Влияние структуры данных на формат интерпретации

Примечательной особенностью современной философии следует понимать неуспех попыток истолкования предмета порядка или принципа наложения содержания психических актов на структуру или состав реализующих подобные акты механизмов. Именно поэтому и предпринимаемый нами поиск подобного решения не будет обращен к существующему корпусу философского познания, равно не содержа и обобщения материалов касающихся подобного предмета дискуссий. Мы лишь констатируем факт, что психические акты в их философском истолковании - это, на сегодня, одна сторона медали, когда физиология органов высшей нервной деятельности - другая сторона той же медали. Одновременно сейчас невозможно признание успешной и какой бы то ни было попытки осознания существа «связи актов и механизмов психики» в качестве именно недвусмысленно целостного явления.

Тогда мы и поведем наше рассуждение, обозначив его начало выдвижением альтернативной идеи, противопоставляемой нами традиционной для философии путаной интерпретации предмета «фигуры соотнесения» психических актов и нейрофизиологических механизмов. Мы исходно постулируем принцип, указывающий на невозможность каких-либо прямых отношений между подобными «множествами» - данные множества допускают их взаимное соотнесение исключительно при посредничестве некоего порядка взаимодействия определенных образующих их элементов. Далее мы в данной проектируемой нами схеме опустим проблему того, какие именно элементы подобного взаимодействия могут быть представлены со стороны нейрофизиологического механизма, и ограничимся анализом предмета, какие элементы могут быть представлены со стороны именно воспроизводства психических актов. Своей целью мы и видим построение модели различающихся по признаку формата психических актов, и, соответственно, модели, отождествляющей каждому подобному формату специфический формат выстраиваемого исполнительным нейрофизиологическим механизмом интерфейса.

В понимании философского материализма выразителем природы психического именно и выступает происхождение всех форм интеллекта, включая сюда его и слаборазвитый, и - высокоразвитый виды, от эволюционирующей физиологической возможности встречной реакции биологической особи на воздействие внешнего окружения. В подобном отношении уже для высокоразвитого интеллекта, чьим обладателем и следует понимать не одного лишь человека, подобная возможность и обращается положением, когда механизмы подобного рода «встречных реакций» организуются уже не в виде жестко закрепленных последовательностей, но уже принимают форму переустраиваемых порядков. Для высокоразвитой психики восприятие некоего пакета данных, хотя и не в любом случае, но по преимуществу подразумевает и одновременно наступающее изменение конфигурации самой восприемлющей сообщаемые данные системы. В силу подобной особенности и непосредственно данные, как их и будет отождествлять создаваемая сейчас концепция, никоим образом не будут предполагать их идентификации на положении именно «прямых» стимулов, что имеет место в случаях формирования реакции, контроль воспроизводства которой и сосредоточен в пределах эволюционно архаичных («рептильных») структур мозга высших животных. Подобная специфика уже непосредственно данных и породит у нас понимание собственно природы данных как непременно вмещающей не одну, а две комбинации содержания, - первую, комбинацию заключающейся в данных формы прямой стимуляции, и вторую - комбинацию содержания, уже «определяющего конфигурацию» уже непосредственно распознающей регистрируемые данные системы. Данное «бинарное» представление и послужит нам нашей основной схемой, хотя его использование и будет ограничено тем, что тому или иному порядку акцепции данных психикой будет доступна возможность и отсечения в них одной из двух непременно характеризующих данные специфик. В нашем понимании «нейтральной» настройкой аппарата восприятия явится их отождествление в статусе именно бинарной комбинации, когда характеристика «векторизованной» настройки данного аппарата будет означать применение фильтра, извлекающего только одну из составляющих непосредственно такие комбинаций содержания.

Тем не менее, несмотря на выраженное нами желание построения нашей модели «с нуля», нам следует указать и на некоторые вполне очевидные попытки рассмотрения предмета природы психических актов в избранном нами ключе. И здесь в первую очередь нашу уверенность в правоте избранного нами направления ведения анализа поддержат исследования выдающегося психолога Ф.Ч. Бартлетта, единственного, на наш взгляд, сумевшего, с одной стороны, как обозначить специфики наслаиваемости, девиантности и стереотипности психических актов, и, с другой, выделить несколько различных типов их каузальной ограниченности. С нашим переводом принадлежащей его перу монографии «Мышление: экспериментальный и социальный анализ» желающие могут познакомиться здесь. Научный результат Ф.Ч. Бартлетта собственно и важен непосредственно возможностью определения феномена аналогизирующей реновации, единственно и обеспечивающей - благодаря воспроизведению процедуры расширения содержания памяти посредством именно актов обновляющего дополнения ее содержания - уже выделение связей вложенности вплоть до низведения таковых и до низшего механизмического уровня. Естественно, что наше сугубо философское рассмотрение явно будет оформлено в виде исследований абстракций, но именно на подобном уровне мы и постараемся хотя бы исключить любые возможные несоответствия предложенной Ф.Ч. Бартлеттом модели.

Естественно, что наше отождествление данных в качестве доносящих именно две отличающие их комбинации содержания будет характеризовать некий хотя и обязательный, но «минимальный» потенциал; для данных наше понимание исключит возможность быть проще сборки из двух комбинаций содержания, но не исключит для них наделения более сложными составом и структурой. Однако всю подобную сложность следует видеть непременно расширяющей тот минимально достаточный формат, что и послужит объектом исследования начинающейся сейчас первоначальной стадии нашего анализа.

Сказанное и позволит нам постулировать принцип, утверждающий, что неизбежным и естественным началом всякой теории поступка интерпретации следует видеть именно анализ специфического формата «ключевой» для всякой развитой психики функции, а именно – осмысливающего включения данных в корпус осведомленности некоторого носителя сознания. Опять-таки, мы оговорим здесь и некоторые сугубо нейрофизиологические посылки используемого нами подхода. А именно, в отношении непосредственно нейрофизиологической специфики мы ограничимся рассмотрением лишь группы реакций, что собственно и отличаются двухцентровым способом их формирования (хотя подобная специфика никак и не обнаружит себя в нашем последующем рассуждении). Все прочие реакции, что собственно и формируются именно посредством отработки механизма древних (или - «рептильных») отделов головного мозга, мы позволим себе исключить из числа элементов исследуемой нами предметной области. И, одновременно, эволюционно более «молодые» виды реакций, с нейрофизиологических позиций признаваемые и процедурами «символизации», а, равно, и откликами на действие источника символизации, мы отнесем к числу элементов множества интерпретирующих актов, совершаемых благодаря образованию некоторых структур содержания, именно принадлежащих семантически идентичному «формату». Соблюдение нами подобных ограничений и будет означать, что в некоторой системе, обязательно находящейся вне схемы оконечного контроллера воспроизводства моторной реакции появляется единица (элемент, структура) хранения, фиксируемая именно в качестве семантической конкреции.

Далее, мы позволим себе признать собственно семантические условности располагающими той их неотъемлемой спецификой, как существенное в смысле их конституции свойство переместительности. Семантические условности, в одном возможном отношении уподобляясь, в другом - отличаясь от платоновских «эйдосов», в определенном отношении позволяют их перемещение и обращение вне их воплощения именно в системе инициации моторных проявлений. Причем подобное перемещение не будет означать утраты семантическими условностями соотнесения с «утилизирующим» такие условности востребованием. Тогда мы позволим себе определить подобного рода семантические элементы в качестве нечто мигрирующего в том семантическом поле, сама возможность образования которого определяется более фундаментальной возможностью фиксации подобных элементов в виде завершенных предметно-ассоциативных субстратов. Именно наличие у семантических условностей подобной специфики и предопределит присущую им способность формирования и привлечения на себя активности процедур особого, не относящегося к связывающим индивида с внешним миром раздражимостно-моторным поведенческим циклам, семантического процесса.

Однако и семантический процесс отличает и такая свойственная ему специфика, как собственные характеристики «техничности». Как таковой, семантический процесс не позволяет иной возможности совершения, кроме как посредством реализации на «технической» основе тех же реконструирующих ощущения и рефлексии речевых и прочих указательных реакций. Именно поэтому мы и рекомендуем читателю обратить внимание на построение нашего рассуждения, воплощающее порядок как бы намеренного «исключения» из семантического процесса подобной понимаемой «технической» функциональности. Всякое техническое или «служебное» содержание семантического обмена мы позволим себе признать лишенным возможности вторжения в собственно семантическую основу содержания. Для создаваемой нами модели «технические» функциональные средства семантического конструирования будут позволять их понимание формациями, непосредственно и находящимися вне пределов уже семантически значимых форм условности.

Отсюда и конструируемое выстраиваемой нами схемой «семантическое» обратится тогда образующим условно «сугубо знаки» вне вовлечения в непосредственно подобную «знаковость» технических инструментов синтеза знака. В таком случае и предметом нашего рассмотрения условно и послужат «знаки», наделенные особой технически идеальной возможностью означения, именно такого рода знаковые формы, что в своем построении исключают наложение на них любого сдерживания со стороны именно технических возможностей их синтеза. Объединяя подобные «чистые» знаки, мы и построим далее структуру консолидирующего их «поля», по отношению континуума которого и рассмотрим любую возможную перспективу последующей модификации слагающих подобное поле «знаков». Что и будет означать признание нами любой возможности семантической реконструкции именно манипуляцией над некоторой «чистой» функцией, выносимой за границы технического обеспечения операций информационного взаимодействия.

Тогда указанные нами посылки и позволят ту оценку предмета упомянутого выше «семантического континуума», в силу чего уже непосредственно его формирование и предоставит в наше распоряжение средство определения некоей простейшей «категории объявления» о расширении нечто образованного «простыми, однородными» семантическими элементами множества. Положим, примером подобного рода акта и следует признать тот самый неосознанный звук, что в порядке последующей лингвистической рационализации и допускает отождествление именем «междометие». Тогда, если несколько радикализовать собственно условие непроизвольности издания подобного звука, все же, возможно, символизирующего эмоцию изумления, и признать его за некое «не образующее смысла» нечто, то по отношению к выстраиваемой нами модели подобный звук приобретет специфику возможности реализации лишь некоторого «транспорта» для только гипотетически допускаемой здесь трансляции смысла. Отсюда в отношении обстоятельств, позволяющих их признание обстоятельствами наличия некоторых средств передачи смысла, что в их «расширенном» представлении уже не ограничены содержанием подобной, не доставляющей никакой интерпретации функции транспортировки, мы будем позволять себе их понимание актуально не наделенными в смысловом отношении определенностью высказываниями. Исходя из этого, и подобного рода определяемое нами «досмысловым» и не более чем транспортным «высказывание» условно не будет признаваться нами событием психической жизни человека. В нашей «системе координат» описанием явления подобного рода «транспортного» высказывания и послужит именно схема события «отработки» транспортной функции, ограничивающейся лишь дополнением «ненагруженным» семантическим элементом того же самого множества аналогичных ему элементов. Отсюда и наш сугубо спекулятивный «досмысловой» горизонт семантического континуума мы позволим себе понимать образуемым множеством неких никак не связанных с самим их смысловым богатством условно «пустых» элементов заполнения, что в принципе и позволяют их размещение на подобного рода полях.

И, одновременно, значимым здесь следует признать понимание, что непосредственно предложенный нами принцип разделения семантического на «семантическое-транспорт» и «семантическое-содержимое» вряд ли окажется свободным и от ряда очевидных недостатков. И тогда именно в целях оптимизации подобной модели мы и прибегнем к следующему решению. Мы позволим себе определить, что и то содержание, что следует понимать дополняющим либо обслуживающим именно «транспортный модуль» семантической структуры, например, грамматические согласования, также не следует рассматривать на положении значимого. Но тогда наша идеализация именно и позволит представление собственно содержательного аспекта на положении «мгновенно» и не проблематично доставляемого соответствующими условно признаваемыми исполняющими лишь функцию «транспорта» семантическими формами. Далее, вслед исключению формации высказывания, с одной стороны, признаваемой нами фундаментальной, а, с другой, отождествляемой в качестве «семантически ненагруженной», мы придадим высказыванию еще и специфику «абсолютной открытости» теперь уже для задания его характеристик семантическим востребованием. Но, с другой стороны, в случае отождествления некоторого массива информационного кода доносящим определенную семантику, мы, скорее, предпочтем использование именно характеристики присущей подобному нечто «транспортабельности». Собственно посредством приложения критерия «транспортабельности» мы и выделим специфику, непосредственно и сообщающую некоторому пригодному для подачи в коммуникацию содержанию характеристику именно его семантической природы. В соответствии с данным принципом, в какой существенной степени не позволяй некая «приспособленная к транспортировке» комбинация данных ее уподобление бессмыслице или абракадабре, все равно, она вполне позволяет ее понимание достаточной для рассмотрения в качестве отождествляемой в статусе «высказывания».

Именно подобная механизмически независимая, игнорирующая разномерность, и, что существенно, в семантическом отношении «двухслойная» модель и позволит нам проведение анализа некоего «характерного содержимого», уже не замыкаемого ни спецификой присущей ему способности «означения», ни - спецификой его семантической принадлежности. Что и поможет нам, отбрасывая специфику составляющих именно процесса трансляции содержания, сосредоточиться на предмете, каким образом некая «транспортно полноценная» семантическая конкреция и получает возможность обретения непосредственно ее основной характеристики целенаправленной содержательной нагруженности. В основу же подобного принципа мы позволим себе положить следующий принципиально важный постулат.

В нашем понимании уже непосредственно возможность семантического анализа проистекает именно из того, что собственно задачей подобного анализа можно понимать не более чем рассмотрение предмета придания значимости, что и позволяет определение подобной значимости в качестве именно смысловой функциональности данных. Единственным же допустимым основанием подобной возможности следует, в таком случае, видеть специфику типологии изменения осведомленности оператора, употребляющего некую упорядочивающую семантическое множество систему правил, то есть характеристику того, чему именно в силу вступления в действие неких внутренних и, что более вероятно, внешних признаков и придается функция инициатора события изменения подобной осведомленности. Более того, совместно с определением подобного «приоритетного начала» осведомленности порядок вещей будет предусматривать и выделение характеристики, определяющей уже нечто «отличительный признак» наступления события изменения осведомленности. Вполне возможная в подобном случае модель и позволит тогда фиксацию положения, при котором реакции агента, одновременно выступающего в качестве как информационного, так и физического и семантического оператора, будут позволять их обобщение посредством наложения того общего формата, что и позволит его отождествление именно в качестве поведения. Непосредственно данная унификация и позволит нам ограничиться оценкой непосредственно действия специфического для порядка фиксации поведенческих проявлений условия, собственно и определяющего, что некий элемент семантического поля допускает его наделение таким именно соответствием определенной способности совершения поведения.

Непременным следствием принятого нами постулата и обнаружит себя тогда то условие, что для располагающего способностью синтеза семантики агента, пока безразлично, что именно, произведение или усвоение некоего высказывания означают, что присущий ему комплекс поведенчески реализуемых отношений к миру претерпел расширение посредством дополнения новой условностью. А отсюда посредством констатации непосредственно характера подобной условности и обнаружится возможность понимания того, какова же отличающая именно данное высказывание природа его ассоциативной тождественности другим равно принадлежащим семантическому полю высказываниям.

Сформированный нами теперь комплекс начальных положений и позволит обращение непосредственно к предметному анализу собственно комбинации «осмысливающего включения» неких «новых данных» в корпус осведомленности обладателя развитого интеллекта. В качестве обозначающего подобные акты понятия мы изберем слово суждение, придавая стоящему за подобным понятием функционалу характеристику именно маркера специфики, соответствующей наиболее распространенной практике актов акцепции содержания как индивидуальным, так и коллективным сознанием. А далее мы попытаемся выделить ту базисную специфику, что, собственно, и определяет присущее подобным актам смысловое предназначение, собственно в силу чего они и будут представлять собой новое определяющее (вносящее новое условие ориентации сознания) соотнесение.

Тем не менее, наш анализ вряд ли вознаградит нас ожидаемой от него «добротностью», если не принять мер по отделению представлений, соотносимых с понятием «суждение» одной из типических форм сознания, а именно естественным языком. Дело в том, что естественный язык «склонен» к известной гипертрофии в интерпретации предмета «суждения». Для естественного языка суждение странным образом непременно выступает некоторой «нерядовой» сущностью. Или, по нашей оценке, повседневный опыт странным образом признает суждение неким непременно чуждым реалиям рядового процесса извлечения опыта актом. Или, в смягченном варианте, «суждение» в том присущем ему качестве, в котором подобный предмет и осознается носителем естественного языка, означает совершение поступка осмысления, реализуемого именно в специфическом формате «ведения рассуждения». Подобное в некотором отношении «изолирующее» истолкование непроизвольно вынуждает понимать суждение явственно позиционируемым именно «вне пределов» обыденных «элементарных» синтеза интерпретации и коммуникации, существующим исключительно в сферах строгой манипуляции смыслом. Или, для обыденного опыта суждение остается исключительно принадлежностью таких сфер, как наука, право, педагогика, отчасти литература и т.п. В соответствии с подобным пониманием суждение именно и обращается способом донесения смыслов исключительно в специфических практиках построения интерпретации.

Наш же подход будет основан на критической оценке идеи укоренения суждения лишь в рациональном мышлении, и - на идее построения модели, альтернативной пониманию суждения в обыденном опыте. Преследуя подобную цель, мы и сформулируем следующее определение: суждение не локализовано рамками специфического акта выражения содержания, представляя собой не более чем условие функционального соответствия, отождествляющего для поступка высказывания всего лишь определенный порядок ассоциации. Любое высказывание с любым содержанием вполне допускает его воплощение, соответствующее норме, отличающей именно подобное, относящееся по типу к «судящим» высказывание.

Тогда уже стадию конкретного анализа и откроет у нас исследование такой специфики, как присущая человеку способность самооценки. Здесь мы выделим столь характерную человечеству особенность понимания собственных реакций и видов активности именно «машинальными» поступками. Укоренение в сознании подобной оценки и убеждает людей в бессмысленности или незначимости оценивающего осмысления некоторой, если не наиболее часто проявляющейся в поведении группы явлений. Или - люди понимают любое принадлежащее данному классу проявление фиксируемым якобы в состоянии практического бездействия аппарата синтеза интерпретации. Функционально рационализируя собственную практику интерпретации, люди неправомерно истолковывают природу ряда образующих присущий им психический аппарат функций. И подобный самооговор человек адресует и той группе своих собственных возможностей, что именно и относятся к числу условий, характеризующих обстоятельства вынесения суждения. Так, подавляющая часть людей, даже если они и мыслят возможность вынесения суждения в определяемом нашей концепцией ключе, то уже не прилагают подобный «формат» к тем собственным повседневным высказываниям, которые, если следовать их точке зрения, категорически исключают отождествление на положении именно «суждений». Источником же подобной вряд ли оправданной рационализации и оказывается столь характерная многим идея «невостребованности» (не приведения в действие) при совершении подобных поступков интерпретации каких-либо предопределяющих синтез ассоциации действий.

Рядовой интерпретатор, анализируя без привлечения достаточной рефлексии некоторые собственные способности построения интерпретации, допускает, что их появление представляет собой следствие отнюдь не подчинения практики синтеза интерпретации некоторому порядку, но, скорее всего, представляет собой разновидность «спонтанной» ассоциации. В глазах подобного рядового интерпретатора его повседневная практика назначающих те или иные характеристики «вердиктов», заполненная множеством разнообразных актов называния, запоминания, вспоминания, возражения и т.п., то есть совершения элементарных действий построения интерпретации видится им отстраненной от любого возможного «выстраивания» суждения. Подобный «практический взгляд» именно и исходит из намеренного сужения подлинного многообразия форматов актовой или порядковой составляющей процессов мышления, что и указывает на присущее склонному к подобным оценкам человеку убеждение в неспособности некоторых протекающих в психике процедур квалифицироваться в качестве «осознанных». Фактически подобная оценка и позволяет ее понимание своего рода «невольной гипотезой» присутствия в психике особого отдела или комплекса функций, выполняющего манипуляции уровня до- или пара–смысловой ассоциации. А именно, что столь и существенно для предпринятого нами анализа, люди способны пребывать в состоянии иллюзии, предполагающей бытование лишенных форматной или порядковой специфичности высказываний.

Данное понимание и послужит нам источником предложения той альтернативы, что и предоставит своего рода систематическое опровержение подобного «неуместного» рационализирующего упрощения. Ее мы и построим в форме допущения, предполагающего существование в человеческом сознании своего рода «циркуляции» некоторых не вознаграждаемых должной квалификацией ассоциаций. И существенной в подобном отношении именно и следует видеть особенность, что и предполагает отождествление любого акта синтеза интерпретации, даже если побуждающий подобный акт вызов позволительно характеризовать не более чем «простым» побуждением, не позволяющим никакого разотождествления природы определяющих подобное побуждение детерминант с некоторой «полной» открытой сознанию картиной представлений. Более того, подобный предмет в глазах человека будет отличать не просто «само собой» вытекающая из факта его существования актуальность, но собственно значимость данного предмета и будет предопределена присущей ему способностью порождения уже непосредственно отличающей людей способности обращения на данный предмет функции ценностной оценки вещей.

В таком случае приведем пример, где предметом впечатлений условно «обыкновенного» человека и оказывается вещь, существо которой, казалось бы, предельно очевидно, - специфику подобной вещи собственно и составляет ее совершенная обыденность. Причем источником «простоты» представляющих подобный случай обстоятельств и оказывается тогда именно их отождествление следующей спецификой: подобный «род вещей» не располагает возможностью порождения в человеке никакой особенной мысли и, наблюдая подобные вещи, человек не обнаруживает даже малейшего напряжения внимания.

Образец подобного рода вещи - предмет «хлеб», обычно потребляемый продукт питания; обстоятельства хлеба, в специфически рационализированном «торопливом» представлении человек понимает отличающимися столь безусловной «прозрачностью», что исключает для данного предмета и непосредственно мысль о возможной неоднозначности его предметной оценки. Тем не менее, порождающее и неравноценность качества жизни различие жизненных обстоятельств явно допускает и сравнение ситуаций, где отличающее одно положение сытое довольство позволяет его противопоставление ситуации недостатка пропитания. Именно поэтому для сознания сытого периода «хлеб» непременно и оказывается продуктом надлежащего качества, когда для восприятия голодного времени - любым возможным съестным припасом «только бы» хлебопекарного происхождения. Каким тогда не позволяй его понимание «хлеб» простым объектом отождествления, его действительность явно предполагает порождение отнюдь не единственной, но обязательно нескольких ситуативно зависимых интерпретаций.

Получив здесь, как мы понимаем, непреложное доказательство непосредственно неоднозначности установок интерпретации, мы и воспользуемся данным принципом при моделировании когнитивной многозначности и предопределяемых ею порядков классификации и систематизации. Как мы понимаем, теперь невозможны никакие сомнения в том, что предопределяющий наши представления образный фундамент слагают вовсе не самоценностные, но именно актуализируемые действующими в конкретный момент мотивационными установками ассоциации. Данные ассоциации на положении именно объединяющих собой действия как регулярных, так и ситуативных начал побуждения, и будут представлять собой никоим образом не неделимо «целостные», но непременно собирательные конкреции.

Или, другими словами, собственно содержательное начало имени или поступка именования не позволяет его понимания нечто непременно «строго фиксированным», обязательно предполагая его отождествление в качестве нечто ситуативно «обустроенной» значимости. Проще говоря, содержательная составляющая имен и выражений непременно требует ее рассмотрения и в качестве варьирующегося признака. Отсюда и акт именования будет допускать его отождествление непременно той сложной операции не только ассоциации некоторой образной формы с характерным для нее именующим транспортом («планом выражения»), но еще и с «постоянным» содержательным адресом («предметным» адресом), и, более того, - с выстраивающимся на его основе актуализированным содержательным наполнением. Именно подобные причины и следует признать обязывающими когнитивное моделирование к построению именно такой модели акта именования, что обеспечивала бы решение, в котором подобное отождествление и будет позволять его понимание никак не механическим, но именно творческим актом. Что и предопределит тогда то принимаемое нами правило, согласно которому любая мыслительная фиксация нечто в некотором качестве, основанная на подкрепляющем вовлечении некоторого источника идентичности, будет означать в смысле норм используемого нами понятийного аппарата совершение действия построения суждения (совершение поступка вынесения суждения).

Только что установленное нами правило и следует понимать основанием, собственно и позволяющим построение теперь уже нечто обозначенной нами под именем «суждения» структуры оператора ассоциации, что далее позволит определение и множества специфичных подобной способности частностей. Однако в отношении одной подобной частности мы позволим себе отказаться от избыточного, как мы понимаем, рассуждения, и просто постулируем необходимое нашему анализу положение. Уже принятые нами принципы и позволят нам выступить с утверждением, что даже и «воспроизведение» при загрузке памяти некоторой элементарно очевидной пониманию носителя сознания достоверности, в том числе и произвольных и неосознанных ассоциаций, и оно обретает выражение именно в отождествлении высказываемого спецификой смысловой нагруженности. В таком случае и следствием настоящего положения следует понимать принцип, исключающий разотождествление таких далеко взаимно не равнозначных действий, как операция воспроизведения «очевидной достоверности» и операция обретения нового смысла, где как одно, так и другое справедливо допускает его понимание полноценными операциями возникающей в интерпретации ассоциации. И, одновременно, отношения, образуемые конкретным суждением с семантическим полем в целом, будут включать в себя еще и особенности своего рода «интерфейса» (контактного «инструментария», порядкового принципа) непосредственно суждения, понимаемого нами непременно завершенным в его первоначальной данности. Именно поэтому мы и позволим себе отождествление предмета суждения в качестве недвусмысленно наделенного фактической автономностью в отношении воздействия на него «широких» условий налагаемой на него структурной интеграции. Специфика подобной «автономности» и обусловит тогда тот характер интеграции суждения в семантическое поле, когда оно и будет располагать, несмотря ни на что, возможностью сохранения его удерживаемой в меняющихся условиях окружения целостности. В силу подобных особенностей и суждение в разрезе выстраиваемой нами модели и обнаружит способность его непременного воплощения в форме простого и конечного специализированного оператора интерпретации.

Далее, поступление в наше распоряжение такого «волшебного дара» как суждение на положении именно массового, сопровождающего всякий акт интерпретации оператора уже открывает перед нами перспективу исследования такой формы действительности как употребление суждения. В нашем понимании суждение и употребляется всюду там, где производится «экспорт» смыслового соотнесения (референции) в коммуникацию или в ожидаемый в самом подобном сознании следующий акт интерпретации. В согласии с этим и любую формирующую смысловой модуль операцию следует признавать придающей подобному модулю формат «суждение». И, одновременно, следует понимать, что для подобных манипуляций суждение не эластично, но предполагает лишь однократный генезис и последующее сохранение именно в изначальной форме. В смысле подобных актов интерпретации «суждение» и следует видеть именно выражающей определенное «условие конфигурации» характеристикой нашего готового для передачи «по каналу коммуникации» представления. Суждение здесь вовсе не принимает на себя «обязанности» тем или иным образом собственно вторгаться в порядок его трансляции, распространяя исходящее от условий его формата нормирование лишь на механизм формирования передающих ассоциативную заданность связей.

Можно ли говорить о некотором положительном эффекте для познания, который может быть связан с дополнением модели операторов интерпретации таким средством конфигурирования отношений содержания как «суждение»? Первое, вполне возможно, что вероятным результативным продвижением и следует понимать выделение внутри практики интерпретации одной из ее форматных страт (несколько далее мы рассмотрим возможность введения в нашу модель практики интерпретации и другой вероятной форматной страты). Но уже и признание пока лишь единственного средства конфигурирования отношений содержания «суждение» и позволит нам построение тех схем сложных форм интерпретации, что и формируются исходя из предустановленного порядка развертывания уже предполагаемых последующих интерпретаций. Отсюда и общее понимание способности осознания будет предполагать замещение в нем картины простой или локализованной функции картиной той проективной функции, что и позволяет понимание характерного для осознания прогресса непосредственно определенного рода эволюцией. Далее, вводимый здесь принцип «многослойной» модели, где поверх транспортного слоя «высказывание» формируется содержательный слой «суждение», и указывает на способность выносящего суждение к наложению маркера, обозначающего для него образование им же «очевидной предметной» ассоциации. В подобном отношении суждение на положении особенного средства именно и обращается инструментом связывания, с одной стороны, порождающего потребность в совершаемом акте интерпретации фрагмента действительности, и, с другой, присущих некоторому интерпретатору стереотипов ассоциации. Кроме этого, суждение очевидным образом оборачивается и возможностью описания собственно функции понимания, для которой невозможной следует понимать уже какую-либо однородность ее построения, явно замещаемую схемой создающих собой именно сложные комплексы синтетически формируемых структур.

Наконец, своего рода концептуальным результатом нашего анализа следует понимать отождествление сложных поступков интерпретации на положении непременно неоднородных и не похожих друг на друга в силу уже специфики характерного им формата. Здесь нам удалось выделить лишь один формат конфигурирования отношений содержания, хотя мы видим и возможность введения второго такого формата. Но дополнение нашей схемы следующим форматом конфигурирования содержания - это дело будущего, а сейчас нам следует понять, чем же именно расширяет общую схему деятельности интерпретации введение в нее формата «суждение»? Насколько с появлением формата «суждение» способны возрасти точность и достоверность регистрации актов интерпретации? Ответы на данные вопросы мы и намерены получить уже посредством анализа не суждения как возможности, но анализа нечто сферы суждения в качестве уже некоторой «области многообразия» смыслового соотнесения.