Влияние структуры данных на формат интерпретации

Примечательная особенность современной философии - очевидное фиаско философской трактовки предмета порядка или принципа наложения содержания психических актов на структуру или состав механизмов, реализующих эти акты. Понимание бесполезности идей современной философии в отношении предмета природы психики и предопределит наше решение предпринять сугубо самостоятельный поиск философского ответа на вопрос о существе механизмов реализующих психические акты. В том числе, нам остается лишь признать, что исследования физиологии органов высшей нервной деятельности в современном познании - одна сторона медали, а философское объяснение реалий действующих в психике механизмов - недвусмысленная оборотная сторона все той же медали. При этом и физиология органов высшей нервной деятельности и философия - обе неуспешны в попытках осознания «связи актов и механизмов психики» тогда и в качестве недвусмысленно целостного явления.

Тогда наш анализ и подобает начать с формулировки идеи, противопоставляемой нами традиционному для философии не вполне ясному толкованию предмета «фигуры соотнесения» психических актов и нейрофизиологических механизмов. Или - в нашей оценке «фигуры» этого соотнесения мы позволим себе следование принципу, прямо исключающему прямое соотнесение психического акта и нейрофизиологического механизма, но непременно предполагающему тот порядок подобного соотнесения, что основан на сервисе со стороны некоего медиатора. Тогда если этот принцип формализовать в некий концепт, то двум множествам - психических актов и нейрофизиологических механизмов дано предполагать соотнесение лишь при посредничестве нечто порядка взаимодействия образующих их элементов. Однако в силу теперь уже нашей лишь характерно философской постановки задачи мы опустим, какие элементы подобного взаимодействия могут быть представлены со стороны нейрофизиологического механизма, и обратимся к анализу предмета, какие элементы могут быть представлены со стороны функционала воспроизводства психических актов. То есть - мы обратимся здесь к построению схемы условно «элементарных» или «базисных» психических актов, различающихся по признаку формата, а также отождествим каждому из таких форматов равно и специфический формат интерфейса, выстраиваемого исполнительным нейрофизиологическим механизмом.

В понимании философского материализма природа психического - это и реалии любого рода биологического интеллекта, решающего средствами, доступными на характерном для него уровне развития задачи взаимодействия с внешним окружением или порождения реакции на воздействие окружения. Что специфично для человека, находящегося на высшей ступени развития биологического интеллекта, это способность построения подобного рода «встречных реакций» уже не в виде жестко закрепленных последовательностей, но как принимающих формы переустраиваемых порядков. Для высокоразвитой психики восприятие пакета данных, хотя и не в любом случае, но по преимуществу и подразумевает одновременное, пусть и незначительное, изменение конфигурации тогда и самой системы восприемлющей сообщаемые данные. Потому тогда и как таковые данные, как их способна представить развиваемая нами концепция, условно не будут предполагать признание в значении того или иного рода «прямых» стимулов, что имеет место в обстоятельствах формирования реакции, контроль воспроизводства которой и сосредоточен в пределах эволюционно архаичных («рептильных») структур мозга высших животных. Отсюда сами данные надлежит расценивать как заключающие собой две различные природы - данные достаточные для прямой стимуляции и данные, чья реальная конфигурация и формат следуют из обстоятельств поступления и положения воспринимающего агента. То есть - сама акцепция развитой психикой когнитивных данных это и «выбор входа» их поступления и отсечение любой возможности восприятия этих данных тогда и по другому входу. Отсюда равно возможны и различные состояния психики - ее нейтральное состояние, когда открыты оба входа и - векторизованное состояние, когда на входе действует фильтр, отсекающий те данные, что могли бы поступить по другому входу.

С другой стороны, наше желание строить этот анализ «с нуля» не помешает нам и в признании очевидных успехов теперь и отдельных попыток анализа предмета природы психических актов в избранном нами ключе. В первую очередь тогда и надлежит отдать дань существенным результатам работ выдающегося психолога Ф.Ч. Бартлетта, единственного, на наш взгляд, сумевшего, с одной стороны, обозначить и специфику наслаиваемости, девиантности и стереотипности психических актов, и, с другой, сумевшего выделить и несколько различных типов их каузальной ограниченности. С нашим переводом принадлежащей его перу монографии «Мышление: экспериментальный и социальный анализ» желающие могут познакомиться здесь. Существенный компонент научного результата Ф.Ч. Бартлетта - концепция аналогизирующей реновации, обеспечивающей благодаря воспроизведению процедуры расширения содержания памяти посредством актов обновляющего дополнения ее содержания выделение связей вложенности вплоть до низведения этих связей и до низшего механизмического уровня. Увы, наш подход будет заключаться здесь в построении концепции лишь сугубо философского уровня, однако и при построении такого рода проекции мы постараемся хотя бы исключить любые возможные несоответствия между нашим пониманием и схемой, предложенной Ф.Ч. Бартлеттом.

Естественно, что наше понимание двух разных форматов данных, фиксируемых посредством поступления через два разных входа - то не иначе как «минималистическая посылка» выстраиваемой нами концепции. В этом случае наша идея выделения двух особенных входов - тот уровень, ниже которого не опускается то разложение, что допускает наша концепция, но он же и уровень тех простейших элементов, из которых тогда возможен и синтез сложных комплексов. Потому тогда синтез сложных комплексов - это образование форм, создающих синтетические производные таких элементарных структур со своей спецификой характера подобной «синтетичности».

Тогда выделение входа, «взвешивающего» меру достаточности поступающих данных - это надлежащее основание и для формулировки принципа, что естественное начало любого рода функции развитой психики - равно и осмысливающее включение данных в корпус осведомленности носителя сознания. Но в данной связи нам не следует ограничиться сугубо философской рефлексией, но оговорить и некоторые посылки присущего нам понимания теперь и нейрофизиологического свойства. То есть те реакции, что обратятся предметом нашего рассмотрения, мы будем понимать формирующимися не в одних лишь в «рептильных» отделах мозга, но как образующиеся путем взаимодействия «рептильных» отделов и коры головного мозга. Хотя, по сути, мы будем лишь «подразумевать» этот порядок, но никак не отразим его в наших построениях. То есть такого рода эволюционно явно «более молодые» виды реакций, что с точки зрения нейрофизиологии представляют собой или сами процедуры «синтеза символа», или - отклики на задание или воспроизводство символа, мы и определим как акты синтеза интерпретации, в ходе которых и образуются структуры содержания, соответствующие и нечто «семантическому формату». Также такого рода «синтез интерпретации» следует связать и с тем, что в некоторой системе, обязательно находящейся вне схемы оконечного контроллера воспроизводства моторной реакции появляется единица (элемент, структура) , фиксируемая на положении семантической конкреции.

Далее нам следует обратить внимание на такое существенное качество семантических форм как отличающее их свойство переместительности. Семантические условности, в одном возможном отношении уподобляясь, в другом - отличаясь от платоновских «эйдосов», равно открыты и для перемещения и обращения уже вне их воплощения в системе инициации моторных проявлений. Причем всякое совершившееся событие перемещения семантической формы не будет означать для нее и утраты соотнесения с нечто «утилизирующим» эту форму востребованием. Отсюда семантические формы и надлежит расценивать как своего рода «мигрантов» по тому семантическому полю, сама возможность образования которого определяется более фундаментальной возможностью фиксации такого рода форм в виде завершенных предметно-ассоциативных субстратов. Качество семантической формы представлять собой «мигранта в семантическом поле» и предопределит тогда характерную для этих форм способность формирования и привлечения на себя активности процедур особого семантического процесса, не относящегося к раздражимостно-моторным поведенческим циклам, связывающим индивида с внешним миром.

С другой стороны, семантический процесс дано отличать в числе прочих и такой присущей ему специфике как качества «техничности» протекания процесса. Семантическому процессу не придано никакой иной возможности совершения, кроме как посредством «техник» воспроизводства ощущения и рефлексии. Но здесь мы поведем наш анализ равно и на условиях намеренного «исключения» из семантического процесса любой его «технической» функциональности. Для принятой нами постановки вопроса любого рода техническое или «служебное» содержание семантического обмена мы определим как не располагающее возможностью вторжения в непосредственно порядки построения семантических форм. То есть для нас вся «техническая часть» воспроизводства семантических форм - это с семантической точки зрения как бы «семантически не существенное» включение.

Отсюда и предмет семантической формы для присущего нам понимания - это своего рода «сугубо знак», для которого сама его «знаковость» не заключает собой и каких-либо технических инструментов синтеза знака. Потому предмет рассмотрения в нашем случае и образуют знаки, равно наделенные и условно «идеальной» возможностью означения, то есть такие, что не знают никакого сдерживания со стороны «технических» ограничений. Далее посредством сведения такого рода «чистых» знаков в их особое множество мы образуем и то поле, что консолидирует эти знаки, лишь по отношению которого и возможно становление любой перспективы последующей модификации знака. То есть семантические акты и операции в присущем нам понимании - это те операции над «чистой» семантикой, что никак не затрагивают их «технической» базы в виде актов информационного взаимодействия.

Тогда относительно «единства» такого рода семантического поля и откроется возможность выделения и нечто простейшей «категории объявления» о расширении множества, образованного «простыми, однородными» семантическими элементами. Положим, что пример случая такого рода «расширения множества» и есть акт издания того самого неосознанный звука, что в порядке последующей лингвистической рационализации и допускает отождествление под именем «междометие». Здесь если допустить и некоторую радикализацию непроизвольности издания подобного звука, все же, возможно, символизирующего эмоцию изумления, и признать его за «не образующее смысла» нечто, то по отношению к выстраиваемой нами модели подобный звук и обретет специфику реализации лишь нечто «транспорта» для лишь гипотетически допускаемой здесь трансляции смысла. Отсюда в отношении обстоятельств, видимых как обстоятельства действительности нечто средств передачи смысла, что в их «расширенном» представлении не ограничены содержанием подобной, не доносящей никакой интерпретации функции транспортировки, мы позволим себе их понимание высказываниями, неопределенными в смысловом отношении. Отсюда же высказывание, лишенное определенности в смысловом отношении также не будет пониматься нами как событие психической жизни человека. В нашей «системе координат» описанием явления такого рода «транспортного» высказывания и послужит схема события «отработки» транспортной функции, не выходящего за рамки дополнения «ненагруженным» семантическим элементом равно и множества ему подобных элементов. Отсюда и наш спекулятивный, «лежащий ниже уровня смысла» горизонт семантического поля мы и определим как множество неких не связанных с самим их смысловым богатством условно «пустых» элементов заполнения, что допускают размещение на семантическом поле.

То есть идеи, высказанные в настоящем рассуждении, уже вознаграждают нас и возможностью разделения семантических форм на два специфических вида этих форм - «транспортные формы» и «содержательные формы» (смысловые формы). При этом нам также следует признать, что это разделение вряд ли столь совершенно, что также свободно и от возможных недостатков. Но мы здесь также пойдем дальше - мы определим, что любого рода сугубо «транспортные» семантические формы, положим, таковы и грамматические согласования, также выпадают из нашего «семантического поля». Отсюда перед нами и откроется возможность теперь уже такого порядка оперирования содержательными формами, когда эти формы будут предполагать «мгновенную» и не отягощенную ничем доставку опять же вытесненными на уровень «технического горизонта» транспортными структурами. Далее теперь мы характеризуем единственно заслуживающую нашего внимания содержательную семантическую форму равно и как «абсолютно открытую» для задания ее характеристик семантическим востребованием. Сами же «транспортные средства», различного рода виды информационного кода, тогда мы будем характеризовать просто как нечто «транспортабельное» в семантическом поле. С другой стороны, любое то, что транспортабельно в семантическом поле будет признано нами равно обладающим и семантической природой. Тогда сколько бы ни был ничтожен смысл нечто транспортабельного в семантическом поле, все равно это та или иная семантическая форма.

Последовательность предпринятого нами анализа уже выводит нас к построению схемы, заключающей собой несколько «горизонтов» семантической реальности, благодаря чему и открывается возможность осознания семантических форм «содержательного плана» без углубления не только в проблематику актов означения, порождающих эти формы, но и в предмет действительности выражаемого ими содержания. Такое отсеивание избыточной проблематики и позволит концентрацию наших усилий на анализе проблемы, каким образом «транспортно полноценная» семантическая конкреция и обретает свою основную характеристику целенаправленной содержательной нагруженности. Объяснить становление такой возможности мы позволим себе исходя из принятия следующего столь существенного постулата.

На наш взгляд семантический анализ - равно постановка не более чем задачи задания квалифицирующей характеристики акту придания значимости некоторой «транспортно достаточной» семантической форме, когда такая форма равно обретает и признак смысловой функциональности доносимых ею данных. Единственное же содержательное начало такого рода функциональности - это и изменение осведомленности оператора, употребляющего некую систему правил, упорядочивающую семантическое множество, то есть характеристика, что именно в силу вступления в действие неких внутренних и, что более вероятно, внешних признаков и отличает функционал инициатора события изменения осведомленности. Более того, если изменению осведомленности дано иметь место, то равно необходимо задание и отличительного признака наступления события изменения осведомленности. То есть изменение осведомленности, вполне естественно, что отличающее лишь некоего агента - носителя объема опыта, тогда найдет отражение и в изменении характера отличающего его поведения. В таком случае содержательную семантическую форму и надлежит расценивать как нечто наделенное соответствием тому или иному характеру поведения.

Непременное следствие настоящего постулата - равно и квалификация, что для агента располагающего способностью синтеза семантики пока безразлично, что именно, произведение или усвоение некоего высказывания означают, что присущий ему комплекс поведенчески реализуемых отношений к миру претерпел расширение посредством дополнения новой условностью. На подобной основе также возможно и понимание предмета теперь и нечто ассоциативной тождественности данного высказывания то и другим высказываниям принадлежащим семантическому полю.

Данный комплекс исходных положений вполне достаточен и для перехода нашего анализа теперь уже к предметному исследованию различного рода комбинаций «осмысливающего включения» нечто «новых данных» в корпус осведомленности обладателя развитого интеллекта. Здесь тогда на роль понятия, обозначающего акт включения новых данных мы определим понятие суждение, придавая функционалу стоящему за подобным понятием равно и характеристику маркера специфики, соответствующей наиболее распространенной практике актов акцепции содержания как индивидуальным, так и коллективным сознанием. А далее мы обратимся к попытке выделения той базисной специфики, что и определяет присущее подобным актам смысловое начало, откуда им и дано представлять собой нечто новое определяющее соотнесение (новое условие задания ориентации сознания).

С другой стороны, наш анализ вряд ли обнаружит ту ожидаемую от него достаточность, если не принять мер по отделению представлений, соотносимых с понятием «суждение» одной из типических форм сознания, а именно - с естественным языком. Дело в том, что естественный язык «склонен» к известной гипертрофии в его толковании предмета «суждения». Для естественного языка суждение странным образом видится как нечто «нерядовая» сущность. Или, по нашей оценке, повседневный опыт странным образом признает суждение в значении акта, непременно чуждого реалиям рядового процесса извлечения опыта. То есть если смягчить эту оценку, то «суждение» для носителя естественного языка - это лишь совершение поступка обретения осмысления, реализуемого лишь в специфическом формате «ведения рассуждения». Подобное в известном отношении «изолирующее» истолкование непроизвольно вынуждает понимать суждение позиционируемым лишь «вне пределов» обыденных «элементарных» синтеза интерпретации и коммуникации, существующим исключительно в сферах строгой манипуляции смыслом. Или, для обыденного опыта суждение отличает принадлежность лишь такого рода сферам, как наука, право, педагогика, отчасти литература и т.п. В соответствии с подобным пониманием суждение и обращается способом донесения смыслов лишь в специфических практиках синтеза интерпретации.

Напротив, мы позволим себе критически воспринять идею укоренения суждения лишь в рациональном мышлении, откуда и построим анализ то и на основе идее альтернативного качества или функционала суждения. Наше понимание предмета суждения выразит у нас такая квалифицирующая характеристика: суждение не локализовано рамками специфического акта выражения содержания, представляя собой не более чем условие функционального соответствия, отождествляющего для поступка высказывания не более чем определенный порядок ассоциации. Любое высказывание с любым содержанием вполне допускает то его воплощение, что и обнаруживает соответствие той норме, что и определяет некое высказывание как принадлежащее типу или классу суждений.

Тогда анализ теперь уже предметных разновидностей суждения и откроет у нас рассмотрение такой специфики, как присущая человеку способность самооценки. Здесь мы выделим столь характерную человечеству особенность понимания собственных реакций и видов активности как «машинальных» поступков. Укоренение в сознании подобной оценки и убеждает людей в бессмысленности или незначимости оценивающего осмысления некоторой, если не наиболее часто проскакивающей в поведении группы явлений. Или - люди понимают любое проявление, принадлежащее данному классу как якобы исполняемое в состоянии практического бездействия аппарата синтеза интерпретации. Функционально рационализируя собственную практику интерпретации, люди явно неправомерно истолковывают природу неких функций образующих присущий им психический аппарат. Более того, подобный самооговор человек адресует и той группе отличающих его возможностей, что также составляют собой условия, характеризующие обстоятельства вынесения суждения. Так, подавляющая часть людей, даже если они и мыслят возможность вынесения суждения в определяемом нашей концепцией ключе, то не прилагают подобный «формат» к той части собственных повседневных высказываний, что, если следовать их точке зрения, категорически исключают отождествление на положении «суждений». Источником же подобной вряд ли оправданной рационализации и оказывается столь характерная многим идея «невостребованности» (не приведения в действие) при совершении подобных поступков интерпретации каких-либо действий предопределяющих образование ассоциации.

Рядовой обладатель сознания, анализируя без привлечения достаточной рефлексии те или иные свои способности построения интерпретации, допускает, что их появление представляет собой следствие отнюдь не подчинения практики синтеза интерпретации некоторому порядку, но, скорее всего, представляет собой разновидность «спонтанной» ассоциации. В глазах подобного рядового построителя его комплекса опыта его же повседневная практика назначающих те или иные характеристики «вердиктов», заполненная множеством разнообразных актов называния, запоминания, вспоминания, возражения и т.п., то есть совершения элементарных действий построения интерпретации видится им отстраненной от любого возможного «выстраивания» суждения. Такого рода «практический» взгляд то непременно исходит из намеренного сужения подлинного многообразия форматов актовой или порядковой составляющей процессов мышления, что и указывает на убеждение, присущее человеку склонному к подобным оценкам равнозначное идее неспособности неких протекающих в психике процедур различаться на положении «осознанных». Фактически эта оценка и позволяет ее понимание как своего рода «невольная гипотеза» наличия в психике и особого отдела или комплекса функций, выполняющего манипуляции уровня до- или пара–смысловой ассоциации. А именно, что столь существенно для предпринятого нами анализа, человеку также дано пребывать в состоянии подверженности иллюзии, предполагающей бытование высказываний как лишенных форматной или порядковой специфичности.

Картина такой «привычной» иллюзии и позволит нам предложение той альтернативы, что составит собой и своего рода систематическое опровержение подобного явно «неуместного» рационализирующего упрощения. Эту альтернативу мы и предложим в форме принятия допущения, что в сознании возможна «циркуляция» и тех ассоциаций, что само сознание не наделяет подобающей квалификацией. Более того, следует отдавать отчет, что любой акт синтеза интерпретации, даже если его и вызывает условно «простое» побуждение, уже прямо исключает и какое-либо разотождествление природы определяющих подобное побуждение детерминант с некоторой «полной» открытой сознанию картиной объема представлений. Более того, такого рода детерминанты в глазах носителя сознания не только лишь обнаружат некоторую актуальность, но проявят достаточность и в отношении тогда и возможности обращения на них равно же и ценностной оценки.

В таком случае нам и надлежит представить здесь пример впечатлений обыкновенного человека, возникающих в его сознании в отношении вполне обыкновенной вещи. Причем «простоте и обыкновенности» такого рода детерминанты также дано исходить из того, что этот род вещей не составляет собой основание для порождения в сознании какого-либо специфического мышления и соответственно наблюдение подобного предмета также надлежит понимать как не требующее даже и малейшего напряжения внимания.

Положим, такого рода детерминантом и обращается просто «хлеб», в его значении продукта питания; в характерном «торопливом» расфокусированном осознании человеку дано понимать «хлеб» как наделенный столь очевидной «прозрачностью», что исключает и саму мысль о какой-либо неоднозначности его предметной оценки. Тем не менее, качество жизни иногда меняется, и оценке даже такого предмета как «хлеб» в разных обстоятельствах дано обнаружить и характерно различный смысл. То есть состояние сытости будет определять как «хлеб» лишь хлеб надлежащего качества, а моменты голодания - признание в таком качестве любого рода состояний хлеба. Иными словами, даже непременная обыденность и простота «хлеба» все равно будет порождать далеко не единственную, но целый ряд тогда и ситуативно зависимых структур интерпретации.

То есть доносящие содержательное начало семантические формы явно неоднозначны в их следовании как бы не выделяемым на особом положении «установкам» синтеза интерпретации, что в возможном анализе и позволит построение картины когнитивной многозначности и определяемых ею порядков классификации и систематизации. То есть «меру содержательности» в семантическом синтезе и определяют никак не самоценностные, но не иначе как «мотивационные» установки задания ассоциации, актуальные в пределах неких же настоящих обстоятельств. Более того, в таких установках также сводятся воедино как регулярные, так и ситуативные мотивы, откуда их и надлежит расценивать не как «целостные», но - уже как некие комплексные конкреции.

Или - сама природа той «содержательности», что образует содержательную семантическую форму - никоим образом не нечто «атомарная» форма, но - та комбинационная форма, что и вытекает из ситуативного порядка задания значимости. То есть сама «содержательность» содержательной семантической формы - это и нечто объект релятивной меры. Отсюда акт именования надлежит расценивать как ту любым образом сложную процедуру не только ассоциации некоторой образной формы с характерным для нее именующим транспортом («планом выражения»), но и с «постоянным» содержательным адресом («предметным» адресом), и, более того, - с выстроенным на его основе актуализированным содержательным наполнением. Из этого дано следовать и не иначе как такой схеме задания специфики акту именования, когда само совершение данного акта уже надлежит расценивать никоим образом не как механический, но - как особого рода творческий акт. Также настоящие посылки вполне достаточны и для задания правила, согласно которому любая мыслительная фиксация нечто в некотором качестве, основанная на подкрепляющем вовлечении некоторого источника идентичности, будет означать в смысле норм используемого нами понятийного аппарата совершение действия построения суждения (совершение поступка вынесения суждения).

Только что принятое правило - равно достаточное основание и для определения структуры оператора ассоциации, обозначенной нами под именем «суждения» что далее позволит определение и ряда частностей специфичных подобному «оператору». Но здесь мы позволим себе облегчить нашу задачу и вместо вывода требуемых характеристик ограничиться их простым постулированием. Так сама «логика» предлагаемой нами схемы - равно подтверждение правомерности квалификации, что признает даже за только лишь «воспроизведением» при загрузке памяти нечто элементарно достоверного представления, в том числе и субъективно расцениваемого как «достоверное» тогда и качеств носителя смысловой нагрузки. Если же признать справедливость данной оценки, то равно невозможно и разотождествление таких далеко не равнозначных действий, как операция воспроизведения «очевидной достоверности» и операция обретения нового смысла, где как одно, так и другое справедливо допускает понимание как операции образования «еще одной» ассоциации. И, одновременно, отношения, образуемые между всяким отдельным суждением и в целом семантическим полем, будут заключать собой еще и специфику своего рода «интерфейса» (контактного «инструментария», порядкового принципа) как такового суждения, в этом случае расцениваемого как непременно завершенное в его первоначальной данности. Отсюда суждение и надлежит определить как обладателя и нечто фактической автономии в отношении его вовлечения равно и в любого рода структурную интеграцию. Такого рода автономия определит тогда и непосредственно характер интеграции суждения в семантическое поле, когда, несмотря ни на что оно будет сохранять свою целостность, удерживая ее в меняющихся условиях окружения. Потому суждение в разрезе образуемой нами схемы и обнаружит способность воплощения то непременно как простой и конечный специализированный оператор синтеза интерпретации.

Далее такая существенная специфика как функционал суждения, что по условиям нашей схемы и расценивается как тот универсальный оператор, чьи средства находят применение при совершении всякого акта построения интерпретации, раскроет перед нами перспективу анализа теперь и такой формы действительности как употребление суждения. Для присущего нам понимания становление суждения имеет место в любом том случае, или если происходит «экспорт» смыслового соотнесения (референции) в коммуникацию или когда само действующее сознание переносит внутри себя некоторое соотнесение равно и в свой следующий акт синтеза интерпретации. Отсюда и любая операция, направленная на образование смысловой связи - она же и становление суждения. И одновременно суждение в обретении им такого рода «атомарной» или фиксированной формы - то не иначе как характерная «постоянная». Отсюда и формат такого рода «суждения» - это фигура комплекса связей такого рода представления, что пригодно для перемещения в любое иное место его приложения. То есть, с одной стороны, суждение в этом случае обретает качества «полностью транспортабельного» и, с другой, предполагает задание в формате не более чем комплекса связей ассоциации.

Тогда, если образуемой нами схеме и доводится выйти на стадию формулировки концепции особого семантического оператора по имени «суждение», то в чем тогда следует ожидать пользы для познания от дополнения его совокупного опыта теперь и функционалом такого рода оператора? Первое, что в этом случае важно - это дифференциация самоё практики синтеза интерпретации за счет выделения ее специфической страты. Второе - на основе «суждения» как элементарного слагающего сложного синтеза уже возможно обретение представления и о тех сложных порядках построения интерпретации, что образуются равно и с целью их адресации теперь и вероятному совершению и неких последующих актов синтеза интерпретации. Потому и картине способности осознания будет дано вместо вида простой и локализованной функции предстать как картине и той проективной функции, что будет видеть деятельность осознания как совершение и своего рода эволюции. Далее, в силу как такового порядка предложенной здесь «многослойной» схемы, где поверх транспортного слоя «высказывание» формируется содержательный слой «суждение», обнаружится и возможность оценки выносящего суждение оператора то равно как склонного к наложению маркера, обозначающего для него образование в его понимании не иначе как «очевидной предметной» ассоциации. В этом случае суждение в его качестве характерного оператора и выступает как инструмент связывания, с одной стороны, побуждающий к совершению акта синтеза интерпретации, и, с другой, - как средство выявления стереотипов синтеза ассоциации, характерных тому или иному носителю сознания. Далее «суждению» дано совсем по иному осветить и как таковую картину способности понимания, что вместо понимания как потока сознания обратится и видом понимания как комплексом или комбинацией отдельных актов синтеза интерпретации.

Наконец тот эффект от обращения к предлагаемой нами схеме, что можно обнаружить на концептуальном уровне - это отождествление сложных актов построения интерпретации то непременно как синтетических образований. То, что пока что нами здесь выделен лишь один формат задания конфигурации для порядка образования связи ассоциации, никак не означает, что нам не дано предполагать реальность и еще одного формата образования связи ассоциации. Но дополнение нашей схемы следующим форматом конфигурирования содержания - это дело будущего, а сейчас нам следует понять, чем же именно и расширяет общую схему деятельности интерпретации включение в нее формата «суждение»? Насколько с появлением формата «суждение» способны возрасти точность и достоверность и как таковой констатации «совершения акта» синтеза интерпретации? Ответы на эти вопросы мы и намерены получить теперь не посредством анализа суждения как возможности, но анализа теперь и сферы суждения на положении нечто особой «области многообразия» смыслового соотнесения.