Наше рассуждение мы понимаем рассуждением о человеке, но не человеке как «телесном начале», но человеке как носителе определенного «внутреннего посыла» рождаемой его сознанием интерпретации. Обнаруживая приверженность некоторой предпочитаемой им манере интерпретации, человек именно и задает подобный порядок воспроизведения любому из рождаемых его сознанием представлений, каким бы содержанием подобное представление не наполняло бы его сознание. Отсюда и любое осознание, пополняющее комплекс человеческих представлений будет включать в себя и следы влияния, характерно именуемого «человеческой психологией». Другое дело, уровень эффективности отличающих человека представлений явно позволяет измерение посредством указания степени воспроизводства тех отношений некоторой предметной сферы, к которой, собственно, и обращено построение интерпретации. Или здесь возможна следующая оценка - человеку не дано иной возможности мыслить действительность, помимо выделения неких «более притягательных» конструкции или агрегации, например, посредством понимания мира или комплексом феноменального многообразия или, напротив, видения мира некоторой системой типов. Специфику же «схемы типов» собственно и следует видеть в обязательности образования комбинаций, непосредственно и определяющих, что некоторая данная типизация достигает либо такой распространенности, либо – такой сложности, либо – предполагает некоторое особенное построение структуры. Так, некоторая типизация позволяет понимание феномена морской волны экземпляром типа продольных волн, а электрического двигателя - преобразователем электрической энергии в механическую. В то же время и определенная часть типологических градаций, например, энергия или проводимость допускают и возможность типологического раскрытия посредством представления о классе, обобщающем собой уже известное разнообразие экземпляров.
Однако здесь мы обратимся к несколько иному пониманию проблемы эффективности человеческого мышления. Чтобы понять, что такое «эффективность мышления», мы воспользуемся на сегодняшний день уже менее знакомым читателю, в сравнении с читателем предшествующего поколения фрагментом работы В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм», содержащем критику взглядов философа идеалистического направления Дж. Беркли. В понимании Ленина и, отчасти, в нашем собственном, Беркли непременно заслуживает характеристики обскуранта, но нам любопытен не сам собой характерный Беркли обскурантизм, сколько порождение всяким обскурантизмом такого непременного следствия, как известная ограниченность представлений, выражающаяся в идее изначально самодостаточного и никак не трансформируемого содержания картины мира. Понимание Дж. Беркли явно исключает дополнение подобной картины еще и идеей такого особого формата, как универсалии, действительность которых непосредственно и восходит к возможности наложения типизирующей ассоциации. Итак, «по Ленину», Беркли странным образом рассуждает о материи, как о «ничто». Словами Ленина, Беркли позволяет себе рассуждение, «… обвиняя материалистов в «нелепом» стремлении идти еще дальше, искать какого-то источника для этого комплекса…», (с.9 по изд. 1940 г.). Тогда в известном отношении «персонаж сочинения Ленина» Беркли и обнаруживает за собой склонность парировать любое прибегающее к типизации понимание приведением именно отличающихся конкретностью примеров. Подобный живой или вымышленный «Беркли» явно полемически отвергает употребление каких-либо обобщающих, что то же самое, типизирующих характеристик, соглашаясь на признание действительности лишь обособленно наличествующих недвусмысленно конкретных «ощущений вкуса, запаха, цвета, света, звука». Положим, если бы нам тогда открылась возможность ведения диспута с подобным «Беркли», то мы бы не замедлили выяснить его позицию по проблеме «переносимости ощущения»: соглашается ли он с существованием такой проявляющейся во множестве конкретных случаев сущности, что позволяла бы ее обозначение именем «уподобления ощущения»? Нам бы непременно захотелось уточнить у подобного «Беркли», согласен ли наш оппонент с узнаваемостью для присущего ему обоняния определенного аромата?
Из приведенных Лениным характеристик и цитат и следует, что недопустимым для себя такой «Беркли» именно и понимал формулировку некоторого особенного обобщения, чья идентифицирующая способность и обеспечивала бы возможность выделения нечто непременно класса материальных вещей (или даже просто позволяла бы выделение множества таких вещей в формате особенного вида). То есть философски это совершенно очевидная позиция (почему она не разъяснена Лениным, нам это совершенно не интересно) – Беркли понимает недопустимым именно применение в отношении материальных вещей такого средства представления как категориальный аппарат. Чуть далее Ленин двумя словами фактически поясняет это положение – «Беркли обвиняет материалистов в возне с абстракцией».
То есть представленный в работе «Материализм и эмпириокритицизм» и обозначенный именем Беркли персонаж понимает для себя возможным выделение именно многообразных «вещей в отдельности» притом, что присущее ему понимание исключает выделение в отношении вещей какого бы то ни было категориального и даже видового обобщения. Для подобного «Беркли», мы позволим себе иронию в отношении отличающего его понимания, всякую чувственную вещь отличает лишь ограниченно предметный характер, не позволяющей такой вещи образования ни с какой иной вещью никакой категориальной общности, именно того, что, собственно, и наделяет всякую вещь сходством в силу присущей ей «принадлежности классу».
Положим, чтобы нащупать тогда некоторую общую почву для дискуссии с подобным «Беркли», мы откажемся от обобщения предметов вообще в категорию материи, но позволим себе обобщение столов, стульев, диванов, тумбочек и буфетов в характерную своей утилитарностью категорию «мебель». Следует понимать, что спецификой понятия «мебель» именно и следует видеть специфику абстракции - понятие «мебель» невозможно понимать именем какого-либо конкретного предмета. Причем аналогичный «мебели» смысл отличает и такие распространенные обиходные понятия, как «кухонная утварь», «письменные принадлежности», и, наконец, предмет любви авторов литература.
И здесь наше рассуждение и приводит нас к «моменту истины», позволяющему понять, почему Беркли не удавалось покинуть пределы области обыденных суждений, и почему унаследованные нами его размышления не претендуют на право представлять собой именно философию. Собственно для философии и следует понимать неизбежным такой порядок ее развития, что непременно и обращается недвусмысленно выраженной тенденцией совершенствования генерализующей практики познания. А собственно воплощающим итог подобного развития предметом и оказывается тогда именно информационный результат, что и возникает в человеческом познании как бы еще «до философии» благодаря образованию выражающих обобщение понятий «материя», «духовный мир», и, например, куда в меньшей степени в сравнении с ними и благодаря образованию сугубо функционального понятия «мебель». В подобном отношении именно для философии специфика практически ничтожного и отличает представление о любой возможной конкретной форме, например, яблоке, хотя она и значима для формирования понятия, уже выражающего специфику некоторого определенного вида. Сама собой философия невозможна вне требования ко всякой идее конкретного предмета, того же «яблока», допускать его категоризацию посредством формирования, в частности, понятия об объединяющем сумму различных обобщающих его категорий экземпляре и, скажем, образования подобным образом и категории «плоды садовых культур».
Проблему, однако, следует видеть и в том, что статус в определенном отношении «подобия» философии явно допускает его присвоение и другой группе представлений, обозначаемых родовым именем «здравый смысл», по сути, совершенно иначе, вне категоризации, выстраивающих корпус вырабатываемых там интерпретаций. Именно подобные представления и предполагают их формирование в рамках той парадигмы, что и наблюдалась нами в мышлении именуемого «Дж. Беркли» персонажа условно обозначенного нами «сюжета». Для подобной парадигмы ее базисным концептом и следует понимать именно принцип «недопустимости» обобщения. Отсюда и определяющим весь наш последующий анализ пониманием мы изберем тогда именно идею антифилософской направленности любых восходящих к «здравому смыслу» интерпретаций. Напротив, собственно философию мы будем понимать той практикой познания, для которой обязательным условием ее возможности и следует понимать категоризацию, определение предмета не в его мнимой самодостаточной замкнутости, но посредством принадлежности некоторому типу или категории.
Понимая теперь принцип, собственно и определяющий задачей философии задачу обобщенного представления специфик действительности, мы и обратимся к детальному изучению предмета реально существующих простейших лежащих в основании функциональных форматов познания методов и средств.
Следующий параграф: Категория значимости и два ее типа «смысл» и «значение»
