То, что в предыдущей части мы обрели понимание такого качества человеческих представлений как способность из положения эгоцентрической «незрелости» обретать осознание тогда и самих представлений как порядка, отчужденного от нашего «Я», столь существенно, что такой момент, пожалуй, сложно переоценить. Однако выход способности синтеза интерпретации на уровень функциональной состоятельности все же не надлежит расценивать как «универсальный рецепт», а достижение синтезом интерпретации высокой достаточности не означает и автоматического исключения отличающей миропонимание человека черты неизбежной для него «двойственности». Прямое подтверждение подобной двойственности - двоякое толкование «понимаемого предмета»: либо предпочтения в части выделения разнообразных признаков предмета, либо осознание предмета посредством задания «стойкого образа», отдельного аспекта, почему-либо значимого для синтеза интерпретации. Так, ученым различных направлений дано различно оценивать один и тот же предмет, следуя принципам, принятых в их направлениях познания, или - представители различных практик или носители характерного мировоззрения также способы видеть различные воплощения той же самой сущности. Так, если не сводить химическую реакцию к физическому механизму обмена зарядами, то она позволит и воплощение в образе «взаимодействия», конечного для подобного понимания.
Реальность двух проблематично совмещаемых друг с другом форматов представления, «описания» и «образа» равно не предполагает, помимо прочего, и поглощения одного другим. И та, и другая форма отождествления каждая доносит собственную «правду», позволяя тогда, но собственными средствами, обогащение понимания интерпретацией открываемых ею действующих начал случая. Ни «описание», ни «образ» также не позволяют представления и на положении обеспечивающего действительно «полное» смысловое соотнесение познавательной отчуждаемости вещи. Более того, человеческое понимание само собой предельно и в его ограниченности со стороны реальных возможностей синтеза употребляемых понятий, их функционирования в качестве продуктов отнюдь не беспредельно эластичных средств смыслового и выразительного соотнесения. Правомерность подобных посылок и определит тогда такое их важное следствие, как функциональная ограниченность моделирования также и объемом возможностей моделирования. И тогда даже та неотделимая от человека особенность, как склонность следовать «чувству реального» уже самой принадлежностью понятия о таком «чувстве» числу создаваемых человеком понятий и обратит условие окончательности и завершенности человеческих представлений в наделенное, если дать ему обобщенное определение, не более чем условным характером.
Тогда если признавать объективную ограниченность присущих человеку «представлений о» действительности, следующей из самой «природы» возможности обретения представлений, то подобное согласие не следует расценивать и как условие исчерпания всех ограничений, определяющих пределы образуемой человеком сферы присущих ему представлений. Представление, помимо неизбежной для него «на положении представления» ограниченности формата, будет предполагать ограничение и со стороны неполноты предметной ассоциации. Подобного рода специфика и придает актуальность постановке вопроса о предмете комплекса возможностей, позволяющих человеку определяться со спецификой предметной насыщенности представления, необходимой для полноты осознания действительности. И именно здесь отличающее развитую психику человечества «чувство реального» и послужит тем единственным средством, что позволит избегнуть соблазна фантастического конструирования суждений, напоминая о большей, в сравнении с условиями действительности, свободе иллюзии. Именно в подобном отношении сказочное средство передвижения «ковер-самолет», несмотря на столь последовательную поступь технического прогресса, так, по-видимому, и не утратит качеств иллюзии. Более того, «чувство реального» - оно также хороший помощник и в оснащении инструментарием предварительной фильтрации принимаемых и отправляемых сигналов, мешая нам в указании партнеру непонятных или неопределенных ориентиров (или, если нами руководят «недобрые» цели, то также и эффективное средство подбора способов введения в заблуждение).
Из всего этого и возможен вывод, что познание теперь и такого предмета как «прогресс познания», - это квалификация, основанная на сопоставлении «действия» и «результата». Специфическая реальность успехов познания еще и на положении пропорции затрат и вознаграждения и определит тогда порядок, когда всякий новый смысл никогда не мгновенно, но лишь постепенно будет находить применение в последующем смысловом синтезе, или - далеко не мгновенно получать признание как составляющая корпуса предметных представлений. Подобного рода неотделимость знания от меры его значимости и определит тот порядок, что отличает внутреннее пространство сознания, когда момент фиксации нового знания непременно дано сопровождать и формированию «внутреннего» сигнала, обозначающего собой завершение события обретения нового представления, например принятия простой констатации «туда дороги нет». Функционал такого рода «утилизации» обретаемых смыслов он же и понимание интеллектуальной активности то и как нечто «моторно не проявляющейся» формы поведения, и, следовательно, в отношении непосредственно «процесса» поведения зависимой от сложности проблемы, владеющей или разрешаемой сознанием.
Другое дело, что данный предпринятый нами анализ все же ограничен фиксацией лишь онтологических или логических «контрольных точек» некоей трассы, соответствующей «маршруту» условного формирования интерпретации или обретения смысла. Анализ мышления на положении специфической формы психической активности наиболее развитых форм психики следует признать прерогативой предметной науки психологии и отослать читателя к решениям Ф.Ч. Бартлетта, представленным в принадлежащей его перу монографии «Мышление: экспериментальный и социальный анализ».
Философскому же видению способности синтеза интерпретации, характерной для высших форм психики, все же дано ограничиться проблематикой его формалистической или форматной унификации. Предназначение такого анализа - построение отдельной модели суждения и его надстройки рефлексии (и так, вплоть до «теории»), а также и фиксация действительности той сферы сознания, местом приложения которой и обращается решение задачи отправления (получения) сигнала связанного с совершением поступка. Сама же задача построения такого рода схемы - это соизмерение таких качеств как направленность интереса и профиль «ресурса возможностей», обеспечивающих синтез интерпретации. Данной схеме также дано предполагать и такую перспективу расширения как сравнение состояния семантического поля на этапах до и после обретения таких возможностей, а равно и определения предназначения обретаемых средств в мыслительной и поведенческой практике.
Обретение здесь нами пусть и несколько ограниченного представления о возможности построения интерпретации - уже достаточное основание и для обращения к анализу предмета «чувства реального». Здесь, если принять во внимание особенности такого неизбежно включающего в себя и мифологический компонент этапа как получение человечеством первоначальных знаний, сложно будет не увидеть доступности даже и для подобного мышления практики накопления вполне корректных простейших фактически иногда даже научно достаточных знаний. Тем не менее, возможности развития представлений уровня научной достаточности, прослеживаемые даже и в таком «первоначальном» опыте, вряд ли будут свободны и от значительной зависимости от «двойника» - параллельной тенденции развития мистицизма, с каждым своим шагом обретающего все более изощренные и тонкие формы. В частности, одним из источников мистицизма часто оказывается склонность к мистификации закономерных начал мира в виде идей «высшей воли» или, напротив, непредсказуемой «судьбы». Но и помимо названных уже очевидных в их иллюзорности фикций существуют, и здесь также уместно и их выделение в особый класс, и некие «скрытые» иллюзии, например, иллюзия доказуемости в математике или иллюзия перенесения сопротивляемости на отчужденные от свойства сопротивляемости сферы («машина времени»). Однако и непосредственно природу теперь уже и такого рода «глубоких» иллюзий будет отличать и столь существенная сложность, что в настоящем анализе мы будем вынуждены ограничиться представлением лишь не более чем раскрывающих их примеров. Но равно и специфику простой иллюзии дано составить и ее качеству не более чем замещения, подстановки вместо аналогии тогда и полного тождества. В частности, здесь закономерен пример, когда известная близость форматов «закономерность» и «воля» уже как бы «достаточна» для того, если сознающий не прибегает к выделению пределов тождественности производимого им переноса, чтобы представить закономерное то и следующим из наличия «воли».
Еще одна любопытная инкарнация предмета «иллюзии» - рационалистическая иллюзия бесконечности проекции, когда проекция, в частности, тогда и той же упорядоченности видится не знающей в ее наложении никакого ограничения. Отсюда, в частности, и берет свое начало норма «мир» в качестве обобщающей условие, наивно предполагающее возможность преодоления любого могущего объявиться фрагментирования, в частности, того же обращения в прошлое. Но в данном случае, конечно же, следует вести речь не о непосредственно иллюзии, рожденной некоторой «прямой» интенцией, но о заблуждении, проистекающем из недостатка рациональности как такового рационалистического.
Также если определиться с мотивом, вызвавшим наше обращение к настоящему анализу, то это идея задания как таковому сознанию равно и такой квалификации как комплекс возможностей ведения рассуждения. Здесь важно, что даже сознание надлежит понимать не вполне подчиненным воле его обладателя, или - сознание и есть та выражающая высокоорганизованную психику возможность, что составляет собой все же не столь надежный инструмент поиска достоверного знания. Сознание - это не только и не столько средоточие воли, но и нечто тождественное комплексу представлений, формирующемуся в результате постепенного ветвления связей семантического поля. Тем не менее, установление функциональной идентичности сознания возможно лишь на началах его признания как позволяющего фиксацию тогда и его же собственного состояния уже как отвечающего достигнутому сознанием уровню адаптации. В данном отношении важно, что комфортный для личности порядок развития личностных качеств - это продолжение собственного ряда поступков («таково мое решение»), поскольку при выборе иного начального положения, например, понимания себя субъектом стороннего влияния, человек и собственное осознание мира вынужден видеть своего рода устраняющим личную инициативу. Тогда, если «давление жизни» и обращается фактором, принуждающим к отказу от личной инициативы, то его и надлежит расценивать как причину появления особых систем, создающих искусственную среду «интимного мира». В частности, функцию построения «интимного мира» дано исполнять и тем или иным религиозным практикам.
Целый ряд позиций, выделенных посредством настоящего анализа, тогда и позволяет то утверждение, что когнитивная практика «ведения рассуждения» никоим образом не предполагает сведения к наличию простой формалистической практики построения интерпретации, но сами способы построения рассуждения, помимо предметной и логической стороны, затрагивают и определенные стороны интимно-психологических механизмов.
