Влияние структуры данных на формат интерпретации

Отдельные аспекты, рассмотренные в предшествующей части равно можно признать основанием и для предложения идеи, что носителем сознания нередко владеет иллюзия непризнания собственных представлений как порождения «семантического поля» образованного в его сознании. Более того, носитель такой иллюзии равно понимает выстраиваемые его сознанием смыслы лишь как побочные продукты его контакта с содержанием мира, когда, в частности, деятельность по «написанию стихов» будет расценена как результат тривиальной практики «занятия поэзией». Такого рода истолкование таких предметов как объем возможностей интерпретации и построение суждения также можно расценивать как форму «ответа на вопрос», во многом близкую реакции на болевой стимул. Тогда любого склонного к исключению фактора «семантического поля» и надлежит расценивать как индивида, признающего себя когнитивно «не детерминирующим» себя субъектом. Или - носитель иллюзии приравнивающей построение суждения формату реакции явно определяет самоё себя также и как нечто «присоединяющуюся» личность, то есть как деятеля, целиком замкнутого в объеме возможностей ведения деятельности, или - здесь он и понимает себя врачом, писателем, сапожником, зодчим, космонавтом... Далее мы расширим наше понимание такого рода «формата» субъекта теперь и посредством признания присущей ему манеры синтеза интерпретации равнозначной порядку, прямо предполагающему выделение инициирующего воздействия типа «сигнал» тогда и в сферу особой «природы», полностью «обособленной» от возможности синтеза интерпретации. Данную оценку также можно дополнить и тем допущением, что носители такого рода иллюзии склонны рассматривать подобную особую «природу» принадлежащей и некоей специфической части или сегменту сознания, строго прописывающей все условия поведения, собственно и замкнутого на это сознание.

Если для любого, кто отрицает семантическую природу семантического формата «сигнал» этот формат еще сохраняет признаки особенной специфики, то суждение в его понимании - никак не иначе, кроме как функционал смыслового синтеза, характерно чуждого тогда уже и любой прагматической установке. Для подверженного такого рода иллюзии единственно, что значимо в суждении - возможность задания порядка приоритета. Суждение как его понимает любой индивид, склонный к самоотождествлению на положении «присоединяющейся» личности, это только лишь средство выражения предопределения, - собственно характер данных и определяет тогда специфику события поступления данных. Тогда любым подлежащим фиксации данным и надлежит существовать не на условиях образования «свободной группировки», но не иначе как в виде множества, не просто предполагающего структурное упорядочение, но как восприемлющее и некий порядок загрузки такого рода данных. Но при этом фактическая избыточность подобной установки и позволяет обнаружить или задание как бы «излишнего» предопределения или - равно и вряд ли конструктивного предрешения, что и не позволят отнесение к типологии суждения тогда и неких значимых форм его построения, например, равно и суждения неопределенности, в частности, то же «желаю жениться». Или - избыточное число начальных установок, задаваемых суждению, равно блокирует и возможность вынесения одной из распространенных форм построения суждения - суждения констатации.

Кроме того, свободу построения суждения блокирует и такое ограничение как оценка суждения на положении «предполагающего выражение» некоей однозначной (абсолютной) определенности («электричество служит источником опасности»). Функциональная нагрузка такого рода суждения - любым образом формирование операторов блокирования («директив»), чья функциональность практически подобна сигналу и адресована эмоциональной сфере сознания. Сталкиваясь с подобного рода навязыванием, сознание и изобретает способ самообмана, позволяющий ему уход от следования подобным установкам, прибегая ради этого и к построению «несовершенного» суждения или прикидки. Здесь условное соблюдение изначально заданного «строгого порядка» уже не мешает «переключению» сознания, когда оно, дабы не провоцировать поведение на переход к формированию поступка, дает ему возможность использования не столь строго ограниченного своего рода «опережающего» режима. Подобный режим, в условиях которого ничто не позволяет его расценить как «состоявшееся» и вознаграждает тогда возможностью «прицениться»: а если бы …

В других случаях дано вступать в действие тогда и опасению негативного влияния «избыточной нормализации», когда совершается и попытка ее блокирования посредством «распространения» эгоизма, демонстративного подчинения «Я» чрезмерно озабоченному самим собой субъекту. Здесь «Я» и обращается таким «не-Я», что уже не предполагает простоты, но заключает собой и нечто «селектор» побуждений, где отдельные посылы и мотивы подобное «Я» и расценивает как недостойные «такого Я». Субъект здесь и наделяет себя прерогативами того специфического оператора, что допускает возможность равно и рационализации оснований, посредством которых он и состоялся на положении «субъекта». Субъект здесь также формирует и такого рода «образ моего», что на манер кукушонка и выбрасывает из гнезда «Я» в качестве «птенца хозяев». Подобного рода «образ моего» в известном отношении как-то «инфицируя» сознание и наделяет себя правами продуцента все возрастающего в данном сознании «объема предупреждения», обуславливая непрерывное нарастание объема отличающей подобное сознание специфики «рассудительности». Обращаясь своего рода «прогрессией предупреждения» такой постоянно растущий «образ моего» и образует «вторую природу Я» - нечто постоянно мыслимый предмет. Или - такой «образ моего» и образует то самое «всегда мое» свое, что непременно противопоставлено равно же и иным, продолжающим допускать их отчуждение «проявлениям» своего.

Отсюда характерную особенность всякого начавшего «наблюдать себя» и образует неудовлетворение возможностью лишь «ведения» подобного «наблюдения», явно переходящего и в форсирование рефлексии налагаемой на самопознание. А тогда непосредственно обращение понимания на познаваемый в самом себе предмет и позволяет обнаружение изменения оценки своего же состояния «способности», - в виде выделения того характерного себе «прежнего состояния», когда с позиций настоящих возможностей и обнаруживается факт неразвитости у субъекта ожидаемой им «достаточной» функциональности. И когда, наконец, углубление в подобный самоанализ и убеждает субъекта в способности скепсиса к самому себе излишне навязывать осознанию, продуцируемому его же сознанием равно и мотив торможения поведения, сознание данного субъекта вновь позволяет себе возвращение к построению готовящих суждений, дабы напротив, «разогреть» себя ради повышения уровня проявляемой им активности. Более того, сознание в этом случае не пренебрегает и дополнительным сопоставлением собственной способности быть последовательным в отношении своей же подверженности собственному анархизму, и потому и обращается к поиску того, каким именно образом некая востребованная им цель позволяла бы ее достижение посредством «поступательно» воспроизводимой активности.

Но в этом случае реальный результат состязания различных возможностей воплощения сознания, его состояний «остывания» и «разогрева» и выпадает составить тому пониманию сознания, что и находит выражение посредством толкования, столь характерного для «скепсиса на самое себя»: «мы бы могли, если ...» Или, иначе, здесь сознание и открывает для себя возможность такого парадоксального решения, как разотождествление состояния неразрешенности некоторой проблемы и незнания. Далее, понимание подобного парадокса и позволяет сознанию овладение таким важным инструментом, как дискриминация вызовов: вызов не всяким образом и, потому, не в обязательном порядке позволяет признание определяющим условия задачи. Что и способствует сознанию в обретении представления о разнообразии классов кажимости, когда некоторые побуждающие основания позволят их признание принадлежащими числу такого рода недоступного пониманию, для которого уже невозможно и воплощения в формат «загадки» равно и по причине недостатка необходимых оснований. Но этим сознание также определяет самоё себя и освоившим способ обращения «загадки в разгадку», когда отдельные представления, сознаваемые им в значении не достигших определенности или классификационной позиции комбинаций побуждений, оно и расценивает как своего рода когнитивно бесформенные. С другой стороны, если сознанию равно дано сознавать самого себя еще и не в меру переполненным подобным бесформенным, то в определенных условиях оно предпринимает и попытку пересмотра как такового стереотипа практики обращения «определяемого загадочным». Что всякий раз и показывает история науки в случае наступления ситуации «узости рамок» ресурса некоего комбинационного формата для описания определенного класса неизвестных явлений.

И тогда, пусть не всегда путем таких эволюций, но сознание и определяет себя как стоящее перед выбором. Однако его реакции на им же и обретенное осознание также дано проявиться и в несколько странной форме - желании обретения средства, обеспечивающего эффект хоть сколько-нибудь возможного притупления когнитивного шока. С другой стороны, равно и выбор такого рода средств вряд ли столь узок, и предпочтению в пользу одной из возможных практик нередко дано исходить и из не столь сложного посыла - лишь бы подобного рода мнимости могли бы сглаживать обострение, порождаемое осознанием некоего неизвестного. Одна из таких практик - отождествление неизвестного как неуместного структурирования, или понимания вещи как собирательности разнообразия деталей, но не рациональной формой целостности. То есть сознание здесь внушает себе, что оно видит вещь перегруженной фрагментацией и потому неполноценной тогда и как таковой подобного рода пестротой - калейдоскопичной, фантасмагоричной, обремененной аксессуарами - углами, сторонами, персоналиями, связями, эпизодами ... Вещь, как признает здесь сознание, потому и утрачивает простоту функциональной идентичности, тем и допуская замещение на набор атрибутов «исполнительного» действия - кнопку, рукоятку, рабочую часть инструмента. Тенденция отстранения от такого замещения - специфика не только лишь тривиальных практик осознания, но и, казалось бы, отстраненной от всякого актуального философии - нередкая картина философских реалий это и замещение проблемы организмической сущности интеллекта проблемой как бы выводимой из мира отстраненной «духовности».

Очевидный же эффект такого рода редукционизма - не столько отказ от попытки выделения некоторой само собой сложной схемы действительного, но и отказ от действительно внятной и продвинутой классификации обращенного к сознанию источника побуждения. Понимание вещей на положении концептов, обязательных в их закреплении то непременно же в связях семантического поля, и подменяется здесь выделением комбинации сигналов, что равно предполагают и признание исходящими от нечто «трансцендентального» источника. Тогда здесь помимо знания, порождаемого и таким началом, как «семантическое единство» мира, сознание равно предоставляет право на существование и иному порядку синтеза интерпретации, своего рода «принципу фиксации локального мотива». А далее явно неизбежная здесь фактически лишь поверхностная осведомленность и оборачивается отказом от тщательного анализа как таковой предметной природы наблюдаемого мира. Семантическая схема «выделения локального мотива» и развивается тогда в идею представления о произвольном казусе «соприкосновения» сознания с условностью, позволяющей понимать ее воплощением именно своего рода «внутренней» природы. Так медицина явно отказывается от понимания себя особенным разделом физиологии, лингвистика - проективным расширением когнитивной психологии, право - синтезом социально-институциональной и этической модели.

Однако наиболее характерную разновидность синтеза интерпретации, исходящего из выделения «локального» мотива составит собой и своеобразное представление о «завершенности», когда найденное решение будет исключать его понимание тогда и условием следующего решения. Или - такого рода отказ от построения анализа по схеме, учитывающей условные начала или истоки и составит собой прямую причину фактического устранения любых иных возможностей ассоциации, кроме весьма ограниченно понимаемых форм причинной или структурной модели. В таком случае уже иного рода познание, исследование не частных предметных форм, но свободно прогрессирующее познание прибегнет к совершенно иному способу упорядочения, а именно - соотнесению нечто «нормализованного» порядка представления и условия в виде принципа «связи данного набора предков с этим отдельным потомком». Напротив, свободные формы ведения познания, пусть и недалекие по характерной для них глубине осознания, обнаружат и приверженность выявлению едва ли не всех составляющих некоего проявления, что позволит им задание и нечто «широкой» перспективы соотнесения.

Равно же неспособность к анализу, отличающая синтез интерпретации на основе выделения локального мотива воспрепятствует и расширению объема и охвата представлений познания, что можно увидеть даже «невооруженным глазом». Однако даже при такой своей «заскорузлости» метод выделения локального мотива все же не будет полностью устраняться и от моделирования частных предметных форм, например, при образовании представлений о нечто «общем в значении частного». Неизбежное для всякого «принципиально предметного» взгляда игнорирование когнитивного компаративизма и вынуждает оператора познания прибегать в подобных условиях к некоторым весьма специфическим обоснованиям. Нередко функция такого рода оснований и возлагается на нечто фигуры «второй» реальности, одним из наглядных примеров которых можно назвать идею … «недостатков»: невозможность для данной действительности отвечать данному востребованию понимается указывающей на наличие «недостатка», чье устранение уже позволяет образование тогда и достоверной картины действительности. Если говорить о примерах, то очевидный пример такого рода «второй» действительности - это идея «зла». Одновременно же и любого рода схема, выстраивающая картину такого рода «второй» действительности - это и схема подмены или замещения нечто единой системы ситуативных картин тогда и на конструкцию своего рода «мультилинейной» организации. Далее из условий такого рода схемы и дано последовать пониманию, признающему сущности отнюдь не обладателями характерных особенностей, но, в определенном отношении, «заместителями» позиций «достаточного» или «постороннего» для элементов некоторой «линии». При этом порождаемое всем этим «сужение спектра» реального и обуславливает утрату онтологической картиной обязательной для нее целостности, то есть - обуславливает видение, для которого всякое «начало» - то и не более чем источник «развития его линии начальности».

Явный же пример такого рода линейно «последовательного» построения - это и идея возможности трансформации, допускающая лишь тот вариант развития тренда, когда он видится следующим из такого посыла как непременное «единственно возможное» начало тренда. Очевидным же образцом такого рода «линейно последовательного» синтеза и надлежит расценивать одно из положений «Логико-философского трактата» Л. Витгенштейна:

В этом случае прямое основание, позволяющее вынесение такого суждения - равно и отказ в наделении физического пространства тогда и своей специфической предметностью. Для Л. Витгенштейна «пространство» - такое имя, что позволяет назначение и вне его закрепления в какой-либо предметной области. Если быть точным, то при рассмотрении данной проблемы не обойтись и без расширения круга понятий, определения наряду с характерно физическим «пространством» равно и универсальной «системы поликорреляции». Причем это отчасти закреплено и в имеющем место словоупотреблении, когда просто «пространство» - это физическое пространство, а математические зависимости «пространственного типа» - они тогда и особые математические «пространства». Л. Витгенштейн же, не учитывая подобных привходящих, фактически и придает действительности не иначе как характерно избыточную, на деле вряд ли присущую ей мобильность.

Согласно присущему нам пониманию используемый Л. Витгенштейном прием представления «ожидаемого» содержания посредством формулировки проективных предположений явно исходит из правомерности равно и таких методов образования представлений, что в известной степени игнорируют условия корректности моделирования. В подобном отношении также полезно обратить внимание и на ряд иных когнитивных парадоксов, близких парадоксу проективных предположений. В частности, таков парадокс пренебрежения составляющей корреляции между объемом представления, используемым для построения пространства интерпретации и особенностями обозначаемой условности. Например, таковы те избыточные дополнения, где обозначение в виде тождественно определяемого понятия будет заключать собой и дополнение в виде развернутой формулы такого рода определения: охотящийся ночью ночной зверь. Но в случае парадокса «исключения условия корреляции» мы теперь уже не будем оспаривать, но, напротив, признаем справедливость одной из идей того же Л. Витгенштейна:

Здесь если последовать нашей оценке, то любая интерпретация, что отбрасывает элементы построения, подтверждающие возможность ее полного развертывания, тогда и обращается вместо квалификации частного предмета заданием и некоей общей закономерности. Элементы содержания явно не позволяют их представление на положении «особенных в качестве своего рода ‘локальных’ знаков», то непременно же предполагая выделение и на положении особенного то не иначе, как перед всем объемом семантического поля. Второй аспект действительности такого рода «всеобщего» семантического пространства - это присущая ему избирательность по отношению возможных средств обозначения или наложения маркера. Такого рода избирательность создает тогда и ту «свободу маневра», что и означает применение идентичных или почти идентичных характеристик, равноценных по взаимозаменяемости в степени, в какой, например, позволяют подобное характеристики «жидкий» и «текучий». То есть семантическое пространство в этом приобретает еще и в некотором отношении «паразитное» измерение в виде соответствующего «начала корреляции» теперь уже и средств обозначения.

Анализ, предпринятый в настоящем разделе - уже достаточное основание и для определения нашего понимания предмета интерпретации. Интерпретация - это в любом случае сведение воедино природы подлежащего интерпретации предмета, налагаемых на подобную природу средств отождествления посредством задания знака и, помимо того, равно и сложности совершения акта интерпретации. То есть если имеет место построение референции в отношении нечто сугубо «частного» предмета, то условие такого «частного характера» надлежит подтвердить и в отношении каждой из таких трех позиций. Нарушение этого правила - фактически выделение и нечто актуальной привходящей, тогда невольно замещающей то надлежащее богатство связей и самого подлежащего интерпретации, так и непосредственно суждения, выражающего эту специфику. В таком случае и единственное средство придания состоятельности образуемой референции - равно и поддержание должной пунктуальности при синтезе интерпретации, достигаемое посредством совершенствования методов построения отождествления, включая и изначальное допущение последующей коррекции выстраиваемой модели. Сам же момент исчерпания возможностей, доступных для синтеза интерпретации - не только основание для оценки субъективности творца, но и, помимо того, и субъективности горизонта понимания мира открытого такому творцу.