Теперь приходит время и для представления нашего понимания предмета разнообразия типов и порядков интерпретации. Формирование таких «типов и порядков» мы и определим связанным не только с видением «картины мира», но и с организацией, упорядочивающей специфику субъективности, по сути - принятием субъектом нормативных установок. Построитель суждений, конечно же, это субъект, но исходящие от него суждения не обязательно понимать результатом его собственного выбора. Более того, в случае «позитивной» когнитивной установки субъект может представлять собой и построителя тех суждений, чьи содержательные истоки он понимает расположенными вне себя самого. Далее равно и критическое познание субъектом его собственной субъективности - это источник образования и условного «опытно зависимого» содержания суждений, посредством которых субъект оценивает и его собственные качества и возможности.
Потому сама способность построения суждения и обретает ту особую «индивидуальность», что не допускает сведения смысловой основы суждения к условному и сумбурному «личному». Способность умело рассудить - то непременно и достоинство субъекта; лишь субъект способен явиться началом такой удивительной и важной возможности как «здравый смысл»; наше действие в значительной мере плод отличающего нас уровня развития интеллекта, и мы либо богаты выбором средств понимания, либо как-то ограничены и присущей нам наивностью. Отсюда первая проблема, на что следует обратить внимание при анализе феномена интеллекта - источник возможности, называемой в широком обиходе «умом» - допустимо ли определение ума на положении дара природы, или ум - это все же итог и настойчивого совершенствования? Какой из «источников» ума все же более предпочтителен - опыт, собираемый сознанием благодаря целеустремленному проявлению когнитивной активности, или природная способность к непринужденному синтезу суждений?
Поиск ответа на поставленный здесь вопрос и надлежит начать с заявления согласия с идеей, что философское понимание, отрицающее обязательность существования общих решений, склонно видеть талант, принадлежащий числу особенных качеств индивида, в большей степени формируемым способностями, нежели действием целеустремленной «настойчивости». (Но данная мысль все же требует пояснения: в качестве способностей далеко не обязательно следует понимать нечто «генетически данное», способностям дано формироваться и под влиянием личного опыта, в частности, если уместна и такая оценка, то «психологической травмы».) Детализация же характеристики «таланта» на уровне его «составляющих» уже вряд ли будет предполагать иную возможность задания помимо использования способа, что можно определить как «статистический». В частности, здесь не избежать и разделения присущего индивиду объема способностей и той его отдельной способности или способностей, что позволяют признание «талантом». Однако такого рода поиски - это и не более чем предварительный анализ, когда исследование индивидуального качества способности осознания - то не иначе как анализ способности построения суждения. Даже если суждение и допускает такую возможность построения, где некие внешние субъекту начала напрямую ведут его по лабиринту синтеза содержания, то и здесь равно необходимо осознание действительности как собственных, так и всех в целом любых возможных субъектных проявлений. Если принять тогда в целом и свести воедино заданные здесь посылки, то единственно возможный способ образования «формулы» индивидуальной способности - это следующий принцип: меру «измерения» интеллекта способна составить лишь отличающая его специфика динамики самоосознания.
То есть самоосознание и составляет собой то нечто, что предполагает его организацию в развитом интеллекте то непременно как практика «не»-контроля. Конечно же, человеку дано строить образ его собственной активности далеко не в облике постепенно реализуемого плана, но фиксировать такую активность как не совершение неверных действий. Отсюда для человека проявление им некоей собственной активности - то не иначе как приходящее к нему внешнее упорядочение, когда наше собственное участие в этом стороннем упорядочении нам представляется равно и в облике верных или неверных реакций. Внешний мир, в его реальном понимании индивидом, представляет собой организующее его поведение начало, воздействию которого человек и противопоставляет свой ответ в виде совершения встречной «единичной» реакции. Отсюда и очевидно, почему собранным и организованным человеком доминирующая в современных представлениях интерпретация предпочитает понимать не носителя сознания, способного и строй собственного поведения понимать реализацией собственной субъективности, но носителя сознания, видящего свою субъективность составляющей внешней субъективности действительности. Далее, проблема «тонкости» такого рода представлений также сопряжена и с пониманием действительности множественной начальности влияния, оказываемого на нас миром. Чем более мы награждаем подобное влияние столь радующими нас в нем чертами «тонкости» и «многогранности», то тем с большей достаточностью можем оценивать и наши «простые» реакции, и тем в большей мере осознанным и предметным, при обращении к подобной практике, и открывается нам понимание собственных действий.
Вполне естественно, что стремление к приданию большей осознанности своему поведению требует и подобающего расширения семантического поля. Из этого тогда и возможен тот вывод, что способности проявления изысканного поведения и дано строиться не иначе, как благодаря совершенствованию такой функции как сильная память, то есть благодаря такой организации памяти, что достаточна и для фокусировки на всей необходимой глубине процедурной специфики любого совершаемого поступка. Далее, такого рода возможности экспрессивного раскрытия сущности «в глубину» и позволят реализацию на основе подобного углубления и более эффективного соединения уже «само собой представления» тогда и с изысканными навыками реализующего поведения. Отсюда также и способность исполнения сложных актов обнаружит зависимость и от владения приемами наполнения картины исполнительной процедуры иллюстрациями многообразных деталей ее порядка реализации.
Также и еще одна существенная проблема, требующая распознания в настоящем анализе - влияние на остроту интеллекта и такого фактора как стресс. Возможно, что придание подобным состоянием большей обоснованности представлению о «неудачности» поведения и обращается источником построения более дифференцированной картины ошибочных «откликов», в силу чего возможно и достижение большей полноты видения ситуации. Отсюда специфику понимания в целом и надлежит характеризовать как своего рода искусство использования возможностей, открывающихся благодаря распространению (продлению) условий глубины или широты взгляда или их объединенного влияния. Более того, данная оценка позволит объяснение и истинного смысла поступка заимствования опыта - человек, обращающийся к источникам передачи опыта, например, к знакомству с учебником, вырабатывает в себе возможность более распространенного и, одновременно, более глубокого отношения к требующим осознания предметам. И это же позволяет человеку воспринять и распространение на него еще и большего объема «внешнего» нормирования, вынуждая самое себя к более «деликатным» поступкам направленным на внешний мир, частью которого он равно признает и самоощущение. Далее, такого рода «деликатные» поступки уже будут предполагать разделение на «осторожные», выполняемые с требуемой тщательностью, и «рискованные», игнорирующие известные данному человеку «предупреждения» или допускающие проявление активности в отношении не идентифицированных им предметных сфер.
Тем не менее, принятие человеком некоторых «внешних» идей и, равно же, «внешнее» достраивание им семантического поля не следует понимать тождественным принятию им порядка следования той или иной формальной норме, но следует - порождающим способность своего рода «сопровождения» подобной совершенствующей самое себя активности. Интересы заботящегося о совершенствовании собственных представлений человека концентрируются теперь на предмете остроты искусства поступка заимствования; актуальность его суждения теперь определяет не тайна предметно особенного, но, в данном случае, равно и тайна понимания, налагающаяся на эту основную тайну. Наше представление, когда мы и обращаемся к нему как к «объекту представления», также обнаруживает и качества адреса нашего смыслового соотнесения.
Также в рамках настоящего анализа, помимо уже выделенных аспектов, равно полезна попытка обретения понимания и такого явления как функциональное «выхолащивание» сознания. В первом приближении под таким «выхолащиванием» и надлежит понимать ограничение интересов сознания такого рода комбинацией предметов, что ранее были определены как «заданные внешним нормированием». Человек с «выхолощенным» сознанием блокирует собственную распыленность и концентрируется на пунктуальном парировании лишь некоей «вполне определенной» раздражимости, квалифицируемой им на положении «вызовов» адресуемых ему внешним миром. Такого рода блокировка и порождает такой любопытный эффект как избыточное наполнение семантического поля. В качестве же средства устранения такой избыточной концентрации и возможно использование своего рода «сеансов эгоистичности», привычно связанных в нашем представлении с получением удовольствия. Но в целом приемы деконцентрации невозможно ограничить использованием лишь некоего отдельного средства, альтернативу которому способны составить и психоделические возможности эгоцентрического сосредоточения, «искусственного сумасшествия».
Также философской значимости проблемы «реальности интеллекта» дано следовать и из такой специфики данной проблемы как ее открытость детальному исследованию, что лишь единственно в состоянии раскрыть важность для интеллектуальной активности тогда и формы ее «дисциплинированного» проявления. В частности, одно из «дисциплинированных проявлений» интеллектуальной активности - равно и ситуация, когда превосходство накопленных знаний тогда торжествует и над эгоцентризмом; и, в итоге, подобное влияние в определенной мере угрожает и лишением свободы быть самим собой или сознавать самое себя.
