Бартлеттовская концепция схемы
и ее воздействие на теорию познания.
Представление знания
в современной когнитивной психологии

Бревер У.Ф.

Содержание

Цель настоящей главы - критическое исследование предложенной Ф. Бартлеттом концепции схемы, демонстрация влияния этой теоретической конструкции на развитие когнитивной психологии, и помещение принципа схемы в контекст современных концепций представления знаний в когнитивной психологии и когнитивной науке.

Бартлетт в качестве человека своего времени. Принцип схемы разработан Бартлеттом еще в 1920-х, но основное его влияние на когнитивную психологию и когнитивную науку пришлось на 1970-е и 1980-е годы. Что же обусловило такую 50-ти летнюю задержку? Разрабатывая принцип схемы, Бартлетт по существу предложил совершенно новую концепцию сознательного представительства. К несчастью для Бартлетта, его предложение совпало со временем полного господства бихевиоризма в психологии, узловой же момент бихевиористского понимания составляло то, что для научной психологии неприемлемо понятие сознательного объекта. Вдобавок, Бартлеттовское экспериментальное исследование памяти основывалось на подходе, сильно отличавшемся от доминирующей атомистско/редукционистской методологии, восходящей к известным ранним работам Эббингауза. В первом разделе данной главы мы опишем Бартлеттовскую идею схемы и попытаемся оценить степень его расхождения с господствующим течением психологической мысли.

Огл. Бартлеттовские эмпирические исследования человеческой памяти.

Экологическая корректность.

Свой принцип схемы Бартлетт разрабатывал на протяжении 1920-х годов с той целью, чтобы найти объяснения результатам исследований памяти, проведенным им в период до и после Первой мировой войны. Уникальный характер его находок определется рядом сделанных Бартлеттом метатеоретических предположений. Наиболее общий лабораторный метод исследования памяти в то время определялся решением, полученным в одной из работ Германа Эббингауза (1985/1964). Эббингауз предложил бессмысленный слог в качестве экспериментального средства исследования памяти. Он утверждал, что использование подобных средств должно снизить или устранить влияние воссоединяемых переменных и позволить изучать относительно "чистую" память. Он, и его научная школа неявно предполагали, что законы памяти, открываемые с помощью такого рода простых средств, могут использоваться и для объяснения более сложных структур памяти.

Бартлетт отклонил подход Эббингауза в самом начале своей профессиональной карьеры (Бартлетт, 1958, с. 142). Бартлетт утверждал, что используемые психологами методы эксперимента должны отражать свойства феноменов действительного мира, понимание которых и формирует исследователь. В современной терминологии Бартлетт настаивал на том, чтобы исследовательская стратегия пользовалась лишь "экологически корректной" постановкой проблем (ср. Нейссер, 1978). В одном своем автобиографическом исследовании Бартлетт говорит, что после постановки серии психологических лабораторных экспериментов, он подумал сам о себе: "Чем же нужно располагать для нашей повседневной жизни?" (Бартлетт, 1956, с. 83)

Бартлетт выдвинул целый спектр возражений против концепции Эббингауза (Бартлетт, 1932, Гл. 1); однако, наиболее общим направлением атаки оказался аргумент, относящийся к выходным характеристикам. Бартлетт понимал, что построение упрощенных лабораторных моделей - важнейшее средство науки, но возражал, что упрощение материала в экспериментах с памятью приводит к некоторым проблемам. Он утверждал, "если психолог, рассматривающий относительно высокоуровневое распознавание, подобное воспоминанию, пытается изолировать ответ, упрощая само стимулирование, то в таком случае он выполняет совершенно не такую операцию. Именно таким оказывается традиционный метод, как, к примеру, употребление так называемых обессмысленных материалов в большей части опытов с памятью". (Бартлетт, 1936, с. 44) Существенной представляется аргументация Бартлетта, что сложные материалы памяти наделены выходными свойствами, и что их упрощение экспериментатором приводит к потере возможности исследования этих свойств. (См. Бревер и Накамура, 1984, для более детального анализа данной проблемы.) Предположению, что простые законы памяти позволяют установить их посредством анализа сложных явлений, Бартлетт противопоставил довольно простой аргумент. Он воспользовался аналогией с химией и утверждал, что, как и в химическом взаимодействии, "комбинации или организации "сознательных элементов" могут обладать свойствами, отличающимися от свойств собственно элементов" (Бартлетт, 1936, с. 49). Наконец, в более узком плане, Бартлетт указывал, что метод Эббингауза фокусируется исключительно на числе корректных ответов и игнорирует многочисленные данные, получаемые путем исследования природы ошибок, совершаемых при воспоминании (см. Кориат и Голдсмит, 1996, для понимания современной трактовки данной проблемы).

Исходя из своего понимания принципа обязательности использования экологически корректного материала, Бартлетт отказался от использования бессмысленных слогов, и предпочел пользоваться в качестве экспериментального материала рисунками, фигурами и прозаическими фрагментами. В частности, преимущественное внимание он сосредоточил на материалах, собранных путем выбора из сказок американский индейцев, известных как "Война призраков". Ретроспективно можно показать, что испытуемые, читая трудный рассказ Катламета (Kathlamet) дважды и побуждаемые вспомнить его 15 минут и 10 лет спустя, также нарушали его собственный принцип экологической корректности. Однако, как это будет ниже показано в данной главе, переход от бессмысленных слогов к текстовым фрагментам предоставил методологическое обоснование новых весьма важных экспериментальных находок, которые, в конечном счете, привели Бартлетта к разработке принципа схемы.

Важнейшие эмпирические результаты Бартлетта.

Большинство своих экспериментальных материалов о человеческой памяти Бартлетт собрал в период до и после Первой Мировой войны. Он же и опубликовал их (1920) не сопровождая никаким теоретическим объяснением. В ранних 1920-х его он испытывал сильное огорчение своей неспособностью дать теоретическое объяснение полученным данным. Как он говорил (Бартлетт, 1958, с. 144), на протяжении этого периода им были написаны ряд глав для книги, описывающей его исследования памяти, но, в конечном счете, он решился им уничтожить. Однако в ранних 1920-х он проводил немало времени в общении с нейрологом Генри Хидом, и, как он говорил, именно это общение помогло ему выработать принцип схемы. Наконец, в 1932 году, он опубликовал свою известнейшую книгу, Запоминание, содержащую и довольно детальный разбор его эмпирических исследований памяти, и, вместе с тем, объясняющий результаты принцип схемы. В этом разделе настоящей главы я хотел бы обратить внимание на важнейшие эмпирические находки Бартлетта; в следующем разделе я намерен обрисовать Бартлеттовскую теорию схемы; затем мне хотелось бы показать способность его теории объяснить полученные им данные. (Показываемые далее ссылки на страницы будут отсылать к работе Бартлетта Запоминание, изд. 1932, кроме особо оговоренных.)

Задача обобщения всех эмпирических результатов Бартлетта потребует некоторого труда. Даже по меркам того времени то, что представил Бартлетт, не отражалось количественно и казалось представленным в довольно неформальном порядке. Главным образом, он записал некоторые воспоминания, определив некоторые характеристики подобной фиксации, и далее просто сформулировал словесные оценки общей природы некоторых из находок. Однако так удалось получить довольно разумную идею характера его результатов в целом. Относительно недавно прошло обсуждение частных аспектов его работы (напр., Велер и Рёдигер, 1992); однако, большинство его важнейших находок подтверждают эксперименты, построенные на основе современных стандартов методологии и представления данных (см. обзор у Бревера и Накамуры, 1984).

Изменчивость воспоминаний. Наиболее важное сделанное Бартлеттом открытие заключалось в том, что информация, формируемая воспоминаниями, во многом отличается от исходно сообщаемой информации. Как показали его данные, "точность воспроизводства, в буквальном смысле, является редким исключением и не составляет правила" (с. 93).

Процессы подытоживания. Он обратил внимание, что записываемые воспоминания обычно короче исходного материала. Каким образом происходит такое сокращение? Первое, на что обратил внимание Бартлетт, это сохранность глубинной структуры текста. Он пришел к выводу, что "как представляется, обычно форма, план, тип или схема рассказа средне образованного взрослого оказывается стабильно доминирующим и стойким фактором для подобной части материала (с. 83). Обратное этому утверждение он исключил как несоответствующее. Он обратил внимание, что происходит "существенное упрощение, связанное с исключением представляющегося несоответствующим материала" (с. 138). Например, в "Войне призраков" главный герой возвращается домой после понесенного поражения, и текст повествует, что он "зажег огонь". Это событие не имело значения для общего плана или структуры рассказа, и оно обычно забывалось в образцах записанных Бартлеттом пересказов.

Возможно, что Бартлетт определял и еще два класса подверженных забыванию сущностей - незнакомую и непоследовательную информацию. В частности, использование незнакомого материала привело его к мысли, что "всякий элемент заимствуемой культуры, находящий весьма слабую почву в восприявшей его культуре, вряд ли способен ассимилироваться" (с. 125). Использование непоследовательного материала породило его мнение о том, что "всякий раз, когда что-либо казалось непостижимым или "подозрительным", оно опускалось или объяснялось" (с. 68). Поскольку полной ясности здесь не появилось, Бартлетт попытался различить эти два класса материала, однако в той части его книги, где он рассуждает о том, что изменения, свойственные вспомненным рисункам конструкций соотносятся именно с тем типом конструкции, которая "тяжело усваивается - либо в силу ее причудливости, либо слабой известности" (с. 182). Этот текст явился источником его предположения о существовании двух разных классов материала, предрасположенных к исключению при воспоминании.

Здесь, однако, обнаруживалось несоответствие этого общего подхода представлениям, описывающим процесс подытоживания. Общее представление об исключении несоответствующей информации дополнялось им ссылкой на безусловно очевидные примеры "курьезного сохранения тривиальности" (с. 184). Например, текст "Войны призраков" говорил о пяти воинах в каноэ. Этот факт, не игравший никакой роли в основном сюжете, довольно часто присутствует в записанных Бартлеттом пересказах.

Сведение к известным представлениям. Другому важному отмеченному Бартлеттом феномену я бы дал названия сведения к известным представлениям. Бартлетт установил, что некий класс преобразований исходного материала состоял из "приведения относительно неизвестного к относительно известному" (с. 89). В другом месте, при обсуждении о воспоминании неизвестных конструкций, он утверждает, что когда одна из таких конструкций была обычно похожа на "определенный распространенный объект, но обладала некоторыми свойствами обычно незнакомыми тем людям, кому представляли данный материал, эти свойства обязательно изменялись посредством приближения к известному" (с. 178). Предоставленные Бартлеттом примеры такого сведения показывают смещение от незнакомого "арахиса" к знакомому "желудю". Например, в "Войне призраков" прямо перед смертью главного героя текст включает некоторое озадачивающее замечание, что "нечто черное вышло из его уст". Бартлетт отметил, что в данном случае один из опрашиваемых вспомнил, что его "уста покрылись пеной" (с. 72); другой запомнил, что "его душа вышла из его уст" (с. 127).

Предположительность воспоминаний. Другой класс присутствующих в воспоминаниях изменений связан с дополнением исходных текстов новым содержанием. Бартлетт склонен был объяснять подобное "рационализацией"; я же предпочитаю отнести это к предположительности. Последнюю я подразделяю на предположения, восполняющие пробелы, и прагматические предположения. В отношении восполняющих проблемы предположений Бартлетт замечает, что текст "Войны признаков" в значительной мере эпизодичен, и события в нем следуют друг за другом без заметной связи. Анализируя пересказ такого материала, Бартлетт указывает, что "причины, очевидно формулируемые и явно вводимые в текст пересказа, обнаруживают связи именно с материалом, представленным без достаточных объяснений" (с. 84). Бартлетт приводит довольно много примеров восполняющей пробелы предположительности. Например, в "Войне призраков" один человек отказывается идти на войну, утверждая "Яне пойду туда. Я могу быть убит. Мои близкие не узнают, где я похоронен. "Но вы", - сказал он, обращаясь еще к одному человеку, - "можете идти с ними" (с. 65). Один опрашиваемый вспомнил последний фрагмент этого текста как "Потому, что вас никто не ждет назад" (с. 71). Другой вспомнил это же место как "Поскольку у вас нет родителей" (с. 120). Во всех случаях опрашиваемые пытались объяснить (чего не было в исходном тексте), что же оправдывало отказ этого человека от участия в походе.

Можно иронизировать, что, обсуждая в своей книге ошибки воспоминания, Бартлетт сам оказался в плену классического заблуждения памяти. Он утверждал, что опрашиваемые часто замещали слово "гребок" на "греблю". Однако в исходном тексте "Войны призраков" (с. 65) слово "гребок" никогда не появляется. Текст упоминает о том, что воины находились в каноэ и двое из них слушали шум весел. Когда текст упоминает о том, что каноэ плыли по реке, употребляются такие понятия как "подниматься по реке" и "возвращаться в Эгулак". Ясно, что у Бартлетта сложилось предположение, что воины "гребли" вверх по реке, и затем возвращались обратно. И подобно намерзанию корки льда в мороз, собственные ошибки Бартлетта правомерно и закономерно убеждают нас, что один из его опрашиваемых делал ту же самую ошибку предположения, которой не избежал и сам Бартлетт в написанной им книге. Вспоминая "Войну призраков" тот, за кем записывался протокол "H", упомянул о том, что "Компания гребла вверх по реке" (с. 66).

Прагматические предположения позволяют объяснять их как предположения, в которых "слушателем руководило ожидание нечто, что не было явно показано, но необходимо подразумевалось в исходном предложении". (Бревер, 1977, с. 673) Сам Бартлетт не рассматривал данный класс предположений, но его книга содержит многочисленные довольно очевидные примеры. Например, в оригинале "Войны призраков" используется фраза "индейцев оттеснили" (с. 65). Ее же различные опрашиваемые вспоминали как "Индейцы убиты" (с. 68); "Индейцы пали" (с. 70); "Его ранила стрела" (с. 72); "Вас ранила стрела (с. 120).

Эти результаты довольно похожи на те, что я сам собирал 45 лет назад. Фактом остается концептуальная близость свидетельств, собранных мной при изучении прагматических предположений, примерам, извлеченным чуть выше из работ Бартлетта. В моем эксперименте предложение "Титаник поражен айсбергом" при пересказе опрашиваемыми часто превращалось в "Титаник тонет". Мое описание исследований 1977 года показывает, что мой интерес к прагматическому осмыслению воспоминаний следует из связи с различением логических заключений от прагматических заключений и никак не связан с проведенными Бартлеттом исследованиями. Тем не менее, оно содержит ссылку на Бартлетта, так что некоторое прямое влияние представленных им данных вряд ли исключено.

Стилистика смещений и некоторых других особенностей памяти.

Бартлетт рассказывает и о некоторых других особенностях памяти (например, повышенной запоминаемости юмора и пониженной памяти на черты лица). Как представляется, эти данные лишь отчасти соответствуют теории схемы. Их можно обозначить как завершающий класс изменений памяти, исследуемых Бартлеттом в числе уменьшительных детализирующих смещений. Их трудно представить столь же непосредственно связанными с принципами схемы, как и другие упоминаемые выше находки, и поэтому мы рассмотрим их лишь вкратце. Бартлетт установил, что лингвистические особенности редко передавались правильно (с. 81). Он обратил внимание, что нестандартно написанный исходный текст обычно перелагался в привычные нормы современной речи (с. 68). Кроме того, он отметил, что ряд опрашиваемых пытались (но неудачно), вспоминать рассказанное, сохраняя близость исходному стилю (с. 81) Те же самые особенности отмечены и в Бревер и Гай (1984). Одно автобиографическое примечание. Исследования Бревера и Гая проводились как часть программы исследований литературы и психологии и в этом смысле могут рассматриваться как полностью независимое повторение результатов Бартлетта. Я вспоминаю эту интеллектуальную историю только потому, что хорошо запомнил, как же был удивлен, случайно столкнувшись с фрагментом Бартлетта о стиле уже непосредственно в момент завершения подготовки работы к публикации, - она показалась мне необычной и в то же время представляющей ясный взгляд на проблему запоминания стилистических особенностей, - она очевидно показала мне и собственные заблуждения.

Смещения памяти бессознательного происхождения. Одна из найденных Бартлеттом особенностей памяти подтверждает его концепцию схемы в отношении сознательности понимания. Представленный выше его анализ различного рода исключений и изменений обнаруживает постоянное подчеркивание Бартлеттом того, что подобные процессы работы памяти работают вне рамок осознанного понимания (напр., с. 52, с. 68, с. 86, с. 87, с. 89, с. 126). Для подчеркивания этого факта Бартлетт обычно использует понятие "невольное" (например, "… процесс рационализации … неволен от начала до конца", с. 87), но довольно очевидно, что обозначает оно именно бессознательное.

Огл. Теория Схемы

Этот раздел будет посвящен изложению Бартлеттовской теории схемы. Важнейшее интеллектуальное достижение Бартлетта заключено в том, что теория человеческого сознания требует понимания и человеческого знания, предлагая определенное решение проблемы - схему. Сами по себе рассуждения Бартлетта настолько трудны, что и сквозь годы ясно то, что этот раздел его работы можно использовать как тест Роршаха для читателей. Поэтому я скорее склонен цитировать его собственные слова, чем описывать его точку зрения, поскольку это единственный способ показать его теорию как можно ближе к оригиналу.

Влияния, прослеживаемые в Бартлеттовской теории схемы.

Конвеционализация. Прежде чем изложить Бартлеттовскую теорию схемы, я вкратце обрисую ранее предпринятые им попытки ввести свои эмпирические результаты в какие-либо теоретические пределы. В ранние годы в Кембридже Бартлетт находился под сильным влиянием антропологии (ср. Бартлетт, 1936; Бревер, в печати; Олдфильд, 1972; Зангвилл, 1970). В особенности это были споры с антропологами о процессах конвенционализации, подобных прикладному искусству или о создании человеческим обществом конструкций предметов материальной культуры (например, в Западной культуре конвенциональный принцип изображения звезд обусловлен использованием желтых или оранжевых цветов). Бартлетт определял конвенции как культурно стабильные признаки и в особенности уделял внимание антропологическим описаниям кросс-культурных контактов. Он утверждал, "конвенционализация представляет собой процесс поглощения группой культурных материалов извне, постепенно вырабатывающий картину относительно стабильных признаков, отличающих данную группу. Новый материал ассимилируется как раз стойким прошлым той группы, в которую материал поступает" (с. 280).

Бартлетт указывал на очевидную связь между этими принципами и полученными им данными, что в результате повторяющихся воспоминаний их записи принимают относительно постоянную форму, и что изменения воспоминаний часто указывают на влияние старой информации на новую. Бартлетт признавал, что назначение первой его исследовательской программы состояло "в целом в проведении экспериментальной атаки на конвеционализацию" (Бартлетт, 1958, с. 143). В своем первом обзоре примеров запоминания содержания "Войны Призраков" Бартлетт (1920) явно пользовался конструкциями, восходящими к идее конвенционализации. Тем не менее, в конце концов, он разочаровался в них (см. Бартлетт, 1958, с. 143-144). С ретроспективных позиций я полагаю, что проблема заключалась в том, что конвенционализация в действительности не была объясняющей концепцией - заместителем, а просто представляла собой любопытную аналогию двух разных областей. Если, фактически, от нее и исходила некая объясняющая способность, то, вероятно, что процессы в человеческой памяти (что Бартлетт экспериментально и обнаружил) чем-то больше совпадали с объяснениями культурных явлений, чем противоречили им. Таким образом, Бартлетт лишился какой-либо возможности теоретически объяснить свои экспериментальные данные.

Основной принцип схемы. Любое составляющее концепцию схему представление являет собой пример глубокого доверия, существовавшего у Бартлетта к исследованиям невролога Генри Хида. Воздействие идей Хида на Бартлетта - история, требующая детального рассказа (Бартлетт, 1932, сс. 198-202; 1958, сс. 146-147; Ольдфилд и Зангвилл, 1942a, 1942b, 1943), и мы также подробно остановимся на этом. Хид нуждался в модели, объяснявшей утерю телом положения и ориентации. Он сформулировал идею психологической структуры, названную им "схемой положения" для объяснения того, как поступившая информация о положении тела влияет на текущую деятельность. Ретроспективно мне кажется, что Бартлетт оказался при этом излишне великодушен. Психологическую структуру, фиксирующую положение тела, и понимание, какие психологические средства необходимы для исследования человеческого знания и предположений о новых формах структуры сознания, разделяет весьма неблизкая дистанция. Ясно, что правильна изложенная Бартлеттом в автобиографии позиция, представившая дискуссии с Хидом источником, направившим мышление Бартелетта в новом направлении, но здесь нет ничего более, кроме заимствования одной теорией ряда специфических деталей другой.

Теория следа. Размышления над тем, посредством чего представлено человеческое знание, и психологический подход к данной проблеме говорят, что Бартлетт оказался довольно близок позиции британского философского эмпиризма, в котором знание представляется посредством специфических умственных образов (см. Бревер, 1993, где данная философская позиция обсуждается в качестве психологической теории представления). Бартлетт так обобщает подобные представления: "происхождения некоего специфического события оставляет след или какую-то группу следов, сохраняющихся либо в организме, либо в сознании" (с. 196). Он переходит к мысли, что "следы, как можно в принципе предположить, оставляют индивидуальные и специфические события. Следовательно, каждый адекватный индивид располагает неким неопределенным числом индивидуальных следов" (с. 196). Современное истолкование такой условности (лишенной образности) известно как теория образцов (напр., Медин и Росс, 1989). Подобные формы образцов мыслились Бартлеттом ("следов", если пользоваться его терминологией) обладавшими очевидной неправильностью и несовместимыми с выделенными им данными памяти. В дальнейшем выяснилось, что образцы обладают куда большей гибкостью, чем поначалу позволяют это понимать, что позволило ряду исследователей отнести их к сфере представления знания и человеческой памяти (например, Хинтцман, 1986). Я вновь вернусь к этому при обсуждении проблемы представления специфической информации в Бартлеттовской теории схемы.

Огл. Теория схемы в чистом виде

Предстоящее объяснение концепции Бартлетта будет построено на утверждении, что в ней объединены две отличные точки зрения. Вначале будет дано объяснение того, что я бы назвал "теорией схемы в чистом виде". Данная теория представляет собой "открытую" точку зрения Бартлетта, поддерживаемую яснейшими очевидными отсылками к тексту. Однако я попытаюсь доказать, что существуют и текстуально подтверждаемые свидетельства некоторого в меньшей степени ультимативного представления его теории, которое я называл бы "теорией образцов схема плюс".

Онтология. Во-первых, чем именно оказывалась схема для Бартлетта? Явные указания на это отсутствуют в Запоминании, но в своей автобиографии Бартлетт (1936) описал случай чьей-то работы со схемой и утверждал, что "он не был готов описать эту схему как нечто интроспективно найденное, но она обладала свойствами, теоретически подобными другим вещам, например, образами, наборами сенсорных реакций (сенсорными паттернами), идеями и тому подобным, что обнаруживалось им именно таким способом (с. 47). Как я полагаю, последнее очевидно говорит о том, что Бартлетт бессознательно отождествлял схему с такими сознательными сущностями как образы.

Абстрагирование. Бартлетт довольно бескомпромиссно относился к решению проблемы абстрагирования. Он утверждал, что любой индивидуальный опыт представляет собой абстрактное (схематизированное) производное схемы. Он утверждал, что "прошлое действует больше как некая организованная масса, нежели группа элементов, в который каждый элемент хранит свой собственный признак" (с. 197). В другом случае он говорил, "отсутствует даже малейшая причина предполагать то, что каждое множество поступающих импульсов, каждая новая группа опытов сохраняется в качестве изолированного элемента некоей пассивной смеси" (с. 201).

Поворот обратно для некоторой схемы. Бартлетт представлял себе, что его ультимативное понимание абстракции приводит к довольно тяжелой проблеме, - неясно, как именно вспоминается специфическое эпизодическое событие? Как утверждает Бартлетт, "нам вполне доступен способ выделения индивидуальности внутри тотально действующих масс момента" (с. 208). Бартлеттовское решение данной проблемы представляет собой известнейшую операцию, в которой индивид "поворачивает обратно для собственной схемы". Этот аспект теории Бартлетта часто понимают как пример ее наиболее необъяснимой частью. Бродбент (1970) в его некрологе Бартлетту позволил себе пойти даже столь далеко, что заподозрил самого Бартлетт в неспособности объяснить, что же обозначает данное понятие (с. 4).

Проблема "поворота обратно для некоторой схемы" обсуждалась Бартлеттом во многих местах его исследований. Как он утверждал, "Организм, обнаруживший как [повернувшись обратно для своей схемы] можно потерять точность при анализе установок, утрачивает и выстроенные вслед индивидуальные детали, но и, так либо иначе, конструирует или выводит из имеющегося наличия как возможные констуитивы, так и порядок, выстраиваемый в их продолжение" (с. 202). В другом месте он отмечает, что порядок поиска специфической информации нуждается в определенной ситуации - "организму необходимо нечто, позволяющее ему повернуть вспять его собственную "схему" и создать ее заново" (с. 206). Знакомство с этими представлениями навело меня на мысль о существовании трудности, связанной с тем, что здесь легче поставить проблему, чем подобрать решение. Современная когнитивная наука готова предположить, что желаемое Бартлеттом представление можно отождествить с определенной формой голографической метафоры или определенной формой коннекционистской модели, если бы оно не казалось неуместным анахронизмом. Созданный Бартлеттом теоретический механизм реален, и та лучшая интерпретация, которую я бы мог ему дать, состоит в том, что "поворот обратно на некоторой схеме" должен заключаться в конструировании специфического представления посредством создания модальной схемы свойств соответствующего схематизма. Таким образом, чья-либо попытка вспоминания уведенной им специфической комнаты уже не будет означать вспоминания всех увиденных им комнат, но именно определенной комнаты с потолком из материала, соответствующему типу некой "модальной комнаты" (в частности, штукатурки), двери - "модальной двери" (в частности, деревянной) и т.д. Подобная интерпретация сохраняет Бартлеттовский ультимативный абстракционизм и, позволяя воспроизвести определенную комнату, избегает определенных проблем, когда успешность воспоминания нуждается в воспроизводстве эпизодических деталей данной немодальной комнаты.

Образность. Еще один аспект теории Бартлетта связан с трудностью понимания устанавливаемых им отношений между схемой и образами. Как он утверждал, "одна из величайших функций образов в умственной жизни заключается в указании предметов находящихся за "схемой" (с. 209). Перейдя к более обстоятельному анализу, он указывает, "образы представляют собой буквальную детализацию внешней среды "схемы" и облегчают некоторые немаловажные отклики на непосредственно окружающие условия. Все они существенным образом индивидуальны и конкретны по своему характеру" (с. 303). Современные комментаторы Бартлетта находят этот аспект теории схемы трудным для понимания. Решением может быть здесь принятие во внимание ранних штудий Бартлетта в области философии и интроспективной психологии. Бартлетт предполагает, что специфические воспоминания прошлого осуществляются посредством представлений реорганизованной памяти. Посредством реорганизованной памяти я понимаю, что форма памяти способна содержать "память специфического эпизода индивидуального прошлого. Она типически появляется посредством "переживаний" происходящего ранее индивидуального феноменального опыта … Информация в такой форме памяти выражается посредством умственного образа (Бревер, 1960, с. 60). Если следовать этому прочтению, то, я думаю, можно понять, почему Бартлеттовский анализ предмета схемы так часто адресуется к образу.

Огл. Схема плюс теория образца

В предыдущем разделе я представил мой лучший анализ "официальной" Бартлеттовской теории - теории схемы в чистом виде. Однако его подраздел "поворота обратно на чьей-то схеме" не оставляет сомнений в том, что Бартлетт, именно в части понятий воспоминания специфической информации, ставил проблемы с присущей ему экстремальной формой абстракционизма. Вдобавок, следует принять во внимание, что определенная часть Бартлеттовской теории схемы призвана была объяснить его эмпирические находки в сфере человеческой памяти, и, что очевидно следует из записей вспоминания опрашиваемых, их пересказы оказывались более специфичны и менее схематичны, чем прочитанный ими исходный текст.

Практически, как я думаю, Бартлетт часто пользовался менее категоричным представлением, в котором воспоминания включали как схематическую информацию, так и некоторую специфическую эпизодическую информацию. Некую аргументацию для подобной интерпретации мы можем найти в Запоминании. Например, Бартлетт утверждает, что вспоминание рисунков "вполне могло быть таким … что выводы невольно смешивались с действительными воспоминаниями воспринятых признаков образцов" (с. 52). Он утверждает, что процесс воспоминания нуждается в активном, связанном предустановкой запоминании; в форме ли чувственных образов или, что чаще, отдельных слов ряд некоторых частей событий запоминается повторно, и событие в таком случае реконструируется на основе такого рода специфических элементов материала к виду общей массы соответствующих материала или реакции (с. 209). В другом случае Бартлетт утверждает, что запоминание представляет собой "выстраивание нашего отношения, направленного на целостную активную массу организованных относящихся к прошлому реакций или опыта и к некоторой сторонней детали, обычно появляющейся в виде образа или в виде языковой формы" (с. 213). То, что присущий схеме плюс теории принцип образца следует сохраненной специфической эпизодической информации (например, сторонней детали) не устраняет тех главных проблем, обсудить которые мы и собираемся далее.

Огл. Активный характер схемы

Не один из современных комментаторов Бартлеттовского принципа схемы подчеркивает отмечаемую им активность схемы. (Мы тоже в некоторой степени говорим об этом в Бревер и Накамура, 1984.) Основание этому мы находим в самих работах Бартлетта. Например, он говорит, что "объединение некоего воспринятого со специальной установкой очевидно оказывается активным процессом, для, абстрактно формулируя, установок, используемых как нечто из большого перечня, каждый элемент которого способен играть здесь свою роль. Но хотя это объединение активно, оно не сознательно перед обозревателем, не знакомым с поиском и последующим соотнесением. Я бы так назвал этот фундаментальный процесс объединения воспринятого с некоторой устанавливающей схемой: активность, наступающая за пониманием (с. 20). В определении, возможно, составляющем сильнейшую сторону точки зрения Бартлетта, говорится "процесс это решительно не только проблема отношения вновь представленного материала к старым достижениям знания … Приравнивание учитываемости и участия в сознательной жизни к простой проблеме способности вписываться в уже сформированную систему очевидения должно открыть ясное понимание того, что процесс вписываемости представляет собой активный процесс, прямо зависящий от предопределяющих тенденций и направленности, вносимой субъектом в проблему" (с. 85).

Если, учитывая сказанное предположить, что схема представляет собой динамическую сущность, подвергающуюся гибкой реорганизации для обработки специфических ситуаций, то в таком случае нам очевидно, что это действительно противоречит довольно прозрачным утверждениям Бартлетта (представленным в находящемся выше разделе теории схемы в чистом виде), что схема представляет собой сознательное представительство родового знания в долговременной памяти. Другая тенденция, свидетельствующая против атрибутации Бартлеттовской схемы свойствами высокой активности и гибкости, рассматривает то, что его первая попытка анализа собранных им данных памяти заключалась в их привязке к антропологической концепции конвенционализации. Мне представляется, что среди антропологических конструкций принцип конвенционализации единственный работающий с относительными статическими аспектами культуры, медленно меняющимися только время от времени.

Так что значило утверждение Бартлетта, что схема является активным процессом? Я думаю, что внимательное чтение его текста показывает, как он пытался продемонстрировать, что во взаимодействии с миром человеческое существование выступает не только простым формирователем откликов, определенным текущим состоянием физического окружения. В терминологии современной когнитивной психологии (Линдсей и Норман, 1977) Бартлетт говорил, что во взаимодействии с миром осуществляется значительное нисходящее восполнение взаимодействия, оказываемого на личность. Более специфично то, что представленное в схеме родовое знание только привнесено для указания процессов восприятия и запоминания. Эта интерпретация точки зрения Бартлетта в значительной мере, как мне представляется, оправдана приведенными выше ссылками. Первая из приведенных выше ссылок взята из проведенного Бартлеттом анализа нисходящих эффектов зрительного восприятия (см. Палмер, 1975, содержащий классический анализ той же самой проблемы в современной когнитивной психологии). Что Бартлетт обозначал как "активность, наступающую за пониманием" показывает цитируемое утверждение о том, что опрашиваемые не просто различали демонстрируемые им физические стимулы, но и использовали схему нисходящей информации для их интерпретации. Вторая цитата взята из обсуждения собранных Бартлеттом данных памяти, в которой он указывает, что опрашиваемые не просто пассивно воспринимали прочитываемый ими текст, но формулируемые ими в момент воспоминания выводы свидетельствуют об активности "предустанавливающих тенденций и смещений" (например, знания родовой схемы). Это позволяет мне заключить, что рассуждения Бартлетта об активной природе схемы не противоречат его же предположениям о том, что схема представляет собой архив родового знания в долговременной памяти.

Данные Бартлетта и его теория

Очевидно, что разработанная Бартлеттом теория схемы учитывала его же экспериментальные данные о восприятии и памяти. Но он, в конце концов, никогда ясно так и не сказал, каким же образом его собственная теория объясняет его данные! Проблема заключается в том, что все его экспериментальные данные были собраны 15 - 20 годами ранее написания им его книги Запоминание, в которой он и представил полностью разработанную теорию схемы. Большинство собранных данных он опубликовал (Бартлетт, 1916, 1920, 1921, 1928) до того, как разработал теорию схемы и в Запоминании он лишь воспроизвел некоторые прежние данные, и затем в главе 10 изложил свою новую теорию схемы. Таким образом, само по себе использование теории схемы оставлено, в важнейшей ее части, на читателей книги. В данной части текущей I главы мы предпримем такой опыт.

Модель схемы в чистом виде. Вначале я воспользуюсь моделью схемы в чистом виде и попытаюсь понять, в какой же степени она способна объяснить данные Бартлетта, как это подчеркивалось ранее в настоящей главе. Важнейшая сделанная Бартлеттом находка, что воспоминания в его опытах редко отличались точностью, позволяет ее объяснение. Как я понимаю принцип модели схемы в чистом виде, только информация того типа, которая аккуратно воспроизводится при воспоминании, представляет собой образцы чистого родового схематизма. Все прочие типы информации изменяются посредством их взаимодействия с соответствующей схемой. Отсюда текст, утверждающий "вот комната, располагающая стенами, дверью, потолком и окнами" понимается воспоминаемой в своем собственном виде, поскольку она и является схемой для комнат вообще. Любой другой тип текста вероятно должен содержать преобразования, выводящие на подобностные или дедуктивные изменения.

Теория способна хорошо объяснить основные обобщения находок. В отличие от более ранних работ (и более поздних работ!) Бартлеттовская теория схемы предоставляет возможность обсуждения глубинных структур элементов текста. Таким образом, например, теория схемы предоставляет мотивированный способ определения, что не соответствует (не является частью текущей схемы), что непохоже (не является частью никакой схемы) или несоразмерно (не совместимо с текущей схемой). Если мы предположим что, вспоминая, опрашиваемый извлекал из памяти схему и не указывал не состоящие в ней предметы, следовательно, теория предсказывает, что опрашиваемый способен вспомнить соотносящиеся со схемой материалы и не имеет склонности помнить несоответствующие, непохожие или несоразмерные материалы.

Теория также хорошо способна объяснить эффекты различного рода трансформаций воспоминаний. Отсюда, если прибегнуть к известному Бартлеттовскому примеру, если читатель текста обращает внимание на редкий тип ореха (для англичанина), такой как арахис, следовательно, теория обязана предсказать смещение воспоминаний к более распространенной форме ореха (желудь). Если опрашиваемым предоставляют текст, заведомо исключающий часть элементов схемы, то должна существовать возможность предсказания того, что при вспоминании опрашиваемые включат отсутствующий материал, заполнив, таким образом, пробелы и делая прагматические выводы.

Должно быть понятно, почему же теория Бартлетта смогла сыграть такую важную роль в дальнейшем развитии когнитивной психологии и когнитивной науки. Она дала возможность объяснимо изучить широкий спектр изучаемых данных памяти. Однако появились и довольно серьезные проблемы: (а) Теория не смогла помочь исследованиям воспоминаний тех ориентированных на схему данных, которые не относятся к модальной информации (т.е. неспособных учесть правильность воспоминания текста, включающих утверждения наподобие "орех пекан упал с дерева", если мы предполагаем, что желуди это обычная форма орехов, растущих на деревьях); (б) Теория не учитывает правильность воспоминаний любой несхематической эпизодической информации. В частности, теория не объясняет ту же найденную Бартлеттом возможность "курьезной сохраняемости тривиального" (с. 184); (в) Теория предполагает, что любая структура памяти содержит родовое знание.

Схема плюс теория образца. Схема плюс теория образца сохраняет все свойства теории схемы в чистом виде, поскольку она способна объяснять все такого рода аспекты суммирования и воздействия на воспоминания умозаключений, объяснения и чему дает и теория схемы в чистом виде. Вдобавок, схема плюс теория образца работоспособна и для некоторых эпизодических воспоминаний. Например, попытка вспомнить когда-то однажды виденную специфическую комнату возможна при воспоминании "сторонней детали", например того, что дверь в данную комнату сдвижная или что внутри нее в клетке находился утконос. Однако теория не способна анализировать успешность воспоминаний ориентированной на схему информации (например, наличие двух осветительных ламп и кресла-качалки в комнате) или обычной несхематической эпизодической информации (например, что в кресле-качалке лежал кирпич). Вдобавок, эта интерпретация Бартлеттовской теории схемы предполагает, что любая структура памяти состоит из принадлежащей схеме родовой информации; проблемы, вытекающие из данного предположения, мы обсудим в данной главе позже. Так, изменяя теорию схемы, мы вновь сталкиваемся не только с впечатляющим теоретическим описанием, охватывающим широкое разнообразие данных, но и с теорией, не лишенной некоторых нежелательных недостатков.

Огл. Реакция на Бартлеттовскую теорию схемы

В Англии, где бихевиоризм делал лишь первые свои шаги, поначалу Бартлеттовская теория схемы была встречена весьма восторженно, и последовало несколько попыток ее истолкования и развития (Олдфильд и Зангвилл, 1942a, 1942b, 1943). В своем обзоре Запоминания Барт (1933) утверждал, что "данная работа наиболее важный вклад в психологию, имевший место в этой стране на протяжении прошедших лет" (с. 187). Как утверждали Олдфилд и Зангвелл (1942b), принцип схемы "особенно в лице Бартлетта вел к временному появлению веры в то, что мы располагаем действительно новаторским подходом к фундаментальным проблемам психологии" (с. 268).

В США, где бихевиоризм уже занял место доминирующей теории, книгу встретили менее восторженно. Например, Дженкинс (1935) утверждал, что "книга, безусловно, найдет свое место в библиотеке исследователей памяти, но она не превратится в повод выделить особый предмет подобных исследований, претендующих проложить путеводную нить для понимания этой столь важной проблемы" (с. 715).

С течением времени бихевиористский и редукционистский подходы, вошедшие в силу в английской психологии, породили негативное отношение к Бартлеттовской теории схемы и в Англии. Кончина Бартлетта в 1969 году откликнулась волной критики в некрологах этой части его теоретического наследия. Зангвилл (1970) утверждал, что концепция схемы "представлялась многим нечто чуть большим, чем повторное описание данных, для объяснения которых она разрабатывалась, и для подлинного прогресса ей недостает достаточно точных теоретических оснований" (с. 78). Олдфилд (1972) утверждал, что "усилия, затраченные на прояснение существенных элементов теории с целью обеспечить ее применимость в эмпирических исследованиях и экспериментах, оказались безуспешны" (с. 136). Бродбент (1970) утверждал, "Данные концепции вызвали обширные споры … Но справедливо сказать, что к настоящему времени они угасли, и что понятие "схема" уже совершенно вышло из употребления" (с. 4). В ретроспективном обзоре Запоминания, впервые представленном в 1971 году как Бартлеттовские Лекции, Зангвилл (1972) заключал, что "лучшей участью теории [схемы] вероятно, как я полагаю, явилось забвение" (с. 127). Ясно, что теория схемы, спустя 40 лет после ее публикации, оказалась далеко не в лучшем положении. Однако положение изменилось, и предпринятое в 80-х годах исследование цитирования (Уайт, 1983), показало, что Запоминанию принадлежало второе место по цитированию в работах по исследованию памяти. (Рассказанная здесь история - неплохая мораль любому исследователю. Даже если ваши современники и отклоняют одну из излюбленных вами идей, продолжает существовать возможность, что и она принесет свои золотые плоды.)

Огл. Современная теория схемы

Теория схемы влилась в основной поток психологии через боковую дорожку информатики. В ранний период развития предмета искусственного интеллекта пытались придать машинам интеллект очень похожий на человеческий. И в то время (как и сейчас) существуют трудности в написании программ, позволяющих машинам воспринимать, разговаривать и обучаться. Информатик Марвин Мински рассматривал человеческое бытие как существование, доказывающее возможность организмов выполнять подобные задачи, и поэтому затрачивающее некоторое время на размышления о том, как люди способны выполнять подобные задачи. Размышляя над этими проблемами, Мински и прочитал Бартлеттовское Запоминание, помогшее ему, показав, что особенностью таких задач как восприятие мира людьми оказывается "обманываемость" и нисходящее знание о мире, разрешить проблему восприятия (Мински, 1975). Мински обосновывал, что если машины предназначены выполнять такие высокоуровневые задачи как восприятие, распознавание языка и обучение, они тоже требуют оснащения большим количеством знания. Основные аргументы Мински пользовались огромным влиянием в ранний период развития искусственного интеллекта (Бревер, в печати; Дайер, Куллингфорд и Альварадо, 1990; Майда, 1990).

Рамочность. Мински предложил особое решение проблемы размещения знаний в машинах. Он использовал для представления знаний о мире конструкцию "рамок" (фреймов) (Мински, 1975). С нашей точки зрения, рамки следует понимать только как другое имя схематизма. Мински предложил, чтобы рамки имели вид структур знаний, содержащих фиксированную структурную информацию. Рамки обладают креплениями (слотами), воспринимающими определенный диапазон переменных. Каждому креплению сообщается значение по умолчанию, если оно используется при неприсвоении величины, предоставленной восходящей информацией из внешнего мира. Например, если машина (или человек) пытается представить определенный учебный класс университета, родовая рамка учебного класса должна содержать фиксированную информацию (например, комнаты имеют стены, комнаты имеют потолки, комнаты имеют двери, комнаты освещаются). Рамка комнаты должна содержать крепление для двери, и если отсутствует информация, поступающая со стороны мира (например, посредством наблюдающей комнату телевизионной камеры), то в таком случае рамка помещает в крепление значение по умолчанию (т.е. наиболее распространенный тип двери для классных комнат). В сущности, предложенный Мински принцип рамки сводится к предложению как именно представить родовое знание. Принцип рамки способен найти объяснение всем выделенным Бартлеттом данным памяти, связанным с суммированием и дедуктирующим вспоминанием.

Воплощение схемы. Кроме сохранения преимуществ, вытекающих из способности теории представлять родовое знание, теория Мински преодолевает один из важнейших недостатков теории Бартлетта, - гипертрофированной формы абстракционизма, исчезнувшей в теории, не предполгающей механизма для работы со специфической ориентированной на схему информацией. Предложенная Мински рамка представляет родовое знание (в фиксированных рамках и в значениях по умолчанию), но оно же и включает механизм (использующий эпизодическую информацию для установки в крепления), содержащий специфическое схемное представительство для отдельных специфических представителей мира.

На протяжении 1970-х психология понемногу освободилась от бихевиоризма и начался процесс когнитивной революции (см. Бревер и Накамура, 1984 для анализа того, как подобные изменения освещают дорогу для возрождения концепции схемы). Идеи Мински довольно быстро были восприняты когнитивной психологией (например, Румельхарт и Ортони, 1977, Шенк и Абельсон, 1977), и данные работы заложили основы современной теории схемы. В оказавшей сильное влияние работе Румельхарта (1980) так описывался общий принцип воплощения схемы: схема воплощается всякий раз, когда частная конфигурация значимости соотносится с частной конфигурацией переменных на протяжении частного момента времени" (с. 36). Исследователи (например, Бовер, Блек и Тёрнер, 1979) показали, что родовая схемная информация хранится в долговременной памяти, и когда на индивида действует определенный образец ориентированной на схему информации, тогда экспонирование увеличивает специфическое ситуативное схемное представительство (например, данные памяти об определенной комнате, оснащенной люминесцентным освещением, зеленой деревянной дверью и т.д.).

Абстракционизм. Последующие дискуссии на тему отношений специфического и родового знания (Барсалу, 1990; Хинтцман, 1986, Медин и Росс, 1989) выявили, что Бартлеттовский принцип ведения абстрагирования поверх образцов, с последующим их отбрасыванием, просто представлял собой одну из возможностей, позволяющую учитывать столкновение старого знания в представлениях памяти. Например, Хинтцман (1986) объяснял, что существует возможность запоминания каждого образца и выполнения абстрагирования уже в момент воспоминания. Существует и другая теория, по которой все образцы абстрагируются в форму схемы, но и, вдобавок, все они сохраняются в памяти. Все это порождает немалые трудности, и, фактически, Барсалу (1990) утверждал, что проведение полного разделения между названными альтернативами невозможно. Однако можно отметить и то, что во всех этих предложениях наследуется установленный Бартлеттом узловой момент столкновения старого и нового знания и предсказываемые ими результаты во многом похожи на выводы Бартлетта.

Современные эмпирические исследования. Новые версии принципа схемы привели к многочисленным эмпирическим исследованиям, во многом продолжающим заложенные Бартлеттом интеллектуальные традиции. Например, Бовер, Блак и Тёрнер (1979) экспериментировали на сценариях (подкласс схематизма, относящийся к области человеческих действий) и выявили сильную связь сценарно ориентированных включений в воспоминаниях текстов сценариев. Бревер и Трейенс (1981) обнаружили основанные на схеме включения в воспоминаниях визуальных сцен (например, некоего офиса). Полный обзор таких экспериментов можно найти в Бревер и Накамура (1984).

Огл. Трудности теории схемы при анализе новых направлений

Несоответствующая и несоразмерная информация.

Одной из областей, создавшей определенные проблемы теории схемы оказалась задача анализа несоответствующей и несоразмерной схеме информации. Некоторые критики теории схемы (Альба и Хашер, 1983; Торндайк и Екович, 1980) указывали, что все подобные теории плохо обрабатывают несоразмерную схеме информацию. Например, основная часть теорий схемы предсказывали бы, что несоразмерная схеме информация говорит о плохой работе памяти, тем не менее ряд исследователей (например, Дэвидсон и Хо, 1993) смогли обнаружить отличные примеры воспоминаний подобной информации.

Бревер и Тенпенни (1998) попытались приспособить теорию схемы для работы с подобной проблематикой. Мы собрали данные памяти по таким текстам, как в частности: "Гордон собрался сварить немного свежего кофе для ужина. Он извлек старую кофейную гущу. Он взял кофе из шкафа. Он вынул новый фильтр. Он положил кофе в фильтр. Он ехал на лошади по следу. Он положил фильтр под кофеварку. Он налил немного холодной воды из крана". В текстах похожих на данный (например, "Он ехал на лошади по следу") воспоминание несоответствующих схеме предложений довольно устойчиво.

Первое, на что мы обратили внимание, так это на то, что подобного рода теория схемы нуждается в смысловом оформлении понятий, несоответствующих и несоразмерных родовому знанию (то есть нечто несоответствующее требует и фиксации той умственной структуры, чему именно оно не соответствует). В приводимом выше примере отсутствуют какие-либо значимые дополнения к предложению, говорящему о поездке на лошади по следу; несоразмерно же оно только контексту сценария о приготовлении кофе.

Во вторых, мы предположили, что устойчивое вспоминание несоответствующего схеме материала связано с уровнем внимания, уделяемого этому материалу. Мы объясняем, что ресурсы внимания опрашиваемых используются для выработки новых эпизодических связей с несоразмерным материалом и назначении акцентов структуре сценария, что и объясняет достаточную устойчивость запоминания таких особенностей. Очевидный успех Уайла, Бревера и Тенпенни (1998) в разработке данных проблем помог завершению данных исследований. Но пока нет еще определенности, сможет ли какая-либо теория схемы обеспечить столь естественно присущий Бартлетту принцип "курьезной сохранности тривиального".

Совмещение родового знания и всего прочего знания

Сейчас очевидно, что главная проблема как Бартлеттовской теории схемы, так и современных теорий с присущим им энтузиазмом по отношению новой формы умственной структуры, та, что ее теоретики (включая современных авторов) склонны подразумевать, что схематизм является формой умственного представительства для любых комплексных форм знания. Например, Румельхарт (1980) утверждал, что схема представляла собой "структуру данных для представления сохраняемых в памяти родовых концепций" (с. 34). Вслед за тем, он, однако сказал, что схематизм представляет "наше знание обо всех концепциях, подчеркивающих объекты, ситуации, события, последовательности событий, действия и последовательности действий" (с. 34). Во многом повторяя сказанное, Бревер и Накамура (1984) утверждали, "схемы представляют собой бессознательные умственные структуры и процессы, подчеркивающие молярные аспекты человеческого знания и навыка. Они содержат абстрактное родовое знание, организуемое в форму новых качественных структур" (с. 140-141).

Неродовое знание. Попытка заставить схематизм работать со всеми формами человеческого знания и любыми формами человеческого существования использует многообразные формы неродового по своей природе человеческого знания. Например, рассмотрим фантастическую литературу. Если родовое знание оставить единственной доступной формой структуры, тогда бы фантастическая литература ничем бы не отличалась от "Дик и Джейн" американской книжки для учеников начальной школы, распространенной в 1940-х и 1950-х годах, типическим "элементом" которой была история с матерью Джейн, дававшей ей 25 центов с целью купить батон хлеба. Затем Джейн направлялась в магазин, брала батон, расплачивалась за него и возвращалась к матери. Теория схемы легко позволяет представлять структуры подобного рода описаний.

Однако описания с такого рода структурой встречаются довольно редко. В современной американской начальной школе подобные сценарии уже не в ходу. Одним из немногочисленных жанров, сохраняющим близость подобного типа родовой структуре, остаются американские дневные мыльные оперы, использующие стандартные сюжетные ходы дорожных происшествий, амнезии, нарушений супружеской верности и т.д. С другой стороны, подавляющее большинство текстов литературной фантастики построено на неродовых структурах знания, в котором читатель не способен предсказывать развитие событий, но способен наблюдать, фиксируя факты, имеющие место довольно вероятные связи между событиями. Наконец, можно обратить внимание и на то, что структуры элементов стандартной развлекательной фантастики не соответствуют образцам постмодернистской фантастики, в которой автор часто преднамеренно удаляет большинство форм базисной структуры.

Другая сфера, в которой наблюдается отличие между родовым и неродовым знанием - это область человеческого действия. Структура родового знания превосходно служит для фиксации факта описания маленькими детьми их участия в праздновании дня рождения или описания меню Макдональдса. Однако родовое знание не способно обеспечить фиксацию намечающегося нового действия. Таким образом, если вас просят быстро найти экземпляр книги Эббинхауза Память, и накрыть ее взбитыми сливками, то вам не удастся составить подходящий план и его выполнить. Ясно, что последнее включает в себя неповторимую последовательность действий и не может включать в себя подключение предварительно сохраненного родового сценария. Все же, планы нового определенно обладают структурой, поскольку такой способ намного более эффективен, чем бесструктурный метод (например, способ произвольного движения, когда-то, вероятно, и ведущего к столкновению книги и взбитых сливок). Когнитивная психология и когнитивистика все еще не завершили поиск решения проблемы представления неродового знания; в этом смысле здесь следует сказать несколько слов о некоторых важных предложениях в данной области.

Умственные модели. Джонсон-Лейерд (1980, 1983) нашел довольно убедительную аргументацию для той формы умственного представительства, которое он связал с "умственными моделями". Как он утверждает, "модель не способна произвольно, подобно логическому представлению, показывать положение вещей, и, следовательно, его структуру, но играет прямую представительскую или аналогичную роль. Его структуры отражают соответственные аспекты соотносимых положений вещей мира" (с. 98). Если кто-либо, знающий географию США слышит текст, описывающий дорогу от штата Мэн к Бостону, Нью-Йорку и Флориде, то в таком случае пространственная информация, возможно, представлена в родовой форме (в виде "мысленной карты", например). Следовательно, воспоминание подобной информации может фиксироваться в понятиях схемы, плюс соответствующих теории схемы версиях образцов. Однако, как указывает Джонсон-Лейред, прослушивание нового текста о некоем незнакомом месте (окрестностях, например, никогда не посещавшегося города) способно формировать нелингвистическую умственную модель о выраженной текстом пространственной информации, в силу чего умственные модели представлены набором эффектов в понимании и памяти, подобно тем, что назывались выше и для схематизма. Например, прочтение текста "Фридрих справа от Фила, а Фил справа от Дэвида" способно формировать умственную модель пространственных отношений между тремя названными людьми. Подобная модель позволяет делать основанные на ней выводы (например, Дэвид слева от Фила), не присутствующие в содержании исходного текста. Экспериментальную демонстрацию подобных зависимостей провели Перриг и Кинтцш (1985). Они показали, что опрашиваемые, располагавшие текстом описания фиктивного города, способны были быстро отвечать на вопросы, касавшиеся пространственного положения различных объектов, явно не описанного текстом (например, правильно или нет, что "Крупнейший супермаркет находится к северу от церкви"). Более детальное представление отличий между схематизмом и умственными моделями представлено в Бревер (1987).

С позиций понимания отличий между схемой и умственными моделями можно вернуться к собранным Бартлеттом данным и посмотреть, что же представляет собой очевидные примеры умственных моделей в его экспериментальных материалах. Например, один из использованных Бартлеттом текстов представляет собой "собирательную" африканскую историю. В этой истории птица заглатывает орех, ее съедает кустарниковый кот, кота съедает собака, собаку проглатывает питон (Бартлетт, 1932, с. 129). Я думаю, что хотя и те, кого опрашивал Бартлетт, вряд когда-либо слышали эту историю, им не составило труда составить новое умственное представительство подобной информации, и, что интересно, Бартлетт отмечает, что данная совокупная структура оказалась среди лучших в его экспериментах образцов запоминаемой информации (с. 188).

Наивные теории. Другой важный класс умственных представительств составляют наивные теории. Существует обширная литература (см. Драйвер, Гузне и Тибержин, 1985), показывающая, что как дети, так и взрослые обладают широким разнообразием наивных представлений о естественной среде (например, инфекционная теория заболеваний, вера в то, что тепло представляет собой движущуюся материю). Недавно Гопник и Вельман (1992) представили сильную аргументацию в пользу того, что подобного рода информация требует представления в понятиях наивных теорий. В последующем обсуждении поставленных проблем (Бревер, в печати) я утверждал, что наивные теории "представляют собой умственные структуры, включающие теоретические объекты (обычно ненаблюдаемые), отношения среди теоретических объектов, и отношения теоретических объектов к феномену некоторой среды" (там же, с. 1).

В недавно проведенных исследованиях Мишра и Бревер (1998) показали, что если взрослые теоретически объясняют некий набор данных, то формирующаяся теория структуры знаний облегчает воспоминание, подобно тому, что мы видим и в литературе, посвященной предмету схемы. Например, в следующем опыте ряд опрашиваемых знакомился с фразами, передававшими касавшиеся Гавайев факты, такие как: "Кауи, самому западному острову, примерно 40 миллионов лет. Он подвергся довольно значительной эрозии. Западнее Кауи находится гряда подводных гор … Гавайи, самый восточный остров, располагает двумя действующими вулканами. Горы острова Гавайи не сильно пострадали от эрозии". Перед чтением этих фактов одна группа (теоретическая группа) познакомилась с теорией развития островных гряд на основе представления об океанских плато, двигающихся в горячих очагах земной мантии. Группа, познакомившаяся с очаговой теорией, лучше запоминала соответствующую ей информацию из представленных текстов, чем контрольная группа. Опрашиваемые, участвующие в этом эксперименте, изолировались от тех, кто уже знакомился с очаговой теорией, и потому структура знания, облегчавшая в данном эксперименте запоминание, должна была представлять собой у них уже неродовую теорию, производную от фрагмента текста, построенного с помощью родовой теории.

Другие формы представления знаний. Обсужденные выше примеры неродового знания предполагают, что информация, касающаяся разных сфер, требует разных форм умственного представительства. Отсюда следует, что массивы объектов требуют такого представительства знаний, которое охватывает новые пространственные отношения, где человеческие действия требуют представительства знаний, охватывающего новые интенциональные планы.

Одной еще не обсужденной областью остается логическая аргументация. Нам представляется очевидным, что мы нуждаемся в некоторой форме представительства, охватывающей информацию, содержащуюся в новой логической аргументации. Джонсон-Лейерд (1980, 1983) показывает, что множество форм логической аргументации могут фиксироваться посредством умственных моделей; однако, вероятно, что в данном случае потребуется несколько больше алгебраических логико-семантических умственных структур. С данной точки зрения и в отношении развития когнитивной психологии и когнитивистики неясно, сколько же форм умственного представительства нужно для полной фиксации того, как же представляется в сознании внешний мир. Здесь, кажется, предстоит еще много работы.

Огл. Заключение

Если смотреть с позиций завершившихся 65 лет, то важнейшим интеллектуальным достижением Бартлетта является потребность в форме особого умственного представительства для объяснения того, как же человеческое существование работает со сложным, структурно представленным знанием. Проведенный в этой главе анализ Бартлеттовской теории схемы охватывает некоторые аспекты родового знания, его характерных предложений, не лишенных некоторых критических недостатков. Однако элементы его теории по-прежнему продолжают оставаться компонентами современных теорий схемы.

Недавние работы в области теории представительства знаний показывают, что родовое знание это всего лишь одна из форм человеческого знания. Теперь уже очевидно, что и другие формы сознательного представительства, такие как умственные модели и наивные теории - это необъемлемый компонент полной модели человеческого сознания.

перевод - А.Шухов, 11.2004 г.

Литература

Alba, J. W., & Hasher, L. (1983). Is memory schematic? Psychological Bulletin, 93, 203-231.
Barsalou, L. W. (1990). On the indistinguishability of exemplar memory and abstraction in category representation. In T. K. Srull & R. S. Wyer Jr. (Eds.), Advances in social cognition. (Vol. 3). Content and process specificity in the effects of prior experiences (pp. 61-88). Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Bartlett, F. (1958). Thinking: An experimental and social study. New York: Basic Books.
Bartlett, F. C. (1916). An experimental study of some problems of perceiving and imaging. British Journal of Psychology, 8, 222-266.
Bartlett, F. C. (1920). Some experiments on the reproduction of folk-stories. Folklore, 31, 30-47.
Bartlett, F. C. (1921). The functions of images. British Journal of Psychology, 11, 320-337.
Bartlett, F. C. (1928). An experiment upon repeated reproduction. Journal of General Psychology, 1, 54-63.
Bartlett, F. C. (1932). Remembering. Cambridge: Cambridge University Press.
Bartlett, F. C. (1936). Frederic Charles Bartlett. In C. Murchison (Ed.), A history of psychology in autobiography (Vol. 3, pp. 39-52). Worcester, MA: Clark University Press.
Bartlett, F. C. (1956). Changing scene. British Journal of Psychology, 47, 81-87.
Bower, G. H., Black, J. B., & Turner, T. J. (1979). Scripts in memory for text. Cognitive Psychology, 11, 177-220.
Brewer, W. F. (1977). Memory for the pragmatic implications of sentences. Memory & Cognition, 5, 673-678.
Brewer, W. F. (1987). Schemas versus mental models in human memory. In P. Morris (Ed.), Modelling cognition (pp. 187-197). Chichester, UK: Wiley.
Brewer, W. F. (1993). What are concepts? Issues of representation and ontology. In G. V. Nakamura, R. Taraban, & D. L. Medin (Eds.), The psychology of learning and motivation: Categorization by humans and machines (Vol. 29, pp. 495-533) San Diego: Academic Press.
Brewer, W. F. (1996). What is recollective memory? In D. C. Rubin (Ed.), Remembering our past: Studies in autobiographical memory (pp. 19-66). Cambridge: Cambridge University Press.
Brewer, W. F. (in press-a). Bartlett. In F. C. Keil & R. A. Wilson (Eds.), Encyclopedia of the cognitive sciences Cambridge, MA: MIT Press.
Brewer, W. F. (in press-b). Schemata. In F. C. Keil & R. A. Wilson (Eds.), Encyclopedia of the cognitive sciences Cambridge, MA: MIT Press.
Brewer, W. F. (in press-c). Scientific theories and naive theories as forms of mental representation: Psychologism revived. Science & Education.
Brewer, W. F., & Hay, A. E. (1984). Reconstructive recall of linguistic style. Journal of Verbal Learning and Verbal Behavior, 23, 237-249.
Brewer, W. F., & Nakamura, G. V. (1984). The nature and functions of schemas. In R. S. Wyer Jr. & T. K. Srull (Eds.), Handbook of social cognition (Vol. 1, pp. 119-160). Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Brewer, W. F., & Tenpenny, P. L. (1998). The role of schemata in the recall and recognition of episodic information. Unpublished manuscript, Department of Psychology, University of Illinois at Urbana-Champaign.
Brewer, W. F., & Treyens, J. C. (1981). Role of schemata in memory for places. Cognitive Psychology, 13, 207-230.
Broadbent, D. E. (1970). Frederic Charles Bartlett. In Biographical Memoirs of Fellows of the Royal Society (Vol. 16, pp. 1-13) London: The Royal Society.
Burt, C. (1933). [Review of F. C. Bartlett, Remembering]. British Journal of Educational Psychology, 3, 187-192.
Davidson, D., & Hoe, S. (1993). Children's recall and recognition memory for typical and atypical actions in script-based stories. Journal of Experimental Child Psychology, 55, 104-126.
Driver, R., Guesne, E., & Tiberghien, A. (Eds.). (1985). Children's ideas in science. Milton Keynes, UK: Open University Press.
Dyer, M., Cullingford, R., & Alvarado, S. (1990). Scripts. In S. C. Shapiro (Ed.), Encyclopedia of artificial intelligence (Vol. 2, pp. 980-994). New York: Wiley.
Ebbinghaus, H. (1964). Memory. New York: Dover. (Original work published 1885)
Gopnik, A., & Wellman, H. M. (1992). Why the child's theory of mind really is a theory. Mind & Language, 7, 145-171.
Hintzman, D. L. (1986). "Schema abstraction" in a multiple-trace memory model. Psychological Review, 93, 411-428.
Jenkins, J. G. (1935). [Review of F. C. Bartlett, Remembering]. American Journal of Psychology, 47, 712-715.
Johnson-Laird, P. N. (1980). Mental models in cognitive science. Cognitive Science, 4, 71-115.
Johnson-Laird, P. N. (1983). Mental models. Cambridge, MA: Harvard University Press.
Koriat, A., & Goldsmith, M. (1996). Memory metaphors and the real-life/laboratory controversy: Correspondence versus storehouse conceptions of memory. Behavioral & Brain Sciences, 19, 167-228.
Lindsay, P. H., & Norman, D. A. (1977). Human information processing: An introduction to psychology (2nd ed.). New York: Academic Press.
Maida, A. S. (1990). Frame theory. In S. C. Shapiro (Ed.), Encyclopedia of artificial intelligence (Vol. 1, pp. 302-312). New York: Wiley.
Medin, D. L., & Ross, B. H. (1989). The specific character of abstract thought: Categorization, problem solving, and induction. In R. J. Sternberg (Ed.), Advances in the psychology of human intelligence (Vol. 5, pp. 189-223). Hillsdale, NJ: Lawrence Erlbaum.
Minsky, M. (1975). A framework for representing knowledge. In P. H. Winston (Ed.), The psychology of computer vision (pp. 211-277). New York: McGraw-Hill.
Mishra, P., & Brewer, W. F. (1998). The role of theories in the recall of text information. Unpublished manuscript, Department of Psychology, University of Illinois at Urbana-Champaign.
Neisser, U. (1978). Memory: What are the important questions? In M. M. Gruneberg, P. E. Morris, & R. N. Sykes (Eds.), Practical aspects of memory (pp. 3-14). London: Academic Press.
Oldfield, R. C. (1972). Frederic Charles Bartlett: 1886-1969. American Journal of Psychology, 85, 133-140.
Oldfield, R. C., & Zangwill, O. L. (1942a). Head's concept of the schema and its application in contemporary British psychology. Part I. Head's concept of the schema. British Journal of Psychology, 32, 267-286.
Oldfield, R. C., & Zangwill, O. L. (1942b). Head's concept of the schema and its application in contemporary British psychology. Part II. Critical analysis of Head's theory. British Journal of Psychology, 33, 58-64.
Oldfield, R. C., & Zangwill, O. L. (1943). Head's concept of the schema and its application in contemporary British psychology. Part III. Bartlett's theory of memory. British Journal of Psychology, 33, 113-129.
Palmer, S. E. (1975). Visual perception and world knowledge: Notes on a model of sensory-cognitive interaction. In D. A. Norman & D. E. Rumelhart (Eds.), Explorations in cognition (pp. 279-307). San Francisco: W. H. Freeman.
Perrig, W., Kintsch, W. (1985). Propositional and situational representations of text. Journal of Memory and Language. 24, 503-518.
Rumelhart, D. E. (1980). Schemata: The building blocks of cognition. In R. J. Spiro, B. C. Bruce, & W. F. Brewer (Eds.), Theoretical issues in reading comprehension (pp. 33-58). Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Rumelhart, D. E., & Ortony, A. (1977). The representation of knowledge in memory. In R. C. Anderson & R. J. Spiro (Eds.), Schooling and the acquisition of knowledge (pp. 99-135). Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Schank, R. C., & Abelson, R. P. (1977). Scripts, plans, goals and understanding. Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Thorndyke, P. W., & Yekovich, F. R. (1980). A critique of schema-based theories of human story memory. Poetics, 9, 23-49.
Wheeler, M. A., & Roediger III, H. L. (1992). Disparate effects of repeated testing: reconciling Ballard's (1913) and Bartlett's (1932) results. Psychological Science, 3, 240-245.
White, M. J. (1983). Prominent publications in cognitive psychology. Memory & Cognition, 11, 423-427.
Zangwill, O. L. (1970). Sir Frederic Bartlett (1886-1969). Quarterly Journal of Experimental Psychology, 22, 77-81.
Zangwill, O. L. (1972). Remembering revisited. Quarterly Journal of Experimental Psychology, 24, 123-138.

 

«18+» © 2001-2023 «Философия концептуального плюрализма». Все права защищены.
Администрация не ответственна за оценки и мнения сторонних авторов.

eXTReMe Tracker