От составителя

Не претендуя на исчерпывающий охват материалов о юности В.И. Ленина, составитель стремился к тому, чтобы соответствующим подбором свидетельств современников и официальных документов как можно полнее и всестороннее обрисовать ту или иную черту характера и деятельности Ленина, возможно ярче воссоздать облик живого Ильича, такого, каким его знали друзья и соратники по борьбе.

Источники, но которые и тексте приходится ссылаться часто, приводятся в сокращенном написании, названия сборников даны в скобках. Ниже приведены полные наименования источников:

«А.И. Ульянов» — Александр Ильич Ульянов и дело 1 марта 1887 г. Сборник, составленный А. И. Ульяновой-Елизаровой. Гиз, М. Л., 1927.

Андреев Д.М. — В гимназические годы. «Звезда», 1941, №6.

Архивные документы к биографии В.И. Ленина. — «Красный архив», 1934, т. I.

Беляков А.А. — Около самарских кружков до Ленина и при Ленине с 1883 по 1893 год (воспоминания участника кружков). Архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Фонд № 4, ед. хр. № 21.

Веретенников Н. — Володя Ульянов. Воспоминания о детских и юношеских годах В. И. Ленина в Кокушкине. Изд. 8-е. Детгиз, М., 1955.

Воспоминания о В.И. Ленине, 1. — Воспоминания о Владимире Ильиче Ленине, 1. Госполитиздат, М., 1956.

Семенов М.И. (М. Блан) — Революционная Самара 80—90-х годов (Воспоминания). Куйбышевское изд-во, 1940.

Старый товарищ А.П. Скляренко — Старый товарищ Алексей Павлович Скляренко (1870—1916 гг.). Гиз, М., 1922.

Ульянова А.И. — Детские и школьные годы Ильича. Детгиз, М., 1955.

Ульянова-Елизарова А.И. — В. И. Ульянов (Н. Ленин). Краткий очерк жизни и деятельности. Партиздат, 1934.

Ульянова М. — Отец Владимира Ильича Ленина Илья Николаевич Ульянов (1831—1886). Соцэкгиз, М.—Л., 1931.

Федосеев Николай Евграфович. Сборник воспоминаний. Гиз, М.—П., 1923.

Юбилейный сборник — Юбилейный сборник памяти Ильи Николаевича Ульянова. Пенза, 1925.

Неподписанные сноски и примечания принадлежат составителю. Ему же принадлежат в тексте заключенные в скобки слова, а также фразы, объясняющие текст (помечены словом Сост.). Цитаты из писем названы именами автора письма и адресата.

Составитель благодарит работников Дома-музея В. И. Ленина в Ульяновске и других товарищей, оказавших ему содействие в работе.

Родители В.И. Ленина

Отец Владимира Ильича, Илья Николаевич Ульянов, родился в Астрахани 26 (14) июля 1831 г. ^[1]. Он происходил из бедной мещанской семьи. Дед его был Крестьянином, а отец жил в городе и служил в каком-то торговом предприятии (по профессии он был портным).

Отца своего Илья Николаевич мало помнил. Он умер, когда ему, младшему, было всего 7 лет. Средства были скудные и при жизни отца. Одним из ранних воспоминаний И.Н. было следующее. Его послали вечером и лавочку купить чаю на пятачок. Дали гривенник. Возвращаясь с покупкой, зажатой в одной ручонке и со сдачей в другой, мальчик завяз в грязи и так основательно, что не сумел выкарабкаться, не прибегнув к помощи рук, и со сжатыми грязными кулачонками стоял довольно долго за входной дверью, не решаясь войти, боясь, что влетит от отца за тот вид, и котором ему придется передать покупку и сдачу.

Смерть отца оставила семью, состоявшую еще из матери и сестры Федосьи Николаевны (старшая сестра Мария Николаевна Горшкова была выдана замуж еще при жизни отца), без всяких средств.

Предъявитель сего, Илья, Николаев сын, Ульянов, сын астраханского мещанина, имеющий ныне отроду восемнадцать лет, обучался в Астраханской гимназии с 7-го сентября ^[2] 1843 по 10-е июня 1850 года; во все время учения своего был поведения отличного, к в преподаваемых предметах оказал успехи ^[3]:

В удостоверение чего, с утверждения г. попечителя Казанского учебного округа от 6 июля 1850 года за № 2875, дано ему, Ульянову, сие свидетельство за надлежащим подписанием и с приложением гимназической печати, но с тем, что ему, Ульянову, как происходящему из податного состояния, не представляется тем никаких прав для вступления в гражданскую службу.

Своим образованием, — а он получил не только среднее, но и высшее, — он обязан всецело своему старшему брату Василию Николаевичу. Не раз в жизни вспоминал Илья Николаевич с благодарностью брата, заменившего ему отца, и нам, детям своим, говорил, как обязан он брату. Он рассказывал нам, что Василию Николаевичу самому хотелось очень учиться, но умер отец, и он еще в очень молодых годах остался единственным кормильцем семьи, состоявшей из матери, двух сестер и маленького брата. Ему пришлось поступить на службу в какую-то частную контору ^[4] и оставить мечты об образовании. Но он решил, что, если самому ему учиться не пришлось, он даст образование брату, и по окончании последним гимназии отправил его в Казань в университет^[5] и помогал ему и там, пока Илья Николаевич, с детства приученный к труду, не стал сам содержать себя уроками.

Василий Николаевич не имел своей семьи и всю жизнь отдал матери, сестрам и брату.

Студенческие годы Ильи Николаевича пришлись в тяжелое царствование Николая I, когда над страной тяготело крепостное право, всякая свободная мысль была задавлена, — и в особо тяжелую его полосу, после подавления революции 1848 г. в европейских государствах и ее отголоска — процесса петрашевцев — у нас. Тяжелый гнет лежал тогда на студенчестве. Лишь в тесных кружках решалась молодежь отводить душу разговорами, петь запретные песни того времени, Между прочим на слова Рылеева. Эти песни слышали потом от Ильи Николаевича его дети вдали от города, в прогулках по лесам и полям.

…«Податное состояние» затруднило ему (Илье Николаевичу.—Сост.) получение стипендии при поступлении в университет. На ходатайство директора Астраханской гимназии о предоставлении стипендии Ульянову, как «даровитому мальчику», не имеющему никаких средств, чтобы продолжать образование, последовал ответ попечителя Казанского учебного округа, в котором указывалось, что стипендии имеют целью «облегчить лишь чиновникам способы к воспитанию детей. Но для приема Ульянова, принадлежащего к мещанскому сословию,.. в число стипендиатов… нет достаточного основания»…

Отцу рано пришлось изведать материальные лишения, он рано стал самостоятельным, сам пробивал себе дорогу в жизни, и это закалило его характер, выработало большую трудоспособность, строгое отношение к выполнению своего долга (пример чего еще в детстве подавал ему брат Василий). Эти черты, вместе с «большой настойчивостью в проведении намеченного плана всякой взятой на себя работы», были характерны для Ильи Николаевича в течение всей его жизни. Несмотря на слабое здоровье, он работал всегда очень много.

В 1854 г. Илья Николаевич окончил Казанский университет, со званием кандидата математических наук, представив письменную работу^[6], которая получила одобрение факультета, и в мае 1855 г. был назначен старшим преподавателем физики и математики в высшие классы Пензенского дворянского института.

Назначение это (то-есть назначение И. Н. Ульянова старшим преподавателем Пензенского дворянского института. — Сост.) подписано знаменитым математиком Лобачевским, бывшим в то время помощником попечителя Казанского учебного округа.

Из имеющейся в этом деле подорожной, от Казани до Пензы, на «две лошади с проводником», следует, что из Казани И. Ульянов отправился 28 мая, с последней перед Пензой станции выехал 31 мая и, таким образом, прибыл в Пензу в первых числах июня месяца 1855 года.

…В Отчете «О состоянии института» за 1858 год, в числе четырех учителей, упоминается И. Н. Ульянов, как выделившийся по способностям и успехам в преподавании. Кроме того, в том же 1858 году он получает за «усердие в преподавании» денежную награду в 150 рублей. Ревизией сенатора Сафонова в 1859 году И. Н. Ульянов отмечен за отличное ведение своего дела.

Последняя ревизия Пензенского института была осенью 1862 года. К этому времени в институте, благодаря безвыходному материальному положению, учебное дело совершенно разложилось. Ревизор Постельс дал о постановке преподавания в институте отрицательный отзыв. Вот выдержки из его «Записки об институте». «…Русская словесность в упадке. По русской и всеобщей истории успехи учеников могли бы быть удовлетворительнее. По законоведению было бы лучше, если бы ученики занимались этим предметом с большей любовью. По французскому языку успехи учеников не совсем удовлетворительны. По немецкому языку успехи средственные». Тем большую значительность, в период падения учебного дела в институте, получает отзыв Постельса об И.Н. Ульянове: «по математике, физике успехи учеников достаточные: преподаватель Ульянов с усердием занимается своим предметом»…

Он не ограничивался формальным знанием того, что необходимо преподавателю. У него был научный интерес к своему предмету, интерес тем более ценный, что он часто не находил себе практического применений в деле преподавания.

В Пензе, в семье своего сослуживца, инспектора дворянского института, И. Д. Веретенникова, который был женат на старшей сестре нашей матери, Илья Николаевич познакомился в начале 60-х годов… со своей будущей женой, Марией Александровной Бланк ^[7]. Мария Александровна была дочерью врача, мещанина по происхождению, человека передового, идейного, сильного и самостоятельного, чуждого всякого карьеризма и прислужничества. Выйдя в отставку, А. Д. Бланк купил небольшое имение в Казанской губ[ернии] и занялся сельским хозяйством, оказывая в то же время медицинскую помощь окрестному крестьянству. В этой деревушке, в простой, суровой обстановке (дед воспитывал своих детей по-спартански) прошла большая часть детства и юности Марии Александровны. Она была очень одаренным, недюжинным человеком, и ей страстно хотелось учиться, но дед был против закрытых учебных заведений, а других в то время не было… По наружности Мария Александровна была очень красива: правильные черты лица, умные выразительные глаза, приветливое, спокойное и в то же время какое-то величавое выражение лица. Во всем ее существе чувствовалась большая нравственная сила, выдержка и цельность. Илья Николаевич женился летом 1863 г. и был очень счастлив в своей семейной жизни… В Пензе Илья Николаевич пробыл 8 лет. Помимо преподавания в дворянском институте на Илью Николаевича была возложена обязанность заведывать метеорологическими наблюдениями ^[8]. Эта работа была поручена ему по предложению знаменитого математика, проф[ессора] Лобачевского, который был в то время помощником попечителя Казанского учебного округа и знал, что Илья Николаевич еще в университете занимался при метеорологической обсерватории.

Почему из нас вышли люди, а не нравственные уроды? Мы обязаны отчасти влиянию своих родителей… Отчасти же влиянию тех учителей, которые вносили в нашу жизнь честный взгляд и высокие нравственные принципы. Такими светлыми личностями были учителя русской словесности Логинов, Захаров, учитель математики И. Н. Ульянов. Они вносили в нашу жизнь отвращение к карьеризму и к материальной наживе… Я любил одно время математику, пока ее преподавал И. Н. Ульянов.

Последние годы службы И. Н. Ульянова в институте протекали в крайне неблагоприятной обстановке. Крайняя материальная необеспеченность института, происходившая от неуплаты взносов дворянством Пензенской губернии, расшатала учебное дело. В 1862 году половина учеников осталась на второй год. Среди них сильно развилось пьянство. Оставление на второй год, исключение, порка розгами — стали единственными методами воспитания. Вполне понятно, что И. Н. Ульянов еще в 1862 году начинает хлопотать о переводе.

При содействии директора Нижегородской мужской гимназии А. В. Тимофеева, бывшего преподавателя Астраханской гимназии в то время, когда там учился Илья Николаевич, и позднее служившего с ним одновременно в Пензенском дворянском институте, Илья Николаевич получил место старшего учителя физики и математики в этой гимназии и осенью 1863 г. переехал в Н.-Новгород.

Гимназия была одна на весь город и Кунавино, помещалась она в своем здании на площади, в старом (без пристройки по Тихоновской улице) помещении нынешнего Педагогического института.

Помню нашу казенную квартиру в коридоре здания гимназии из четырех в ряд идущих комнат, причем лучшей была наша детская; помню кабинет отца с физическими приборами, а также и то, что одной из любимых наших игрушек был магнит и натертая сукном палочка сургуча, на которую мы поднимали мелкие бумажки. Помню площадь перед зданием гимназии с бассейном посредине, с мелькающими над ним деревянными черпалками на длинных ручках и окружающими его бочками водовозов.

Помню нижегородский откос, — аллеи, разведенные по крутому склону к Волге, — с которого Саша (старший брат Владимира Ильича. — Сост.) упал раз и покатился, напугав мать. Очень ясна перед глазами картина: мать, закрывшая от страха глаза рукой, быстро катящийся вниз по крутому зеленому склону маленький комочек, а там, на нижней дорожке, некий благодетель, поднявший и поставивший на ноги брата, воспрепятствовав ему тем совершить еще один или два рейса, до следующих узеньких дорожек.

Помню зимние вечера, игру матери на фортепиано, которую я любила слушать, сидя на полу подле ее юбки, и ее постоянное общество, ее участие в наших играх, прогулках, во всей нашей жизни. С тех пор, как я начинаю себя помнить, у нас была одна прислуга, находившаяся больше на кухне, а мы бывали с матерью. Нянек у нас, двоих старших, я не помню. Особенно ясно запечатлелась ее игра с нами в нашем зальце и одновременно столовой, на стульях, изображавших тройку и сани. Брат сидел за кучера, с увлечением помахивая кнутиком, я с мамой сзади, и она оживленно рисовала нам, краткими понятными словами, зимнюю дорогу, лес, дорожные встречи. Мы оба наслаждались. Ясно вставали перед глазами описываемые ею сцены. Мое детское сердчишко было переполнено чувством благодарности к матери за такую чудную игру и восхищения перед ней. Могу с уверенностью сказать, что никакой артист в моей последующей жизни не пробудил в моей душе такого восхищения и не дал таких счастливых, поэтических минут, как эта бесхитростная игра с нами матери. Объяснялось такое впечатление, кроме присущего матери живого воображения, несомненно, еще и тем, что она искренне входила в нашу игру, в наши интересы, умела для того, чтобы доставить нам радость, увлечься и сама, а не снисходила до игры…

Помню поездку на пароходе нас двоих старших с матерью из Нижнего в Астрахань, к родным отца. Это было ранней весной, с первыми пароходами, когда мы были в возрасте 3—4 лет. Смутно припоминаю маленький домик, старушку бабушку и дядю; припоминаю, что с нами возились, как с желанными гостями, и, как мать находила, баловали нас чересчур. К этим родным мы ездили только раз. Гораздо теснее были связи с родными матери, к которым в Казанскую губ[ернию] мы уезжали каждый год на целое лето…

В Нижнем Новгороде, где родители прожили шесть лет, у них составился кружок знакомых из педагогического персонала гимназии, людей, подходящих по социальному положению и развитию, объединенных к тому же коридором гимназического здания, в котором большинство из них имело квартиры. У матери моей, — от природы живого и общительного характера, — были там добрые приятельницы; можно было, уложив детей, собраться почитать, поболтать, помузицировать вместе. Получались там все новые журналы. Отец читал иногда вслух по вечерам, между прочим, печатавшуюся тогда частями «Войну и мир» Толстого. Было там и детское общество.

Наш дед, Александр Дмитриевич Бланк, был врачом. Он жил в деревне Кокушкино и лечил крестьян.

Еще при жизни деда было принято, чтобы все его дочери приезжали в Кокушкино. Для Марии Александровны предназначалась комната в мезонине старого дома, которая так и называлась «ульяновской», а флигель был построен для остальных четырех его дочерей, приезжавших также с семьями на лето.

Илью Николаевича Ульянова мы — гимназисты глубоко уважали и любили. Уважали за прекрасное знание им своего предмета и за талантливое, толковое изложение его, и любили его за его неизреченную доброту и снисходительность к нашим проступкам в поведении и промахам в математике. Насколько я помню, не было случая, чтобы Илья Николаевич пожаловался на ученика директору за дерзость или на упорную леность. Сора из своего класса он не выносил, покрывая все своим удивительным незлобием и добродушием. По наружности это был небольшого роста худощавый человек с лысинкой, с очень ласковыми карими глазами. Недаром, видно, сказано, что глаза — это «зеркало души». Это была действительно добрая, всепрощающая и любящая душа. Двойки за плохие ответы наши, а тем более единицы ставить он просто стеснялся, взамен их он ставил… точки, т. е. отметки совершенно безобидные и только для нас с ним понятные^[9] (как знак плохого знания урока)…

На педагогических советах Илья Николаевич, при обсуждении серьезных проступков учеников, всегда подавал голос за более мягкую меру взыскания, хотя бы это было и несогласно с мнением директора. Тут иногда он выходил даже из обычных рамок добродушия и горячо защищал ученика от нападок кого-либо из сослуживцев. Обаяние личности Ильи Николаевича оказывало на нас благотворное влияние: некоторые из нас полюбили математику настолько, что впоследствии в университете избирали ее своей специальностью, в том числе и я.

Помимо уроков в Нижегородской мужской гимназии Илья Николаевич преподавал и в женской гимназии, давал уроки на землемерно-таксаторских курсах и исполнял обязанности воспитателя в Александровском институте ^[10]…

Это была эпоха освободительного движения 60-х годов. Сознание необходимости работать в народе и для народа, которому надо было «заплатить долг», которого нужно было просветить и вывести из темноты, нищеты и бесправия, широко охватило все передовое мыслящее общество России в эту эпоху.

Это было время, когда, выражаясь словами Некрасова, Россия

Это было время, когда «люди, прежде никогда ничего не читавшие, начали учиться, начали следить за литературой, знакомиться с «фантазиями молодости» и сознавать, что без этих фантазий трудно жить в нынешнем свете… В самых глухих городах, где до сих пор все насущные интересы состояли в картах, взятках и сплетнях, являются публичные библиотеки, журналы и газеты выписываются десятками экземпляров; иметь у себя книги сделалось потребностью этих городов. Везде и повсюду люди развивались, созревали, выходили на светлую дорогу просвещения из темных нор апатии и невежества» ^[11].

Это было время, когда «вся Россия говорила об образовании. Любимыми темами для обсуждения в прессе, в кружках просвещенных людей и даже великосветских гостиных стало невежество народа, препятствия, которые ставились до сих пор желающим учиться, отсутствие школ в деревнях, устарелые методы преподавания, и как помочь всему этому» ^[12]. Лучшие писатели и педагоги того времени: Н. Пирогов, Л. Толстой, К. Ушинский, Н. Шелгунов, барон Корф и другие писали по вопросам образования. По этим вопросам ломались копья, велась полемика о путях и методах преподавания. А в то же время развивалась и практическая деятельность на этом поприще: возникали новые школы, причем некоторые из них имели показательный характер (Льва Толстого в Ясной Поляне, барона Корфа в Екатеринославской губ. и др.), организовывались народные библиотеки и воскресные школы для рабочих, составлялись и выходили в свет книги-пособия для народных школ, применялись новые, усовершенствованные методы преподавания, усилилась по глухим углам подписка на газеты и журналы и т. п.

А наряду с этим начался «поход в народ». У интеллигентной молодежи, которая шла в деревню в качестве учителей, фельдшеров и пр., «не было никакой еще мысли о революции, о насильственном переустройстве общества по определенному плану. Они просто желали обучить народ грамоте, просветить его, помочь ему каким-нибудь образом выбраться из тьмы и нищеты, и в то же время узнать у самого народа, каков его идеал лучшей социальной жизни» ^[13].

Деятельность одних — революционно-настроенной молодежи — не ограничилась впоследствии только просвещением народа, и они переходили все более к противоправительственной революционной пропаганде, а позднее, не удовольствовавшись малыми результатами ее, часть из них пошла под знаменем «Народной воли» на террор. Другие отдавали свои знания, лучшие силы своего ума, благороднейшие порывы своего сердца мирной культурнической работе. Они встречали на своем пути немало всевозможных терний, главным образом потому, что кратковременные либеральные веяния в правительственных кругах под угрозой растущей революционной пропаганды стали все более сменяться реакцией. Но эти препятствия не сламывали духа лучших из них, и они настойчиво шли своим путем, насаждая новые школы, вводя новые, невиданные ранее методы преподавания, пядь за пядью разрушая недоверие народа к школе, недоверие, которое складывалось веками, вколачивалось побоями, розгами, бессмысленным зубрением или полной бездеятельностью школ.

Илья Николаевич, происходивший из «податного сословия», с ранних лет знакомый с трудностями, с которыми было связано образование для «простого» народа, человек идейный и гуманный, «одушевленный лучшими идеями конца 60-х и начала 70-х годов», не мог остаться глух к освободительному движению, к вызванной этим движением тяге к просвещению народа.

…Несмотря на любовь к своему предмету, Илья Николаевич не задумался сменить это более спокойное и до некоторой степени насиженное место — он учительствовал лет 13 — на должность инспектора народных училищ, открывшуюся тогда впервые ^[14].

…Осенью 1869 г. Илья Николаевич взял место инспектора народных училищ Симбирской губ[ернии] ^[15].

В 1869 году состояние народного образования в Симбирской губернии представлялось в следующем виде:

Всех начальных училищ было 462; из них городских 31 и сельских 431…

По числу училищ Симбирская губерния, в сравнении с другими губерниями, занимала не последнее место; но из общего числа школ только бывшие удельные, так называемые приказные училища, числом 81, приходские в городах (7) и в селе Промзине, Алатырского уезда, то-есть 89 училищ или 19% общего числа, были более или менее хорошо организованы; все же прочие школы или числились только на бумаге, или, если и существовали, то в самом жалком виде. Так, во время первого осмотра директором народных училищ… женских школ в селах Мостовой Слободе и Карлинском, Симбирского уезда, не оказалось вовсе, хотя они и числились; в селах Сабанчееве, Ждамирове и Порецком, Алатырского уезда, школы представляли крайне печальное зрелище. В первом из названных сел школа помещалась в церковной караулке, буквально промерзавшей насквозь; там директор нашел 3 мальчиков, которые читали плохо по складам. Они были одни, потому что местный священник-учитель отправился для исполнения неотложной требы в соседнюю деревню. В другом селе, Ждамирове, школа с трудом была отыскана с помощью волостного старшины. В тесной, темной, занесенной сугробами снега избе местный крестьянин обучал 24 мальчика, познания коих были весьма неудовлетворительны. Школа нуждалась в самых необходимых учебных пособиях. В третьем, одном из многолюднейших сел в губернии, Порецком, школа расположена была в неудобной наемной квартире, где 30 мальчиков едва могли поместиться; ученье шло плохо. Таких примеров можно было бы привести и более, но и этих достаточно для характеристики состояния Народных училищ десять лет тому назад.

В сентябре 1869 г. мы (то-есть семья Ульяновых. — Сост.) переехали в Симбирск…

Чуждый, глухой захолустный городок после более оживленного Нижнего-Новгорода, менее культурные жилищные и иные условия, а главное, полное одиночество, - особенно при частых разъездах отца, — очень тягостно ощущались матерью, и она рассказывала потом, что первые годы жизни в Симбирске сильно тосковала. Чуть не единственной знакомой ее тогда была акушерка Ильина, жившая в том же доме и принимавшая всех меньших.

Помню, как радовалась мать приездам из деревни одной учительницы, молодой девушки из знакомой ей семьи. Симбирские знакомства были мало интересны, ограничивались обычно праздничными визитами. Общество симбирское разделялось тогда на две обособленные части: дворянство, жившее больше по своим поместьям и водившее компанию в своей среде, — Симбирск считался одним из дворянских гнезд того времени, — и чиновничество, поддерживавшее знакомство по ведомствам, строго считаясь с табелью о рангах. …Детство же нас, двоих старших, протекало исключительно замкнуто, и это наложило свой отпечаток на нас обоих, сделало нас более дикими и, несомненно, усилило природную замкнутость и сосредоточенность Саши. За частыми отлучками отца мы проводили время преимущественно с матерью, читали, занимались, мастерили что-нибудь из картона и цветной бумаги для елки.

Так как почти все украшения были продуктом нашего труда под руководством матери, то начинали мы работы задолго до елки, и они заполняли содержанием наши зимние вечера. Таким образом, елка была для нас не чуждым, купленными украшениями разубранным деревом, а нашим коллективным созданием; и даже позднее, в школе, не знавшей в то время никаких ручных работ, увлекались мы этим примитивным творчеством. На общем фоне трудовой жизни оно являлось тем радостным, творческим трудом, которому придается такое значение в современном воспитании…

Для нас же, в зимнее время, елка была главной радостью. Запечатлелась почему-то особенно ярко в памяти одна елка, когда меньшей в семье была Оля и Саше было лет 6—7. Какое-то особенное чувство тесной и дружной семейной спайки, уюта, безоблачного детского счастья оставил этот праздник. Считаю, что такие переживания детства дают неисчислимо много для энергии, жизнерадостности и тесной семейной спайки на всю последующую жизнь.

Не находя интереса в нарядах, сплетнях и пересудах, составлявших в то время содержание дамского общества, Мария Александровна замкнулась в семье и отдалась со всей серьезностью и чуткостью воспитанию детей. Подмечая недостатки детей, она терпеливо и настойчиво боролась с ними. Никогда не возвышала она голоса, почти никогда не прибегала к наказаниям

И умела добиться большой любви и послушания детей. Любимым удовольствием ее была музыка, которую она страстно любила и очень одухотворенно передавала. И дети любили засыпать под ее музыку, а позднее — работать под нее.

Мать мою крестьяне очень любили: предпоследняя дочь Александра Дмит[риевича] Бланк, она позже всех сестер вышла замуж и всех дольше поэтому прожила в Кокушкине. Кроме того, и по характеру своему она была общей любимицей как в семье, так и среди окружающих… Лекаршей она никогда не была, но забирала с собою на лето побольше общеупотребительных лекарств и охотно давала советы крестьянам. Отец мой, большой демократ по натуре… заходил запросто к крестьянам, а главное, при всех встречах, — в поле, на дороге, — дружески и непринужденно беседовал с ними… Деревенские женщины заходили после нашего приезда поговорить с матерью или она, гуляя через деревню, останавливаясь у той или иной избы, демонстрировала нас, а ей свою молодежь показывали и о пережитом рассказывали.

Бывая часто по делам службы в доме Ильи Николаевича, я мог наблюдать, как они с женой, Марьей Александровной, воспитывали своих детей: старшую дочь Аню и старшего сына Сашу. Дети получали от родителей разумные игрушки, устраивались разумные игры, а потом подбирались детские книги для их чтения.

Новый инспектор (имеется в виду И.Н. Ульянов, Сост.) оказался человеком решительно не способным уживаться с формальным, исключительно бумажным отношением к школе, ему, этому необычайно подвижному и беспокойному педагогу, не сиделось на месте. Он то и дело разъезжал по губернии, чтобы, возвратившись в город, тотчас же звонить у дверей, будить председателя и членов совета и возмущать их спокойствие тревожными известиями о том, что большинство училищ существует только на бумаге, а батюшки и матушки вовсе не бывают в школах, и их ученики не знают ни грамоты, ни самых употребительных молитв.

Отделаться от беспокойного педагога оказалось невозможно; за дверьми, у которых он не переставал звонить, уже стояло общественное мнение, стояли лучшие люди того времени, увлеченные искренним желанием добра и блага темному люду…

Само собою разумеется, что между новым председателем совета^[17] и Ульяновым, с первого же дня их знакомства, установились самые близкие отношения, полные взаимного уважения и сочувствия. Инспектор, благодаря особенностям своей натуры, ничем не интересовался, ничего не знал и не желал знать, кроме вверенных его попечению школ Симбирской губернии, в то время как председатель училищного совета всегда и во всякое время готов был выслушивать его и помогать своим влиянием в земстве и симбирском обществе. Само собою разумеется, что вся невероятная тяжесть работы лежала на Ульянове…

С самого начала службы в Симбирской губ[ернии] Илья Николаевич горячо полюбил народную школу. Но одной любви мало. Дело создания народного образования требовало от инспектора и деятельности энергичной. Деятельность же Ильи Николаевича была поистине неутомима и чрезвычайно разнообразна: ему приходилось не только вводить известные порядки в школах уже существующих, обеспеченных средствами и опытными преподавательскими силами, но и открывать самые школы, изыскивать средства для их существования и организовывать весь строй и систему учебной части. Обладая и сам светлым умом и педагогической опытностью и тактом, чутко прислушиваясь и внимательно следя за разработкой народного школьного обучения в литературе и практике, взвешивая и обсуждая применимость к школам того или иного метода и способа преподавания, Илья Николаевич должен был сам, так сказать, с самого основания строить все школьное дело: определять задачу и цель обучения, в подробностях разработать и установить объем и курс обучения, распределить его по годам, избирать учебники, показать каждому учителю, как пользоваться ими на практике, как применять тот или иной метод и прием, и этим путем создавать самих учителей… Все это приходилось ему делать не в одном Каком-либо пункте, даже не в одном уезде, а по всей Симбирской губ[ернии].

И вот начинаются памятные в губернии неутомимые разъезды Ильи Николаевича, продолжающиеся недели и месяцы, то с целью осмотра существующих школ и возможного их благоустройства, то с целью открытия новых; там руководит он педагогическими курсами; в другом месте наблюдает за постройкой училищного здания; там ходатайствует перед местными деятелями о материальных средствах для училищ, беседуя с сельскими обществами, располагая их к училищам и пр. Само собой понятно, что такие труды Ильи Николаевича были очень успешны. Успех их обусловливался также немало уменьем… обращаться с людьми крайне различных положений, образований и сословий, его симпатичной, привлекающей к себе личностью. Он прекрасно умел установить должные отношения как с людьми высокого, так и самого простого положения, и к многочисленному классу людей, в различной степени ему подчиненных. Ко всем последним он относился с редким вниманием и участием, никогда никого не подавляя авторитетом своего положения; без всякой принужденности умел одного обласкать, другого одобрить, иному сделать внушение и замечание, не возбуждая к себе ни малейшего чувства неприязни.

Первой заботой Ульянова была подготовка учителей, и вот под его личным наблюдением, на скорую руку, при местном городском училище устраиваются педагогические курсы, куда на первый раз поступило 10 человек, из числа коих окончивших курс оказалось девять, на второй год на курсы поступило еще 16 человек, а затем 4 выпуск, если не ошибаюсь, в январе 1875 года был переведен в вновь открывшуюся Порецкую учительскую семинарию. Что же касается до влияния Ильи Николаевича Ульянова на курсы, то оно выразилось в том, что некоторые из его учеников не только выдвинулись вперед в качестве лучших учителей, но впоследствии времени получили известность на более видном поприще общественной деятельности. Кому из людей, интересующихся прошлым нашего края, не известны бывшие воспитанники Ульянова: Малеев, Клюжевы, Калашников, Кабанов, Лукьянов и т. д. ^[18].

Учителей, окончивших курс в учительских семинариях и педагогических классах, бывших при Симбирском уездном училище, в губернии 70 из 321 то-есть 21,8%…

Здесь справедливость требует заметить, что из учителей с низшим образованием, то-есть не окончивших курса в духовных семинариях и окончивших курс в уездных училищах, многие стоят наряду с лучшими преподавателями в губернии, благодаря частью съездам и краткосрочным педагогическим курсам, бывшим в губернии 8 раз в течение десятилетия, частью своей опытности, приобретенной практикою, при любви и преданности к делу, и, наконец, главным образом, руководству инспекторов народных училищ, весьма прилежно осматривающих школы и обращающих внимание на все стороны учебного дела.

Кадр новых учителей, подготовленных Ильей Николаевичем, назвали «ульяновцами», а время, пока (до своей смерти) Илья Николаевич стоял на посту сначала инспектора, а затем директора народных училищ, так и осталось в памяти учителей и учеников, как «ульяновское время».

В одно и то же время Ульянов был просветителем целой губернии, строителем сельских школ, вечным просителем, назойливо вымаливавшим у земства лишний грош на школы, единственным руководителем педагогических курсов, им же заведенных при городском приходском училище; заступником и добрым гением учителей и учительниц, входившим во все мелочи их незавидного существования, и в то же время только что не вечным курьером, обязанным скакать на перекладных по нашим проселкам, замерзать во время зимних морозов и мятелей, утопать в весенних зажорах, голодать и угорать в так называемых въезжих избах. И он, в течение многих лет, безропотно скакал, голодал, рисковал жизнью и здоровьем; по целым месяцам не видел своей семьи; распинался на земских собраниях, вымаливая прибавки; по нескольку часов подряд надрывался на сельских сходах…; возился с плутами-подрядчиками; угрожал разжиревшим волостным старшинам какими-то крайними мерами, выслушивая одни никогда не исполнявшиеся обещания; утешал плаксивых учительниц, и все-таки, при всей окружающей его неурядице, при всем физическом и моральном утомлении, каким-то чудом умудрялся не только сохранить врученный ему светильник, не дать ему потухнуть, но даже на глазах у всех в какие-нибудь первые три года своей службы построить в одном нашем (то-есть Симбирском. — Сост.) уезде до 10 новых училищных домов, организовав до 45 сельских школ, из числа коих 15 могли уже считаться более или менее удовлетворяющими современным требованиям, и в то же время подготовить до 15 учителей, отлично знающих свое дело, а главное, отличавшихся безусловной верой в полезность своей деятельности в то время, когда сумма, ассигнуемая земством на народное образование, с 100 руб[лей] возвысилась уже до 5 000 рублей в год.

Ясно воскресает в моей памяти наше первое знакомство с ним (то-есть с И.Н. Ульяновым. — Сост.) в 1872 г., в вагоне железной дороги на пути из Нижнего в Москву. Двух-трех случайно брошенных слов в обращении к нему достаточно было, чтобы видеть, что это деятель по народному образованию, которое тогда вызывало всеобщее живое участие, —деятель — не педант, трактующий себя полным знатоком этого столько важного, столько же сложного дела, хотя уже и в то время он немало над ним потрудился, а деятель, собирающий материал, необходимый для сообщения устойчивости этой деятельности, ищущий, где только можно, полезных уроков, которые бы сообщили его деятельности настоящую силу и практическую применимость. Илья Николаевич ехал тогда на политехническую выставку в Москве, где был выставлен богатый отдел учебно-воспитательных пособий вообще и в частности по народно-школьному образованию. И сколько раз ни случалось мне самому быть на этой выставке, всякий раз я его встречал в указанной отделе, и всякий раз он спешил поделиться с такой неподдельной задушевностью и простотой об усмотренном им каком-либо новом пособии, полезной книжке, о выслушанном им от других лиц, заинтересовавшихся этим делом, совете, сообщении о ходе народно-учебного дела. Так вот и напрашивается он на сравнение с трудолюбивой пчелой, которая с таким тщанием собирает вещество, которым воспользуется не столько сама она, сколько другие, но для которой тем не менее вся цель жизни заключается в том, чтобы собирать это вещество. Все собранное во время посещения этой выставки Ильей Николаевичем до мелочей было сообщено его сотрудникам по народному образованию во время происходивших тогда учительских съездов.

…И. Н. (Ульянов. — Сост.) стал устраивать учительские съезды сельских учителей всей губернии для того, чтобы учителя и учительницы все могли ознакомиться с новыми методами и способами преподавания предметов, выслушивать из опытов своей педагогической практики, дать образцовый урок и сознательно отнестись к разбору этого урока товарищами. И.Н. и здесь поставил дело так же, как и на наших практических уроках: среди нас же он находил и образцовых преподавателей, и обстоятельных докладчиков, и разумных критиков. Сам он оставлял для себя лишь высшее руководительство съездами. Тот же его такт, мягкость, деликатность, сдерживание слишком горячих в прениях с товарищами характеров в каждом из нас оставил воспоминания о съездах, как о счастливых днях, пережитых нами в ранней юности,

Таких съездов при мне было два.

…Скоро министерство народного просвещения стало косо поглядывать на эти съезды, живой общественный характер их был правительству не по душе и «вследствие ограничительных распоряжений с его стороны дело это стало падать». Оно было отнято у земства, и даже инспектора народных училищ были устранены от непосредственного руководства съездами. Живая душа была вынута из этого дела, оно было оказенено и потеряло свое прежнее значение. Так преследовалось в те времена всякое живое общественное дело, хотя бы в нем не было ничего антиправительственного… Скромность и простота, как в личных потребностях, так и в отношении к людям, в смысле демократизма и доступности, были очень характерны для него. Илья Николаевич был чиновником министерства народного просвещения, получал за свою службу чины и ордена ^[19], но остался чужд чиновничьего духа того времени с его прислужничеством и карьеризмом. Для него были важны не чины и ордена, а идейная работа, процветание его любимого дела, наилучшая постановка народного образования, во имя которого он работал не за страх, а за совесть, не щадя своих сил.

Любимым поэтом Ильи Николаевича был Некрасов. Он переписывал в юности из журналов некоторые стихотворения его и старшему сыну еще в детские годы отмечал те, в которых преобладали гражданские мотивы, как-то: «Песня Еремушке», «Размышления у парадного подъезда».

…Отец любил петь положенное на музыку студентами его времени запрещенное стихотворение Рылеева:

. . . . . . .

Мы невольно чувствовали, что эту песню отец поет не так, как другие, что в нее он вкладывает всю душу, что для него она что-то вроде «святая святых»…

Эта песня и, главное, то, как отец пел ее, показывает, что восхождение по чиновной лестнице не помешало ему сохранить до пожилых лет верность чему-то вроде клятвы, что заключалось в словах: «будем питать до гроба вражду к бичам страны родной».

Его (Ильи Николаевича. — Сост.) высокое иерархическое положение в губернской администрации заставляло его сдерживать проявление либеральных симпатий. А наличность их для меня стала несомненна, когда я от Александра Ильича и Анны Ильиничны узнал, как их воспитывали, какова была их домашняя— скромная, трудовая — обстановка, занятия наукой, музыкой и систематическим чтением лучшей русской и мировой литературы.

…Отец, не бывший никогда революционером, в эти годы, и возрасте за 40 лет, обремененный семьей, хотел уберечь нас, молодежь. Поэтому же, вероятно, следующим детям он никакого подчеркиванья в смысле общественных идеалов не делал. По крайней мере, я не слыхала о них, а думаю, что неизвестным для меня это бы не осталось. Что же касается отношения к террору, то помню его в высшей степени взволнованным, по возвращении из собора, где было объявлено об убийстве Александра II и служилась панихида. Для него, проведшего лучшие молодые годы при Николае I, царствование Александра II, особенно его начало, было светлой полосой, и он был против террора. Он указывал потом с мрачным видом на более суровую реакцию при Александре III, — реакцию, сказавшуюся и на его деле.

…И. Н. (Ульянов. — Сост.)… решил перевести меня во вновь открываемое образцовое училище в селе; где было имение одного из богатейших помещиков старой России графа О. Д. (Орлова-Давыдова)

Дорога была дальняя: несколько станций пароходом по Волге, а потом лошадьми верст сорок. И. Н. повез меня на открытие училища и для личного представления графу. Помню, как вечерней порой сидел я одиноко на палубе парохода, погруженный в свои невеселые думы. Вдруг предстал предо мной И. Н., одетый в черное пальто с черной широкополой шляпой на голове. Он стал мне рассказывать, как в молодости студентом любил путешествовать. На лице его играла светлая улыбка, глаза блестели, вся фигура выражала собой движение вперед и подъем духа: Я, кажется, вместе с ним зажил студенческой жизнью…

Всю дорогу на лошадях И. Н. беседовал со мной; он обращал мое внимание на обширность и богатство имений, графа, попечителя нового училища, но это меня мало интересовало.

Открытие образцового училища было великой радостью И. Н. — он бывал счастлив, когда после страшных хлопот и забот удавалось ему, наконец, поставить светлый фонарь народного просвещения в каком-нибудь пункте одного из темных углов народного невежества. С одной стороны, крестьяне, по бедности и невежеству, не давали денег, с другой, помещики, еще недавно крепостники, не сочувствовали открытию новых разумных школ, подозревая их в политической неблагонадежности. И. Н-чу, разумеется, нужно было иметь много такта, терпения и неустанных трудов, чтобы заставить одних раскошелиться, других убедить не бояться просвещения, а больше всего бояться невежества масс… И когда это ему удавалось, он торжествовал победу и считал себя вполне вознагражденным за все свои труды…

С учреждением в 1874 году должности директора народных училищ, И. Н. Ульянов занял эту должность, требовавшую более продолжительного пребывания в городе и утомительнейшей… работы.

И. Ульянов, как директор училищ, был требователен и суров, но, несмотря на это, и среда сельских учителей его знала, уважала и ценила.

И. Ульянов был не начальство, не его превосходительство, а человек, знающий и любящий свое дело: у него можно спросить совета, он мог помочь молодому неопытному учителю в постановке школьного дела и делал это охотно, раз он видел, что к нему относятся добросовестно и любят школу.

Он (Илья Николаевич. — Сост.) тепло простился со мной и уехал в Сызранский уезд, направляясь на железнодорожную станцию Никулино. Инспектор А. А. Красев, узнав, что в его уезде находится И. Н. Ульянов, встретился с ним в Никулине и проводил его по железной дороге до Сызрани.

От утомления или от недомогания Илья Николаевич прилег на лавочке вагона третьего класса и заснул, вытянув ноги, чем несколько стеснял проход для пассажиров. Проходивший в это время кондуктор толкнул заснувшего и сказал: «Подбери ноги-то, старик, ты проход загородил». Илья Николаевич подтянул ноги, а инспектор Красев сказал при этом: «Ваше превосходительство, Вы проход стеснили»… В это время пола шубы Ильи Николаевича соскользнула на пол и открыла синий сюртук с золотыми пуговицами. Услышав титул лежащего, кондуктор оробел, вытянулся в струнку и начал извиняться. Илья Николаевич благосклонно его простил, сказав: «Ничего, ничего, — проходите, теперь можно пройти… Меня извините…»

Об Илье Николаевиче я слышала, как о строгом, требовательном начальнике, которому трудно угодить, но первое же свидание с ним совершенно изменило составленное мною по слухам мнение о нем. Правда, он встретил меня холодно, официально, задавал вопросы, касающиеся степени моей подготовленности к предстоящей работе и знакомства с педагогической литературой, с которой я была тогда мало знакома. Советовал прочитать необходимые книги и говорил, но не запугивал, напротив, успокаивал и ободрял, когда я выражала сомнение, слажу ли с той работой, которую беру на себя. И я ушла от него успокоенная, довольная директором и уверенная, что при его советах и руководстве работа в школе не страшна, а интересна. Первое время моей работы И.Н. редкий день не был у меня в школе: слушал мои уроки, делал замечания и давал сам образцовые показательные уроки. Я так привыкла видеть в школе директора, постоянно советоваться с ним, что если случалось он не приходил несколько дней, я шла к нему за разрешением тех или иных недоразумений — побеседовать о прочитанных мною книгах, о встречающихся иной раз в них противоречиях. И.Н. серьезно выслушивал меня, давал ответы, иной раз, и теперь скажу, мои вопросы и недоразумения были не важны, мелочные, и будь на его месте другой директор, сделал бы мне выговор, что я по пустякам беспокою начальство, но он терпеливо выслушивал меня без малейшего намека на неделикатность такого злоупотребления его временем и я, широко пользуясь его снисходительностью, как-то незаметно познакомилась и с семейством И. Н. — его супругой М. А. и детьми, у которых я встретила самый радушный прием.

Илья Николаевич постоянно посещал школы, присутствовал на уроках, давал и сам показательные уроки, особенно, если видел, что объяснение учителя неудовлетворительно, а после урока беседовал с преподавателем о методах преподавания. Придя в класс, он старался сесть незаметно где-нибудь сзади, на скамейку со школьниками, которые очень любили Илью Николаевича, потому что он всегда охотно беседовал с ними, и появление его в классе встречали с радостью. Все они старались заполучить Илью Николаевича в свое соседство, каждый из них подвигался, чтобы дать ему место около себя, кивками приглашая сесть рядом.

Те из школьников, кому удавалось сидеть рядом с Ильей Николаевичем, протягивали ему свои тетрадки, а однажды на уроке В. В. Кашкадамовой одна девчурка, сидевшая на первой парте, далеко от Ильи Николаевича, не боясь присутствия «начальства», На четвереньках пробралась к нему между парт, чтобы тоже показать ему свою работу. Он держал себя с детьми так, что они не испытывали перед ним страха, как перед начальством, а доверчиво шли к нему. Когда урок оканчивался, Илья Николаевич оказывался в тесном кольце обступивших его учеников: каждый наперерыв протягивал ему свои тетрадки, чтобы показать свои успехи в русском и арифметике и выслушать его отзыв, какой бы он ни был. А если несколько дней Ильи Николаевича не видно было в классе, школьники забрасывали В. В. Кашкадамову вопросами: «почему дилехтор-то не приходит? Когда же он к нам придет?»

Илья Николаевич прибыл в нашу начальную школу в селе Явлеях Алатырского уезда во время экзаменов. У стола перед комиссией отвечали я и другой ученик. Илья Николаевич сел за парту на мое свободное место и слушал наши ответы. Когда кончили нас экзаменовать, ему пришлось потесниться, чтобы дать мне место. Он внимательно просмотрел мою тетрадь, спросил о сделанных ошибках. Расспрашивал о составе моей семьи, чем в семье занимаются, сколько мне лет, Желаю ли я еще учиться? Затем он подозвал учителя и сказал: «Направьте его в Промзинское двухклассное училище вот с этим письмом к Роману Алексеевичу Преображенскому ^[20]. Если Кириллов будет хорошо учиться, дадим ему стипендию по 3 руб. в месяц».

В следующем учебном году И. Н. Ульянов был на ревизии Промзинского училища. Роман Алексеевич усадил учащихся обоих классов и пропел вместе с ними в присутствии Ильи Николаевича песенку:

После ревизии Илья Николаевич беседовал с нами, пятью стипендиатами, о наших успехах, о получении стипендии и пр. Затем поговорил с учителем и попросил его перед летними каникулами немного нас подготовить и направить в приготовительный класс Порецкой учительской семинарии. «Они там будут получать стипендию по 7 рублей в месяц», — сказал он.

Вот мы видим Илью Николаевича перед первым выпуском Порецкой учительской семинарии. На вопрос, где они хотят работать, двадцать два «новоиспеченных» (как тогда говорили) учителя хором отвечают: в городе!

«Илья Николаевич посмотрел на нас укоризненно. Это, говорит, во-первых, невозможно, во-вторых, в городе и без вас культурных сил достаточно». И тут он нам развил перспективу, показал, что мы такое, как трудно и как почетно дело учителя: надо стремиться идти в глушь, где тьма. По окончании курса он назначил меня в село Ибресси Алатырского уезда, а я уже туда заранее съездил, увидел, что там ужас один, голые стены, и пишу ему: Илья Николаевич, я туда не пойду. А он приезжает на вакации в Алатырь, вызывает меня и говорит: «Я, говорит, знаю, что гаже этой школы свет не создавал, но вы покажите себя, к чему вы готовились, поставьте школу как школу и сделайте мне выпуск учеников».

И дальше замечательный рассказ, как, заряженный этой упорной ульяновской волей, учитель Волков поставил школу и сделал выпуск. Ежегодно, иногда несколько раз в год, Илья Николаевич наведывался к своему питомцу, проверял его работу. Вот он приехал с ревизией, остановился на квартире у Волкова: «Во время ревизии, если он замечал какие-нибудь оплошности, говорил об этом не в школе и не во время занятий, а после занятий, вместе с учителями. О недостатках никогда не скажет, что вот это неправильно, а скажет так: «По-моему это хорошо бы сделать так». Мы понимали и наматывали на ус. В свободное от ревизии время собирал учителей, проводил вечер в беседе, чтении и обсуждении методик и всегда говорил о главных качествах учителя, без которых педагога не бывает: о самообладании, любви к ребенку, сочувствовании с ним, терпении, бодрости духа, чтоб весело работалось. Помню его как сейчас: после обеда не ложится, а сядет за свой журнал и запишет, бывало, что видел за день; чай пил вприкуску, на месте долго не усидит, разговаривает и ходит по комнате, вечером перед сном выйдет на крыльцо и обязательно подышит на ночь свежим воздухом. Система его была такая: чтоб мы, учителя, всегда работали со всем классом, а не с одиночками, чтоб у нас никогда не выпадал класс при ответе одного, чтоб мы умели держать внимание всего класса. Большой упор делал Илья Николаевич на наглядные пособия, на демонстрацию опытов, на то, чтоб каждому ученику дать свою долю участия в общем занятии, а тогда ведь это все были идеи новые и необычные. Ново было и отношение к ребенку. Илья Николаевич учил нас ближе подходить к ученику, знать его не только в школе, но и в семье. Как-то у одного мальца в моем классе во время чтения не оказалось книги. Илья Николаевич сам дал ему денег и велел тотчас купить книгу, чтоб не пропускал чтения, а мне потом сказал: «Это вы проглядели»…

Рассказ за рассказом встает перед нами облик Ильи Николаевича — педагога и руководителя:

«В 1879 году я заболел тифом. Товарищ мой посылает за врачом в соседнее село Покровское, верст за пятнадцать, а врач ехать отказывается. Тогда товарищ — что было делать? — дает телеграмму Илье Николаевичу. Тот через земство вызывает врача, который и посещал меня через день, до самого моего выздоровления. Летом приехал к нам и сам Илья Николаевич, дело было в июне, но студено, и, помню, приехал он в шубе. Мы ему говорим: «Что ж это вы, Илья Николаевич, летом да в шубе, лето пугаете», а он засмеялся и пошутил над нашим студеным летом народной поговоркой: «До святого духа (то-есть до троицы) не снимая кожуха, а по святом духе в том же кожухе». Под вечер мы прошли с ним в школу, и он меня спросил, делал ли я дезинфекцию, как питаюсь, как себя чувствую, посоветовал гулять в вакации побольше, «в чем нуждаетесь или затрудняетесь, пишите, — всегда охотно помогу».

Утром Илья Николаевич направился в мой класс. Шустрая, веселая детвора встретила нас, как обычно, радостно, и все мы заняли свои места. Илья Николаевич, как всегда, сел на последнюю парту, а я направился к кафедре, где у меня были уже приготовлены необходимые для урока пособия. На классной доске выставлен был аншлаг: урок естествознания — глина и песок.

В столе кафедры находились приготовленные мною в стеклянных банках разных сортов глина и песок, глиняные изделия — посуда, игрушки, кирпич. Урок я начал загадкой из книги Ушинского…

Дальше пошли опыты и наблюдения для сравнения качеств глины и песка и рассматривание пособий.

Дежурный ученик записывал на другой доске сущность урока: где находится глина и песок, их образование, их свойства, для чего нужны. Запись послужила планом для письменного изложения на следующем уроке.

Вечером в этот день Илья Николаевич и я проверяли письменную работу и обсуждали ее качества. Илья Николаевич сказал, что я урок подготовил и провел, как и следовало ожидать, хорошо, что я и дети работали интенсивно, и ребята усвоили его непринужденно, но надо бы ребят более подробно познакомить с выработкой кирпича, что, конечно, возможно сделать на следующем уроке: из разговоров детей видно, что это производство им знакомо, есть дети кирпичников, и пообещал выслать в школу коллекцию образцов наших горных пород, что и было исполнено.

И. Н. Ульянов очень часто посещал наше двухклассное училище и интересовался нуждами его, спрашивал учительниц, довольны ли они учащимися, много ли из них бедных и многие ли желают учиться дальше; советовал учительницам привлекать старших учениц к работе по школе и помогать младшим учащимся. Наши родители были бедны и не имели средств вносить плату за обучение. Илья Николаевич научил нас подать прошение в Городскую управу, чтобы нас приняли в гимназию на городской счет. По его ходатайству за нас перед управой были приняты в гимназию 10 учениц, в числе которых была и я.

Иван Яковлевич (Зайцев. — Сост.) — сын батрака. С 8 до 13 лет пас гусей. Страстно хотелось ему учиться, и он бежал потихоньку от отца из дома, чтобы поступить в школу. Два дня пробирался до Симбирска и, хотя опоздал к началу занятий, но все же поступил в школу благодаря Илье Николаевичу Ульянову, который пожалел мальчонку. Иван Яковлевич Зайцев рассказывает, как однажды, в первый год его пребывания в школе, на урок арифметики пришел Илья Николаевич Ульянов. Илья Николаевич вызвал его к доске; Зайцев хорошо решил и объяснил задачу. Илья Николаевич сказал: «Хорошо, иди на место!»

«После обеда, — рассказывает в своем письме Иван Яковлевич, — ученикам была дана самостоятельная письменная работа — сочинение. Учитель задал тему «Впечатление сегодняшнего дня». При этом он объявил, что мы можем писать о любом случае из своей школьной жизни, который сами считаем особенно важным. Одним словом, о чем угодно.

Все ученики на несколько минут призадумались, подыскивая подходящую тему. Некоторые вспомнили довольно смешные случаи из школьной жизни, а другие старались выдумывать из головы. Мне не пришлось долго искать тему, так как у меня не выходило из головы посещение урока математики директором Ильей Николаевичем и его объяснение плана решения задачи. Я и решил писать об этом.

Я написал: «Сегодня, в 9 часов утра, во время урока математики, пришел к нам г. директор, Илья Николаевич. Вызвали меня к классной доске и задали задачу, в которой несколько раз повторялось слово «гривенник». Я записал задачу, прочитал ее и стал планировать ход решения. Г. директор, Илья Николаевич, задал мне наводящие вопросы, и тут я заметил, что Илья Николаевич чуточку картавил и слово «гривенник» выговаривал «ггивенник». Это врезалось мне в голову и заставило думать: «Я ученик, и то умею правильно произносить звук «р», а он директор, такой большой и ученый человек, не умеет произносить звук «р», а говорит «гг»».

Далее я писал о кое-какой мелочи и на этом кончил сочинение. Дежурный собрал тетради и сдал учителю В. А. Калашникову.

Через два дня, после обеда, на уроке должно было быть изложение прочитанной статьи. Нам роздали наши тетради. Все бросились смотреть отметки…

Учитель Калашников умышленно оставил мою тетрадь у себя. Потом, швырнув мне тетрадь в лицо, с возмущением сказал: «Свинья!»

Я взял тетрадь, раскрыл ее и увидел, что мое сочинение перечеркнуто красным крестом, а в конце его стоит отметка «О» — ноль. Потом подпись. Я чуть не заплакал. Слезы выступили из глаз…

Во время письменной работы в класс вошел Илья Николаевич. Поздоровались и продолжали работу. Илья Николаевич ходил между партами, кое-где останавливался, наблюдая за работой. Дошел и до меня. Увидел на моем прошлом сочинении красный косой Крест и отметку ноль, положил одну руку мне на плечо, другой — взял мою тетрадь, стал читать. Читает и улыбается. Потом подозвал учителя, спросил: «За что Вы, Василий Андреевич, наградили этого мальчика орденом красного креста и огромнейшей картошкой? Сочинение написано грамматически правильно, последовательно, и нет здесь ничего выдуманного, искусственного. Главное — написано искренно и вполне соответствует данной Вами теме».

Учитель замялся, сказал, что в моем сочинении есть места, не совсем удобные для начальствующих, что будто он… Директор И. Н. Ульянов, не дав ему договорить, перебил его и сказал: «Это сочинение — одно из лучших. Читайте заданную Вами тему: «Впечатление сегодняшнего дня». Ученик написал именно то, что произвело на него наибольшее впечатление во время прошлого урока. Сочинение отличное». Потом он взял мою ручку и в конце сочинения написал: «Отлично» — и подписался: «Ульянов».

Этот случай я никогда не забуду: его нельзя забыть. Илья Николаевич доказал, насколько он был добр, прост, справедлив».

Была еще одна черта, которую подчеркивали, как заслугу И. Ульянова, — это его любовь и особенно сильная забота о постановке школы и развитии грамотности среди чувашей. И. Ульянов, как директор народной школы, особенно много сделал для забитой бедной инородческой чувашской школы ^[21]. Это мнение было подчеркиваемо симбирской общественностью, оно особенно ярко осталось у меня в памяти до сего времени… Эту черту я считаю долгом отметить, т[ак] к[ак] любовь, внимание и понимание угнетенных народностей унаследована от отца и Владимиром Ильичем.

В то время так называемое «общество» мало обращало внимания на низшие школы. В них учились больше дети бедноты, так как сколько-нибудь состоятельные люди приглашали обычно домашних учителей к своим детям для подготовки их в .средние учебные заведения. И для того, чтобы заинтересовать это общество низшими школами, их работой и их нуждами, привлечь к ним внимание, побудить оказывать им помощь и т. п., по инициативе Ильи Николаевича ежегодно весной, по окончаний занятий, в городской управе устраивался торжественный акт. Помимо кончавших училище школьников и их преподавателей, а также родителей, на этот акт приглашались и представители высшего и среднего общества, из среды которого выделялись попечители и попечительницы (состоятельные люди, которые заботились о школах, оказывали материальную помощь бедным детям и пр.). Илья Николаевич привлекал к участию в нем и членов управы, стремясь заинтересовать и их школьным делом, побудить их оказывать этому делу активную поддержку.

Приглашенные занимали места вокруг стола, на котором были разложены похвальные листы и наградные книги, а школьники размещались в зале вместе со своими преподавателями. Илья Николаевич делал годовой отчет о состоянии и работе школ, а затем приглашенные, главным образом дамы, раздавали ученикам награды. Чтобы нагляднее показать достижения школ, в соседней с залой комнате устраивались выставки различных работ учеников: их письменные работы, рисунки, рукоделья девочек и т. п. Таким образом стремление Ильи Николаевича превратить школьное дело в живое, общественное дело сказывалось и здесь.

После акта в тот же или на другой день окончившие снова собирались в управе, часа в 4 дня, и оттуда с оркестром музыки направлялись вместе с Ильей Николаевичем и преподавателями в Александровский городской сад на детский праздник. У входа в сад их встречали члены управы и попечители школ. Детям раздавали пакеты с гостинцами, угощенье получали и преподаватели, которые потом вместе с детьми принимали участие в празднике. До позднего вечера Александровский сад, украшенный по случаю этого дня флажками и фонариками, оглашался веселыми голосами детей, которые пели, танцевали под оркестр музыки, играли и веселились. Светлое воспоминание оставалось у детей от этого праздника, который они неохотно оставляли уже поздно вечером, когда в саду тушились огни. Такое внимание к детям в те далекие дни было редким явлением, и ученики средних учебных заведений, которые были лишены его, жалели, что тоже не могут повеселиться на весеннем выпускном празднике.

Если кому-либо из учителей приходилось пропускать занятия в школе по болезни, Илья Николаевич нередко заменял их на уроках, а однажды, будучи уже директором народных училищ, в течение полутора месяцев вел занятия в одной школе, учительница которой не могла сама заниматься по болезни.

Своим отношением к делу, чутким, внимательным отношением к учителям, заботами о них (Илья Николаевич немало ратовал, например, за улучшение материального положения) он завоевал среди них большую любовь и уважение…

А наряду с этим «школы Симбирской губернии были лучшими школами тогдашнего времени — это в Симбирске знали, и за это его (Ульянова)_ уважали самые прогрессивные и передовые слои симбирской общественности» ^[22].

Но реакция, сказывавшаяся уже в середине и конце 70-х годов, стала все более проявлять себя под влиянием растущей революционной пропаганды и особенно после убийства Александра II 1 марта 1881 г., что не могло не отразиться в первую голову на деле народного образования…

Деятельность земства в области народного образования все более берется под подозрение. Народному просвещению ставятся в народных школах узкие рамки: обучение лишь чтению и письму, «объяснительное чтение признается излишним», в народных школах рекомендуется «не задаваться побочными целями, например, сообщением учащимся разнообразных сведений из окружающего мира (мироведение)».

В декабре 1885 г., будучи на третьем курсе (на Высших женских курсах в Петербурге. — Сост.), я приехала опять на рождественские каникулы домой, в Симбирск. В Сызрани я съехалась с отцом, возвращавшимся с очередной поездки по губернии, и сделала вместе с ним путь на лошадях. Помню, что отец произвел на меня сразу впечатление сильно постаревшего, заметно более слабого, чем осенью, — это было меньше чем за месяц до его смерти. Помню также, что и настроение его было какое-то подавленное, и он с горем рассказывал мне, что у правительства теперь тенденция строить церковно-приходские школы, заменять ими земские. Это означало сведение насмарку дела всей его жизни. Я только позже поняла, как тягостно переживалось это отцом, как ускорило для него роковую развязку.

…Деятельность И.Н. (Ильи Николаевича.— Сост.) стала подпадать под подозрение, и, несмотря на его выдающуюся работу, он был оставлен по выслуге 25 лет не на 5 лет, как обычно, а лишь на один год министром нар[одного] просвещения Сабуровым. Это косвенное неодобрение его деятельности было очень тягостно для И[льи] Н[иколаеви]ча. Предстояло быть оторванным от дела всей жизни; тревожила, кроме того, перспектива остаться с большой семьей без заработка. И лишь вследствие того, что сам Сабуров был удален через год, И[лья] Николаевич] был оставлен на пятилетие. Но ему не пришлось дослужить его.

^[1] В метрической книге церкви Николы Гостинного записано:
«Девятнадцатого числа (старого стиля. — Сост.) астраханск[ого] мещанина Николая Василия Ульянина и законной жены его Анны Алексеевны сын Илья». Здесь, очевидно, имеется в виду дата крещения.
^[2] Здесь и в дальнейшем даты, относящиеся к дореволюционному периоду, указаны по старому стилю.
^[3] За успехи в науках И. Н. Ульянов в гимназии дважды — в 1848 и 1849 годах — получал награды. Курс обучения в гимназии он окончил одним из первых с серебряной медалью, впервые присужденной за все время существования гимназии с 1806 года.
^[4] Василий Николаевич Ульянов служил вначале соляным объездчиком, а затем приказчиком фирмы «Братья Сапожниковы». Он не был женат и умер 12 апреля 1878 года на 60-м году жизни.
^[5] Илья Николаевич в 1850 году был принят студентом физико-математического факультета Казанского университета.
^[6] На тему «О способе Ольберса и его применении к определению орбиты кометы Клинкерфюса». — Примечание М. Ульяновой.
^[7] Мария Александровна Бланк родилась в 1835 году. Она рано лишилась матери. Ее отец, Александр Дмитриевич Бланк, работал ординатором в петербургской больнице. После смерти жены вышел в отставку.
^[8] Результаты метеорологических наблюдений И. Н. Ульянова использованы в ряде научных работ (в том числе: «Correspondance Meteorologique» 1857 и 1858 годов проф. Купфера; «Материалы для географии и статистики России» Сталя и Рябинина; «О температуре воздуха в Российской империи» акад. Вильда; «Климат Пензенской губернии» проф. Сперанского). В непосредственной связи с этими наблюдениями находится и написанная И.Н. Ульяновым в Пензе научная работа «О грозе и громоотводах». Она была одобрена физико-математическим факультетом Казанского университета.
^[9] Точки эти имели, однако, различную величину. — Примечание М. Карякина.
^[10] В мужской гимназии И. Н. Ульянов был старшим учителем математики и физики (с 21 июня 1863 года по 31 августа 1869 года), кроме того, с 1865 по 1867 год работал секретарем педагогического совета этой гимназии. С 14 октября 1863 года по 10 сентября 1865 года И. Н. Ульянов преподавал физику в женском училище 1-го разряда. На землемерно-таксаторских курсах при мужской гимназии он давал уроки планиметрии (с 6 июля 1863 года по 31 августа 1866 года). Обязанности воспитателя пансиона при дворянском институте И. Н. Ульянов выполнял один год — с 1сентября 1863 года по 14 ноября 1864 года. Он был также приглашен к участию в комиссии педагогического комитета военной гимназии.

Сохранившиеся протоколы объединенного педагогического совета гимназии и пансиона дворянского института, которые вел Н.И. Ульянов, характеризуют его как крупнейшего прогрессивного педагога, стремящегося всячески повышать активность учащихся, развивать их самодеятельность.
^[11] «Северная пчела» № 7, 1860 г. — Примечание М. Ульяновой.
^[12] П. Кропоткин. Записки революционера. Изд. Политкаторжан, М., 1929 г., стр. 112—113. — Примечание М. Ульяновой.
^[13] П. Кропоткин. Записки революционера, стр. 329, — Примечание М. Ульяновой.
^[14] Учреждением должности инспектора народных училищ царское правительство стремилось усилить надзор за учителями и за просветительной деятельностью местного (земского) самоуправления, введенного земской реформой 1864 года. Но в ряде случаев это ему не удавалось. Некоторые прогрессивные деятели шли в инспектора народных училищ с противоположными целями — не для того, чтобы бороться с просвещением, как этого хотел царизм, а для того, чтобы распространять просвещение среди широких трудящихся масс. К числу таких прогрессивных деятелей относился и И.Н. Ульянов.
^[15] 15 сентября 1869 года И. Н. Ульянов сдал физический кабинет Нижегородской мужской гимназии и 22 сентября отбыл к месту своей новой службы.
^[16] Статья опубликована без подписи автора.
^[17] Председателем Симбирского уездного училищного совета был избран Николай Александрович Языков (родной племянник поэта Языкова), инициативный деятель народного просвещения.
^[18] Дети крестьян Петр Малеев и Василий Калашников (о нем см. также именной указатель цитируемых авторов) по окончании педагогических курсов стали лучшими учителями Симбирской губернии. Андрей Кабанов одно время был сельским учителем, а затем преподавал в Симбирской гимназии (его подпись стоит под аттестатом зрелости Владимира Ильича). Под руководством воспитанника курсов Николая Лукьянова в Симбирском училище два года преподавала старшая сестра Ленина — Анна Ильинична.
^[19] Последний орден Владимира дал ему потомственное дворянство. — Примечание М. Ульяновой.
^[20] Преображенский Роман Алексеевич (1853—1937)—воспитанник основанных И. Н. Ульяновым педагогических курсов, учитель-«ульяновец». Много лет руководил лучшим в Симбирской губернии Промзинским двухклассным училищем.
^[21] И. Н. Ульянов много сделал для просвещения нерусских национальностей. Он разработал план создания нерусских училищ, подготовил для них необходимую материальную базу, заботился о снабжении этих училищ учебниками и учетными пособиями, готовил кадры учителей, способных вести обучение по наиболее прогрессивным методам, принятым в русских школах.

Благодаря энергичной деятельности И. Н. Ульянова и представителей культурного движения чувашского народа, среди которых наиболее выдающимся был И. Я. Яковлев (см. именной указатель цитируемых авторов), в Симбирской губернии стало быстро расти число чувашских школ. Значительных успехов достигла симбирская центральная чувашская школа, которая превратилась в главный очаг просвещения чувашского народа. Количество учащихся в 38 чувашских школах при И. Н. Ульянове возросло почти в два раза.

Большой вклад внес И. Н. Ульянов также в дело просвещения мордовского населения. Он проделал значительную работу по вовлечению мордовских детей в начальные школы и по подготовке учителей, знающих русский и мордовский языки. В результате количество учащихся этой национальности, посещавших 42 мордовские и некоторые русские начальные школы, также увеличилось почти в три раза
^[22] Д. Деларов. Как я познакомился с семьей Ульяновых. «Север», № 1 (5), 1924, стр. XIV. — Примечание М. Ульяновой.