Одна из способностей, столь характерных сознанию - это и способность образования «мечтательной проекции», где сознание обращает самое себя в свое прошлое, или, напротив, устремляет в будущее. Подобный «представляемый» субъект сознание и позволяет себе видеть расходящимся с его действительностью, но нам здесь любопытен следующий вопрос: позволяет ли подобного рода наделение «представляемого» субъекта некими «желаемыми» качествами одновременно и умения, и неспособности обращение тогда же и казусом действительного противопоставления «себя» не себе? Здесь более очевидно то предположение, что воплощением такого рода конструируемой субъективности не следует понимать никакую особенную феноменальную конкрецию, но следует - лишь определенное обращение представлений конструирующего, вторящего в этом своему пониманию разнообразия видов и целей поведения. Собственно ситуация подобного «обращения» и предоставляет возможность следующей постановки вопроса: насколько в действительности подобный «мечтательный» синтез альтернатив адекватен в смысле устранения в подобном представлении каких-либо «внутренних противоречий»? В частности, в какой мере человек в выстраиваемой им искусственной субъективности и обретает возможность выделения непосредственно присущей кому-либо иному комбинации страстей, пристрастий или «соблазнов»?
Нашу попытку получения ответа на поставленный здесь вопрос тогда мы и построим посредством анализа такой ситуации: оказывается, «чужое в себе» человек скорее ищет в случае получения или, куда вероятнее, ожидания получения положительного раздражения. Наступление у человека состояния ажиотажа порождает такое его очевидное следствие, как определенная утрата разумности, что и позволяет погружение в мечтания. Соглашаясь с поступающими к нему извне влияниями, человек формирует суждение «правомерности», в котором убеждает себя в «правильности» ожидаемого им положения. Но потребность в подтверждении вожделенной «правильности» порождает и следующую потребность в собеседнике, позволяющем обладателю идеи выражающей его мечтательные проекции мотивировать себя кажущимся сторонним согласием. В подобных обстоятельствах человек и предпринимает попытку реализовать подобное фиктивное «лицо» то и в пределах границ его же собственной субъективности. Однако каким именно семантическим оператором дано явиться тогда и подобного рода склонному «соглашаться с нами» мнимому лицу, какого рода фикция субъективности и позволяет эту столь желанную нам реализацию? Естественно, очевидным исполнителем подобной роли и обращается персонаж, умеющий практиковать то же самое возбуждение и располагать фактически идентичным отношением к миру; но тогда - позволяет ли наличие подобных посылок понимать, какие именно средства способны выразить присутствие такого рода фигуры? Очевидно, что контур подобной измышляемой «фигуры» и образует комбинация сигналов, навязываемая этой «фигуре» в качестве меры идентичности самим ее построителем, равно отождествляемых такой фигуре и на положении подлежащих для нее «безусловному исполнению» или «обязательному отправлению». Реальный пример подобного «видения» - ситуация, когда увлекающийся человек часто и собеседника готов признать в точности таким же погруженным во владеющее им увлечение.
Образуемый же благодаря подобному синтезу «мнимый» субъект - это, скорее всего, не более чем обращение той психологии, что отличает построителя этой иллюзии. Потому подобный «субъект» и обретает качества «комплементарности» в отношении данного его построителю предела способностей, как равно обращается и своего рода «благожелателем» собственно построителя. Фиктивный «оппонент» из декларативного приобретает очертания кажущегося «реального» единомышленника построителя, и потому любые «проводимые» с ним «диалоги» фактически представляют собой лишь имитацию действительного обсуждения. В подобной связи следует уделить внимание равно и двум особенным спецификам, тесно связанным с такого рода иллюзорным конструированием. Одна из них - это и гонка с нами «на равных», когда наше постоянно достраивающее семантическое поле сознание фактически с его расширением расширяет и самое себя, перенося подобное расширение равно и на фигуру квазисобеседника, регулярно домысливая объем условности соотносимый с данной фигурой. Вторая - тогда это и известная по театральной практике способность вживания в мнимое сознание, когда иллюзия позволяет актеру имитировать поступки, реально никогда ему не свойственные. Понимание особенностей подобных проекций и, главным образом, возможность обретения представления о существе «фигуры» мнимого собеседника позволяет предложение равно и следующей модели реакции сознания на получаемые им сигналы:
а. воздействие сигнала, несмотря на кажущуюся мгновенность, лишь постепенно, фиксация момента «принятия» (распознания) сознанием сигнального указания определяется по маркеру начала исполнительного действия, стартующего в момент блокирования текущего поведения и переключения внимания на следование получаемым «указаниям», расшифровка и следование которым и образуют процедуру поступка;
б. усвоение сигнала допускает и усиление посредством отождествления у получателя побуждаемых сигналом действий уже известному «багажу» набранного им опыта (например - часто вызываемого действия, «отработанного до автоматизма»);
в. оптимальным способом воплощения сигнала следует понимать его воплощение равно и на положении символа, но - не структуры символизации, дабы получатель располагал возможностью его самостоятельного структурирования тогда и «в виде исполнения».
Предложенная здесь схема «воспроизводства реакции в ответ на поступающий сигнал» уже достаточна и как средство оценки аналитических методов, что предполагают задание сознанию его характерной конфигурации то не иначе посредством выявления комбинации сигналов, позволяющей вызов той типической реакции, что отличает такое сознание. То есть сознание в этом случае посредством его проявления в поступке и обретает такую форму отображения как комплекс возможностей ведения деятельности. С другой стороны недостаток такого подхода - явная предельность объема корпуса сигнальных индикаторов, не всегда достаточно разнообразных для воссоздания возможностей, обеспечиваемых связями и структурой отношений семантического поля. Тогда функционал сознания, ограниченный в этом случае комплексом средств сигнального обмена и обнаруживает достаточность для воссоздания мнимо «несложной» реализации условно «оппонирующей» стороны коммуникации. На подобной основе также возможен и подбор реакций одобрения или притворного отрицания, характерно совместимых с объемом представлений, характерных для построителя иллюзии «комплементарного оппонента». Напротив, построение суждения - в любом случае далеко не простой акт, невозможный вне овладения способностью синтеза сложной ассоциации, прямо восходящей теперь к тому комплексу отношений семантического поля, что пронизано не иначе как перекрестными связями непрекращающегося конструирования.
