Синтез теории познания
в границах ее «общего контура»

Если отождествить познание с мудрецом, кому адресован призыв «познай самого себя», то познание ожидает признание не воспринявшим это доброе пожелание. Познанию не только не присуще приведение себя к порядку развития, некоторым образом следующему из «теории познания», но ученые скорее привержены пониманию, что если внекогнитивная реальность мира подлежит формализации в познании, то - как таковое познание на манер того самого скользкого мыла просто «сложно захватить» средствами любого рода формализации. Или - очевидность факта, что состоявшееся познание допускает обобщение посредством воспроизводства картины его совершения или истории прогресса видится исключающим то следствие, что подобному пониманию дано допускать признание и как-то достаточным для построения схем, на основании чего возможно совершение следующего шага познания. Познанию странным образом дано обнаружить лишь непременно «спонтанную» манеру его становления, и, помимо того, по большей части становление лишь с «неожиданной» стороны, откуда и проистекает мысль о невозможности какого-либо адресованного ему упорядочения, когда самому познанию доводится обрести специфику и нечто характерного явления. Более того, ученых в правоте подобного понимания убеждает и история фиаско методологических концепций, весь негативизм, следующий за понятием «схоластика», когда отказ от схоластических установок и обеспечил возможность последующего развития познания. Однако прямое неприятие подобного представления дано обнаружить тогда уже опыту нашего предшествующего анализа, когда предмет теории познания образует уже не специфика отдельных решений, но условие качества принимаемых решений, как прямо адресованных функторам детализации, модели рефлексии, влиянию культурной инерции и само собой картине «готового решения» познания. То есть пусть не абсолютный, но «общий» смысл предпринятого нами анализа и заключен в идее, определяющей порядок построения картины решения познания теперь непременно и на уровне «предметно независимой и универсальной» схемы, когда решение познания позволит его рассмотрение под углом зрения наличия исходных представлений и, равно, обретаемого результата. Иными словами, посыл предлагаемой нами схемы - стремление к отходу от ориентации на вполне определенное наполнение вывода познания, и, вместе с этим, равно и идея предметно независимой формализации события обретения нового знания, способствовавших ему условий и заданного вне рамок любой адресной типологии предмета «качества результата». Конечно, в определенном отношении такую установку все же подобает расценивать как окончательно «не достижимую» цель, отдаляемую тем, что, в отличие от предметного наполнения, в любом представлении познания неустранимы предметные составляющие логики и математики, но такая задача все же позволяет признание предполагающей ее практически достаточное решение.

Но это наше рассуждение в большей мере все же адресовано присущему нам «видению перспективы», когда, в таком случае, что дано показать теперь уже реальной картине прогресса познания? Спецификой отличающего наше время порядка развития познания правомерно признание не иначе как формы спонтанного, или, точнее, того «полуспонтанного» процесса, где практика, частная любознательность или социальные влияния или возможности и обращаются основными импульсами прогресса познания. На подобную основу имеет место и наложение фактора «научной культуры» в ее значении ткани, наделенной способностью вживления различных, но далеко не всякого импланта; кроме того, неким «демиургом» здесь правомерно признание и «стандарта представления» решений познания. Например, основание нечто «действующего стандарта» здесь и составляет тот принцип, что решению познания определенно подобает предполагать хотя бы в известном отношении «математическую форму» выражения, а лучше - предполагать и полноценное математическое описание. Склонность к подобной практике и порождает своего рода «перегибы» в развитии познания, когда в последние годы существования CCCP неоправданные надежды странным образом адресовались использованию «экономико-математических методов», быть может, мыслимых как призванные заместить куда более действенные для экономического поля приемы изощренного маркетинга. Не только такого рода опыт, но и ряд иных свидетельств положения дел в познании, в том числе, возможно, и странное пренебрежение логикой со стороны физики или незнание биологией слова «постепенный» и определяют современное познание как пребывающее в состоянии, что означает и всяким образом «стихийный» порядок продвижения или совершения познания. Предмет подобного рода условия «стихийности» в его значении игры доминант, ценностей и фокусных позиций тогда и позволит обращение предметом нашего последующего анализа.

Огл. Консенсусное комбинирование картины мира

Наш анализ особенного предмета по имени «картина мира», что допускает обретение и качества «солидарной» формы продукта познания, подобает начать принятием допущения. Или - условность картины мира подобает признать не просто сложением «мозаики» или соединением фрагментов «лоскутного покрывала», но - надлежит расценивать как такого рода комплекс пересечений и наложений, где констатации действительности «узла» или «стыка» дано следовать со стороны далеко не единственного направления познания. Тогда построению картины мира дано обрести облик и такого рода процесса обретения представлений, где одно из направлений познания вторгается в сферу ведения другого направления, где она и соизмеряет привычную для себя меру равно и с мерой, налагаемой со стороны направления, подверженного такому «вторжению». Здесь прямо напрашивается предложение примера, хотя и указывающего на положение внутри корпуса физического знания, но затрагивающего различные отрасли физики, а именно, объединения различных видов излучения в общую модель «частотная шкала». Тот же самый смысл отличает и замещение в химии традиционного масс-граммометрического анализа на инструментарий спектрального анализа. Равно и ферментам, изучаемым методами биологии, дано ожидать отождествления как «химические» катализаторы, где источник каталитического действия - способность фермента ослаблять межмолекулярные связи реагирующих веществ. Хотя в подавляющей части случаев здесь наблюдается развитие в одном направлении - экспансия физики в предмет одного из направлений познания, изначально определяемого как «внешнее» для физики, но и предметное начало таких предметов, что, как выяснилось, обустроены согласно «законов физики» все же определяет не физика.

И здесь же и «мера проникновения» логических, математических, и, быть может, даже онтологических начал будет подлежать определению не самими образующими подобные начала направлениями познания, но способностью направлений-реципиентов к подготовке препарата для приложения к нему такого рода приемов анализа. Отсюда мир и ожидает обращение «счетным» не по причине его принципиальной природы как счетного, но в силу готовности направлений познания к предложению добротных препаратных форм для наложения на них счетных или функциональных зависимостей. Или - картина мира на некоей стадии развития и обращается картиной «многозвенной цепи поставок», когда направления познания, принадлежащие «логическому сектору» предлагают к поставке созданные ими формализмы, а навстречу направления познания предметного сектора образуют «потребляющий» этот продукт препарат, «допускающий измерение». И эти же направления предметного сектора не забывают и о поставках «средств и препаратов» тогда уже одно для другого. Более того, как и в реальной коммерции подобных «контрагентов» доводится связывать и условным «договорным отношениям» - логический сектор может и не обнаружить у себя продукта, нужного предметному сектору, а этому последнему не дано исключать неприятия и того упорядочения, что на скорую руку мог бы предложить логический сектор. То есть существом «общей» или обобщенной картины мира и правомерно признание «комплекса конвенций» между сферами познания на предмет обмена создаваемыми продуктами, где в подобный обмен вовлечено практически каждое направление, когда физике и математике в построении определений дано следовать грамматике, из этических соображений выстраивая суждения в расчете на «среднего ученика». Линию подобных примеров дано продолжить и практике создания химией веществ «с заданными физическими свойствами» или напоминанию о восходящей к правовым принципам практике определения научного приоритета. Саму же картину мира в ее реальной реализации и подобает расценивать как ту картину «пересеченной местности», где возвышенностям в виде значимых достижений познания дано соседствовать со «складками местности» тогда уже в значении лакун и местами даже «непроходимых участков» в виде неясных познанию предметов.

При этом картина мира, представляющая собой продукт всех какие только возможны направлений познания, обнаружит и специфику различной или «дифференциальной» репрезентации, где исторически первичная феноменологическая репрезентация комбинируется с редукционистской и даже характерно номиналистической. Причем некоторые из решений познания не утрачивают и специфики метафорической репрезентации, присущей даже не таким традиционно в большей мере интуитивным дисциплинам, как филология, все же способная знать и формальные «фабулу и сюжет», но и непосредственно физике с ее «законами Ньютона» или математике с персонифицированными названиями формул и теорем. Картина мира, если и оценивать ее с точки зрения характера репрезентации, и обращается сочетанием инженерных решений с их «эпюрами» и, здесь же - описания биологических видов скорее привязанного к массивам визуально различимых признаков. Так в каких-то присущих ей фрагментах для картины мира явно характерна и большая приверженность показу специфики собственно механизма или даже «логики», а не реальности тех же визуальных форм, а в ряде иных фрагментов - ее источником в большей мере дано предстать и специфическим «брутальным» методам представления иллюстраций.

Но в подобной связи также надлежит отметить и то общее начало условного «консенсуса», где одним формам и схемам, предлагаемым одним направлением познания, не следует демонстрировать резкого контраста равно и с формами, предлагаемыми другим направлением познания, что порождает и такой эффект, как общая приверженность познания единообразию формата оценки. То есть, несмотря на различия, все направления познания «с оглядкой» друг на друга все же предпочитают практиковать задание своим квалификациям и вполне определенного формата, и хотя здесь и происходит выделение направлений, условно «лидеров» научной достаточности, но нередко не исключено и влияние со стороны «слабой» отрасли познания на «сильную». Пусть процесс заимствования научной культуры и подобает расценивать как наделенный характерными ему особенностями и различным образом интенсивный и мощный, но познанию все же дано обнаружить и тенденцию к избежанию резких контрастов при возможности сопоставления формата и характера решений, предлагаемых различными направлениями познания. Тем не менее, подобную совместимость пока что подобает признать далекой от идеальной, и если одно направление познания дано отличать одному порядку образования понятий и категорий, то другому больше присуща и «верность традиции», чем заимствование общепризнанных принципов и установок. Иными словами, культурная нивелировка картины мира хотя и имеет место, но не избегает и эффекта некоей инертности направлений познания в заимствовании норм и установок подобного рода условно «универсальной» методологии. А далее на такое сугубо когнитивное неусреднение картины мира, где в методологическом смысле одним решениям дано далеко опережать другие, имеет место и наложение культурного и форматного неусреднения, невзирая даже на склонность познания все же «побаиваться» наступления ситуации резкого контраста. Более того, в каком-то смысле культурно своеобразным направлениям познания равно адресовано и «прощение маргинальности», когда предлагаемые ими решения позволят восприятие тогда уже как не исключающие и известного «чудачества». Но все это будет возможно лишь «до какой-то» степени, откуда и переход некоей границы будет означать «нарушение консенсуса». Следовательно, и собственно консенсус различных направлений познания в смысле построения общей картины мира и подобает расценивать в значении лишь «рыхлого» консенсуса, но одновременно и все же консенсуса.

Огл. «Роль ученого» или познание в камуфляже социальной атрибутики

Если бросить взгляд на историческое прошлое, то различные исторические периоды отличало и различное представление о фигуре ученого. Одно время этот имидж предполагал закрепление за очевидным гуманитарием и логиком, в другую эпоху - за экспериментатором и естествоиспытателем, в последующий период - больше за виртуозом математического анализа, чем за реальным лабораторным практиком. Еще и средневековый Китай отличало понимание ученого как пунктуального регистратора социальных явлений, когда завершение правления определенной династии или просто императора предполагало составление по архивам и пунктуально выверенных хроник. Но условной «натурой» для написания портрета ученого следует видеть не только фактор его области деятельности или специфику проявляемого им интереса, но существенные фрагменты такого «портрета» также образуют и составляющие социальной функции науки. Когда-то «наука» больше служила воспроизводству в широком понимании функтора культурной установки, когда позже по существу не утрачивая такого предназначения, в большей мере исполняла функцию удовлетворения важных потребностей практики в части предложения практически значимых решений. А далее, когда расширение практики обнаружило потребность в большем объеме решений, то и функции предложения решений довелось перейти к научно-практическим направлениям познания, таким, как инженерное дело или медицина, а наука обратилась к поиску концептуально существенных решений. Но и здесь науке не довелось проститься со спецификой «инженерии» в той части, что во всякой новой области практики она одновременно брала на себя не только функцию предложения концептов, но и функцию поиска практических решений. Современный период развития науки - время своего рода «рынка науки», когда причину развития науки дано составить не психологическим мотивам или научной любознательности, не исследованию в значении средства сопровождения педагогической практики, но - отныне положение подобной причины окончательно переходит к «конъюнктуре» рынка решений. Как и на любом ином рынке, здесь равно возможны ситуации преобладания факторов спроса и факторов предложения, откуда роль ученого и обращается ролью источника предложения коммерчески востребованного продукта в области инноваций. При этом и все прочее познание за рамками подобного рынка вынуждено влачить жалкое существование в правах как бы существенно «слаборазвитого» паллиатива. Но следует обратить внимание, что предмет нашего рассмотрения в большей мере пока что довелось составить нечто статусной атрибутике науки в ее значении формы социальной деятельности, но, в таком случае, какая иная социальная и аналогичная ей атрибутика науки и позволит установление посредством анализа науки как формы социальной деятельности?

В таком случае, ученых и подобает расценивать или как условно «бизнесменов» или - деятелей в сфере «бизнеса на непознанном». Или - если обычная экономическая деятельность образует собой деятельность исполнения некоторым образом «стандартизированных» процедур изготовления продукта или оказания услуги, то, напротив, науку следует определять в значении такого рода деятельности «добывания», что предполагает возможность дополнения корпуса опыта представлением о «ранее неизвестном». Хотя одновременно наука не утрачивает и качества деятельности классификационной нормализации ведущейся с целью облегчения навигации по пространству представлений, а также и деятельности по передачи знаний от поколения к поколению. Но что тогда такое деятельность «добывания неизвестного» в какой-то мере сходная с известной теперь практикой «майнинга криптовалюты»? Здесь правомерно то допущение, что научную деятельность и подобает расценивать как деятельность диверсификации базы источников познания, то есть, положим, как деятельность по разделению «принципиальных» и «технических» особенностей. Равным же образом научная деятельность - это деятельность по определению способов задания квалификации посредством различных методов, положим, реагентного и спектрального анализа, или - задания квалификации как производной теоретического предположения и эмпирического выделения. И одновременно подобного рода характеристикам современной науки следует охватывать и аспект перспективы продолжения познания, то есть определения еще не нашедших теоретического осмысления полей эмпирического поиска и проблематики тех почти достаточных теоретических предсказаний, что ожидают разве что «элементарного» эмпирического подтверждения. И если в прошлом ученый главным образом вел деятельность по обретению знания посредством поиска в «эмпирическом секторе» новых не пройденных познанием участков, то в современных условиях он более сосредоточен на извлечении знания посредством теоретического предсказания и его последующей верификации. Иными словами, научное познание может отличать уклон в сторону того или иного «типического метода» добычи нового знания, но в социальном смысле в значении социально значимого важнейшей мерой его оценки все равно доводится предстать способности извлечения ранее недоступного знания.

Еще одной характерной функцией и науки в целом, а с ней и отдельных ученых правомерно признание присущей им роли «знаменосцев» познания, то есть авторов решений, влияющих не только на развитие познания, но и на развитие культуры в целом. В данном случае «форма усвоения» решения познания, что равно означает и шаг вперед как таковой «культуры познания» обнаружит и способность влияния не только на порядки внутри познания, но и на развитие культуры. Причем нередко подобному влиянию дано обращаться и порождением неоправданных ожиданий или, напротив, «аргументом в устах обскурантизма», но важно и то, что ученые не исключают отождествления им и социальной роли «возмутителей спокойствия», а также построителей новых горизонтов в понимании мира. В подобном отношении не только отдельные найденные познанием явления позволят обращение своего рода мерой или эталоном порядка вещей, но и собственно пониманию опыта надлежит исходить из идеи своего рода «баланса» собственных проб и ошибок индивида и теперь уже «обязательного порядка» заимствования капитала опыта в культуре. И именно здесь науке и дано отважиться на принятие на себя роли «арбитра», что не только для занятия наукой, но и для всей человеческой практики определяющего равно и основные требования усвоения культурного капитала, задаваемые как системе отношений повседневности, так и деятельности во множестве направлений практики. То есть именно здесь наука и принимает на себя обязанность «проектанта» той формы организации, что и предполагает отождествление как в широком смысле «культурная парадигма» практики, а практика не позволит себе слишком уж вольной произвольности, но организует себя согласно порядку, собственно и предлагаемому наукой. Иными словами, наука здесь принимает на себя исполнение функции источника нормативности, предлагающего функциональные и организационные нормы для широкой области ведения практической деятельности.

Огл. Познание в его общекультурной функции «сеятеля абстракций»

Положим, занятие коммерцией в любые времена - это деятельность по «извлечению прибыли», но лишь позже сознание рядового коммерсанта дополнило и формальное понятие «прибавленная стоимость», что появилось лишь в силу прогресса теории. Равным образом сознание пусть не целиком общества, но хотя бы его «широких слоев» обогатили такие понятия как инфекция, мощность или электрическое напряжение, выражающие сущности, важные для реализации неких форм деятельности, но фактически не знающие феноменальной репрезентации. И если во времена раннего человечества характер абстракций отличал идеи счастья, несчастья или даже души, то теперь даже и простая практика невозможна вне осознания существа «бездны» абстракций, значимых для реализации разнообразных актов в области сугубо «рядовой» практики. Отсюда и наука предполагает отождествление уже как источник и начало того когнитивного «обихода», что составляет собой основание синтеза функционально значимых абстракций и «культуры осознания» такого рода абстракций. Или - существенной спецификой науки и правомерно признание ее способности выстраивания аппарата абстракций, конечно, в первую очередь, в расчете на собственные потребности, что далее, в случае выхода создаваемых схем в область прямой практики обретает и специфику существенных квалификаций неких предметных форм или адресатов практической деятельности. И здесь науке доводится обнаружить и ту ее характерную «автономию», что всем прочим пользователям таких абстракций, и культуре, и практике, уже не присуще исполнение роли хоть сколько-нибудь значимых оппонентов науки - наука теперь принимает на себя роль «верховного арбитра», прямо определяющего, какие абстракции подлежат усвоению и в культуре, и в практике. Характер непременно показательного здесь дано обнаружить и случаю сильного социального сопротивления интродукции той же эволюционной модели становления жизни - сколько не усердствуй такое сопротивление, но оно бессильно сколько-нибудь существенно подорвать систематический и спекулятивный смысл такой единственно правильной схемы. Пусть для некоторой субкультуры данная схема и позволяет признание неприемлемой, но подобное неприятие лишено возможности распространения вне узких пределов такой субкультуры. Или - только науке и ничему иному и предоставлена возможность помещения «на весы познания» того аппарата схематизации, что составляет собой «базу категорификации» при рассмотрении множества разнообразных предметов широкой практики. И хотя конкуренцию науке на поле такой категорификации, в частности, в духовной сфере, и выпадает составить религии с ее понятиями «праведности» или «греха», но для развития познания эти понятия не порождают таких существенных последствий, как любое понятие нового этапа развития познания, непременно привносимое туда как строго согласованный комплекс. В таком случае, какие именно частные особенности и характерны науке в исполнении столь важной функции «сеятеля» абстракций?

Во-первых, научные абстракции, невзирая на фактическое непонимание или недопонимание в широкой культуре, надлежит расценивать как проникающие во все возможные области приложения и в их специфической оптимальности допускающие обращение «абсолютными» квалификациями. А далее такая тенденция подлежит рассмотрению как определяющая ряд частных особенностей, присущих неким специфическим областям.

В одной из таких областей науке присуща склонность к навязыванию идеи «идеального процесса», где причинам, порядкам преобразования и результирующим состояниям процесса непременно дано предполагать лишь линейную, но не концентрическую организацию. Также «предметную специфику» реальности, как склонна определять наука, и подобает характеризовать как нечто специфику «линейной» организации, где причины, преобразования и их результаты непременно предполагают отождествление как замкнутые пределами некоей системы. То есть широкая культура под влиянием науки и воспринимает схему, состоящую в представлении о «спектре» различных направлений условно предметно «замкнутых» областей или форм действительности. Далее науке дано организовать равно и «экспорт» в широкую культуру такой существенной установки как принцип приоритета логического метода как определяемого в значении «наиболее эффективного» метода синтеза интерпретации, в частности, в силу очевидной комплементарности функционалу измерения и расчета. Иными словами широкая культура именно от науки и даже задолго до зарождения квантовой механики и воспринимает представление, что рациональный порядок описания действительности - любым образом лишь порядок дискретизации, а с ней и производных дискретизации расчета и измерения. Практики «дискретных кванторов», хотя исторически их и подобает отождествлять как связанные и донаучными корнями, в их реальной данности непременно следует расценивать как один из наиболее значимых «подарков» или установок систематического познания. Тем более что и совершенствование концептов дискретизации невозможно в отрыве от развития науки и научной методологии, как впитывающего в себя и те или иные ненаучные влияния. Внутри же собственно науки подобного рода «пристрастие» к использованию дискретных кванторов фактически и обращается состоянием характерной гипертрофии, чему, увы, дано найти выражение и в отрицании предметной природы реальности. Другое дело, что наука фактически невозможна без опоры на математическую культуру, а если ее развитие в рамках тех или иных направлений не прибегает к определению или заданию такого начала, то оно в какой-то мере продолжает сохранять характер описательного и эмпирически ориентированного, а потому и отчасти иррационального. Равно науке дано обратиться и нечто «экспортером» в широкую культуру присущего ей понимания такой специфики, как представления о «нормативной плоскости». В смысле возможных здесь ходовых примеров - это различие между «классической» и релятивистской механикой или между эволюционной схемой живой природы и концепцией генетики. В какой-то мере формат «нормативной плоскости» явно полезен, но, конечно, в определенном отношении отчасти и деструктивен. Так, сколько бы не преуспевала релятивистская физика в развитии ее теории, все же ей не дано до конца заменить принципы классической механики, где она лишь вносит коррективы в отдельные позиции классических положений. Но наука, и сама странным образом следуя подобной «вере», заражает и широкую культуру представлением о специфике кризисного или «коллапсного» характера перехода от одной нормативной плоскости к другой. Тогда по отношению подобного предмета экспорта представлений науки в широкую культуру польза и вред данной модели и позволят представление как следующие «нога в ногу».

Кроме того, наука не только лишь формирует характерный корпус представлений, но определяет для широкой культуры и своего рода формы параллелизма или партнерства «направление или форма познания - специфика правил верификации». Реально различие в правилах верификации все же больше это различие в уровне развития познания, когда продвинутые направления познания непременно привержены теоретической модели верификации, а менее развитые - остаются верны и методу эмпирической проверки. И хотя в функциональном смысле наделение направления познания спецификой характерной практики верификации и подобает признать полезным, но с перспективной точки зрения его дано отличать и отчасти деструктивному характеру. Но и широкой культуре здесь не дано что-либо противопоставить науке - какое решение дано предложить науке, то и определяет для культуры условие уместности той или иной схемы верификации для тех или иных направлений познания или как таковых сфер синтеза интерпретации. Другое дело, что следует понимать, что некие направления познания в большей мере подобает расценивать как «продукты культуры», чем собственно результаты развития систематической спекуляции и обдуманной эмпирической селекции; некоторые отрасли филологии и даже юриспруденция - на сегодняшний день в значительной мере подотделы культуры, нежели направления систематического знания. При этом важным моментом в части практик верификации подобает признать и то обстоятельство, что науке пока что не удается обретение четкого осознания, за что именно ей следует благодарить математический аппарат, а за что - и как таковое предметное представление.

Развитие науки также обращается обретением и такого результата, как понимание познания равно же «результатом мышления», хотя в адрес науки не исключено и критическое замечание, что понимание некоей психической активности «мышлением» так для науки и не выходит за границы не более чем метафоры. Но внутри себя наука все же больше склонна исходить из систематической меры, и если и не понимать данную абстрактную категорию достаточно выверенной, то все же пытаться следовать неким условно «четким» ориентирам. Тем не менее, с подсказки науки тогда уже широкая культура и усваивает привычку как бы «седлания» имени «мышление» как очевидной метафоры. Здесь наука фактически выступает и своего рода «провокатором» пока что «недостаточно фундированного» систематического поиска, мотив которого и составляет собой явно «подражание» столь привлекательному качеству спекулятивной успешности науки. Хотя сама наука, как можно видеть, все же соблюдает должную осторожность, но это не мешает ее эпигонам из широкой культуры решаться и на попытки переноса научной методологии и на наивное, мифологическое и даже художественное мышление. И именно в подобном ключе и подобает расценивать такие попытки, как осознание категорий «сознания» и «мышления» то непременно в свете установок научной методологии. И хотя подобные попытки как-то и подчеркивают значимость научной методологии, но они же и обесценивают подобную практику тем же не надлежащим употреблением.

Огл. Внутренняя установка «признака действительности познания»

Познание равно несостоятельно и вне поддержки его становления со стороны условно «мировоззренческого» начала, реализуемого посредством идеи выделения «признака действительности» познания, причем данный признак определенно предполагает задание не как узкий и частный, но «широкий» признак. Здесь носителям познания и выпадает проявить качество, каким образом интересу к познанию довелось утвердиться в их мировоззрении, - чему равнозначно познание как форма интеллектуальной деятельности, достаточная лишь при воспроизводстве в ней прогностической или типосинтезирующей функциональности. Если же познание не порождает шлейф таких последствий, как точный прогноз или построение функционально достаточной типологии, то такой «кандидат в познание» подлежит исключению просто в силу признания «неподобающим» претендентом на статус состоятельного «в значении» познания. То есть отсюда познание и подлежит оценке как позволяющее опознание нисколько не в момент инициации акта познания, но заявляющее действительность лишь в момент завершения и предъявления состоятельного результата. Познанию дано становиться действительным «как познание» лишь непременно апостериори и никаким иным образом. Но, в конце концов, какие свои особенности само познание признает свидетельством «действительности познания»?

Тогда возможно предположение, что в первую очередь познание определяется в понимании таких не окончательных, но скорее промежуточных свидетельств его действительности, как реальность пространств натурного эксперимента, конверсионных сред спекуляции и корпусных коллекций означающего инструментария. Или - для познания и само его совершение вряд ли возможно и вне задания «контура» пространства эксперимента, выделения сред спекуляции и хотя бы лишь инициации процесса сбора коллекций означающего инструментария. Познание лишь тогда и сознает себя «познанием», когда его представления дополняет осознание, какие результаты следует ожидать от проведения эксперимента (естественно, включая и «отрицательный результат»), какие виды и варианты структур ему дано реализовать посредством спекулятивных манипуляций, и что подобает расценивать как характеристику качества средств означения. Познание лишь тогда признаёт себя состоятельным, когда определяет себя как планирующее «стратегическую» перспективу, когда ему дано понять самоё себя равно обладателем и нечто «собственных» ожиданий и когда ему присуща и способность различения, в чем проявляется различие между рациональным поиском и просто добросовестной любознательностью.

А далее познание как бы «окончательно утверждается» в своей состоятельности теперь и при осознании «уровня качества» предлагаемых решений. И одновременно наиболее существенным признаком «качества» предлагаемого решения познание склонно определять его открытость для представления посредством «распространенной» формы. Иными словами, познание и адресует своему решению такие ожидания, как в известном отношении серийность или предсерийность, когда всякое отдельное решение это не столько задание определенной проблематике ее квалификации как состоянию «фокусировки» интереса, но прояснение и вполне вероятного здесь комплекса «смежной» проблематики. Равным образом познание ожидает от предлагаемого решения и возможности позиционирования «в глубину», когда разрешение одной из проблем открывает и перспективу разрешения проблем, признаваемых принадлежащими той же «типологической линейке». В конце концов, из этого следует, что «практическую ценность науки и подобает понимать производной ее теоретической ценности».

В продолжение тренда на усиление верифицирующей компоненты познание склонно рассматривать и как таковое погружение в проблематику собственной состоятельности уже как обретение понимания «полноты» решения. Подобное представление - это и в значительной мере идея нечто «всестороннего» представления подлежащего познанию объекта. В таком случае познаваемый объект и ожидает отождествление как реалии нечто «изолированной» формации, непременно помещаемой в «кокон» присущих ей характерных ролей. Отсюда и сама возможность задания такой изоляции при одновременной консолидации содержания, подлежащего помещению в подобную «капсулу» и позволяет выход к построению схем, так или иначе, но раскрывающих специфику «целостной достаточности» предметной организации. То есть для содержания, выделяемого в качестве «объекта» посредством задания ему признака «мобильности» как объекта, наследующего условию консолидации этого содержания, дано предполагать становление то непременно посредством интеграции его наполнения не просто в значении «вообще» наполнения, но здесь же, в значении наполнения, определяющего «характер интеграции» в данный комплекс. То есть - лишь такого рода сложная зависимость и допускает признание как равнозначная осознанию объекта как характерного единства, когда объем присущих ему возможностей дополняет и квалификация, достаточная для представления всякой части или элемента подобного единства как позволяющих формирование такого комплекса лишь на условиях известного равноправия или гармонии способностей. Таким образом, сборка объекта «в объект» и обретает вид построения в любом случае комплементарного, равновесного и в сильной степени «не контрастного» множества. Познание здесь и вознаграждает себя возможностью осознания себя как собственно познания, когда нечто, что для познания позволит признание достаточным для заявления в значении «объекта» и обнаружит относительно образующего его содержания не только тягу к «сплочению», но и способность проявления «консолидированных реакций». Так посредством обретения такого далеко не простого представления познание и вознаграждает себя возможностью осознания тогда и самого себя как прогрессирующего в направлении поиска «оснований объектуализации», когда всякую попытку априорного задания объектной квалификации будет ожидать отождествление как «подозрительной» равно же и в части вероятной профанации.

Тогда в силу принятия подобных установок познание в силу стремления к точности и отдалит от себя сферу широкой культуры, что в ответ заподозрит познание в построении в себе самом «башни из слоновой кости». Тем не менее, познание, пренебрегая подобными подозрениями, лишь тогда будет расценивать себя как «познание», когда его общение со сферой широкой практики будет ожидать реализация то непременно «при помощи переводчика». Таким образом, для познания само сознание собственной состоятельности и примет форму прямого ухода от любой бессистемности, когда «анархизм» свободной практики и обратится не более чем «контрастным фоном», что высветит само познание уже как совершенно иную форму. То есть для познания помимо «системности схематизации» существенное значение обнаружит и системность специфической семантики, что, так или иначе, но репрессирует любое проявление анархизма категоризации. Придерживаясь подобных посылок, познание и преуспеет в закрытии для себя любой возможности ошибочного отождествления «как познания» то и любой формы практики, что предполагает примирение - что со всяческой профанацией, что с когнитивным анархизмом, что с само собой вульгарностью.

Но, как ни странно, познанию дано обнаружить и известную чрезмерность в увлечении установками подобной «особости», отчего ему не избежать и участи жертвы такого «промаха», как далеко не позитивное влечение к сверхнормативности. Достаточной иллюстрацией подобного явления прямо правомерно признание категории «научного закона», что на деле означает не более чем констатацию регулярного порядка выпадения неких последствий отождествляемых некоторой группе дейксических пространств. Здесь важно понимать, что в общем случае дейксические пространства не позволяют определения как исчерпанные, и в случае их дополнения «нетипичной» ситуацией ранее «общий» закон не избегает и участи обращения «частным правилом». Однако как «проблеск надежды» здесь правомерно признание того современного положения, когда познанию доступно признание научных норм тогда уже как регулярных лишь по отношению некоей «области схождения» натурного эксперимента. Но, исходя из этого, в обобщенном смысле познание и позволит истолкование как отчасти отчужденное от критической самооценки, хотя если исходить из обобщения представлений отдельных «функционеров» познания, то не следует забывать и об отсутствии среди них полного единообразия мнений.

Но помимо прочего познанию также доводится сознавать себя как «познание» равно и в результате различения в себе состояния готовности к избирательной реакции на специфические формы критики. Так познание склонно понимать себя «познанием» и в случае пренебрежения профанирующей критикой, и равно признавать себя «познанием» в случае обретения открытости для конструктивной критики. То есть познанию дано квалифицировать себя «познанием» лишь в случае, когда его понимание смысла возможной критики позволит обращение и пониманием «уровня» критики. Для познания само представление о собственной достаточности - это представление о характерном иммунитете к возможным с позиций познания далеко «не выверенным» истолкованиям. Или, если исходить из подобных посылок, то познанию лишь тогда дано ощутить себя на положении «познания», когда ему присуще и такое качество, как «иммунитет» от возможного абсурда.

Огл. Познание как специфическое «усреднение задачи» познания

Познание - не просто деятельность, обеспечивающая «решение задач», но и особенная практика «усреднения деятельностных программ» как приводимых в соответствие условию «достаточности и полезности» познания. Или - если познание и преподносит такой дар как «стандартизированный» базис спекулятивных построений, то это возможно лишь после обретения такого начала ведения спекуляции, как «усреднение» деятельностных программ. Но если задача познания не исключает возможности постановки как «неоправданно широкая» или чрезмерно узкая, или каким-то образом разбросанная, уходящая от решения вспомогательной задачи отбора факторов, то здесь с целью избежания таких «неприятностей» познание и предупреждает нежелательные последствия посредством прямого требования в части обращения к практике «усреднения» деятельностных программ. В условиях «усреднения» поступок познания и означает его совершение как «поступка» лишь при его соответствии условной норме «среднего размера» акта познания. Другими словами, задача познания тогда исключает определение как задача познания, если не может быть признана такого рода актом, что не предполагает выполнения вне задания «оптимального масштаба» акта.

Но здесь также существенно то обстоятельство, что пути познания к определению условий и характера подобного усреднения не подобает расценивать как излишне «прямые». В частности, в своих попытках достижения усреднения деятели познания нередко обращаются к синтезу субъективированных конструкций интерпретации, определяя, в частности, «время формой социального согласования опыта различных людей, чья объективность соответствует общезначимости». Хотя такая идея не лишена и известного смысла, поскольку деятельность познания и есть нечто человеческая деятельность, но по существу она означает прямое ограничение построения картины мира заданием не иначе, как «мезоскопического масштаба». Однако и такого рода все же далеко «не должным образом» мотивированное решение, так или иначе, но составляет собой источник положительного опыта, если понимать такой опыт не более чем «опытом поиска» решения. Следование по пути синтеза субъективированных конструкций интерпретации все же сулит познанию обретение успеха в определении и наиболее значимой «медианной линии» решений познания. Другое дело, что сама логика такого рода развития и вынуждает познание к принятию обязательного требования «антипсихологизма конечного результата познания». Подобным же образом познание преуспевает и в построении нечто «не более чем интуитивной» схемы задания «чистых линий» посредством фиксации нечто «условий достаточности для редуцентного представительства». Принцип «редуцентного представительства» - это, положим, принцип физики в ее качестве «только физики», такой принцип - это принцип пусть и не становления направлений познания, но понимания критериев позволяющих выделение характерной реальности таких направлений. Потому ученому в занятии научной деятельностью, замкнутой «границами» направления познания также открывается и доступ к контролю пределов области научных интересов благодаря пусть и не строго оформленному, но хотя бы какому-либо порядку задания такого рода критериев.

Кроме того, идее подобного усреднения каким-то образом дано ожидать обращения и нечто идеей «формата представления» решения познания. Что и находит выражение в требованиях, представляющих собой требования «порядка оформления» публикуемых материалов. То есть ученый, действуя согласно установкам стандарта описания, к чему его обязывают адаптировать полученные выводы, и планирует ход исследования лишь таким образом, чтобы результаты предполагали выкладку в прокрустово ложе подобного порядка. Отсюда всякую программную структуру действующей практики научного поиска и подобает расценивать как нормативно подчиненную «стандарту построения» картины. Но вытекающим отсюда непременным плюсам равно дано сосуществовать и с рядом неизбежных минусов, когда преобладающая часть предлагаемых наукой решений явно избегает углубления в проблематику логики и теоретической обоснованности предлагаемых идей.

Огл. «Обременение» науки спонтанностью потока новаций

Наука в ее современном состоянии все еще не располагает аппаратом прогнозирования характеристик той сферы или области, что предполагают отождествление как «ожидающие познания». Отсюда «свежий ветер» в познании странным образом позволяет признание чистой эвристикой, хотя, быть может, этого бы и не было, если сугубо логический анализ и позволял бы определение относительно «объема познанного» тогда и контура ожидающего познания. Но науке на настоящий момент пока не доступна оценка, что ожидает познания, и потому всякий новый опыт и предполагает осознание как обретаемый «неожиданно». Хотя каким-то образом этот опыт все же исходит и из развития лабораторной техники, и, равным образом, из выделения в теоретической области незнакомого познанию аппарата категорий.

Таким образом, наука даже постфактум, даже описательно не рассматривает собственные результаты в значении расширения существующей типологии, следующего со стороны неких посылок подобной возможности, и квалифицирует свои новации непременно же как «спонтанные». Если науке и дано хоть сколько-нибудь задуматься о построении своего рода «графа новаций», где имеющиеся ветви предполагали бы отождествление как способные к порождению новых «побегов», то здесь наработка опыта подобного описания и открыла бы перед наукой возможность хотя бы и нечеткого, но прогноза развития.

Еще одной побочной проблемой принципиальной проблемы кажущейся «необузданности» потока новаций правомерно признание несколько глупо сформулированной проблемы «изменчивости человеческих представлений». Человеческие представления, какие бы они ни были, все же адресуются к конечному объему факторов, что представляются достаточными для построения некоей картины. То есть всякий построитель картины мира или некоторой части этой картины исходит из присущей ему осведомленности и своего рода понимания существенных факторов такого рода синтеза. И тогда способность познания к наращиванию корпуса подобных факторов, а равно - к совершенствованию неотъемлемой от подобного роста последующей типологической унификации содержания такого корпуса и подобает расценивать как естественную посылку для предпринимаемой спекуляции. Именно в подобном отношении в части «наивной» установки алхимии разделение на простое вещество и соединения и произвело ту революцию, что, с одной стороны, дополнила корпус факторов, и, равным образом, породила возможность его существенной компрессии. И здесь пока наука не преуспеет в овладении функционалом описания ее результатов как ресурса некоего «множества» и характера его упорядочения как практики следования тем или иным «формулам», то не оставит и странной манеры как бы «лишь психологического» описания ее же собственной истории.

Во всяком случае, если судить онтологически, научные достижения явно «не спонтанны» как события выделения того скрытого или потенциального, доступ к чему и открывает совершенствование научного инструментария и - равно и совершенствование «навыка» познания. Науке, как и многому другому, дано строить развитие непременно в формате «накопительной схемы», и подобный существенный момент прямо подобает принимать во внимание.

Огл. Две аксиологии - «укорененная» и «подвешенная»

Наука самим своим существованием и развитием способна задавать и нечто систему «ценностей познания», в отношении чего, пожалуй, лишь в исключительных случаях науке открывается понимание и природы такого рода «установки». Другими словами, собственный ценностный мир наука склонна признавать допускающим обустройство лишь способом «проб и ошибок», отчего не знающим синтеза и какой-либо ценностной иерархии. Более того, науке неизвестен и способ создания нечто «биржи» когнитивных ценностей, где достаточность более значимой ценности позволяла бы ее наделение равно и функцией определения котировки менее значимых ценностей. Но все же в неких частных сферах науке дано знать не только лишь наличие привычной для нее «подвешенной», но форм и каким-то образом укорененной иерархии когнитивных ценностей, что предопределяет необходимость и в рассмотрении проблемы действительности такого рода схемы. В частности, современная физика уже предлагает такую любопытную ценностную схему, как приведение всех существующих физических форм и событий к порядкам фундаментальных физических взаимодействий, и нашей задачей и правомерно признание анализа нечто в известном отношении «заявки», собственно и «подаваемой» подобным установочным положением.

Идея физики, согласно которой «физический мир» в целом непременно предполагает понимание в значении комбинации фундаментальных начал, и определяет этот «физический» мир такого рода продуктом синтеза, где все существующее предполагает образование лишь непременно как сочетание пусть не элементов однородного множества, но ограниченного числа элементов такого рода множеств. То есть, согласно данному представлению, никакой вариант подобного синтеза не позволит задания для его реализации такого условия, что исключало бы приведение к подобному синтезу. В таком случае, можно предположить, что проблематике биологического знания уже дано выйти за рамки такого рода схемы, поскольку генетическое копирование уже отличает пусть не собственно информационная, но, в любом случае, хотя бы параинформационная природа. Иными словами, любой той особой ситуации, чье построение предполагает действие «информационной инерции» определенно дано ожидать и вынесение за рамки подобной схемы. Возможно, что и специфике физической реальности, быть может, характеру каких-нибудь квазистабильных состояний, наподобие неустойчивых химических соединений также не суждено уложиться в такое «прокрустово ложе», но не в этом суть. Дело в том, что наука, даже не вполне сознавая объема последствий, определяемых принятием некоего принципа, этим определяет для себя и некую ценностную установку, что, несмотря на неизбежные изъяны, обращается для нее и средством поддержания состояния «когнитивной дисциплины». Отсюда и всякий неверующий в абсолютный порядок синтеза систем из ограниченного числа «кирпичей» и встречает со стороны научного сообщества равно признание и в качестве «диссидента», не воспринимающего нормы «установленной морали». В подобном отношении, «устраняя диссидентство», аксиологическая установка и нацеливает познание на поиск решения лишь «определенным способом», что явно рационально в смысле состоятельности «логики способа», но вряд ли рационально в части ограничений способа.

Но здесь если аксиологическая установка физического познания все же позволяет признание «не подвешенной» и адресованной характерным корням, то, положим, установка биологии явно не обнаруживает такого рода специфики. Биология, определяя для себя фундаментальные принципы процессинга, уже не приводит их подобно физике к формам как бы «простой комбинации», что позволяют признание как обстоятельства или условия синтеза и собственно «порядка процессинга». Но, несмотря на преобладание подобного рода идей, таким формам все же любым образом доводится быть - это принцип постепенности и накопительный механизм, что благодаря информационной инерции и образует реальность, наделенную спецификой структурного наследования. Равно и динамическая организация живых систем, прямо восходящая к порядку циклического процессинга, равно предполагает отождествление уже как характерная реализация универсального принципа «циклический процесс». Но в отличие от физики, биология странным образом склонна исключать возможность задания некоей возможной установки тогда и в виде как бы «предбиологических» оснований для становления живого. Или - биология одним лишь неприятием внешних констуитивов и определяет свой предмет как знающий задание лишь «из самого себя», то есть придает своим представлениям любым образом «подвешенный» характер присущей им аксиологической установки. Хотя в некотором отношении биология и приводит возможность жизни к возможности существования добиологической органики или направленного на поверхность экзопланеты потока лучевой энергии, но этого недостаточно для привязки ее аксиологии к действительно сколько-нибудь значимому объему начальных возможностей. Поэтому биологические представления фактически и развиваются лишь исходя из внутренних данных, когда для физических представлений математические закономерности уже предполагают обращение и неким важным источником развития тогда уже как средство концептуализации форм комбинации.

Аксиологической установке, сколько бы не понимать противоречивым ее значимость для познания, равно дано обнаружить специфику подчинения познания и некоей форме дисциплины, собственно и придающей ему строгость как своего рода «когнитивной религии», когда ни одно решение не получает права выхода за рамки принятой догмы. Причем подобная догма не то, чтобы контрпродуктивна, но продуктивна в «известном смысле», способствуя созданию пространства представлений, однородного в части следования наперед избранной установке. С одной стороны это полезно даже одной способностью достижения существенной унификации, и, с другой стороны, это препятствует и самоё осознанию «полноты реальности», где существенно понимать, сколько именно ресурсов возможности необходимо для становления той или иной реальности. Но реальность такова, что познание все же делает выбор в пользу следования аксиологической установке, столь бы условный характер и не обнаруживал результат, предполагающий получение посредством определения такого рода как бы «безусловного» ценностного выбора.

Огл. Междисциплинарные направления - образец «кухни» познания

Неизбежный анархизм познания отражается и в появлении такого «ожидаемого» результата, как становление специфической «кухни» - практики поиска и употребления особого рода паллиативов порождающего и самоё свободу такого рода поиска. Здесь познание фактически вместо развития типологии следует путем построения как бы «гибрида», где необходимость в выделении характерного типа предполагает преодоление посредством «ассоциации с внешними типами». Познанию в этом дано видеть и своего рода «перспективу удержания» используемой им фундаментальной типологии от «расползания», но на деле оно тем самым устраняет и всякую перспективу определения существенно лучшего варианта унификации, достигаемой лишь на основании рационализации используемой систематики. При этом познанию доводится насладиться и сиюминутным выигрышем в виде поддержания закрепленной на данный момент традиции познания, но испытать и горечь проигрыша равно и от утраты перспективы, следующей из оптимизации комплекса представлений познания.

Практике использования паллиативов также доводится обращать возможные фундаментальные начала, что иначе наделили бы такую оптимизацию качествами построителя более совершенных «начал», тогда и в особым образом «подлежащие фиксации», что и уподобляет эти начала решениям познания, принимаемым как ограниченные рамками направления познания. Подобная практика и порождает замещение таких фундаментальных форм посредством образования синтетических конструкций, что предполагают формирование как бы «на стыке» направлений познания. То есть познание подобным образом и обращается к обустройству своего рода «кухни», где вознаграждает себя возможностью приготовления «блюд» из различных ингредиентов вместо куда более адекватного выделения специфик, выводящих на возможность задания более совершенных «чистых линий» типологической рубрикации. Например, и биология, и социология и чуть ли не физика каждая позволяет себе задание собственного понятия конкурентности взамен задания какой-нибудь «агентской модели», что могла бы позволить и куда более точное определение потенциала и перспектив само собой состояния преобладания.

Другими словами, природу такого рода «кухни» познания и образует условие фиксации картины мира лишь на уровне феноменологической репрезентации, что и закрывает для нее любые возможности приведения к ожидаемой здесь перспективе абстрагирующего усреднения. И тогда вместо задания более чистой и «концентрической» но здесь же и непременно абстрактной линии познание и обращается к синтезу метафеноменов, чем и восполняет неизбежно образующиеся лакуны.

Огл. Отторжение «когнитивного мусора»

Характерная особенность периода недавней российской истории, под чем, стоит надеяться, подведена черта, - это и картина «расцвета паранауки». В какой-то мере истоком этого любопытного явления следует понимать и паранаучную специфику марксизма и выработанный им навык или привычку к восприятию наукообразно формулируемых утверждений или подобным образом развиваемых рассуждений. Как хотелось бы надеяться, утрата такого навыка фактически губительна для паранауки одним лишь искоренением привычки к восприятию паранаучных формул и упрощенных связей; хотя общество в этом и опускается на «более примитивный» уровень, но в известной мере и «укрепляет здоровье». Но если общество способно избавиться от паранауки посредством изменений в социальном фоне, то какие средства даны здесь как таковому познанию для использования как инструменты избавления от паранауки?

Скорее всего, важнейшее средство избавления от паранауки - та же научная культура, чьи высоты прямо недостижимы для паранауки. Как правило, подавляющая масса решений паранауки - обобщения элементов чудесного, что прямо исключают всякое объяснение - что посредством спекулятивно состоятельной теории, что, равным образом, посредством подтверждения в стандартном эксперименте. Скорее всего, подобная специфика не чужда и марксизму, странным образом провозглашающему идеи доминирования наименее разумной части общества. Таким образом, своего рода «натренированный» оператор познания уже вознаграждает себя способностью не подпадать под обаяние «чар паранауки», стоит ему «на интуитивном уровне» обнаружить и первые признаки пренебрежения научной культурой. А далее практически лишь в части купирования социального влияния паранауки познание и прибегает к манипуляции посредством детальной верификации предлагаемых паранаукой идей, преследуя здесь не более чем цели убеждения широких слоев общества в их очевидной несостоятельности. Как таковая же паранаука неприемлема познанию уже на уровне «культурного начала» познания.

Но и внутри познания возможны явления, что прямо предполагают признание пусть не собственно паранаукой, но как бы «кандидатами» в некие формы научно недостаточных представлений. Но тогда непосредственно в познании функция важнейшего средства защиты от когнитивного мусора уже позволит ее возложение и на порядки «пунктуальности построения» теории и «чистоты постановки» эксперимента. Это свое значение подобного рода средства и обретают собственно потому, что в пределах строгого познания искажение его положений - это и риск произвольной трактовки фактов или само собой ошибка мышления. Характерный пример - предложенная Ньютоном концепция корпускулярной природы света; но здесь прямое оправдание великого ученого - это и отсутствие в его время подобающих приемов, пригодных для лабораторного исследования явлений распространения света.

В целом если науку и отличает «пренебрежительное отношение» к паранауке, то ей не присущ и «резкий протест» против гипотетических допущений, что и обращается их признанием «лишь» допущениями или теми не прошедшими проверку предположениями, что на некоторое время и позволяют признание как не подвергнутые апробации. Однако следом познание из отвергнутых им идей комплектует и корпус околонаучных иллюзий, что далее и предполагает использование в значении «неподобающих примеров». Быть может, познание все же следует упрекнуть и в пренебрежении обязанностью поиска систематических выводов из возможности обобщения содержания такой коллекции, но и всего лишь возможности хотя бы слабой типизации таких псевдоидей - и той дано предстать достаточно действенным средством познания в его избавлении от «сорняков». Во всяком случае, как и в жизни, и познанию не избежать необходимости в содержании собственной «свалки».

Следующая глава: Закладка «зерна познания» в «социальную почву»