Наш анализ такого качества смыслов как присущая им способность образования связей ассоциации все же подобает начать принятием допущения. Здесь мы позволим себе исходить из условия, что в предметном отношении смысл не отличает какого-либо рода «качество смысла», поскольку смыслу как некоему ассоциативному началу дано отличать любое онтологически действительное. Потому мы откажемся от рассмотрения условия «глубины смысла» и направим усилия на анализ той характеристики всякой смысловой проекции, что выражает собой предметное качество смыслового соотнесения. Итак, заведомо признавая за любой смысловой проекцией характерную любой такой проекции особенность предметной адресации, мы предпримем попытку построения обобщающей модели объема возможностей, необходимых для придания смыслу строгой и точной адресации. В таком случае нам также потребуется принятие следующего допущения - прямое основание строгости и точности смысловой ассоциации это следование порядку задания ассоциации. Или - строгость и точность смысловой ассоциации возможны лишь в случае ее образования то непременно по схеме реконструкции, которой надлежит отражать и нечто последовательность прогресса понимания. Далее - теперь и картина прогресса понимания, следующего от неопределенной «ощутимости» в направлении обретения понятийной осознанности и предоставит возможность модификации представления вплоть до обретения им возможности выделения оснований, вынуждающих отождествление отдельных обстоятельств действительности тогда и именем собственным.
Однако сама ассоциативная природа понимания, главным образом - порядок вербального синтеза, лишают понимание строгости тогда и в силу того, что оно все же наследует тому или иному «иррегулярному» порядку его обретения, например установкам языковой нормы. В подобном отношении языковая норма - показательный пример такой специфики, как синтез ассоциации на основе релятивной точности, положим, той же метафоричности. Однако для понимания, «покорно воспринимающего» установки речевой культуры грамматическая правильность также видится содержащей и вовсе не обязательную для нее семантическую адекватность, проявляющуюся, по существу, вопреки приемлемости для языковой нормы смысловых неправильностей и несовпадения объемных характеристик грамматических и семантических единиц. Отсюда и механизм контроля адекватности смыслового соотнесения не будет предполагать иной возможности его реализации помимо использования неких правил, непременно устанавливаемых вне определяющих речевую корректность правил грамотного построения речи. Отсюда и контроль точности интерпретации - то не иначе как практика «соотнесения референта с качествами и реакциями денотата», но никак не возможности извлекаемые «изнутри» структур интерпретации.
Тем не менее, несмотря на наше признание строгости и точности адресации смысловой конкреции как определяемой условиями, задаваемыми вне пределов речевого стандарта, вначале мы все же исследуем природу условия тождественности семантического и грамматического объемов. То есть - допуская тогда вольную интерпретацию лингвистической характеристики «валентность», мы определим на ее основе природу тех видов взаимных отношений понятий, что принадлежат характерным типам взаимосвязей форм или разновидностей означения. Так, если некто будет использовать характеристику «хищные», то к нему тогда вполне правомерно предъявление требования обрисовать либо образ, подкрепляющий это выражаемое им представление, либо обозначить «валентность» характеризующую данное представление. Если в качестве способа проведения подобного анализа тогда и будет избрано задание надлежащей валентности, то источниками валентности хищное и обратятся понятия «волк» и «лиса», валентности травоядное - «коза», «корова» и «заяц», валентности всеядное - «медведь» и «обезьяна».
Более того, само разнообразие способов проверки состоятельности понятий, возможное даже внутри непосредственно корпуса вербальных средств - равно свидетельство реальной конкуренции путей и порядков образования смысловой ассоциации. Потому не исключено и то допущение, что метод определения «валентности» все же более состоятелен, чем построение образа, но прежде чем утвердиться в подобной оценке все же надлежит определить, какие возможности ведения анализа способен открыть этот метод.
Тогда здесь возможен такой порядок ведения рассуждения. В первую очередь надлежит исключить из лингвистического понятия «валентность» любое содержание, не относящееся к наложению запрета, то есть, не равнозначное содержанию, чье внесение означает блокировку возможности задания «валентного» отношения между некими данными понятиями. То есть в первую очередь анализ возможности образования смысловой ассоциации через «валентность» - это анализ семантической связи смысловой несовместимости. Более того, связь несовместимости, образуемая исходя из утраты признака «расположенности» к образованию ассоциации - это и наиболее просто реализуемая форма задания квалификации. Во всяком случае «не расположенность» к обретению совместимости - куда более «очевидная» специфика, нежели ее визави расположенность к обретению совместимости. Равно же констатация задаваемых в самих лексических средствах «валентных» запретов - она же и возможность фиксации не только лишь простых частных состояний несовместимости, но и прямых антонимов.
Однако просто констатация смысловой несовместимости - это далеко не способ обретения средств теперь и разделения этой простой несовместимости и прямых антонимов. В таком случае некоторого эффекта и надлежит ожидать от анализа предмета причин отказа (или запрета), числу которых принадлежит и целый ряд причин. В одном случае это реальность непосредственно отторжения между порядками бытования, как в случае «живого» и «гомогенного», в другом случае - это не характер становления, но порядок задания контраста («мокрый - сухой»). Кроме того, истоком несовместимости правомерно признание и различий в характере разомкнутости, как с теми же лекарствами в виде оральных препаратов или инъекций.
Кроме того, возможны и такие типы несовместимости как несовместимость по положению («генерал без армии»), по заведомой иррациональности как в случае вечного двигателя, а также по субстантности, как невозможна чистая серная кислота, в самой сильной ее концентрации заключающая собой и некоторую часть воды. Еще одна форма несовместимости - несовместимость ситуативной природы или несовместимость различных позиций актуального или текущего позиционирования. Если характеристика «негодная одежда» и позволяет признание несущей специфику семантической несовместимости (подобный предмет лексическая норма фиксирует собственным «сущностным» именем «тряпье»), то это не означает и невозможность той формы построения высказывания, где эта характеристика будет задана посредством указания признаков совместимости. Если вместо «негодной одежды» употребить характеристику «одежда, предназначенная на выброс», то здесь признак несовместимости «негодной» одежды будет подлежать замене тогда и на признак совместимости.
А далее возможно и порождение следующей иллюзии - воображаемого наличия средств, достаточных для построения фильтра, разделяющего любые валентные связи на виды обеспечивающих и не обеспечивающих семантическую совместимость. Однако здесь также вступит в силу и некое ограничение, поскольку подобная проверка возможна лишь в отношении таких форм задания ассоциации, что можно расценивать как порядки воспроизводства прямых связей ассоциации. Если возможно создание «фильтра совместимости» для прямых связей ассоциации, то - что мы знаем о косвенной форме задания ассоциации? В подобном отношении вполне уместны примеры и таких понятий как «шоколадный заяц» или «металлическая собачка». Если слова «заяц» - то непременно имя вида животного, то и валентности, позволяющие наделение некоторой ассоциации статусом понятия «из иной сферы» и надлежит расценивать как прямые примеры несовместимости. Тем не менее, для речевой практики «заяц» - не только лишь живое существо, но и фигурка, чей объемный контур совпадает с контуром животного. Причем подобное словоупотребление равно допускает употребление и как «прямое имя», но никак не метафора.
Отсюда задаче определения валентности дано распадаться и на ряд вспомогательных задач - разделения омонимов, синонимов, переносных выражений, словесных штампов и иных видов словесных практик, то есть непосредственно формат «слово», в виду многозначности ассоциируемых с ним предметных проекций и обратится сущностью, лишь условно пригодной для такого анализа. Более того, «слово» также потребует применения к нему равно и анализа употребительных практик, сопоставления единственному плану выражения различных планов содержания, определения внутри таких планов фреймовой девиантности и, вдобавок, еще и анализа расширительного соотнесения, обозначаемого в лингвистике понятием семантический перенос . Потому и отождествление такого рода «вербальных референтов» на положении эффективного основания смыслового соотнесения также потребует и раскрытия существенной сложности построения систем, основанных на фиксации характеристики «план содержания», отличающей любой из элементов лексического корпуса и основанные на них производные формы. Если системы или практики «референтного синтеза» смысловых ассоциаций все же возможны, то одновременно они невозможны и без применения в них сложного инструментария ограничений и исключений.
Однако трудности использования референциальных форм - все же они трудности разрешения ситуации образования налагающихся классификаций. Тем не менее, помимо затруднений референциальной природы возможны и затруднения предметной природы, создаваемые наличием у объектов нечетких, скрытых и непостоянно проявляющихся признаков. Средство же преодоления такого рода затруднений - то непременно построение системы задания квалификации теперь и непосредственно критериям, когда осознание той или иной реалии возможно лишь благодаря привлечению того или иного объема критериев, а разнообразие типологии прирастет тогда и градацией родства «по критериальной сложности». То есть - любым образом лишь подобного рода сложная система начал и позволит нам обращение к также весьма непростому использованию имен в качестве идентификаторов выражаемых ими смыслов.
