Какой бы полезный эффект тогда и довелось бы преподнести теории семантических форматов построения интерпретации, если она взялась бы и за решение давно поставленной, но пока так и не решенной задачи появления у человека членораздельной и характерно-адресной речи или естественного языка? В существенном для нас смысле здесь все же надлежит предполагать реальность исторически значительно большего возраста практики сигнального обмена, если сравнивать его с историческим возрастом отличающей человека способности построения суждения. В нашем случае, в силу избранного предмета семантического анализа, не следует спешить углубляться в различные объясняющие природу сигнального обмена концепции, разрабатываемые, главным образом, наукой о поведении животных этология. В данной связи лишь следует отметить работы в данном направлении отечественного исследователя В. Фридмана, автора «Словаря этологических понятий». В упомянутой работе им и было предложено близкое и нашему собственному определение «сигналов-стимулов». (Более того, данная работа включает и определение весьма близких нашему «суждению» «сигналов-символов».)
Кроме того, на уровне абстрактной схемы существенным фундаментальным представлением важным в смысле возникновения речи также подобает признать и условие фокусировки речевой функции на воспроизводстве активности, предназначенной для практической поддержки поведения. Отсюда эволюционное порождение и функции речевого синтеза, и - использования речевых средств будет означать появление новых или оптимизированных возможностей поведения. Однако и человек в качестве очевидного потомка высших животных уже располагал возможностью сигнального обмена фактически как «дарованной» ему и всей предшествующей эволюцией. Отсюда и присущее нам понимание проблемы возникновения осмысленной речи - это равно и идея придания уже самим человеком «эмоционально непосредственной» системе обмена сигналами то и развития до состояния инструментария обеспечивающего синтез суждений.
Данной проблеме также посвящена и наша работа «Дегибридизационная модель возникновения естественного языка». В ней посредством рассмотрения заимствованной нами у В. Кюнне идеи «гибридного имени собственного» мы также представили процесс возникновения языка равно и на положении процесса разотождествления знака и той ситуации, что провоцирует индивида на воспроизводство специфического акта отождествления его принадлежности «моменту воспроизводства» ситуации. И, одновременно, следует понимать, что прогресс дегибридизации - это процесс развития плана содержания понятий, когда иного рода реалиям также дано отличать и эволюции плана выражения. Смысловой и фонетический синтез мы понимаем «идущими рука об руку», но вовсе не единым процессом в его различных обличьях и, даже не двумя сторонами общего процесса. Лингвистика и ее специализированная отрасль этимология позволяют проследить процессы фонетической модификации (идущие в сопровождении процессов расширения смысловых ареалов), но, следует отметить, данные направления сталкиваются с определенными сложностями в отслеживании ряда механизмов образования фонетических форм. Занимающаяся этим предметом специфическая, скорее даже маргинальная отрасль лингвистики «фоносемантика» пока пребывает на положении лишь «падчерицы» лингвистической теории в целом. Доходит до смешного: некоторые лингвисты (О.А. Корнилов, 2003) даже не подозревают о существовании подобного, пусть и маргинального, направления в лингвистической теории.
С другой стороны, развитие познания выходит теперь и на тот уровень развития теории, когда движущей силой прогресса речевых форм и понимается нечто «негативный» уровень удовлетворенности в функционале доступных средств наложения отношения референции.
Так или иначе, но становление естественного языка вряд ли возможно и вне образования человеком средств идентификации его поведенческого «контекста» в виде различного рода звуковых сигналов. Конечно же, на начальной стадии большая часть этих сигналов каким-то образом соотносилась с невольными выкриками, а далее человек перешел к целенаправленному развитию подобной сигнализации сразу в двух направлениях, - с одной стороны, развитию системы звуковых транспортов, и с другой - развитию практики воспроизводства ситуации поддержания коммуникации. Подобное развитие в конечном итоге и породило возможность употребления идентифицирующих сигналов не просто в значении маркера тех или иных контекстов, но и имитации становления ситуации «нахождения в контексте». Возможности имитационного «воспроизводства контекста» тогда и вывели развитие речи на путь пусть еще даже и не разумного совершенствования, но на путь своего рода «спонтанного» расширения корпуса используемых средств.
Концепцию прогресса разумности как прогресса «имитации контекста» также надлежит продолжить предложением и другой важной догадки - развитие речи вряд ли подобает расценивать как производную нечто «преобладающего» фактора, но равно надлежит понимать и продуктом разнообразия видов человеческой деятельности в целом. Отсюда язык и надлежит расценивать как средство, охватывающее все разнообразие когнитивно выделяемых человеческих интересов. Причем на стадии высокого уровня развития язык также развивается и под влиянием внутренних источников развития - взаимного влияния письменного текста и устной речи, взаимодействия литературной нормы и жаргона, индивидуального произнесения и стандартизованной фонетики, грамматической конструкции и лексики и т.п. Нам же важно одно - возникновение речи состоялось в силу того, что на начальной стадии расширение числа сфер человеческой деятельности способствовало созданию средств доставки сигналов, служащих для обозначения ситуативных контекстов.
