Тот объем содержания, что мы обозначим посредством понятия «катехизис», это тип объединяющий собой те идеологизированные доктрины, чей порядок построения - прямой запрет структурирования, частичного слияния и ограниченной модернизации отдельных положений составляющих эти доктрины. С одной стороны, очевидный пример «катехизиса» - это религия с ее незыблемой изначальностью в форме «священно» закрепляемых уложений, с другой - те формы представлений познания, что предполагают задание неких исключающих их девальвацию начал, положим, что и правила «невозможности вечного двигателя первого рода». Нормативный фундамент системы представлений формируемой по схеме «катехизиса» - это задание там запрета на спекуляцию на уровне начальных положений подобной системы, или порядок употребления таких положений не иначе как в значении оснований дедукции или их применение как универсальных эталонов меры. (Еще один замечательный пример подобного «катехизиса» - запрет модераторами большинства математических конференций открытия тредов, касающихся предмета «оснований математики».)
Катехизис, для которого его систематическое начало и образует отождествление понятий обозначаемым ими денотатам, - это и средство наделения веры в достаточность подобных понятий равно и качествами своего рода критерия, обеспечивающего недвусмысленное отделение «постигших истину» от «невежд». Кроме того, специфика «катехизиса» - это и понимание любой эпистемологической проблематики то непременно же в ключе ее неизбежной редукции лишь к предлагаемым катехизисом основаниям. Отсюда всякий «катехизис» дано отличать и такой характерной специфике как «стандарт представления» признаков объектов, - например, понимания твёрдого агрегатного состояния вещества то непременно же жесткой системой материальных связей, но никак не отличающим микроуровень данной системы состоянием ее динамического равновесия. То есть посредством запрета на разложение своих исходных положений катехизис и конституирует себя как не допускающая никакой многомерной идентификации система «унитарного» соотнесения (унитарной референции), восходящей к началу нечто «единственного и неизбывного» предмета опыта.
Тем не менее, такого рода «унитарная референция» все же полезна и в ее способности задания целенаправленности, проявляющейся в принуждении к употреблению то непременно же классификаций, признающих лишь форму строгой альтернативы («да - нет»). Но одновременно подобной установке дано исключать и понимание самих выстраивающих «катехизис» норм равно и продуктами некоего сочетания условий существования, что исключает и какую бы то ни было возможность анализа природы этих сущностей. «Катехизис» это в любом случае формат, чье основание и образует порядок, означающий построение системы понятий, характеризующих тогда и те «вечные ценности», для которых само собой этот порядок также блокирует и любые попытки анализа условий их генезиса.
Однако если дано иметь место запрету на выделение элементов состава некоей сущности, то основание этого запрета - это задание такой сущности равно и начал, определенно «не работающих в режиме синтеза». Если, например, в качестве такого рода начал использовать субъективно проявляемые реакции человека, то тем самым они и обретают статус базисных оснований, хотя их содержание, если в основу его определения положить уже несколько иные принципы, и ограничивается не более чем рациональностью биологической адаптации. Другой пример - если для синтетических моделей оснований математики два неотрицательных целых числа «0» и «1» непосредственно и предполагают использование на положении изначальных сущностей, то они вряд ли способны сохранить подобный статус уже при соотнесении с некоторыми онтологическими основаниями. Подобные соображения тогда и позволят оценку «катехизиса» как метода окончательной фиксации оснований рационального для определенной практики познания, достаточность которого, в частности, оправдывают и представления о необходимой эффективности моделирования. В иных обстоятельствах, что имеют место в религии, предназначение «катехизиса» - скорее ограничение познавательной любознательности, опасной для этических установок навязываемых в данной догме.
Приведенные здесь рассуждения - прямое основание и для такого понимания функциональности «катехизиса» как его достаточность для дедукции «вниз», что равно позволяет осмысление предмета «тематики» уже как семантической формы ограничивающей себя «сверху», для которой прямо исключено выделение оснований «старше» определенного уровня. То есть само предназначение «катехизиса» - это задание смысловому построению такого неизбежного для него ограничения адресации, в силу которого сохраняется возможность обретения лишь некоей подробности разбиения, прямо исключающей понимание некоторых имеющих значение «исходных» элементов на положении «не предполагающих целостности». Отсюда и пониманию, прежде чем приступить к построению конкретного соотнесения, надлежит определиться с теми пределами, что замыкают ту область, чьим содержанием и могли бы явиться такого рода отдельности. Если, в частности, предмет рассмотрения и образуют биологические формы в присущей им самодостаточности, то посредством подобного понимания тогда исключается и расширение функционального объема действующих в составе биоструктур механизмов на более фундаментальную структуру активности химических регуляторов. Если, далее, мы ограничиваем круг специфик, вовлекаемых в обсуждение предмета математики, то тем самым пренебрегаем спецификой разнотипности отношений мира или многоуровневой природой очевидности внутри семантики. Тем не менее, польза условной «окончательности» выбора необходимых нам базисных маркеров - это и тот уровень контроля возможностей образования смысловой ассоциации, что не позволяет «загрязнение» такого синтеза и каким-либо сторонним содержанием.
Однако наиболее любопытный аспект самоограничения понимания - это вряд ли просто объяснимый отказ направления познания от признания самоё себя равно и построителем такого рода суждений, что как порядки задания квалификации фактически формируют и собственно область познания. Но здесь, хотя нельзя сказать, что философия отстраняется от темы задания понятий и их использования в семантическом синтезе, но ее не отличает и практика распространения проблематики понятийного синтеза тогда и на высшие продукты философской рефлексии, например, на понятие «мир». Хотя мир философских понятий знает и ряд положительных примеров, но подобный прогресс не означает пересмотра неизменного для философского понимания принципа - осознания именующего «плана» понятия своего рода знаком образования «конечного» элемента заданного в статусе «старшего основания». Философия здесь просто позволяет себе странного рода поблажку, пренебрегая необходимостью исследования условий, определяющих введение запрета на выводимость или приводимость смысловых структур «высшего уровня». Хотя очевидно, что если имеют место как бы само собой конечные «имена», то это прямо противоречит и принципу построения сквозных моделей, приводя к положению, означающему распад философии на ряд слабо связанных или вообще изолированных предметных областей, не допускающих для себя ни обобщающего синтеза, ни перекрещивания. При этом любую предметную сферу вряд ли будет отличать и полноценность с предметной точки зрения, если она не будет вовлечена в отношения перекрывания и обмена структурными элементами тогда и с другой предметной сферой.
Здесь если последовать нашей оценке, то способ образования конечных имен вряд ли подобает расценивать как особо плодотворный. Подобным же образом и та семантическая форма, что в настоящей схеме обозначена под именем «суждение» - отнюдь не обобщение реалий некоего множества сходных форм, но - характеристика формата, то есть, по сути, условий задания порядка для совершения акта синтеза интерпретации. Соответственно и основания становления такого порядка - не только лишь общие принципы обустройства действительности, но равно и универсальный порядок совершения когнитивного акта. Если это так, то и характеристика «имя» - это квалифицирующая характеристика такого средства обозначения, что эффективно в части поддержания коммуникации тогда и в способности придания рациональности порядку поддержания коммуникации. В подтверждение предложенных нами оценок возможно и приведение примера понятия «окисление», начавшего свою эволюцию как имя реакции присоединения кислорода и обозначающего теперь некий способ ионизации. Следующий пример - случай сдерживания развития социального описания узостью содержания понятия «диктатура», преодолеть которое и оказалось возможным лишь посредством предложения обеспечивающего требуемую формализацию понятия «тоталитаризм». В таком случае выразительные нюансы именования и подобает расценивать как предполагающие столь существенное разнообразие, что сама собой такого рода сложность и обратится причиной отказа от использования именных идентификаторов и перехода на употребление при моделировании то непременно связей классификации. В наше время метод построения связей классификации - то равно и специфика всякой вводящей формальную символизацию науки - от математики и булевой алгебры до химии и биологии. Возможно, что и философии не избежать обращения такой практикующей символизацию системой, что исходит из принципа сильной редукции выразительных возможностей используемых имен.
После представления здесь некоторых, по существу не более чем пожеланий, мы также позволим себе представить и наше видение не просто метода задания квалификации, но способа задания такой конкреции, как «проблема в целом». Один из образцов становления такой семантической конструкции как «проблема в целом» - это и проблема известная как «основной вопрос философии». Особенность подобного плана имен, наполненных определенной самоценностью, это, с одной стороны, отчуждение от сквозных классификаций, и, с другой, - отчуждение от практики использования «простых» приемов построения смысловой ассоциации. Образование имени, обозначающего содержание, претендующее на лавры «проблемы в целом» также открывает широкий простор и для построения классификаций, чью единственно возможную точку отсчета тогда и составляет собой как таковая данная именная форма. Любопытный момент - казалось бы, сугубо отстраненное имя «основной вопрос философии» явно позволяет его уподобление другому, теперь уже имени известному из практики и также основанному на изоляции проблематического основания, конкретно - имени «поголовье» или обозначаемому данным именем порядку учета животных в «головах крупного рогатого скота». В таком случае и проблема, столь полюбившаяся определенного плана философии, и позволит ее признание то и не более чем проблематикой, замкнутой не иначе как ее собственными «рубрикой» или «разделом». Отсюда и очевидный итог употребления имен, прямо предполагающих семантическую изоляцию - воспроизводство лишь известного числа локальных моделей, не пересекающихся с моделями, локальность которых коренится в специфике и некоторых следующих имен.
Более того, если и вовсе исключать какие-либо иные возможности семантического синтеза, помимо обособленного применения имен, то неизбежным следствием подобного подхода и обратится исключение присущего как таковой природе «сквозного порядка» организации связей. В частности, следует обратить внимание, что местоположение жизни вовсе не случайно совмещается с тем сочетанием физических условий, что в научной лексике обозначены как «нормальные». Существенно, что подобное состояние неживой природы непременно же допускает и наибольшее разнообразие форм реализации физико-технических материалов, значительное большинство которых уже деструктурируется и с уходом температуры в область положительных или отрицательных значений. Жизнь, в конечном итоге, представляет собой результат долговременного действия того комплекса физических условий, чья специфика и заключается в обеспечении подобными условиями максимального многообразия имеющих место форм организации. И, напротив, независимый порядок выделения имен «физика» и «жизнь» явно не способствует осознанию подобной зависимости, как напротив, это будет следовать из понимания жизни как определенного сочетания специфических явлений уровня элементарной биохимии.
Однако вряд ли следует поспешать и с немедленным переустройством семантических практик познания и философии. Для познания пока явно недостижим уровень, когда некоторые его более совершенные начала обосновали бы исходящие от них требования запрещения методов решения проблем, связанных с получением результата в форме «выделения имени». Но и фактическая бессистемность практики именования вряд ли препятствует пониманию, какие именно результаты и преподносят поныне используемые весьма несовершенные приемы анализа: это те сугубо локальные решения, в которых всякому несущему конституирующий смысл понятию соответствует значимость лишь в пределах данной ограниченно выделяемой проблемы.
С другой стороны, «именующий» порядок семантического синтеза - это не иначе как практика, каким-то образом выводящая на передний план и субъективную природу мышления. «Именующие» описания - они же и большое подспорье для апелляции к вкусу, чувственности, способности фантазии, что часто прямо способствует концентрации внимания на характерной данной проблеме специфике. Однако ограничение лишь частным представлением равно порождает и эффект невразумительности неосмысленного прожектерства. Но в качестве «первого шага» анализа, если понимать, какой именно пользы и надлежит ожидать от «игры» в выделение имени, - это и оценка подобной практики как подобающим образом результативной. На данном моменте тогда надлежит и завершить наше обращение к проблеме «игры в построение имени», одновременно подчеркивая, что использование имени вне связей в широком понимании смысловой ассоциации, придает обозначаемому лишь характерность некоего «номинала»: «святой», «еретик», «пролетарий», «классовый враг», «обыватель».
