Влияние структуры данных на формат интерпретации

Здесь вновь нам следует принять допущение, означающее признание семантического поля равно же «множеством элементов содержания», открытых заимствованию значительному числу способов манипуляции таким содержанием. При этом содержание, доступное для заимствования в семантическом поле - не только лишь формы, что можно расценивать как характерно «конечные», но и формы, предназначенные для образования отношений, связей или ассоциаций всех какие только возможны форм содержания. Эти «средства образования связей» - не только лишь инструментарий операции заимствования содержания, но и важный инструмент для «модульного способа» дополнения содержания семантического поля. Причем здесь важно понимать, что модули, достаточные в качестве элементов дополнения семантического поля также вряд ли отличает строго определенный размер или масштаб, поскольку иной раз укоренение в семантическом поле некоего нового модуля равно означает и вычленение в этом поле то и нового сегмента содержания поля. Тогда одну из задач настоящего анализа и надлежит составить заданию квалификации такого предмета как дискретно-групповая или «адресная» практика расширения семантического поля. Равно же и первый предмет такого анализа тогда уже надлежит составить и такому способу пополнения семантического поля как выделение в его составе условности «новая направленность интереса». Великолепный пример такого рода действий расширяющих семантическое поле и составят действия с целью формирования потребительского интереса (коммерческая реклама) или практика формирования общественного мнения.

В этом случае также удобно принять и такой порядок ведения анализа как построение, возможно, и искусственного, но, на наш взгляд, предлагающего весьма полезную иллюстрацию примера. В частности, до сознания индивида доводится некое сообщение, смысл которого и дано составить внушению убеждения в реальности «чуда». Каким же тогда мотивам, составляющим предмет соблазна, и надлежит раскрыться в случае преследования такой цели, как приобщение к некоей «вере» обычного человека, равно и обладателя обыденного сознания? Простой обыватель, на что мы уже обращали внимание на начальном этапе настоящего анализа, привычно отождествляет с «суждением» некую связь, непременно, в его понимании, наделенную «нерядовой» ассоциативностью. В силу этого и большая часть желающих породить у недостаточно проницательного слушателя особо обостренный интерес к распространяемому им сообщению, и прибегает к построению высказывания посредством театрализованного преподнесения. И зачастую подобный манипулятор, даже уже завершив перечисление всех посылок, необходимых для получения окончательного вывода, так и не ставит точку в начатом рассуждении, предлагая слушателям «самостоятельно» сделать навязываемый им вывод, что ещё более, что не так уж и редко, и прибавляет экзальтации определенного рода аудитории. Механизм же инициации такого рода реакции - это и не иначе как посылка сознанием слушателя рожденных его же воображением «сигналов» самому себе.

Пример полностью противоположного плана - те же акты «продвинутого» осмысления, связанные с решением задачи оптимизации классификаций, облегчения и формализации поиска оснований, позволяющих то или иное обобщение, в известном отношении уже характерно альтернативной показанной выше задаче распространения пропаганды. Также специфика такого рода «продвинутого» осмысления - это и предоставленная ему свобода смены «системы координат» исходных представлений. В смысле реалий интерпретации, лежащей в основании подобного анализа нередко имеет место и то положение, когда нечто отождествляемое банальным не только обыденным сознанием, но и, в частности, наукой, в философском смысле нуждается в понимании на положении предмета уже далекого от элементарности. Так, такого рода примеры способны предоставить и те обстоятельства, когда в добротной созданной неким предметным знанием классификации философский анализ и обнаруживает … свидетельства выполнения там некоего приведения. Понимание такого рода специфики и позволит нам посредством выделения условий различения «простого и приводимого» изыскать возможность концентрации тогда и на предмете природы философского понимания реального акта коммуникации.

Анализ же природы акта коммуникации и надлежит начать принятием постулата, определяющего всякое действие коммуникативного донесения данных то непременно как построенное в формате «повествования» (нарратива). И одновременно, здесь также подобает выделить тот аспект, что композиция, образующая любое повествование и есть не иначе как «логика» ссылок продолжения, для которой, как для самой по себе «логики развития сюжета» не существенно, что неискушенный рассказчик часто в виду подобной задачи прибегает к употреблению стилистически несуразного построения изложения. В смысле непосредственно рассказа в качестве «логики развития сюжета» неважно, построен ли рассказ посредством употребления литературно приемлемых инструментов речевой культуры или допускает использование литературно неудачных вводных слов и союзов. Часто рассказчику невдомек, что характерная его повествованию манера, далекая от подлинной культуры речи - очевидный признак его отчуждения от изящной словесности, что задает планку эстетически «совершенных» переходов между суждениями. Существенным для рассказа следует понимать и порядок построения равно и посредством совмещения двух планов: одного - основы в виде казуалистической линии логики «продолжения» рассказа, выделяющей последовательность причинного порождения, и другого - фактора избирательности авторского видения. Здесь равно и слушатель, в отсутствие у него критического отношения к привносимому автором субъективизму построения рассказа, одним подобным отсутствием и выразит его подтверждение номинальной «правоты» такой манеры изложения.

Однако разнообразие возможных способов восприятия рассказа слушателем никоим образом не ограничено и одним лишь пассивным порядком усвоения содержания. Также не исключен и тот вариант, когда основанием для осмысления и обращается отклонение от следования предложенной автором «линии», например, сомнение в отношении приводимых свидетельств, далее составляющее собой источник равно и «критической оценки» подхода автора. В отношении подобной критики важно понимать, что, несмотря на отличающий ее спонтанный характер, она все же обнаруживает и некую рациональность собственно и выстраиваемого в ней «критического отношения». И здесь, если критическое переосмысление будет предполагать обращение на построение сюжета в целом, то ему непременно дано означать и возможное переосмысление отдельных идей или доносимых рассказом связей смыслового соотнесения, совершаемое тогда и в такой последовательности:

воспримет представления автора равно как соответствующие требованиям, предъявляемым к решениям познания, и согласится признать «адекватность» подобных представлений. Если, в частности, предложить здесь и пример предельно простого способа выражения такого рода оценки, то, возможно, следует вспомнить забытый стереотип резюмирующей прочитанное оценки «правдивое изображение жизни».

Далее, следует уделить внимание и тому обстоятельству, что даже и для непритязательной оценки далеко не всякой коллекции элементов текста дано предполагать признание «рассказом». Качествам полноценного нарратива вряд ли дано отличать такое повествование, что, казалось бы, формально и позволяет его признание «рассказом», где развертывание сюжета не учитывает и вероятного порождения критической оценки читателя. Рассказу потому и не доводится обрести состояния зрелости «рассказа», что он не в состоянии фокусировать внимание читателя на том, что открыто в нем читательскому рассуждению и выражает для читателя качество «интересного». В свою очередь, и условию совершенства наполняющих рассказ «элементов привлекательности» дано коррелировать с объемом представляемого рассказом разнообразия обстоятельств или отличающего рассказ динамизма воссоздания сюжета. Здесь не следует забывать, что только лишь богатство сюжета, как ничто иное позволяет читателю погружение в среду предпочтений выражающих и его собственное отношение. Посредством придания «динамизма» тогда рассказ и упрощает поступок выражения определенного отношения к сообщаемому им содержанию. Драматический «ряд» сюжета - именно он и представляет собой предельно комфортную среду становления «критики» естественно сопутствующей чтению.

Отсюда чем рассказ более насыщен средствами инициации «поводов», необходимых для выражения либо предпочтения, либо сомнения, тем большая степень эмоциональности и раскрывается в восприятии этого текста читателем и тем сильнее мотивация читателя на блокирование присущих ему возможностей рациональной интерпретации. Иногда подобное блокирование может обратиться и очевидным умалением в восприятии читателя присущего рассказу богатства содержания. Но и подобного рода «сильная» степень эмоциональной реакции читателя, формируемая прямой адресацией рассказа к индивидуальной эмоциональности, порождает едва ли не такого рода «сильный» сигнал, действие которого и обуславливает иной раз даже и полное блокирование рационального понимания прочитанного. Другое дело, что вряд ли правомерны ожидания появления и такого рода рассказов, что отличала бы и возможность представлять собой средство провокации недвусмысленно однозначного выражения его читателем некоторой явным образом «прямой» адресации. Покажем это на следующем примере: с целью вразумления ребенка взрослый прибегает к нравоучительному рассказу. Тогда другому взрослому, наблюдающему попытки вразумления, если он выбирает порядок следования «прямой» проекции, трудно обнаружить в предмете подобного рассказа даже крупицу нового опыта. Но подобное положение не исключает для подобного наблюдателя иной реакции, например, посредством «косвенной» адресации («теперь я понимаю, характер ребенка» - например, по положению адресата нравоучения).

Конечно, рассказ надлежит расценивать и как средство донесения содержания, чью важнейшую специфику также образует и помощь читателю в поиске в содержании, доносимом рассказом и требуемой ему определенности, «как определенность» верифицируемой читателем посредством содержания собственного семантического поля. Рассказ - это своего рода «адресная реклама» для читателя заинтересованного в определенном предмете. Перенос же читателем содержания рассказа на «платформу» собственного семантического поля будет представлять собой теперь и читательскую реконструкцию непосредственно порядка изложения; то есть понимание читателем рассказа непременно будет обращаться равно же и в метарассказ. Далее, рефлексия читателя на отношения метарассказа и рассказа и позволит ему отделение данных, передаваемых посредством суждений и организующего их структурирования, и других данных, получаемых посредством критического восприятия таких суждений или идей. Или - подобным образом сознание и обретает столь существенную для него возможность выделения уже не внутренних, но теперь и нечто «своего» и «чужого» объемов опыта. И одновременно, подобное выделение будет сопровождать и становление нового формата ассоциации, а именно вида ассоциации, в основе которого будет находиться именно «наш» опыт и семантическое поле, но только такой, что идентифицируется нами как суждение постороннего. Важно, что фактическое условие этого формата и составит как таковая невозможность воссоздания подобных построений «как суждений», отчего они и позволят идентификацию на положении лишь структурированных комбинаций сигналов. Отсюда и присущее человеку восприятие передаваемых данных или же будет отличать характер «своего» - в случае согласия с корректностью рассказа, - или «чужого» в случае обнаружения за отдельными данными теперь и понимания как чуждое данному слушателю. Тогда подобным «чуждым» данным дано предполагать их обращение равно и «предметом воссоединения», связанного с «комбинацией сигналов» исходящей от построителя сообщения.

Теперь же если определиться с общим результатом анализа, выполненного в данном разделе, то подобает подчеркнуть, что человек ограничен не только в сфере доступных ему возможностей рецепции, не владея обонянием свойственным большинству представителей животного мира. Человеческое сознание, все же, представляет собой механизм, отражающий эгоцентрическую природу личности, и наше понимание представляет собой образец не иначе как нашего характерного индивидуального видения. Отсюда специфику развитого сознания и образует способность что тренировать, что развивать собственное понимание. Иного же рода случай - это склонность к беспрепятственному доверию любым сообщаемым данным, так или иначе предоставляемым любым возможным источником.