Если на предшествующих этапах настоящего анализа мы рассматривали предмет лишь однонаправленной прагматической коммуникации, то сейчас мы позволим себе обращение внимания и на то изощренное манипулирование смыслами, что возможно благодаря внесению разного рода искажений или нарочитых недостаточности или незавершенности связей соотнесения. Применим тогда в качестве ассоциации составляющей предмет нашего анализа известную максиму Сократа «Я знаю то, что ничего не знаю». Данное высказывание и позволит признание не иначе как очевидным примером парадокса, присутствующего во всякой смысловой проекции, определяющей себя то непременно же как «однозначная проекция». Если же разбить «скорлупу однозначности», то суждение Сократа уже не позволит его однозначного толкования, поскольку явно предполагает наложение равно и ряда смысловых проекций одна на другую посредством совмещения двух различных, совершившегося и несовершённого состояний. Более наглядными формами образования такого рода фигуры парадокса и подобает признать такие содержащие самореферентность высказывания как «я помогаю себе тем, что ничего не предпринимаю», «я отвлекаюсь тем, что достигаю полного сосредоточения» и т.п. В максиме же Сократа говорящий переживает актуальное, следовательно, незавершенное состояние «я знаю» в ситуации принятия к сведению завершенной оценки, указывающей на присущую ему же невозможность ничего знать. С другой стороны, любое высказывание, построенное в порядке воспроизводства логического противоречия - то равно же «суждение», не предполагающее образования полноценного смыслового соотнесения.
Но если располагающие досугом, возможностями и аналитическим инструментарием формы познания, подобные логике и философии еще добиваются низведения подобного рода конструкций к статусу не более чем объектов смысловой «игры», то аналитически слабее вооруженные области опыта, в том числе - также и практика, встречают известные трудности при осознании иррациональности присущей подобного рода построениям. Подобное поверхностное отношение и обуславливает широкое использование подобного рода дефектных смысловых ассоциаций, нагружаемых либо функцией образования смыслового соотнесения, жестко замыкаемого на строго определенный контекст и потому и обращающегося метафорой, либо приданием двусмысленности такому высказыванию. Превосходный пример придания высказыванию специфики дезориентирующей двусмысленности - известный коммунистический лозунг «борьбы с отмирающим прошлым» (ср. - «борьбы с нокаутированным соперником»).
С другой стороны, строгий анализ той нарочитой смысловой деструктивности, что равно допускает и интуитивное распознание, возможен лишь исходя из принципа, утверждающего далеко не произвольный характер отношения смыслового соотнесения. Существо же такого рода принципа и дано образовать положению, утверждающему, что всякое образуемое смысловое соотнесение либо позволяет понимание наделенным специфическим оправданием, указывающим или на прямое, в частности, коммуникативное употребление, или, возможно, - на использование как средства построения «сложной» идеи. Когда построитель интерпретации соотносит некоторое возбуждение, следующее от среды, внешней по отношению его солидарной субъективности, то он непременно же следует тем установкам, что определяют необходимость в синтезе такого рода интерпретации. Например, так происходит в случае включения им в собственное семантическое поле того нового фрагмента, где он мог бы оперировать определенным комплексом стандартных событий, вводя для них типические фигуры и условия. Важным здесь следует понимать аспект, что воспроизводство в подобном синтезе неких уже заранее определенных установок делает невозможным и какую-либо произвольность структурирования такого рода признаков. То есть наличие такого рода «комплекса критериев» и обращает невозможным отнесение характеристики «футболист» к человеку, по непонятным причинам облачившемуся в форму одной из команд и несколько минут гулявшему в ней по игровому полю.
Однако широкому опыту также дано указывать и на факт очевидного несоблюдения во всевозможных системах идей, представлений, концепций, повествований и т.п. правил выделения в качестве образующего основания то и обращаемой во внешний мир ассоциации. Яркий пример такого рода практик - та же поэзия, где смысловое начало явно подчинено обязательным требованиям созвучия или образования структуры «благозвучие - диссонанс», и «милая» в поэтическом тексте именно в силу подобных посылок и принуждается к принятию сложной в практическом воплощении позы «взгляда искоса, посылаемого при низком наклоне головы». Отсюда и те или иные семантические зависимости, если рассматривать их с позиций смысловой достаточности, позволят понимание равно и не только лишь прагматическими носителями утилитарно востребованной смысловой ассоциации, но потребуют и признания представляющими собой конструкции, где противоречащая смысловой рациональности организация преобладает или диктует смысловому построению тогда и ее собственные условия.
Осознание подобного рода специфики теперь вполне достаточно и для повторного обращения к предмету максимы Сократа, что также допускает дополнение и критической оценкой изначальной постановки задачи, ограниченной лишь логической оценкой предмета высказывания. Тогда не правомерно ли здесь и то допущение, что сам по себе алогизм этой конструкции подразумевает существование и какого-либо далеко «не прямым» образом реализуемого смысла? И именно в развитие данного предположения мы и позволим себе допущение, что, скорее всего, здесь следует видеть не передачу конкретно выработанной способности (функции), но передачу определенного состояния самоощущения. Привлекшая наше внимание максима, как мы и позволим себе догадаться, предназначена для передачи не состояния строго формулируемого смыслового соотнесения между неким фрагментом действительности и формально оперирующим сознанием, но характерного для сознания высказывающего состояния утраты координации. Причем не просто утраты координации, но и нахождения в состоянии определенной дезорганизации, обусловленной неспособностью к предметному обобщению стимуляции поступающей извне в подобное сознание. Идея Сократа - отнюдь не сообщение о присущем ему отношении к знанию, но демонстрация неспособности построения знания как некоторой предметно выраженной сущности. Что, как следует думать, и выражает намек на необходимость преодоления по существу несовместимого с принципом «чистого умозаключения» рубежа задания предметности, что, в свою очередь, единственно и позволит понимание «отдельных» условностей или специфик.
Тогда если признать правомерность оценки, утверждающей, что любое умозаключение всегда предметно, то смысл максимы Сократа, скорее всего, таков: я не знаю ответа на вопрос, позволяет ли размышление осуществление в беспредметной форме, а если и позволяет, не составляет ли оно собственно цель поступка? В этом случае «идее» этой максимы можно, не вступая в конфликт с логикой, придать и вид вопроса: «Возможно ли размышление в случае отсутствия предмета размышления?»
