Философско-публицистическая работа знаменитого ученого-физика Вернера Гейзенберга «Физика и философия», если присмотреться к ней, заключает собой развернутую модель человеческой способности познания, выраженную посредством рассыпанных по ее изложению отдельных оценок и усмотрений. Мы нашли для себя существенным предпринять попытку объединения богатой россыпи наполняющих ее оценок и усмотрений в общий корпус единой коллекции, существо которого означает для нас в известном отношении построение «формулы» познания как нечто отличающей человечество специфической способности. Тем более, современный инструментарий баз данных и реализуемые в нем технические способы классификации, на предметном уровне выстроенные нами на началах, определенных в нашей концепции «анализа объектов» помогли нам сформировать разностороннюю и гибкую схему наполняющих «Физику и философию» положений. Предметом настоящей работы и послужит изложение тех выводов и систематических результатов, что, собственно, и составляют существо рожденного мыслью В. Гейзенберга понимания.

Мы никоим образом не усматриваем, что именно В. Гейзенбергу повезло в некотором смысле «нащупать» столь желанную и долго искомую философией формулу, возможно, присущее ему видение заключает собой и некие существенные недостатки. Но и результаты, и выводы, что, тем не менее, удалось получить В. Гейзенбергу, не только любопытны и значимы, но и, наконец, принципиально существенны, что незнакомство с ними следует видеть уже явным упущением любой мало-мальски уважающей себя эпистемологической модели. Именно желание обеспечить полученным В. Гейзенбергом выводам существенно большее распространение и руководило нами в настоящей обзорной работе.

Огл. Общая формула «потенциала познания»

Наш анализ предложенной В. Гейзенбергом теории познания или общей эпистемологической модели мы начнем рассмотрением предмета предложенного им видения такой специфики познания как «потенциал» познания. В нашем понимании, одно знакомство с данными оценками позволит, фактически, их признание «революционной» для философии концепцией непосредственно способности познания. Так что именно Вернер Гейзенберг понимает характеристикой «потенциала» познания?

Во-первых, он явно допускает релятивность и в некотором отношении «функциональную достаточность» познания. С другой стороны, существенной составляющей потенциала познания Гейзенберг понимает необходимость в наличии не исключительно одного, но - определенного арсенала инструментов познания; именно подобный существенный принцип он и определяет посредством констатации, указывающей на «невозможность достижения абсолютной истины путем только рационального мышления». Характерные человеческому познанию рациональные начала отнюдь не располагают абсолютной самодостаточностью в силу частой необходимости в использовании иррациональных средств понимания действительности. Несомненное следствие подобной особенности явно составляет тогда «невозможность ни в одной науке абсолютного выполнения требований строгой логической ясности», вынужденное использование всеми известными науками допущений и, вполне вероятно, что и очевидных натяжек.

Более того, познание «по Гейзенбергу», это возможность лишь «постановки задачи понимания явлений» в силу собственно происхождения решения этих задач «не от какой-либо группы ученых, но от самой природы». Таким образом, познание, по существу, это попытка рассекречивания «тайн» природы посредством некоторого «вторжения в природу», главным образом, посредством постановки натурного и в дополнение - мысленного эксперимента.

Кроме того, Гейзенберг формулирует и любопытный принцип не применения к познанию сослагательного наклонения. В его понимании, как природу отличают характерные особенности, так и человека на положении оператора познания характеризует определенная специфика; именно поэтому и «нет смысла толковать, что можно было бы предпринять, если бы мы были другой природы по сравнению с тем, что мы есть на самом деле». Он и раскрывает данный тезис посредством картины некоторых двух отношений, необходимых для понимания связи между «познанием и составляющей объект познания природой».

Данными отношениями оказываются, с одной стороны, «наличие человека до естествознания», и, с другой - «наличие природы до человека». В понимании В. Гейзенберга именно человек представляет собой основное препятствие для «возможности освободиться от парадоксов квантовой теории и от необходимости применения классических понятий», поскольку само человеческое познание в его исторической форме именно и исходит из «классических понятий». Точно так же и «существование природы до человека» он видит «оправдывающим классическую физику с ее идеалами полной объективности». Именно сила подобной «инерции» и предопределяет ограничения характера предлагаемых решений всего лишь порядком фактической констатации «квантово-теоретического истолкования атомных событий». Человеческое понимание сформировано в традициях классической схемы, и потому - не в состоянии перестроить себя на квантовомеханическую «меру».

То есть в парадоксальности некоторой физической модели Гейзенберг фактически устанавливает некую «правоту» природы, не предполагая возможности какого бы то ни было последующего прогресса сугубо спекулятивных возможностей познания. Следовательно, при всем положительном посыле его модели, определяемая в ней возможность интерпретации, включая сюда и возможность усовершенствования «технологии» регистрации данных эксперимента есть нечто именно «изначально данное» и не предполагающее изменения. То есть познание в данной модели вторично по отношению воспроизводимого в нем богатства возможностей природы и консервативно в смысле возможностей его методологического прогресса. С одной стороны познание прогрессирует здесь в объеме опыта и, все-таки, в объеме представлений, но «останавливается в своем развитии» в смысле совершенствования искусства познания. Но в оправдание подобного понимания следует указать, что мир науки и философии пока недостаточно наполнен концепциями, так или иначе обращающимися к проблеме не нарастания объема опыта или объема представлений, но - прогресса собственно искусства познания.

Огл. Переход от познанного к непознанному и слово «понимать»

Вопрос о слове «понимать» приобретает актуальность именно в связи с тем, что познание вынуждено отказаться от диктата принципов классической физики, принципов недвусмысленно строгого порядка воспроизводства причинно-следственной связи. Дело в том, что теперь, ввиду введения таких характеристических категорий как «состояние неопределенности», само «событие перехода от познанного к непознанному» утрачивает облик однозначного события достижения определенности. Иначе говоря, познание в его развитии приходит в состояние, когда результатом познания понимается не определенность, а нечто, здесь возможно следующее определение, «рамки возможности». Более того, тем самым допускается и возможность принципиального исключения определенности для некоторых видов отношений. И, одновременно, подобные «рамки», «вероятности» и «рассеяния» вводятся в понимание явно в качестве очевидных субъектов понимания в том статусе, в котором ранее фиксировалась исключительно определенность.

Тогда предложенное В. Гейзенбергом новое значение слова «понимать» следует признать располагающим как своими положительными, так и отрицательными сторонами, где природу последних следует искать в своего рода «детерминистическом экстремизме» точных наук. В отличие от права, включающего в рассуждение не в «чистом виде» событие правонарушения, но именно событие правонарушения на фоне сопровождающих его обстоятельств, то есть употребляющего схему не окончательного, но лишь условно определенного предмета вердикта, точные науки адресуются именно к точным значениям. И когда перед познанием точных наук некие области их опыта раскрываются вовсе не в виде конечных детерминант, представители точных наук испытывают своего рода «когнитивный диссонанс». Фактически, они и в наши дни испытывают подобный диссонанс при обсуждении простого математического понятия «бесконечность». И именно подобная психологическая установка и руководит ими в идее порождаемой подобными особенностями познания ревизии содержания понятия «понимать».

Другое дело же, что этим же понятие «понимать» распространяется фактически и на понимание не только действительности своего рода «когнитивно достигаемого» состояния (результата вычислений, экспериментов), но и действительности того достигаемого состояния, которое разве что можно толковать как условие действительности будущих состояний. Это не вполне удовлетворяет точные науки, поскольку не приносит им привычного результата, но «в роли результата» все же представляет собой именно результат. Другое дело, что точные науки не реализуют здесь возможности получения своего излюбленного продукта познания - буквально точной прогностики и осознают, что явление, по существу, в смысле привычных для них требований фактически сохраняет специфику «непознанного». Но идея подобного рода анализа не исходит от непосредственно В. Гейзенберга, а мы нашей задачей понимаем определение именно предмета характерных ему представлений о природе познания. Однако, основываясь уже на собственных представлениях, мы позволим себе определить, что фактической интенцией, предопределяющей все рассуждение непосредственно В. Гейзенберга о «слове понимать» следует видеть требование буквально точного результата познания, или, лучше сказать, идею потенциальной достижимости буквально точного результата познания.

Огл. «Основной капитал» модели познания «Физики и философии»

Но что именно следует характеризовать как основную ценность рассуждений о познании «Физики и философии», ту ценность, что, собственно, и подвигла нас на изложение нашего видения данного понимания действительности познания? Подобной ценностью явно следует признать богатую коллекцию представлений как о служащих познанию ресурсах, так и коллекцию собственно слагающих корпус познания элементов. Но поскольку речь идет о «коллекции», то, естественно, подобное множество собранных вместе элементов не позволяет описание каждого такого элемента в отдельности. Тем не менее, мы постараемся каким-то образом представительно описать элементы данной коллекции, но прежде чем это сделать, нам необходимо тем или иным способом структурировать либо упорядочить наше понимание собственно структуры коллекции. Тогда именно сейчас мы и попытаемся каталогизировать данную коллекцию элементов еще не посредством указания каждого из них в отдельности, но - посредством указания всех представленных в данной коллекции типов элементов.

Но и помимо того, что подобный каталог «типов» элементов, так или иначе, но репрезентирует все богатство содержания модели познания В. Гейзенберга, он еще представляет собой и некоторое пусть не абсолютное, но - достаточно внятное основание собственно типологии познания. Ведь «познание» - это не только и не столько имя способности, но и имя некоторого комплекса средств, предопределяющих и образующих собственно действительность подобной способности. «Познание» вряд ли позволяет его реализацию в виде «условности вообще», но - непременно существует на положении некоторой условности, неотделимой от существования отдельных средств, непосредственно и образующих действительность данной условности.

Тогда начнем рассмотрением такой типологической формации познания, как проблематическое начало познания. Причем здесь важно понимать, что предмет обсуждения составляют здесь вовсе не предметные области познания, наподобие физики или литературы, но - предметные форматы познания. Так какие именно особенные предметные форматы способны отличать познание в принципе? В. Гейзенберг определяет три подобных формата - один из них это проблемы, другой - идеи и мысли, и третий - законы, учения и решения. Иначе говоря, первый формат - это структуры, указывающие на наличие неких не объясняемых и недоступных пониманию позиций, второй - это отдельные осмысленные интерпретации, взятые как бы в их обособленности «как интерпретации», и третий формат - положения, создающие системы положений, следующие из подобных систем или входящие в такие системы на положении их элементов.

Другим, дополняющим проблематическое начало познания следует понимать такое его начало, как типологическую группу структур или элементов способности представления. Конечно, основная типологическая подгруппа или «отдел» подобной группы - это понятия, но помимо понятий это адресные представления, правдоподобные утверждения, методологическая конструкция потенции, теоретическое представление реальности и некоторые другие. Где-то «в стороне» от данного ряда приютились и образные представления, но собственно предмет «Физики и философии» таков, что, скорее всего, здесь изначально не предполагалось раскрытие такой способности представления, как «образ».

От группы структур представления мы переходим к функциональной или деятельностной (дейксической) группе структур познания. К сожалению, в «Физике и философии» данная группа немногочисленна и представлена лишь исследованиями и событиями, отмечающими развитие познания. Последняя характеристика - это не просто название, но имя типа, объединяющего, в частности, и такие важные события, как открытия или формализация некоторых когнитивных законов или практик, одним из проявлений которой можно понимать то же введение метрической системы.

Далее мы введем типологическую группу составляющих познания, в силу определенных телеологических особенностей, возможно, отчасти и несколько искусственную, - группу объектуальных элементов познания. Тогда подгруппы данной масштабной типологической формы составят функции, продукты и аксессуары познания. Здесь мы, естественно, следуя в этом В. Гейзенбергу, намерены рассмотреть все то, что присутствует в познании на правах носителя определенной мобильности, что непременно отличает способность служить «объектом передачи». Или - все то, чем «обладает» и способно обмениваться познание.

Наконец, последнюю группу ресурсных форм познания составит у нас множество его типологических форм либо элементов, обозначающих для познания состояние его вовлечения в связи внешнего мира, но не обращающихся для познания объектами его экспорта либо импорта. Данный подтип будет включать в себя группы условностей принадлежности и происхождения познания, а также группу интерфейсных структур познания.

Итак, нашей дальнейшей и, по существу, важнейшей задачей мы понимаем описание конкретных, фактически определяемых самим ходом рассуждения «Физики и философии» типологических групп предметного содержания познания. Наше описание каждой из таких групп будет озаглавлено как описание соответствующей группы «ресурсов и частей» познания.

Огл. Ресурсы, части познания: систематизирующий каркас

Теперь нам предстоит показать собственно содержание типологической формации «проблематического начала» познания, составленной, согласно нашей точке зрения, группами экземпляров, относящихся к подтипам проблем, идей и мыслей, и, кроме того, - законов, учений и решений. Так что именно В. Гейзенберг определяет именно в качестве «проблем» познания?

«Проблемы» для Гейзенберга - это некоторый комплекс совершенно разного рода проблем, включая сюда онтологические (физические), эпистемологические и метафизические проблемы. Онтология, она же физика, что в некотором приближении явно следует понимать справедливым, представлена здесь «проблемой единства материи», под которой подразумевается проблема отождествления конкретной компонентной структуры в качестве нечто выражающего собой условие «материальное» как таковое. Если не касаться предмета правильности постановки подобной проблемы, все-таки, допускающей выделение классов, и, в том числе, не фокусирующихся ни на одном из составляющих такие классы экземпляров, то «проблема единства материи» в ее постановке В. Гейзенбергом вполне позволяет ее понимание действительной проблемой построения онтологической схемы. Но, в нашем понимании, проблема единства материи - это та единственная онтологическая проблема, что обсуждается на страницах «Физики и философии».

Куда более основательно в рассматриваемой нами работе представлены метафизические проблемы. Их там насчитывается аж целые две штуки - это проблема действительного существования вещей, и, кроме того, только упоминаемые здесь «проблемы исключающие их рациональное разрешение», подобные проблеме существования Бога или проблеме смысла жизни. Проблема «действительного существования вещей» рассматривается Гейзенбергом как разрешаемая посредством следования реальности вещей из их физических параметров, а не, например, как она может рассматриваться на спекулятивном уровне, как находящая решение через специфику взаимоисключительности для отдельных видов или форм существования. Проблемы «не имеющие рационального разрешения» рассматриваются Гейзенбергом не в характерном им ключе проблематической самодостаточности, но в аспекте образования ими антитезы для допускающих рациональное разрешение проблем. То есть эти проблемы как бы «не вполне самостоятельны», и, хотя подобный подход и может быть расценен как не вполне достаточный, но, вполне возможно, уместный в мышлении именно представителя естествознания. Допускающие их рациональное решение научные проблемы это, по Гейзенбергу, - «проблемы резко отделенные от теологических дискуссий».

Далее, в отношении эпистемологических проблем «Физика и философия» вновь ограничивается единственным примером «проблемы выражения понятий в языке». В предложенной В. Гейзенбергом интерпретации - это насчитывающая долгую историю проблема, составляющая собой «важнейший предмет исследований греческой философии со времени Сократа». Фактически и самоё жизнь Сократа представляла собой в картинном изображении Платона «постоянное обсуждение содержания языковых понятий и границ наших средств выражения». Столь бедная картина явно позволяющей столь развернутую постановку проблемы связана как с историческим периодом написания «Физики и философии», так и с принадлежностью ее автора кругам ученых-естественников. В наши дни, конечно же, это уже в большей мере прикладная проблема структурной лингвистики и теоретической семантики, за исключением, пожалуй, той единственной составляющей, что столь развернуто интерпретирована именно Гейзенбергом, - присущей и смысловым порядкам лексического корпуса парадигмальной составляющей видения мира. Непосредственно Гейзенберг видит только единственную предопределяющую порядки лексического корпуса парадигму - принципы классической физики, хотя к ней, по нашим временам, следует добавить и парадигму креационистской схемы живой природы и до-кибернетическое видение принципов социальной организации.

Область «мыслей и идей» в ее понимании В. Гейзенбергом объемлет и типологические, и - предметно направленные типы идей, и, помимо того, идеи методологического порядка. В типологическом отношении он явно указывает на два вида - «научных» и «политических» идей, отличающихся и «способом распространения» и природой проявляемого к ним интереса. Научные идеи любопытны лишь узкому кругу интересующихся научными проблемами и предполагают распространение только по причине отличающей их истинности. Политические идеи, напротив, распространяются потому, «что служат преобладающим интересам людей или, по крайней мере, кажется, что служат».

Предметные идеи представлены, в частности, «идеей реальности материи», фактически - «самой сильной стороной жесткой системы понятий XIX века», но и, одновременно, требующей «модификации в связи с опытом современной физики». Кроме того, в этот же ряд можно поставить и «мысль, что соединение и разделение нескольких принципиально различных субстанций объясняет бесконечное разнообразие явлений», а также и «спекулятивные соображения о возможной структуре системы понятий, которая еще вовсе не построена».

Принадлежащим области «идей и мыслей» следует признать и такую форму понимания мира как «физические гипотезы». Но автор «Физики и философии» фактически рассматривает лишь единственную гипотезу - «предположение, что законы природы действительно содержат такую третью универсальную постоянную размерности длины порядка 10^-13 сантиметра». Такая гипотеза предопределяет, что наши обычные представления применимы «только к таким областям пространства и времени, которые велики по сравнению с этой универсальной постоянной длины». В размерностях же меньших по размеру данной длины возможно проявление «процессов качественно нового характера» или - «процессов при самых больших передаваемых энергиях и импульсах». Подобные процессы представляют интерес в том отношении, что именно они понимаются инструментом воспроизводства «пока лишь теоретически определяемого явления обращения времени». Данная гипотеза продолжает пониматься только гипотезой, поскольку можно говорить о неготовности «ученых-физиков признать возможность таких процессов с обращением времени».

Область идей методологического толка представлена здесь явно существенным количеством примеров. Это и «мысль, что соединение и разделение нескольких принципиально различных субстанций объясняет бесконечное разнообразие явлений», так и идея того, что в современном автору познании отсутствует согласие «с мыслью, что понятия всей физики, а также квантовой теории могут быть успешно применены в биологии, а также в других науках». Более того, именно методологическое начало можно обнаружить и в идее «традиционных идей», то есть следующих некоторой традиции понимания, а также - в «идеях, доведенных до логического конца». Подобные представления вряд ли заслуживают их признания какой бы то ни было «определенной» методологией, но явно позволяют их понимание любопытной и не получившей еще должного внимания в философии постановкой проблемы «методологических концептов».

В тематической области «законов и учений» В. Гейзенберг упоминает и существование множества всевозможных оформленных в виде научных законов принципов и учений. Здесь в класс «учений» мы позволим себе включить три позиции. Первая - это «учение о развитии», преследующее цель такого совершенствования физических и химических представлений, чтобы можно было достичь понимания природы живой материи, вторая - «системы классификации, принадлежащие ранним эпохам естествознания» и третья - «простые общие законы». Всем названным здесь «учениям», как это и показывает В. Гейзенберг, характерна та или иная степень недостаточной полноты или только условной определенности, как их особенность составляет и наличие некоторых не вполне обоснованных претензий.

Так, «учение о развитии», несмотря на определенное позитивное и в предметном, и в спекулятивном смысле содержание, не понимается Гейзенбергом способным «сделать возможным полное описание живых организмов». Хотя оно и содержит такие свидетельства, как «тесная аналогия между процессами в нашей нервной системе и процессами в современной электронной счетной машине» или результаты «опытов по биологическим мутациям вызываемым излучением», а также подразумевает и понимание, выраженное в идее «важной роли квантовомеханических законов в биологических процессах».

«Системы классификации, принадлежащие более ранним эпохам естествознания» - это лишь наивно-описательное деление многообразия мира на различные типологические формы его наполнения - от минералов до человека, далее - допущение «постановки существованием человека проблем выходящих за рамки биологии» и «понимание животных не имеющими души». В данной картине В. Гейзенберг явно соглашается с тем, что изучение животных не позволяет ограничиться «применением тех же методов, что и изучение материи вообще», а сама собой подобная наивная онтология не предлагает понимания ни «перекрестных зависимостей», ни поведения «объектов определяемых в своем поведении действием различных сил». Здесь он явно указывает на неспособность данной системы классификации квалифицировать «объекты как образованные из различных веществ». То есть и «рассмотрение объектов как имеющих различную природу» и «рассмотрение объектов каждого в своей группе» оно, с одной стороны, и определенно позитивно, и, с другой, вряд ли должным образом достаточно.

Наконец, представленная в «Физике и философии» условная общая схема учения под названием «простых общих законов» указывает на заведомую парадоксальность собственно подобного подхода как такового. «Простые общие законы» - это некоторая система концептуального понимания природы, выполняющая требование «содержать при формулировке в языке только некоторые немногие понятия». Но собственно ожидаемая от подобной концепции возможность «выведения из используемых в общих законах понятий бесконечного разнообразия возможных явлений» при условии «не только качественного и приближенного выведения явлений, но и с огромной степенью точности в отношении всякой детали» явно невозможно «в условиях использования понятий обыденного языка».

Наиболее представительная в «Физике и философии» подгруппа группы «учений и законов», это, конечно, подгруппа собственно «законов». Описание данной группы мы предпочтем начать представлением такого ее элемента, как «представление об упорядоченности процессов до появления теории относительности». Как ни странно, это довольно простой концепт, в некотором отношении ограниченный «двумя с половиной принципами». Первый принцип - это представления повседневной жизни «о независимом от расположения в пространстве упорядочении процессов», дополняемый вспомогательным условием «значительного превышения скоростью света каких угодно других скоростей, с какими имеют дело в повседневной жизни». Второй составляющий данное «представление об упорядоченности» принцип - констатация «способности процессов быть упорядоченными во времени независимо от их расположения в пространстве». По сути, это эскиз некоторого принципа единства мира, позволяющий понимание всякого фрагмента мира нечто неразрывно целым.

Куда более детальная характеристика предлагается автором уже «законам природы удовлетворяющим требованиям инвариантности относительно преобразований Лоренца». В понимании В. Гейзенберга проблема преобразований Лоренца и «спорные вопросы о реальном или кажущемся лоренцовом сокращении или о смысле слова одновременно» представляет собой не более чем постановку вопроса, принадлежащую «лишь области языка». «Инвариантность относительно преобразований Лоренца» - «важнейшее свойство симметрии теории относительности», и потому обременение данного условия разнообразными вспомогательными уточнениями, включая и философские, вряд ли позволяет сомнение в его достаточности. Мы также поддерживаем такую уверенность, скорее всего, физики в целом, но допускаем не критику собственно данного положения, но - критику его онтологической «привязки». Однако мы не можем развить здесь анализ подобного предмета, поскольку описываем подход непосредственно В. Гейзенберга.

«Мир логики» в «Физике и философии» представляет концепт «строгих систем определений и аксиом». Если собственно аксиомы В. Гейзенберг оставляет за рамками предлагаемого им рассмотрения, то уже определения в большей степени удостаиваются его внимания. Определение видится им невозможным вне того, что можно понимать «вербальным полем» - оно имеет возможность построения «только при помощи других понятий», что и образует коллекцию понятий «принимаемых так, как они есть без анализа и определений», то есть тех, которые только используются для определения других понятий, но сами не подлежат вербальному определению. Определение также устанавливает и границы, «указывающие, где возможно применение слова, а где нет». Конечно, на настоящий момент после выхода в свет освещающей подобный предмет работы Б. Смита «В защиту ошибочного априоризма» подобный подход следует понимать устаревшим, но нам он интересен как иллюстрация собственно владевшего В. Гейзенбергом понимания.

Своего рода уже «философским законом» следует понимать и собственно концепцию В. Гейзенберга, определяющую возможность «объективного описания процессов в пространстве и времени». Для него «объективное описание» реализуемо исключительно «в случае предметов и процессов сравнительно больших масштабов» и заключает собой «5 составляющих картины мира в ее описании понятиями классической физики». Конкретно положение подобных составляющих отводится следующим позициям:

- каждый процесс является и следствием и причиной других процессов;

- процессы совершаются путем взаимодействия материи и силы;

- материя вызывает силы и - может быть подвергнута действию сил;

- вещи состоят из материи;

- мир состоит из вещей находящихся в пространстве и времени.

Любопытной и не столь уж и бессмысленной составляющей данного видения следует понимать непосредственно релятивность характеристики «объективное» в своем приложении ограниченной областью классической физики, предполагающей разделение материи и энергии. Для созданной новой физикой схемы тождества материи и энергии видимо требуется определение уже наделенной сходной спецификой, но - несколько иной характеристики.

Наконец, еще одним важным философским законом, предложенным собственно В. Гейзенбергом, следует понимать и «закон точного знания». Гейзенберг говорит о «точном знании прежде почти неизвестных сил природы в виде математически сформулированных законов природы, которым подчиняются эти силы». Подобное «точное знание» располагает единственным существенным свойством - способностью образования «прочной основы для создания разнообразных машин», где уже собственно идея «машины» как определенной системы позволяет отождествление этому универсальному принципу и структуры и функционирования живых организмов.

Наконец, рассмотрение представленной в «Физике и философии» проблематики «решений» следует начать обращением внимания на предмет именно «решений практической жизни» что явно проигрывают решениям науки в собственно «качестве ответов». Данные решения, непосредственно в их интерпретации Гейзенбергом, уже изначально включают в себя «элемент иррациональности даже в наиболее важных» определяемых ими оценках, как и проявляют неспособность «охватывать все аргументы за и против». Подобная неспособность и отражается в той принципиальной характеристике подобных решений как собственно их принятие «на базе недостаточного знания». Особенность подобных решений составляет их любопытная синхронность «и как результирующих и - как отбрасывающих размышление», а порядок их принятия представляет собой действие «отбрасывания всех аргументов - и продуманных и тех, к которым можно прийти путем дальнейших рассуждений». Тем не менее, подобные решения необходимы именно в качестве «основы, на что мы можем полагаться, а именно направляющего наши действия основного положения». Решения практической жизни - это неизбежное, но и, одновременно, не вполне достоверное основание осознания действительности.

Но вслед за «решениями практической жизни» автор «Физики и философии» обращается и к более глубоким формам принимаемых человеком решений, рассматривая, например, «онтологию, лежащую в основе модифицированной логической схемы», явно допускающую ее признание именно подобного рода решением. Данная «онтология» это, по сути, «проблема выделения в природе состояния или ситуации соответствующих истинности высказывания, характеризуемого парой комплексных чисел как достаточных чтобы характеризировать эксперимент по распределению интенсивностей». Здесь уже, в отличие от «объективного описания мира» старой физики действительность видится приемлющей «сосуществующие состояния» и, вслед за ними, и допускающей знание, приемлющее принцип «сосуществующих возможностей». И тогда одновременно с достаточностью понятия сосуществующих возможностей «в силу допустимости для любой возможности включать в себя другую возможность или пересекаться с другими возможностями», здесь появляются и сомнения, «целесообразно ли здесь еще применение такой терминологии», что, собственно, и следует из «обычной материалистической онтологии». В результате и складывается положение, свидетельствующее о «затруднительности определения сосуществующих состояний различными, потому что каждое состояние в определенной степени содержит и другие сосуществующие состояния». Но при всей ее проблематичности именно данная онтология «соответствует характеристическому условию особого понятия дополнительности» при сохранении свойственной дополнительным высказываниям неопределенности «находится ли атом слева или справа». Подобный характер данного решения позволяет лишь думать, что и решение, не проясняющее всех необходимых аспектов некоторой картины, продолжает сохранять значение именно решения, если помогает в поиске ответа хотя бы на единственный вопрос.

Специфика, фактически аналогичная описанной нами «модифицированной онтологии» отличает и такое физическое представление, как «квантовомеханический концепт микшируемых возможностей». Это - явно не совпадающие с традиционным пониманием представления квантовой теории о «странного рода смеси возможностей нахождения атома или в левой или в правой половине ящика». Наука просто не находит иного способа объяснения результатов определенных опытов, например, рассеивания света атомом, кроме подобного рода картины «смеси возможностей». Здесь уже не действует классическая логика, но действует «понятие значения истинности в качестве имени ситуации непредсказуемого классической логикой распределения интенсивностей». Когда сопоставленной подобному значению истинности мерой выступает тогда уже комплексное число. Здесь и вступает в действие «невозможная для классической физики» интерференция вероятностей, что, тем не менее, образует в результате «основу точного языка, который можно употреблять для описания строения атома». Тогда, как мы уже поясняли и для предыдущего случая, и данный случай позволяет его представление решением, позволяющим представление некоторых характеристик в ситуации не прояснения или ограниченной регистрации некоторых других показателей.

Наконец, В. Гейзенберг, приводит и нечто в некотором отношении «спецификацию» некоторых «типов признаков» решений. Это, поначалу, «решения связанные с узким кругом исследовательской и университетской работы, к которой привыкли ученые», а вслед за ними и «решения которые выходят далеко за рамки» подобных привычных ученым решений. Точно так же и социальная действительность содержит и «решения, которым ученый мог бы воспрепятствовать, если бы не жил жизнью кабинетного ученого».

Что именно следует признать важным для философии во всей этой развернутой В. Гейзенбергом панораме видов «скелетной структуры» познания - от мыслей до решений включительно? Фактически она определяет практику познания нечто создающей некие продукты деятельностью, в которой качество продуктов и эффективность деятельности зависят от множества условий и, главным образом, улучшаются в случае обращения данной деятельности устойчивой и формирующей собственную традицию практикой. Это, по существу, наиболее существенная составляющая подхода философского материализма - определение познания практикой, накапливающей капитал ее постоянно расширяющегося опыта.

Огл. Разделы, части познания: структуры и элементы представления

Теперь мы переходим к той части сделанных нами извлечений из представленного В. Гейзенбергом описания корпуса средств познания, где собраны его идеи в отношении такого существенного инструмента познания, как понятия. Хотя в данном разделе будут рассмотрены и некоторые другие средства представления, но основной предмет рассмотрения настоящего раздела составят именно понятия. И начало нашему анализу положит здесь рассмотрение перечня тех предметно адресованных понятий, - они даже не допускают возможности их представления в качестве «конкретных», поскольку данные понятия собственно и описывают общности либо типы, которые В. Гейзенберг нашел нужным обозначить именно в качестве отдельных представителей типа «понятий».

Это - некоторый перечень философских и близких им понятий, и - куда меньшее число физических или просто научных понятий. То есть - непосредственно перечень данных понятий и следует понимать свидетельством особой потребности изложения «Физики и философии» в представлении философского видения мира именно посредством используемых подобным видением понятий. Само философское видение мира состоятельно и, более того, реально именно в доступной ему возможности представления посредством понятий реальное, определение, создавать, жизнь, история, вера, «реальность в квантовой теории», понимание, факт, сосуществующие возможности. Другая группа - список физических понятий и понятий других направлений познания представлен в «Физике и философии» понятиями космическая материя, независимое государство, реальность в квантовой теории, прилегание, состояние квантовомеханической онтологии, независимая нация. Второй перечень, скорее всего, следует признать результатом эпизодического, нежели системного выбора, когда первый приведенный список - это именно некоторое существенное подмножество комплекса категорий, собственно и предопределяющего самоё функцию философского осмысления.

Далее коллекция понятий «Физики и философии» прирастает, скорее, не понятиями именно, но характеристиками понятий или - «понятиями, репрезентирующими характеристики понятий». Это и «понятия - заимствования», - «заимствованное из повседневной жизни понятие одновременности» и «философское понятие атомы», и - своего рода понятия «диспетчеры» - «особое понятие дополнительности, вводимое благодаря особому порядку применения слова высказывание». Здесь и «понятие - признак» - «понятие, выражающее характеристику объективности», и - целый ряд понятий, состоявшихся уже в «среде понятий» или - в «системе понимания». В их числе и «несколько иное, чем в повседневной жизни понятие одновременности в современной физике», и, равно же, «такое абстрактное понятие бога, когда бог был настолько далеко удален от мира, что оказалось возможным рассматривать мир не усматривая в нем в то же самое время и бога». В последний список, наконец, входит и «понятие значение истинности в качестве имени ситуации непредсказуемого классической логикой распределения интенсивностей». Подобная, как можно думать, интерпретация собственно природы и востребования понятий, конечно же, обращается свидетельством их никоим образом не абсолютного, но релятивного характера; понятие - функциональный инструмент, формируемый конкретной потребностью в закреплении обозначения в конкретной ситуации развития познания. Даже традиционный «материалист» вряд ли бы пережил подобное понимание, указывающее на то, что когда-то и понятия «материя» и «сознание» ожидает судьба вывода из обращения за очевидной ненадобностью.

Если понятия фактически «сервильны», то следует определить тогда и когнитивную специфику собственно и вызывающего их к жизни востребования. Какие именно типологические и предметные начала образования понятий можно проследить по, собственно, некоторым отобранным образцам понятий? Знаменательно, что некоторые «зацепки» для предложения ответа именно и можно обнаружить в тексте «Физики и философии» в виде «понятий, репрезентирующих себя как соответствующих некоторому востребованию». Таким востребованием способна послужить и повседневная жизнь, образующая необходимые ей «понятия повседневной жизни», и сфера выработки общих законов, рождающая «некоторые немногие понятия употребляемые при формулировке общих законов», и, соответственно, естествознание - «естественнонаучные понятия», и физика - «физические» и химия - «химические» понятия. Наука, в зависимости от характера решаемой задачи, помимо предметных понятий содержит и «точные рациональные понятия» и - «точные понятия научного языка», а научное направление «учение о теплоте» - «понятия классического учения о теплоте». Понятия, фактически, составляют собой инструмент, «изготавливаемый» познанием в обстоятельствах возникновения потребности в таком понятии, исходящей либо от нового направления в познании, либо - от нового характера задачи.

Наконец, если понятия рождаются «самой жизнью», вернее, - «самим познанием», то определенной формой репрезентации их специфики служит и непосредственно история их становления как понятий. Например, можно начать с группы привычных и наиболее просто образуемых понятий - это «понятия пространства и времени, к которым мы привыкли в повседневной жизни», а, равно и «понятия, принимаемые так, как они есть без анализа и определений». Сюда же можно отнести понятия, особенные уже не «историей становления», но историей использования - «понятия, позволяющие их рассмотрение целесообразным инструментом для более или менее однозначной передачи сообщений о событиях повседневной жизни». Точно так же можно определить и группу своего рода «условно достаточных понятий» - это «понятия, к которым философы давно прошедшего времени пришли на основе анализа своих знаний о природе», а также - «понятия которые таким же образом соответствуют новым наблюдаемым фактам, как в свое время ньютоновские понятия соответствовали механическим процессам». Наконец, существуют понятия, которым, как и некоторым из людей, приходится удерживаться на двух стульях - это «понятия, включаемые в две различные системы и определяемые в них в отношении своих взаимных связей по-разному» и «понятия, содержащие внутренние противоречия». Условно, к данной группе можно отнести и «понятия относящиеся к тем чертам органической природы, которые не содержатся в физике и химии». Наконец, возможно выделение понятий, существенную особенность которых составляют именно хронологические отличия - «понятия, оставшиеся нетронутыми при разрушении неподвижной системы понятий XIX века», «ряд новых понятий введенных в физику в XIX столетии», «понятия введенные в физику до конца XIX века». Если понятия отличает их собственная «жизнь», то и составляющие подобную «жизнь» стороны явно будут представлять собой характеристики данных понятий.

Понятия не существуют обособленно, но обнаруживают свойства характерной социализации в виде вхождения в «системы понятий». К сожалению, «Физика и философия» весьма скудна на примеры систем понятий, но из того, что приведено, можно понять, что большее тяготение к упорядочению в форме построения систем понятий обнаруживают именно научные понятия. В частности, В. Гейзенберг упоминает здесь «системы понятий естествознания» и - «неподвижную систему понятий XIX века».

Но и «мир понятийности» включает в себя не только собственно понятия, но и - достаточно близкие понятиям понятийно «подобные» выражения. Нами найдено четыре экземпляра подобных выражений, а именно полное понимание, неопределенность, неизвестность и сосуществующие. Действительно, такие «выражения» сложно признать в полной мере понятиями, хотя в смысле выполняемой ими функции они близки, если не вполне тождественны понятиям. Но их особенность составляют и те или иные дефекты их конституции, в частности, отсутствие достаточных определений. Существование подобных «выражений» указывает на то, в какой мере изощрен и «непрост» мир уже особой действительности «среды понятий».

Наконец, от квалификации понятий следует обратиться к описанию коллекции извлеченных нами из «Физики и философии» представлений о функции понятий. Прежде всего, следует отметить функцию понятий, собственно и определяющую положение понятий в познании. Если некоторые понятия исполняют некоторые локальные функции, то часть из них образуют «существенную часть нашего естественнонаучного метода, так как они, по крайней мере, в настоящее время образуют результат предшествующего развития человеческого мышления». То есть «функцией» подобных понятий можно понимать выражение когнитивно существенного результата предшествующего познания и - непосредственно для практики, и - для текущих интересов познания. Далее следует указать на функции - «общие свойства» понятий, в частности, «располагать ограниченной областью применения», отличаться «практической априорностью в смысле инструмента для всякой научной работы при допущении и возможности последующего установления ограничения на их применение» или предполагать «невозможность установления абсолютно точного значения». Понятия в наше время несут службу «необходимого инструмента для всякой научной работы» и располагают возможностью строгого определения именно «на основании принятия во внимание их взаимосвязи». Своего рода универсальным видом функциональной характеристики понятия следует видеть и собственно способность «применимости понятия». В частном смысле понятия равно могут и не могут быть «унаследованными нами от наших предков», допускать строгое определение в случае «обращения частью допускающей непротиворечивое математическое установление системы аксиом и определений» и предполагать и «особый порядок применения слова высказывание». В последнем случае речь идет именно о высказываниях квантовой механики, образуемых в своего рода «псевдозавершенной форме».

Далее В. Гейзенберг характеризует понятия в качестве уже испытывающих воздействия объектов; современная физика, в его понимании, изменяет отношение к таким известным понятиям, как «бог», «человеческая душа» или «жизнь», тем более - усиливает «невозможность хорошего определения этих понятий в научном смысле». Такие понятия лишь «имеют отношение к реальности» и требуют «брать их как они есть, не анализируя и строго не определяя». Мы тогда позволим себе пренебречь рассматриваемыми В. Гейзенбергом предметами совместимости или несовместимости отдельных понятий с некоторыми представлениями и аспектами их конкретной принадлежности, поскольку данные особенности прямо предопределяются общей нарисованной им картиной «пространства понятий».

От понятий нам следует перейти к предмету тех или иных изображенных в «Физике и философии» представлений. Начать тогда следует с более простой формы представлений, а именно - «высказываний о том, что на самом деле происходит или произошло». В частности, подобные представления или, иначе, «высказывания» в ожидаемой от них достаточности невозможно построить в отношении «деталей атомных процессов, обсуждаемых в случае рассмотрения темы справедливости квантовой механики». Но и, одновременно, В. Гейзенберг и не видит другой возможности «построения атомной физикой описания реального содержания ее экспериментов, когда слова ‘описание’, ‘реальность’ и ‘происходит’ могут относиться только к понятиям повседневной жизни или классической физики». То есть - собственно когнитивная ситуация такова, что для описания некоторой действительности можно воспользоваться лишь некоторым ограниченным кругом понятий. Тогда «высказывания о том, что на самом деле произошло» и есть представления, адресованные определенной практике наработки представлений или «наработки опыта», когда вне использования ассоциаций, исходящих из сферы подобного опыта уже собственно невозможно образование требуемых представлений.

Вкратце здесь следует упомянуть и некоторые изображаемые В. Гейзенбергом в теме «представлений» достаточно простые вещи, например, «выполнимость требований нескольких теорий в одном и том же формализме» или «образы, отображающие только тенденцию стать действительностью». Точно так же и такого рода представления, как «сложные определения» допускают «возможность их обхода, если ограничить применение языка описанием фактов в нашем случае - результатов экспериментов».

А далее следует коснуться такого важного предмета «Физики и философии», как «представления о структуре пространства и времени». Главная принципиальная особенность данных представлений - их принадлежность «нашим отношениям с природой, а не только их принадлежность самой природе». Следствием данной связи оказывается тогда «невозможность для нас описывать природу не используя понятия пространства и времени», и вытекающая отсюда «априорность в известном смысле данных понятий, представляющих собой, прежде всего, условие, а не результат опыта». Отсюда же следует «свойство понятий пространства и времени не предполагать их изменения новым опытом». Это же объясняет то воздействие, которое уже «изменение наших представлений о структуре пространства и времени специальной теорией относительности» оказало в части предмета не столько «их особенной природы, но самой их возможности». Гейзенберг подчеркивает, что релятивистские представления о структуре пространства и времени - это неоспоримое положение, покоящееся на таких основаниях, как «очень точно наблюдаемая зависимость времени жизни радиоактивных объектов от скорости радиоактивных частиц» или «эквивалентность массы и энергии в очень большом числе радиоактивных процессов». Точно таким же неоспоримым аргументом следует понимать и эксперименты по определению величины скорости света. Но, одновременно, триумф физического релятивизма явно обращается и ситуацией «необходимости изменения понятий пространства и времени в ходе нового опыта», порождающей, однако, «ощущения учеными той степени осторожности, что необходима при попытках применения понятий повседневной жизни к усовершенствованному на базе новейшей экспериментальной техники опыту». Фактически, с формулировкой теории относительности, познание и входит в полосу использования парадоксальных представлений, когда просто отсутствует возможность представить, что «порядок событий во времени должен зависеть от их пространственного расположения даже в условиях знания соотношения между скоростью света и скоростями в повседневной жизни». На наш взгляд, разрешение подобного парадокса будет лежать уже «не в области эксперимента», но пока что человечество явно неспособно вне парадоксального ракурса воспринять некоторые выводы физического релятивизма.

Поскольку предметом своей работы В. Гейзенберг видит не только физику, но и философию, он уделяет внимание и предмету «потенции», понимаемой им «форматом, альтернативным формату реальности». Самое важное, что Гейзенберг осознает, что в современном познании собственно и определяющий потенцию как возможную ему альтернативу формат «реального» представляется именно «множеством явлений, доступных для чувственного восприятия». И, соответственно, подобное «реальное» обязательно означает его пересечение с «деятельностью экспериментального обнаружения действительных отличий вещей», то есть с общим комплексом предметов научного познания естествознания. Так, «в XIX веке» характеристика «реальное» относилась именно к «вещам или процессам, позволяющим их наблюдение с помощью усовершенствованных приборов представленных техникой», либо же - к «вещам или процессам воспринимаемым нашими чувствами». То есть, как бы без представления соответствующей квалификации, но именно в узком понимании Гейзенберг и определяет реальностью именно реальность материальной действительности, оставляя за скобками или не комментируя эйдетическую (типологическую, логико-математическую) и информационную реальность. Соответственно, и под «потенцией» он определяет ситуацию не обретения такой реальности, не уточняя причин отсутствия такого обретения, то есть в известном отношении допуская смешение с подобной потенцией еще и иллюзии. Кроме того, «потенция» еще и омонимична и означает, кроме антисостояния «реальности», еще и «потенцию в смысле философии Аристотеля», то есть, грубо говоря, потенциал. Но важно то, что «реальное», а - вслед реальному и «потенциальное» не получают в предлагаемой В. Гейзенбергом модели познания требуемого им полного определения.

Огл. Ресурсы, части познания: деятельностные структуры

К сожалению, в отличие от литературоведения, в большей степени погруженного в свой собственный исследовательский дискурс, нежели в собственно тематику художественных произведений, В. Гейзенберг крайне скупо выражает свое отношение к предмету ведения исследований. Он выделяет исследования как соответствующие определенному направлению познания и определяет особый предмет «количественных исследований» - это именно осуществляемые посредством эксперимента исследования «порядка совершения механических движений». Своего рода квазиисследовательской деятельностью, он, скорее всего, представляет и «реинтерпретацию» современных знаний на языке более старых философских систем». Такие в некотором отношении обеспечивающие лишь незначительный результат поползновения отличают такие особенности, как «рассмотрение массы и энергии в качестве двух различных форм одной и той же субстанции» и - «сохранение представления о неуничтожимости субстанции».

Гораздо богаче «Физика и философия» представляет познание уже в его событийной проекции. Например, связанные с познанием ситуативные коллизии представляют у него, что вполне очевидно, не коллизии, связанные с обсуждением эволюционной концепции Ч. Дарвина, но «столетний спор представителей естествознания и религии, поводом которому послужила защита системы Коперника». Подобный курьезный «диспут» В. Гейзенберг видит именно ситуацией «не соприкосновения доводов представителей естествознания и доводов представителей религии», в которой представителями религии более всего руководила обеспокоенность в отношении «опасности избыточного обращения внимания на материальный мир». Материальный мир в понимании представителей религии обращался тем, что вытесняет «важнейшие ценности человеческой жизни», хотя подобное пересечение способно, по существу, возникать лишь исключительно по неразумию. Важнейшим же результатом подобного, хотя и реального, но, по существу, мнимого диспута В. Гейзенберг определяет «тезис антиавторитаризма» - человеческому авторитету не дано «решать, что в действительности происходит в природе, поскольку это решение дело самой природы или, в этом смысле, - самого бога». Отсюда - лишь опыту дано «претендовать на неоспоримую истину».

Одной из ситуативных проекций познания В. Гейзенберг видит и картину его современного состояния. Здесь важными нам представляются два предложенным им методологических вывода; в одном он рекомендует избегать «поспешных упрощений в случаях, когда применение старых понятий представляется несколько вынужденным или не совсем подходящим». Другой говорит о том, что не следует оставлять и попыток «открытия дверей для новых понятий даже в тех науках, где старые понятия весьма полезны для понимания явлений».

Другая представленная в «Физике и философии» ситуативная проекция познания - это картина «периода далеких времен греческой культуры, где сильнейшее влияние оказывала непосредственная реальность мира, в котором мы живем, и который мы воспринимаем нашими органами чувств». Как утверждает В. Гейзенберг, для данной стадии развития познания реальность вообще приравнивалась «жизненной реальности», и философы, в частности, Платон, прибегали к особым ухищрениям ради доказательства некоторой «другой реальности, отличной от наполненной жизнью непосредственной реальности». Очевидной особенностью того периода развития познания следует, по Гейзенбергу, видеть и «отсутствие разумной основы для подчеркивания различия между материей и духом или между телом и душой».

Здесь мы позволим себе опустить некоторые, пусть и не «проходные», но, на наш взгляд, не столь существенные оценки В. Гейзенберга именно деятельностного начала познания.

Огл. Ресурсы, части познания: объектуальные элементы

Теперь предметом нашего анализа будут избраны характерные черты таких экземпляров собранной нами коллекции таких описываемых в «Физике и философии» предметов, как значимые условия и составляющие функции познания, его продуктов и характерных познанию аксессуаров. Рассмотрим тогда такую достаточно подробно описанную В. Гейзенбергом функцию, как «аналитические методы». «Аналитические методы» - это, собственно, комплекс как операций, так и возможностей проведения анализа, построение цепей заключения, образование логических схем, нечто «логический анализ», «процесс вывода и заключений», «приемы математического представления», наконец, методы, предполагающие те или иные манипуляции со структурой интерпретации. В частности, В. Гейзенберг описывает два подобных метода - «метод, представляющий объект - носитель специфики структурой замыкающей собой событие преобразования» и «метод, представляющий объект - носитель специфики целостной составляющей события преобразования». То есть «аналитические методы» - это методы преобразования массивов информации, как непосредственно выполняемого в процессе построения вывода, так и в процессе подготовки и, мы уже позволим себе собственное дополнение, окончательного извлечения оценки либо заключения. Казалось бы, подобные предметы просто не заслуживали бы их отдельного рассмотрения, если бы не ситуация ограниченной применимости методов традиционной логики к предлагаемым квантовой теорией интерпретациям. В результате В. Гейзенберг предлагает аналитической практике использование схемы «различных ступеней языка», где и возникает возможность «более отчетливого выражения с помощью языка определенных сторон действительности, чем это было бы возможно с помощью логической схемы». В нашем понимании - это, по существу, то решение, в котором понятие определяется как «работающее лишь в определенном контексте» одновременно с «разделением контекстов» для разных специфик либо характеристик одного и того же объекта. То есть, проще говоря, это запрет на отождествление некоторого положения посредством приложения лишь единственной характеристики. Если данный принцип передать непосредственно словами самого В. Гейзенберга, то он найдет его выражение в словах «определяемое квантовомеханическими законами свойство фиксироваться лишь в виде неполного знания».

В. Гейзенберг фактически лишь «упоминает» такой функциональный элемент познания, как «порядок последовательности познания». Этот порядок предполагает развитие познания «от атомов к более сложным структурам состоящим из атомов». Такое понимание вполне простительно физику, но оно, конечно же, несколько упрощает действительное положение.

Важный функциональный элемент познания это, конечно, «соотношения между символами и измерениями». Собственно говоря, здесь громкое название «соотношения» относится к манипуляции «прыжка» либо перехода от представления меры к представлениям, то есть - понятиям обыденного языка. Данный переход обеспечивает не более чем возможность «описания наших экспериментов обыденным языком», сохраняя за количественной мерой приоритет основного средства научной интерпретации действительности.

«Физика и философия» представляет нам и несколько специфических функций познания, причем иногда - довольно экзотических. Например, ими можно понимать функции по имени «глубокое размышление основанное на чисто рациональных аргументах» или «подчеркивание логических схем в языке и мышлении». Особенно любопытно здесь «глубокое размышление», обращающееся основанием для вывода о «принципиальной дополнительности между размышлением и решением», в свою очередь, вознаграждающей такой существенной способностью, как «способность предохранения от многих ошибок и заблуждений». «Подчеркивание» же логических схем обращается у В. Гейзенберга любопытным выводом о «непригодности языка для той цели, для которой он был изначально создан», что, по-видимому, следует сопоставить с проходящей в немецкой философии сквозь всю вторую половину XX века волной «философской критики языка», в частности, связанной с именами К.-О. Апеля и Ю. Хабермаса.

К числу описывающих у В. Гейзенберга функции познания концепций мы отнесем и концепцию «возможности описания на обычном языке». Фактически - это в некотором отношении «коммуникативная» функция, переносящая сформировавшиеся в научном дискурсе идеи в среды уже разнообразных иных дискурсов. Интересной описываемой в «Физике и философии» функцией познания следует понимать функцию «полного понимания единства материи». Таким «пунктом, в котором стало бы понятным единство материи» В. Гейзенберг видит «условие в виде согласования экспериментов в области элементарных частиц наивысших энергий с математическим анализом их результатов».

Функцией познания, наконец, следует понимать и такую вещь, как «научное наблюдение». Именно через рационализацию собственно наблюдения и происходит его «осознание как действительно необходимого условия осуществления идеала объективности», а шагом в данном направлении служит «превращение влияния наблюдения на явление в сколь угодно малое благодаря достаточно осторожному проведению экспериментов». Хотя здесь явно рассматривается предмет достаточности абстрагирования, следует отметить, что непосредственно осознание в науке подобной проблематики состоялось лишь в ситуации невозможности постановки «чистого эксперимента» с квантовыми явлениями.

Теперь уже мы можем перейти к предпоследней оставшейся в данном разделе проблеме - проблеме упоминаемых в «Физике и философии» характерных для познания аксессуаров. Например, таким аксессуаром явно следует понимать людей, занимающихся познанием, конечно, не лаборантов, но именно ученых. В отношении ученых В. Гейзенберг обращается к некоторой морализации, требуя от ученых занятия некоей «моральной» социальной позиции, и настаивает на необходимости «блокирования радикализации науки по отношению мировоззрения». Но, одновременно, вряд ли разумным следует понимать и требование, чтобы «ученый вообще не был бы лояльным членом общества».

Своего рода «инструментальным» аксессуаром науки В. Гейзенберг называет нечто «события фактического характера». Это своего рода встречающиеся в процессе познания доинтерпретационные и вспомогательные факты, отсутствие которых он видит существенным недостатком в «математическом формализме квантовой теории». Данные условности чувственно конкретны и допускают возможность их «описания с помощью понятий повседневной жизни». С другой стороны, особенностью квантовой теории он называет отчуждение от возможности включения в нее «событий фактического характера», средством преодоления которого и оказывается лишь «введение представления о наблюдателе». То есть «наблюдатель» здесь - искусственный «эмиттер» событий фактического характера в сферу некоторой не предполагающей их самостоятельной фиксации схемы.

Своего рода «универсальным» аксессуаром познания следует видеть тогда «представления людей», которым «Физика и философия» также уделяет определенное внимание. Это - как всякого рода концепты, так и всевозможные «волны», системы и традиции представлений, усваивающие и критические интерпретации, субъективированные подходы и преклонение перед носителями авторитета. Представлениями людей, по Гейзенбергу, служат «раскрытие мира как бесконечного разнообразия вещей и событий, цветов и звуков», «заменяющее все другие гарантии человеческого духа доверие к научному методу и рациональному мышлению», «наивный материалистический образ мыслей господствовавший в Европе еще в первые десятилетия XX века» или «скепсис в отношении тех понятий обыденного языка, которые не входят в замкнутые рамки научного мышления». «Представления людей», как подобный предмет, пусть и не должным образом развернуто, обрисован в «Физике и философии», - весьма широкий круг структур интерпретации, создающий комплекс представлений человека о действительности мира, самоё себя и - своих возможностей познания. «Представления людей» - это все то, что позволяет его понимание источником интерпретации или вносимой в интерпретацию коррекции, посредством каких бы формата или порядка - не обязательно исключительно вербального, - подобное представление бы не задавалось.

Как указывает «Физика и философия», познание располагает и таким, скажем, немаловажным аксессуаром, как «математическая логика». Математическая логика, по Гейзенбергу, это понимание «образа действий точного естествознания как связи символов и наблюдаемых явлений». Именно в подобной связи В. Гейзенберг и утверждает «не только ложность, но и бессмысленность связи между символами, не согласованной по определенным правилам», что и обращается «построением системы представлений на основе аксиом как исключения из правил для развития естествознания». Но и собственно условие «согласованности по правилам», как видит это В. Гейзенберг, обременяет и известная трудность подобного подхода, «вытекающая из отсутствия общего критерия того, в каком случае высказывание должно рассматриваться как имеющее или не имеющее смысл».

В. Гейзенберг упоминает и ряд иных украшающих познание аксессуаров, начиная «областью, остающейся еще не познанной» и «общей тенденцией человеческого мышления в XIX веке» и - завершая «науками, в которых могут стать необходимыми точные определения» и «новым способом мышления, проверяемым в России». Познание, располагающее и таким своеобразным аксессуаром, как «весьма древние тенденции мышления», конечно, объемлет существенную коллекцию подобного рода элементов, включая, например, и «объективные и окончательные критерии, решающие вопрос о правильности естественнонаучного утверждения».

Наконец, теперь уже продуктами познания «Физика и философия» определяет и «результаты научных размышлений» и - «результаты научных экспериментов». «Результаты научных размышлений» - это, оказывается, вовсе не доказываемые теоремы или теоретические предсказания, но - некоторые концепции, «противоречащие некоторым из общепринятых идей». Наука здесь определяет некоторые выводы из построенных ею научных моделей, когда оппоненты науки противопоставляют ей «реальность, лежащую по ту сторону материального мира».

Огл. Ресурсы, части познания: репрезентанты и интерфейсы

И в завершающей части нашего описания элементов «формулы» познания В. Гейзенберга мы рассмотрим предмет присущих ему представлений о средствах репрезентации познания и характерных познанию интерфейсах. Начнем тогда описанием найденной нами в «Физике и философии» развернутой характеристики предмета происхождения познания.

В нашем понимании, в качестве источников происхождения познания В. Гейзенберг рассматривает такие вещи, как «применимость понятий», собственно «способность человека к познанию» и, в общем, существование возможности структурированного порядка представления. По его оценке, познание и есть порождение мира понятий в той части, что непосредственно понятия «начиная с определенных моментов более не достаточны для полного описания наблюдаемых явлений». Познание, таким образом, представляет собой продукт определенной понятийной схемы, в какой-то мере и непосредственно его развитие составляет именно совершенствование систем понятий, когда, скажем, прежние понятия о первичных посылках встраиваются в системы, понимающие подобную целостность синтетической комбинацией уже следующих начал. Как подчеркивает В. Гейзенберг, следует признать «невозможность изначального определения границ в отношении применимости определенных понятий при расширении нашего знания», что, в особенности и проявляется в случае «устремления знания в чрезвычайно далекую область природы, позволяющую проникновение в нее только с помощью современной техники эксперимента». Здесь следует лишь просто поблагодарить Гейзенберга за такое важное разъяснение, посетовав, что другие философские модели познания не рассматривали собственно предмет познания в качестве подчиняющегося корреляции с достигаемой на некоторый текущий момент применимостью понятий.

Другой развернуто комментируемый в «Физике и философии» источник познания - «наиболее плодотворные направления в истории человеческого мышления». По предположению самого В. Гейзенберга, это направления, «в которых встречаются два различных способа мышления», что и порождает сулящее возникновение неких новых представлений взаимодействие подобных способов мышления. Собственно же видами «взращивающих» различные способы мышления «почв» Гейзенберг определяет четыре их возможных варианта, а именно, религиозные традиции, культурные среды, исторические эпохи и, конечно же, субкультуры или специфические культуры.

В конце концов, как можно понять из «Физики и философии», познание возникает не только из самой «человеческой способности к познанию», но и из факта «неспособности большого числа людей располагать обоснованным мнением о правильности определенных общих идей или положений веры».

Далее, имя «интерфейса» познания обозначает у нас ряд описываемых В. Гейзенбергом философских концепций или, правильнее определить, принципов «понимания действительности», той самой «открытости познания миру», при помощи которой мир и проникает в познание. Начнем тогда чем-либо простым, это - три разновидности реализма: практический реализм, догматический реализм и метафизический реализм. «Практический реализм» - это «образование фактического опыта повседневной жизни большей частью, допускающими их объективацию положениями», то, что представляет собой «непременную существенную основу естествознания в предшествующие периоды и на будущее». Это - своего рода «прямолинейная» схема формирования интерпретации, «принцип, допускающий объективацию нами некоего положения при условии возможности утверждения, что содержание данного положения не зависит от условий, при которых оно может быть проверено».

«Догматическая» форма реализма - это некоторая уже «избыточная» форма объективистского осознания действительности, «принцип, утверждающий невозможность осмысленных положений о материальном мире которые невозможно было бы объективировать». По Гейзенбергу, антитезой «догматического реализма» выступает порядок «объяснения природы посредством простых математических законов без основы в виде догматического реализма»; но и, «догматический реализм» это, одновременно, и не преодоленная естествознанием концептуальная замкнутость, поскольку он составляет собой даже «основу критики Эйнштейном квантовой теории». В нашем же истолковании, «догматический реализм», скорее, это некий идеал, не предполагающий его функциональной реализации в силу собственно несовершенства познания.

Наконец, «метафизический» реализм - это «принцип, основанный на положении о действительном существовании вещей», в «Физике и философии» он удостаивается наиболее подробной характеристики. «Метафизический реализм» - это концепция, произрастающая на почве любопытной уверенности в том, что «бог не может ввести нас в заблуждение». Метафизический реализм, вроде бы, позволяет его признание преодоленным в эмпирической философии, но отнюдь не в той ее части, что соответствует не знающей чувства меры специфической версии эмпирической философии Беркли, «признающего все наше знание основанным на восприятии, на ощущении». Метафизический реализм - это то «преодоленное», преодоление чего фактически не состоялось, поскольку наши ощущения «не тождественны первичным соединениям цветов и звуков». Кризис его антитезы, эмпирической философии, это, одновременно, и кризис метафизического реализма, поскольку сугубо чувственный фундамент опыта порождает такой эффект, как «бессмысленность в свете привязки знания к восприятию и ощущению утверждения, что вещи действительно существуют». Явный логический итог исходящей от метафизического реализма эволюции - «обращение в современном позитивизме философского положения, что все знание, в конечном счете, основывается на опыте требованием логического анализа каждого высказывания о природе». Другим итогом данной эволюции явно следует понимать и вывод о не подверженности девальвации принципа вещественного начала мира, в силу именно «сомнительность самой возможности понимания в случае замены вещей как элементов реальности на ощущения». По существу, «метафизический» реализм - это дополненный словом «существует» догматический реализм. Однако и понятие «существует» сохраняет работоспособность исключительно в условиях его рационализированного, но - никак не наивного употребления. Хотя метафизический реализм и означает «следующий шаг в сравнении с догматическим реализмом», он, несмотря на введение квантора существования так и не преодолевает доставшихся ему в наследство трудностей догматического реализма.

Вслед за нашим представлением развернутой в «Физике и философии» картины концептуальных подходов, следует пояснить и видение В. Гейзенбергом предмета «простых материалистических воззрений». Они, фактически, не заслуживают особого внимания, за исключением момента интереса к ним в некоторых философских системах и «очень глубокого проникновения в само мышление человечества».

Наконец, позитивная программа, которую, собственно, и предлагает непосредственно В. Гейзенберг, носит название концептуального плюрализма. В его оригинальном определении концептуальный плюрализм означает «мысль, что соединение и разделение нескольких принципиально различных субстанций объясняет бесконечное разнообразие явлений». Концептуальный плюрализм - это отнюдь не некоторая позднейшая философская схема, но модель, предложенная еще древнегреческим мыслителем Эмпедоклом. Сам подход концептуального плюрализма - именно синтетический подход, в частности, идея «соединению эмпирического знания с математикой». Основное достоинство данной идеи - это именно «благоприятствование разделению, идентичному основополагающему разделению в картезианстве и разделению на основе полярности мыслящего и протяженного существа». Разделение на «мыслящее и протяженное существа» явно ожидает еще долгая история его использования в познании, «пока не возникнет новое понимание проблемы реальности». Хотя именно мы придерживаемся осторожного пессимизма в отношении идеи «необходимости для понимания параллелизма между духом и телом детерминации деятельности духа посредством тех законов, которые соответствуют физике и химии», но и мы склонны признать, что основу философской модели должен составлять тезис принципиального многообразия не только содержания, но и начал мира. Далее, концептуальный плюрализм в своих концептуальных началах отталкивается от понимания деструктивности упрощенного картезианского разделения реальности на «бога, собственно мир и я», поскольку каждое из данных особенных начал утратит «многое из своей сущности, если каждую из них рассматривать отдельно от двух других». Но и, одновременно, существенным условием предпославшей концептуальный плюрализм картезианской модели именно и оказывается принцип, «что бог присутствует в мире и в ‘я’, и что ‘я’ не может быть отделено от мира». Именно для концептуального плюрализма «необходимая посылка естествознания» - собственно та конституция «соединенного с математикой» эмпирического знания, что именно и допускает «перевод на математический язык без упоминания о боге или нас самих».

Концептуальный плюрализм историчен в своих корнях и позволяет его понимание «разумным компромиссом, устраняющий трудности монизма и в то же время допускающим определенный порядок», но и, одновременно, он обнаруживает и известную «неудовлетворительность для привыкших думать последовательно». В своей исторической проекции он исходит не только от собственно идеи Эмпедокла, но и от «принципа Анаксагора присутствия всех вещей во всем при невозможности их полного разделения». Скорее всего, наиболее существенной установкой, как исторических, так и современных версий концептуального плюрализма следует понимать именно «принцип приведения любого происходящего в мире изменения к соединению и разъединению различных элементов», и, точно так же - и «присутствие малых элементов во всех телах в условиях перемены от тела к телу их отношения». Устройство мира есть сама его структурность, в спекулятивном смысле воспринимаемая как микроструктура макроформ, и это и есть именно спекулятивное (методологическое), а не - адресное или предметное начало, «полное разотождествление элементов микроструктуры Анаксагора с каким бы то ни было из четырех элементов Эмпедокла».

Огл. Философская новизна «формулы познания» В. Гейзенберга

Что именно следует определить тогда основным философским достижением «Физики и философии»? Что именно более всего способно обогатить философию в случае усвоения ею изложенных в рассматриваемой нами работе представлений ее автора? Мы понимаем, что основной результат «Физики и философии» - это концепция не инвариантности собственно познания. Познание в различных обстоятельствах, разных эпохах и различных сферах ведения познания - это далеко не одно и то же, и нечто пусть не принципиально, но - в существенной мере различное. Познание, опирающееся на различные понятия, различные концепты и разрешающее различного класса задачи, конечно же, это разное познание не только и, даже, не столько в деятельностном, сколько в предметно специфическом представлении. Конечно, между различными формами познания не найти такого различия, что можно видеть между псевдонаукой и наукой, химией и алхимией, но, тем не менее, это различное познание. Это познание, конкретизированное своей актуальной, методологической, спекулятивной и проективной (условием «глубины» познания) спецификой, познание, определяющее результаты частного или общего порядка, теоретического или эмпирического толка и т.п. И именно подобное понимание познания на положении нечто непременно «конфигуративно особенного» впервые и представил именно В. Гейзенберг на страницах своей «Физики и философии».

Конечно, непосредственно Гейзенберг не видел себя именно специфическим исследователем когнитологом, фактически, он выступил лишь с разъяснениями для широкой аудитории, включая и философскую аудиторию, результатов новой физики и эпистемологических последствий подобных результатов. Но обобщение всех предпринятых им объяснений и использованных в них средств и открывает на удивление широкую панораму именно действительности познания наряду, скажем так, с не столь широко освещаемой спецификой именно новой физики. Здесь В. Гейзенберг выглядит, быть может, «бледнее», хотя одна идея отождествления атомов Демокрита элементарным частицам современной физики и Гераклитова огня - современной физической «энергии» - их следует признать идеями весьма любопытной аналогии.

Но не опасна ли собственно мысль о релятивизме познания для результатов познания как таковых, и не угрожает ли она девальвацией недвусмысленно строгих результатов познания? Не следует ли отсюда мысль, что некоторые абсолютно достоверные результаты познания каким-то образом не истинны? Здесь, прежде всего, следует определиться с тем, что следует понимать «не таким» познанием в настоящий момент в сравнении с познанием где-либо и когда-либо. Мы, фактически, в некоторых используемых нами представлениях воспроизводим результаты, полученные не только в эпоху Древней Греции, но и - Древнего Египта и, в силу их актуальности, напрямую и унаследованных из подобного опыта. Но такие результаты приходят к нам не в их подлинной форме примитивных или иррациональных интерпретаций, но в том усовершенствованном адаптированном виде, что соответствует требованиям, учитывает ограничения и отвечает форматам современных представлений. И если представления, не изменившиеся за долгое время их существования по существу такие же, то - они далеко не таковы по структурирующим их основаниям и выражающей данные представления атрибутике. Но, следует подчеркнуть, сам собой В. Гейзенберг - не когнитолог, а физик, и, хотя он и формулирует данные принципы и отношения, он формулирует их фактические в известном отношении в «эмпирической» форме.

И еще один важный итог обобщения видения познания В. Гейзенбергом - собственно структура коллекции элементов познания. Как именно, посредством выделения какой именно атрибутики следует описывать познание - в четкой и концептуально завершенной форме ответ на подобный вопрос вряд ли может быть найден в материалах современной когнитологии. Гейзенбергу же удалось обобщение множества существенных элементов познания - от представлений и понятий, функций и решений, до методов и законов, объединив их как бы в «предварительный контур» собственно необходимой коллекции таких элементов. Но мы здесь откажемся уже от детального обсуждения данной проблематики, поскольку это уже следующая неисчерпаемая тема.

Огл. Заключение

Науку такой, какой она существует в сегодняшнем виде, следует понимать познавательной деятельностью, сосредоточенной на собственном предмете и, поэтому, по существу манкирующей методологической проблематикой. Поэтому изучающими собственно познание исследователями и становятся в наше время не занятые предметными исследованиями ученые, но, к сожалению, - в большей части, догматики идеологического и, даже, религиозного склонения. А в присущих подобной группе людей представлениях «правит бал» именно доктринализм, и потому история познания и приобретает в их интерпретации вид истории, напоминающей историю поддерживающего гомеостаз организма. Но - стоило взяться за подобный предмет практическому ученому, как непосредственно понятия обретают форму в известном отношении подобий математических переменных, и именно подобная особенность, как мы думаем - наиболее существенный и принципиально значимый результат обращения В. Гейзенберга к изъяснению им философского значения новой физики.

09.2014 г.

Литература

1. Гейзенберг, В., "Физика и философия", М., 1989
2. Смит, Б., "В защиту экстремального (ошибочного) априоризма", 1996
3. Смит, Б., «На основании сущностей, случайностей и универсалий. В защиту констуитивной онтологии», 1997
2. Шухов, А., «Общая теория анализа объектов», 2002

Приложение.

Методами «анализа объектов» была сделана выборка характеристик, отождествляющих «познание» в монографии В. Гейзенберга «Физика и философия». Архивный файл с текстом выборки скачивается по данной ссылке.