такое присущее ей качество как доступность для определения по нечто «конкретным признакам». Таковы, конечно же, точность, правильность и достоверность «истины», ее простота и общезначимость вкупе с полезностью, а равно и ее «способность придания убежденности». Другое дело, что на фоне такого вряд ли краткого перечня качеств «истины» не помешает выделение равно и ее наиболее существенного качества - объективности истины иначе - тех же присущих «истине» адекватности и соответствия. Также в отношении такого рода комплекса признаков «истины» подобает учитывать и такой весьма важный момент, как «невозможность принятия ни одного из конкретных признаков истины взятого в отдельности как исходного определяющего и сущностного».

Важно и то, что столь свойственная философии манера - это подход к проблеме «истины» вовсе не в порядке декларации некоего утверждения, но куда скорее в порядке вопрошания. Конечно же, таковы не только лишь вопросы о том, «тождественны ли понятия истина, истинное и истинность?» или «возможно ли что свойством истинный могут обладать предметы и явления?», но и ряд иных куда более существенных вопросов. Такова, конечно же, и постановка вопроса, а где «бытийствует истина - в самой действительности, вещах, предметах или явлениях или - и - в сознании, в знаниях об этой действительности и в деятельности по их производству», а равно и постановка вопроса «какие функции выполняет истина в деятельности человека?» В конце концов, кто же является «носителем истины, ее субъектом - индивид общество или какой-либо объективный дух?» Поиск же ответов на эти вопросы - это для философии не иначе как способ «образования онтологической проблематики истины с возможностью подойти к ее сущностному пониманию».

Огл. Краткая оценка философской концепции «истины»

В завершение данного обширного экскурса мы обратимся к изложению нашей краткой оценки, чем именно мы готовы понимать философскую концепцию «истины». Тогда та первая реакция, что возможна по ознакомлению с изложенными выше квалификациями и характеристиками «истины» - это видение «истины» той статусной квалификацией, когда некие утверждения признаются за истину, а иные отвергаются на основании их несоответствия данному статусу. Однако эту скорее не столь сложную характеристику доводится дополнить и иного рода специфике - имя «истина» равно допускает приложение как имя любой из позиций теперь и корпуса истин, когда некая картина действительности или области действительности позволяет отождествление как «истина».

То есть «истина» - сложно сказать, - не то, чтобы омонимична, но странным образом многозначна, то есть «истина» это никоим образом не строго формализованная специфика, функция или квалификация. В подобном обстоятельстве мы и намерены предполагать как таковую суть дела - «истина» и есть некое смешение релятивной меры, по типу правильно - неправильно, и предметного отождествления или той же онтологической или типологической картины. Иначе - «истина» в данном отношении прямо подобна предметам гардероба, допускающим разделение по сезонному принципу, хотя и само собой те же предметы не исключают описания и в предметной форме, посредством указания качества и типа материала или фурнитуры и тому подобных признаков теперь уже как такового строения. Подобное присущее нам понимание равно же позволяет постановку и такого самой собой очевидного вопроса - ради чего же потребно подобного рода смешение?

Насколько нам тогда дано судить, понятие «истина» - все же в большей мере оператор или функтор характерно литературной и композиционной формы построения утверждения. Для повествовательного способа представления содержательных данных, по-видимому, нет ничего обеспечивающего большее удобство связного построения повествования, нежели чем использование такого рода резко утвердительного понятия для выражения с его помощью качеств достаточности или достоверности некоего излагаемого содержания. В таком случае и тому обстоятельству, к чему дано восходить такой достоверности, чему именно дано обеспечивать ее фиксацию или констатацию уже доводится уходить на второй план как своего рода форме «скучных подробностей». То есть, другими словами, вхождение понятия «истина» в те порядки построения утверждения, где куда более уместно употребление понятий эквивалентность, тождественность или достоверность - это не более чем прием оптимизации литературной формы и не более того. То есть - в онтологическом смысле за понятием «истина» не дано скрываться никакого существенного или же развернутого содержания; оно куда скорее - все же метафора или, точнее, параметафора тех же эквивалентности и достоверности и неких иных понятий, образующих собой все тот же самый ряд.

Кроме того, внимательный читатель представленного выше эссе все же, быть может, способен заметить, что принятый здесь стиль изложения все же несколько уподоблен и жанру «иронической прозы». Очевидную причину нашего выбора манеры изложения и довелось составить присущему нам пониманию лишь литературного предназначения понятия «истина», поскольку само придание сугубо литературному приему тогда и каких-либо онтологических смыслов - не иначе как явный перебор. В этом смысле всему подобает занимать и свое же надлежащее место - философия в большей мере все же творец текста, нежели чем строго определяемых норм, а потому она и обращается практикой выработки литературного продукта, где, конечно же, уместны и эффектные приемы построения изложения.

10.2022 г.