Онтология не сбрасывающего изощренность действительного

Огл.  16. Регистраторы и техники фиксации

Допустим, что действительность характерно отличают следующие два «образа воздействия»: такого рода воздействие, что «как воздействие» от начала и до конца совершается как процесс, и такое другое воздействие, что так же начинаясь как процесс, завершается, или проходит некое промежуточную фазу, реализованную как сохранность. Предположим, облака накапливают электрический заряд, перемещаются в другой географический район и только там разражаются ударами молний. Однако существует и возможность иной, третьей формы «образа воздействия», которую мы называем информация, когда воздействие в отличающем его потенциале, выгружается с какого бы то ни было физического транспорта, и фиксируется в том в своей природе также восходящем к физической реализации нечто, что уже удерживает присущие ему лишь задающие порядок некоторой организации модусы теперь не непосредственно охватов, но только лишь некоторой характерно отличающий их «проективности». Здесь отношения организации, приходя во что-то другое, нежели собственно такие, определяющие именно данное воздействие «исходные» отношения организации, как таковые расширяют себя тем, что и само охватываемое той организации, которая по отношению этой метаорганизации и «была воздействием», фиксируются в качестве присущего уже некоей мета-организации отношения. Лучший пример таких трансформизмов - запоминание человеком некоего телесного ощущения - укуса, укола, запаха в качестве присутствующей в его представлениях памяти об укусе, уколе и т.п. При этом следует понимать, что вся приведенная нами здесь проблематика просто не могла бы существовать, не допускай, помимо этого, действительность существования и такой возможности как система средств имитации воздействия. В свою очередь, эта последняя не допускает другого способа ее реализации, кроме как … пропускание через «схему повторения». При наличии подобной схемы и появляется возможность приведения в действие схемы повторения без наличия реального воздействия. В силу выделения нами названных выше посылок мы и предпримем здесь анализ эволюции систем реакции, что смогла вывести «прямую» реакцию, изначально просто обеспечиваемую наличием ждущего инициации множественного комплекса «готовых к срабатыванию» эффекторных схем, к тому состоянию, когда подобный комплекс смог уже перерасти в комплекс на основе порядка именно непрямого запуска каких бы то ни было эффекторных проявлений. Далее мы проделаем анализ развития именно тех возможностей, чье «воплощение в жизнь» состоялось именно благодаря возможности совершения подобного эволюционного скачка. При этом мы обращаем внимание, что наш настоящий анализ мы намерены построить именно в форме сугубо логического, хотя, где это возможно, и постараемся подкрепить эти наши размышления известными нам биологическими иллюстрациями.

Но вначале мы обратимся к такому предмету, как сенситивность и предсенсорная метастабильность, проявления которой присущи не только непосредственно живой, но и неживой природе. И начать тогда данное рассуждение нам следует тем, что одной из возможностей реализации уже описанной здесь агентской функции следует понимать системы, образом которых в представлении посредством их некоторого бытового аналога мог бы послужить … «карточный домик». Или - именно такие приводимые в равновесное состояние системы, у которых сама их организация обеспечивает наличие того специфического запаса энергии, что часто позволяет его высвобождение уже даже при малейшем нарушении поддерживающего их бытие равновесия. Таковы не только удерживающие массу вещества посредством подпорок, клапанов и перемычек физические образования в гравитационной среде, но и некоторые не столь стабильные химические вещества, примеры которых легко можно увидеть благодаря анализу характеристик практически всех солей серебра, ртути или любые солей хлорной кислоты. Именно феномен световой нестойкости некоторых из данных веществ предопределил появление фотографии, когда нестойкость к детонации других - способ патронного заряжания стрелкового оружия. Свое не только интуитивное, но и научно аргументированное подтверждение нашло понимание, свидетельствующее, что подобная же специфика свойственна и конституции тех чувствительных элементов, на основе которых строятся уже и сенсоры живой природы, где, например, основой зрительного механизма служит действие подобного рода ключевой схемы (буквально - «выключающей темновой ток»). В таких схемах непосредственно чувствительный узел представляет собой содержащейся в молекуле белка родопсин химически слабо связанный с ней атом селена. В данном отношении следует лишь учитывать, что не обладающие самоактивностью формы неживой природы лишены возможности регенерации расходуемого ими запаса чувствительного вещества. В то же самое время для построенных уже по «агентской» схеме и постоянно подводящих питание к своим органам форм живой природы реализация подобной функции легко укладывается в пределы характерно отличающих их организм возможностей.

Отсюда мы позволим себе построить следующую достаточно условную схему образующейся в структурах достаточно примитивных форм жизни «первичной сенситивности», оговорив лишь, что именно в отношении данного рассуждения не столь важна конкретизация того, что именно могут представлять собой подобные структуры. Возможно, именно так, в своих наиболее простых формах, и работает та сигнализация, которую биологи определяют как «сигнализацию феромонами». Конкретно же способность «первичной сенситивности» мы определим в качестве реализованной именно посредством такой структуры, в которой элементы съёма раздражения (рецепторы) еще встроены непосредственно в структуру эффектора. Совершенно условно мы позволим себе предположить, что двигательной активностью амебы управляют некие белки или белковые структуры, и каждая такая структура, скорее всего, располагает ее собственными детекторами солености, уровня вибрации и т.п. Тогда реакция подобной системы в целом (амебы) будет представлять собой нечто «статистически производное», - именно в тех случаях, когда преобладающее большинство структур такого рода эффекторов выделяют некоторое воздействие, они просто преобладанием вырабатываемой ими активности и образуют то, что понимается в качестве «реакции системы». Причем подобная реакция проявляется несмотря на то, что в составе подобной системы могут находиться и не выделившие никакого стороннего воздействия эффекторы. Далее в ходе эволюции жизнь от схем, предполагающих наличие множества самоуправляемых эффекторов переходит к другой, уже более рациональной практике - «разделения обязанностей», в которой наличествуют уже самостоятельно оформленные эффекторы и рецепторы, «общающиеся» друг с другом посредством некоей «транспортной сигнализации». Данную схему отличает уже большая рациональность просто в силу одного того обстоятельства, что она, хотя бы, обеспечивает возможность более рационального расположения тех же рецепторов и эффекторов, но транспортный канал в такой схеме остается пока хаотически организован: рецепторы испускают множество транспортных агентов запроса отклика, которые сами как-то способны добраться до эффекторов. Тогда следующим шагом подобной эволюции очевидным образом следует понимать упорядочение такого рода канала, - система каким-то образом выстраивает магистрали, по которым сигнал рецептора и достигает эффектора, а не принуждается к блужданию где-то по белковому студню. Логика подсказывает, что уже данное построение таково, что и «самой эволюции» ничего не остается, кроме как заняться ее рационализацией вплоть до обретения того вида, что известен нам под именем… нервная система. Таким образом, генезис нервной системы следует понимать не «замыслом», и не «игрой природы», но простой выражающейся в стремлении к «экономической рационализации» тенденцией, практически такой же, что наблюдается и на примере разделения труда в производственной экономике. Но важным побочным результатом показанной здесь, к сожалению, лишь логически реконструированной последовательности развития оказывается возможность отделения соответствующей состоянию раздражения присущей рецептору организации от наличия самого этого раздражения. Однако подобное логическое допущение, как ни странно, будет вести нас уже к тому ошибочному пониманию, что и примитивные системы как бы «уже» действуют на основе возможностей формирования рефлексии, хотя, как это вполне определенно доказывают нейрофизиологические эксперименты, логика их реакции представляет собой именно логику срабатывания конечного автомата. Как именно следует правильно понимать подобного рода схему эволюции возможностей построения реакции, нам следует разобраться несколько тщательнее.

Тогда мы позволим себе начать тем, что назовем схему, в которой присутствует рецептор, транспорт, но «не более чем транспорт», и эффектор, двухтактной. Раздражение действует на рецептор, он испускает некий транспортный носитель и по достижении этим транспортом эффектора система совершает некую операцию. Для такой системы реакция на укол возможна лишь в одном случае - наличии укола. Однако мы позволим себе здесь в существенной мере оторваться от реальной биологии, и допустить возможность и такой схемы, которую можно назвать уже трехтактной: транспортные каналы связывают рецепторы не непосредственно с эффекторами, но уже с неким узлом анализа совпадений, только в котором собственно и могут начаться те транспортные каналы, посредством которых раздражение будет доводиться до эффекторов. «Философия» способности действия собственно данного узла свидетельствует о том, что он может быть наделен и возможностью выделения состояния совпадения таким образом, что некая косвенная и, скорее всего, в большей степени дистантная регистрация привязывается к прямой и жизненно более значимой регистрации раздражения. Такого рода узел, хотя нам и сложно здесь представить, как именно подобный механизм способен реализоваться еще на уровне достаточно простой биологии, отождествляет уже нечто «визуальный паттерн иглы» и состояние рецепторного выделения укола. То есть подобная система, содержа закрепленный идентификатор совпадения, уже способна отправить эффектору транспорт, запускающий механизм реакции на укол уже тогда, когда средством его вызова будет служить еще только наблюдение паттерна иглы. Далее здесь даже в отсутствие богатой фантазии одна лишь вера в возможности эволюционного прогресса заставит предположить и развитие из подобной практики тех возможностей косвенной идентификации, что, собственно, и приводят к рождению адаптирующегося интеллекта.

Подобная концепция, что и позволяет нам выделить, в соответствии с отличающим их уровнем сложности, иерархизированные формации предшественников интеллекта и собственно интеллекта, и позволит нам построить нашу обобщающую систему конкретизирующих онтологических концептов, описывающую некий общий онтологический класс, включающий в себя как регистраторов и не более чем регистраторов, так и их же, но уже в связке с разнообразными инструментами фиксации. Простейшим среди подобных инструментов следует определить элементарный рецепторный триггер, наиболее сложным - мозг, вырабатывающий сложные формы интеллектуальной активности не на основе своего рода «технически» заложенных в нем возможностей, но на основе уже закрепляемого в нем объема опыта совершения как восприятия, так и осознания. Кроме того, обильно наполняющие уже наше время технические системы реализации интеллектуальности по сути повторяют многообразие биологических, но располагают и их собственными особенностями, анализ которых мы позволим себе опустить, дабы не усложнять эту нашу достаточно обобщенную онтологическую интерпретацию.

Поэтому мы обратимся к построению той системы классов, которая будет представлять собой нечто общее в смысле лишь предопределяющей ее телеологии, но отнюдь не общее в смысле такой характеристики, как объем возможностей реализации подобной телеологии. Под собственно и выделяемой нами здесь «общей телеологией» мы будем понимать возможность инициации внешним воздействием в некотором агенте такой формы активности, которая в большей мере будет упорядочивать или деупорядочивать организацию самого этого агента, а не что-либо присутствующее в его внешнем сопряжении. Хотя подобное определение, может быть, и следует признать страдающим некоторой логической произвольностью, но наиболее важным для нас послужит в нем то достигаемое посредством его употребления понимание, что мы будем рассматривать не только саму подобную реакцию, но и весь тот событийный контур, в котором сводятся как само раздражение, так и порядок достижения им некоторого агента, притом, что значимость всего этого будет определяться у нас не как «значимость воздействия», но уже как значимость лишь некоторого «инициатора упорядочения» в самом воспринимающем агенте. Отсюда мы начнем тем, что введем конкретизирующую характеристику элементарной физической сенситивности, в отношении которой раздражение будет представлять собой именно обрушение некоторого метастабильного состояния вплоть до достижения ранее поддерживающей такую метастабильность материальной организацией стабильного состояния «потенциальной ямы». Более изощренным в сравнении с сенситивностью порядком реакции мы назовем раздражимость, способность сопровождать воздействие неким встречным комплементарным по отношению именно данного воздействия обратимым переустроением реагирующей системы. Далее мы выделим символизм как такую форму организации, или такое нечто, что наделены различимостью уже не в качестве события поступления раздражения или некоего его «отпечатка», но именно в качестве маркера той каузальности, что не обязательно регулярным образом связана с событием поступления раздражения. Наконец, мы завершим нашу систему характеристик введением понятия об интеллектуальности, специфической способности уже заключающейся в образовании из символизмов неких символических пространств. При этом наш анализ, вне всякого сомнения, «совершит скачок» от традиционной физической необратимой сенситивности к существованию такой онтологической формы как способная обращаться, в том числе, и на самое себя интеллектуальность.

Сенситивность. Под именем сенситивность мы будем описывать способность материальной формы, до того обретшей некое метастабильное состояние, использовать событие внешней инициации для определяемого ее внутренними возможностями переустройства своей метастабильной организации в стабильную. В подобном смысле мы фактически ограничиваем сенситивность именно контуром события обретения нового распределения, хотя в живых системах стабильность чувствования и достигается именно благодаря возможности оперативного воспроизводства расходуемого «сенситивного материала». В таком смысле сенситивность - это схема именно такого локального акта отклика на воздействие, в котором доминирует не специфика этого воздействия, а своего рода «собственная логика» развития такого отклика. Способность сенситивной схемы как не различать сильную и слабую инициацию, так и обязательно характерным образом отрабатывать, превращают ее в превосходный входной компаратор, позволяющий различать внешнее раздражение как своего рода «дискретное» проявление.

Раздражимость. Характеристику раздражимость мы будем относить к способности системы встречать поступление раздражения такого рода переустроением самой системы, которое в смысле ее «логики» (рациональности) следует понимать комплементарным именно к подобному раздражению. Раздражимость присуща лишь такого рода системам, по существу, исключительно агентам, у которых возможна организация обратимых состояний. Раздражимость представляет собой способность не просто «ответвить» развитие ситуации во вполне определенном направлении, что характерно еще и для сенситивности, но и переустроить ее течение таким образом, что позволяет открыться и возможности блокирования неких путей развития ситуации. По крайней мере, нежелательные пути развития ситуации могут блокироваться хотя бы по отношению к самому обладателю раздражимости. Раздражимость тогда уже следует понимать свойством системы употреблять сенситивную организацию в целях адаптации подобной приспосабливающейся системы к определенным порядкам развития ситуации.

Символизм. Имя символизм будет означать у нас способность ассоциировать конкретную раздражимость в качестве отдельной организации на фоне множества других также ассоциируемых в качестве символизмов видов конкретной или адресной раздражимости. Несколько более буквальное и упрощенное определение символизма предложил Ф.Ч. Бартлетт, назвавший его сенсорно-эффекторным упреждением. Наличие символизма свидетельствует о способности некоторой системы различать обретаемые ею состояния раздражимости как некоторые состояния своего конкретного воплощения или переустройства. Далее, отдельный символизм представляет собой уже некую единицу данных, и тогда в качестве опорной формы представления о множестве единиц данных символизм выступает в качестве базисного примитива для принципа информации. Символизм - это не только прерогатива человека, но и та возможность, которой пользуются еще и животные, уже способные к выделению символизма как в целях самоконтроля, так и в целях их интеграции в определенные сообщественные среды; подобного рода символизм носит название эмоций . Символизм означает возможность «власти над раздражимостью», но не означает возможности прогресса в синтезе неких в очередном порядке «следующих» возможностей как раздражимости, так и образования символических фигур. Символизм, хотя его появление и знаменует эру прогресса социальной коммуникации, самим этим своим появлением еще не будет означать наступления эры социальной универсализации информационных пространств.

Интеллектуальность. Интеллектуальность, хотя она и представляет собой наиболее сложную форму техники фиксации, позволяет ее достаточно простое определение: интеллектуальность есть развитие из состояния совмещения множества символизмов неких уже символических пространств. Интеллектуальность - это и есть способность отождествления сущностей не целиком символически, но на основе, положим, составляющих «фигуру символизма» элементов. В биологии интеллектуальность приходит с дрессируемостью, позволяя понимать некий источник принуждения обладателем арсенала санкций, применения которых следует ожидать или опасаться даже в случае отсутствия прямых признаков наступления события их применения. Человека же следует понимать не просто наделенным интеллектуальностью агентом, но обладателем именно уже изощренной формы интеллектуальности, когда, в частности, он даже в отсутствие определенной раздражимости оказывается способен на введение того некоторого символизма, на основе которого и обучается навыку выделения данной раздражимости. Способность приходить к идее «символизма до формирования раздражимости» присуща уже высшим животным, и несколько грубо она понимается как рефлексия. Человек же в какой-то мере опирается уже на того рода практику, в которой «логика» синтеза символического пространства в какой-то мере подчиняет себе практику каузального формирования раздражимости, что, если позволить себе здесь такую столь грубую меру, и проявляется в его склонности к мифологизации. Однако для интеллектуальности как таковой уже не важно, как именно символические пространства будут доминировать над раздражимостью, важно, что в определенной мере существование сложного живого существа уже потребует использования именно данной, а не какой-либо иной стратегии понимания действительности.

Мы же завершим наш анализ техник фиксации операцией пополнения комплекса полей условно ведущейся нами «базы данных». На данной стадии его пополнят поля:

Огл.  17. Метаинтеллектуальность

Под метаинтеллектуальностью мы будем понимать те множества отдельных символизмов и символические пространства, что вводятся условным или же коллективным «интеллектом» для закрепления в себе самом функций самоподдержания и саморазвития. Ее мы предполагаем отождествить в качестве некоторой покоящейся на сложной топологии, а конкретно порождающей хотя бы несколько субтопологий организации, которая, возникая на положении условно «не более чем символизма», порождает и соответствующую - уже «отражательную» или производную - практику раздражимости и выражения реакции. Классический примером подобной структуры служит, конечно же, религиозный культ, но использование некоторой аналогии позволяет допустить и то, что подобный характер будет присущ и тем же традициям определенной деятельности, а также формам опытного поддержания направленного поведения (научным, ремесленным и культурным традициям), и, конечно же, традициям следования речевому стандарту. Именно последний и позволит нам привести пример реакции взрослого на служащую источником ошибок «детскую грамматику», когда знающий все особенности речевого стандарта взрослый различает детское неуместно пунктуальное следование «правилу» (скажем, «мужин» вместо «мужнин»). Мы, следовательно, будем видеть метаинтеллектуальность такого рода доступным интеллекту инструментом поддержания в самом себе той необходимой «спортивной формы», что в итоге оборачивается не только поддержанием подобного комплекса качеств, но и, на вторичной основе, служит и источником прогресса собственно сферы метаинтеллектуальности.

Данную основную форму метаинтеллектуальности мы обозначим как состязательную, и допустим, что именно она и обеспечивает прогресс любых рождаемых человеческим разумом способностей - от традиций и практик до высокой науки. И ее мы будем понимать единственно возможной, хотя и расщепляющейся на подклассы, активной формой или порядком метаинтеллектуальности, при этом, одновременно, признавая, что как бы в «сфере метаинтеллектуальности» ее «активная» форма представляет собой далеко не единственную. Кроме названной нами «активной формы» сферу метаинтеллектуальности следует понимать содержащей и некоторые входящие в нее угнетенные формы, а именно практики, в которых интеллектуальные способности проявляются не в качестве средств синтеза семантических полей, но в качестве средств как бы «простого» комбинирования элементов подобных, если здесь возможна подобная характеристика, «уже готовых» полей. Хотя подобная деятельность очевидно и представляет собой именно вид интеллектуальной деятельности, ее следует понимать своего рода «перенесением» в сферу внутренней самому интеллекту активности более простого порядка отношений «раздражитель - раздражение». Мы позволим себе не вводить особый класс подобных практик, но выделить несколько различных практик «угнетенной» метаинтеллектуальности, отождествив каждую из них с отличающим ее особым классом.

В качестве первого подобного класса «угнетенной» метаинтеллектуальности мы выделим особую депрессивную метаинтеллектуальность, реальным примером которой мы будем понимать практику употребления мистических представлений. Отрыв некоего представления либо от картины причинно-следственных связей в целом, либо от организующей необходимые сопряжения топологии и представление его «отдельным и самопорожденным» следует, фактически, понимать некоторого рода «капитуляцией» мышления перед необходимостью осознания реально и реализующих определенную ситуативность обстоятельств. Ко второму классу угнетенной метаинтеллектуальности мы отнесем все варианты интеллектуального автоматизма, и обозначим его именем бездумность. Формат «бездумности» будет, с нашей точки зрения, отличать не только автоматизм проявления речевой активности, но и автоматизм вычислений, автоматизм реакции на привычные сигналы и условия обстановки и т.п., то есть все то, интеллектуальная природа чего была так великолепно показана П. Экманом в его экспериментах на обнаружение «просачивания». И в качестве третьего класса угнетенной метаинтеллектуальности у нас выступит нечто заместительная способность, способность притворства, нарочитого изображения включенности в некоторую на деле реально не осуществляемую интеллектуальную деятельность. Заместительная способность находит свое выражение не только в умении студента ответить по шпаргалке притом, что действительное незнание им предмета можно обнаружить постановкой вопроса, касающегося связанной с данной, но смежной проблематики. В подобном качестве проявляет себя и практически каждый современный политик, старающийся везде, где возможно, исключить импровизацию, и следовать некоторым заранее заученным и письменно оформленным заготовкам. Данный класс не только позволит обобщить все богатство практики введения в заблуждение, но и, например, те удивительные явления, о которых свидетельствует русский этнограф В.А. Гордлевский - фиктивное принятие господствующего религиозного культа для тайного сохранения традиционной религиозной принадлежности. Сюда же мы определим и искусство имитации - повторение в литературе картины жизни и представление на сцене якобы «подлинно» происходящей коллизии.

Состязательная метаинтеллектуальность. Характеристику состязательной метаинтеллектуальности мы будем относить к любой такой практике употребления символических полей, важным принципом которой понимается специфика потенциальной неокончательности или предполагаемой пригодности подобных полей для реконструкции. Здесь признание достаточности понимания равнозначно признанию достаточности полученных решений для охвата определенной области опыта, и тогда, в условиях именно приоритета опыта, носитель интеллекта всегда будет выступать своего рода обладателем некоей способности приложения присущего ему искусства понимания к понимаемому предмету. В состязательной интеллектуальности обязательно существует поле опыта как нечто непременно находящееся, в том числе, и вне обретенного к настоящему времени семантического поля, и всякое решение позволяет рассматривать именно в качестве определенного «результата деятельности интеллекта по разрешению подобного рода проблем». Отсюда главная особенность состязательной метаинтеллектуальности - понимание символических полей сконструированными и интеллекта именно средством обретения новых символических форм.

Депрессивная метаинтеллектуальность. Принадлежность к депрессивной метаинтеллектуальности будет определяться нами именно у тех форм интеллектуальности, что строго ориентируются на использование специфических полуэластичных символических полей. То есть здесь будет иметь место употребление именно такой конфигурации символического поля, где причинная или «генетическая» составляющая всегда будет оставаться стабильной, когда сфера связываемых с ней реалий будет отличаться способностью произвольного модификации. Данный порядок использования формата символического поля предполагает как бы приложение все той же самой «архитектуры» к построениям из различного материала; депрессивная метаинтеллектуальность требует применения к ней именно такого построения, что … исключает саму постановку вопроса о выделении какой бы то ни было «онтологии». Депрессивная метаинтеллектуальность фактически играет роль инструмента сохранения и распространения неких эмпирически выработанных принципов социальной организации и социальной адаптации.

Бездумность. Наличие характерной специфики бездумности мы будем признавать за такими практиками тренированного употребления интеллекта, что основаны на различении некоторого воплощаемого посредством символизма раздражителя, чьи возможности служить раздражителем не выходят за пределы некоего символического поля. Бездумно выполняемой мы будем понимать некоторую интеллектуальную активность, проявление которой связано с некоторой заведомо предопределенной и замкнутой внутри символических полей функциональностью. Однако к числу возможных воплощений такой функциональности мы будем относить и символизм поддержания открытых стороннему распознанию признаков идентичности; здесь телеология бездумного акта будет заключаться в придании носителю идентичности именно такого отличающего его вида, посредством которого он воспринимался бы распознающим идентичность в качестве определенным образом комплементарного. Бездумность же вообще мы будем понимать связанной с нарочитой редукцией сложности интеллектуального отклика, позволяющей формировать данный отклик в контуре не более чем некоторой элементарной реакции.

Заместительная способность. Заместительной способностью мы будем обозначать все способы и приемы воссоздания тех проявлений деятельности синтеза семантических полей, что представляют собой открытые для сторонней регистрации, и при этом такие, за которыми обязательно скрывается телеология подобного рода имитации. Заместительная способность, с нашей точки зрения, будет заключаться в выводе интеллектуальной деятельности на уровень всего лишь использования определенных процедур или поддержания вида нахождения в состоянии осознания некоторой перспективы символического синтеза. То есть заместительная способность, согласно нашей интерпретации, будет представлять собой некое действие воспроизводства всей «атрибутики вовлеченности» интеллектуального акта без воспроизводства собственно вовлекающего. Однако заместительная способность важна тем, что она позволяет рассматривать интеллектуальный акт в качестве носителя определенной атрибутики («зрители, аплодирующие искусству актера, а не поступку персонажа»), и, тем самым, вырабатывать способы рационализации структуры и объема такой атрибутики.

Метаинтеллектуальность, как и все ранее выделенные нами комплексы классов, также войдет в число источников, позволяющих дополнить коллекцию полей условно конструируемой нами «базы данных». Соответственно, включению в нее теперь подлежат:

Огл.  18. «Третий мир» - условная «бесформенная» топология размещения символизмов

К. Поппер выделил нечто «третий мир», идентифицировав подобный конструкт в качестве специфического «мира идей вообще», оторвав тем самым саму возможность существования идеи от специфики ее реальной оформленности. Для такого рода «третьего» мира не важно, выделены подобные идеи или забыты, придуманы или еще ожидают своего рождения; согласно предложенному К. Поппером понимания идеи позволяют их отождествление на положении именно «идей вообще» в смысле, что подобное их качество соответствует собственно присущей идеям способности «являться идеями». Суть предложения К. Поппера, как мы его понимаем, состоит в объединении идей в специфический «третий мир», где идеи предполагают их сопоставимость «исключительно на положении идей», но не скажем, на положении тех представлений, что отличают именно некоторого конкретного носителя. Мы и обратимся сейчас к анализу предмета возможности выделения такого условного класса, но не в смысле свойственной ему архитектуры в качестве нечто единообразного простого класса, но именно в смысле использования для построения подобной «общности идей» обязательно различных оснований данной общности.

Итак, мы знаем математику, достигающую практически во всех своих форматах (но, тем не менее, не абсолютно в каждом!) возводимости к единообразному упорядочивающему началу, знаем физику, скорее расположенную к обобщению эмпирически обнаруживаемого, но все равно отдающую пальму первенства именно эмпирическому свидетельству, и знаем религиозную догму, вводящую основополагающий тезис и отметающую чтобы то ни было ему противоречащее. Кроме того, наше время познакомило нас с таким явлением как алгоритмический язык, создатели которого или которых допускают, что конструкции подобного языка могут быть выражены, и никак иначе, исключительно в алгоритмических фигурах, (наше опровержение принципа подобного «монизма» можно посмотреть здесь). Еще один объединяющий идеи на основе определенности их содержания класс будут представлять иллюзии, но не иллюзии в качестве объективно иллюзий, но иллюзии «мыслимые на положении иллюзий». Философия, можно сказать, не понимает специфики подобной конструкции своего рода «самоуничижения», когда некий мыслящий аттестует продукт своего мышления как нечто уже изначально видимое на положении функционально негодного. Эффект «фантастического» именно как преподносимого в качестве иллюзии - это специфическая возможность как бы отстранения понимания от ассоциации с чем-либо, источником чего служит именно воздействие действительности. Единственную наиболее внятную в философии концепцию «фантастической литературы» представил К. Фрумкин (автор монографии «Философия и психология фантастики»), но, на наш взгляд, несколько неудачно, - здесь не нашла своего определения мера того, что можно было бы назвать «восприятие реального в качестве фантастического». Для восприятия чего-либо в качестве фантастического неважно, реальна подобная фантастичность или она далека от реальности, но важно, что нечто как бы позволяет его превращение в сигнал, свидетельствующий о фиаско определенной стратегии поведения, - то есть «фантастическое» должно представать именно в качестве нечто не укладывающегося в порядок мышления посредством тривиальных проекций.

Итак, мы приходим к тому, что, как ни старайся К. Поппер, идеи следует группировать не в круг «именно идей», но обязательно в круг представлений кого-либо, пытающегося окружать себя подобного рода «кругом идей». То есть идеи подобно прокладываемому по столбам проводу, будут следовать «от опоры к опоре», от одной методологии их построения до другой, но будут исключать их объединение посредством множества, организованного на началах некоего однородного или монотонного порядка. Поэтому «третий мир» Поппера фактически невозможно отождествить со способностью образования некоей «чистой» топологии, но, если уж он подразумевает образование какой бы то ни было топологии, то ее неизбежно приходится разбивать на кусты или классы, где, возможно, в функциональном плане обеспечивающие тот же самый результат идеи вынуждены будут группироваться вокруг «маячков» инкапсулированной сюда некоей «инородной» начальности. Идеи, если уж выразить подобный принцип на языке построенной нами онтологии, будут представлять собой формы именно организации, а не маркируемого, и такое разнообразие организации неизбежно будет привязано к различным типологическим моделям именно организации, что и лишит подобного рода «мир идей» гипотетически приписываемого ему однообразия.

Отсюда мы уже для построения интегрированного в нашу онтологию «пространства идей» используем принцип выделения классов идей в качестве отождествляющих определенные практики упорядочения символических пространств. Различные в порядковом отношении идеи способны представлять собой свидетельства, подтверждающие наличие в точности того же самого содержания, и при этом даже те из них, что относятся к числу возводимых на заведомо фиктивных основаниях, способны, в результате их дополнения умелой коррекцией, преподносить вполне проверяемый результат. Поэтому какой бы то ни было содержательный критерий наполнения идей все равно следует понимать приводимым к структурному - к представлению некоей конкретной идеи на положении рожденной посредством определенных приемов построения и отношением к стратегии поведения или действий носителя идеи (подобная схема равным образом приложима и в отношении алгоритмов в технических устройствах). При этом структурный, или, более точно, организационный порядок мы будем видеть рожденным именно отношениями таких характеристик, как глубина и ветвление той проекции, что и возникает именно в данном конкретном представлении. Если, в частности, некое символическое пространство или комплекс подобных пространств будет носить сборный характер, не обязательно тяготеть к целостности или централизации, но формироваться на положении отображающего некую необходимость в наличии именно данного объема неких представлений, то мы его будем видеть организованным с помощью указания ссылок. Если, напротив, некий принцип выделения представлений будет применять метод выделения именно некоей «чистой линии», в которой будет главенствовать предмет, а не необходимость в нем, то здесь можно будет говорить о символической целостности, основывающейся на группировании. Наконец, идеям можно придавать определенную ситуативную регулярность, исходя из их тенденциозной (в положительном смысле), культурной или даже метатеоретической принадлежности. Тогда мы будем встречать уже другого рода комплекс отношений символизации, основу которого будет составлять регулярность, заданная при помощи метапорядка.

Сборная форма символического комплекса. Под сборной формой символического комплекса мы будем понимать такой порядок организации символических пространств, основу которого составит вторичная, привязанная к некоей первичной, телеология построения такого комплекса. Например, в рамках определенной деятельности появляется потребность именно в использовании здесь данного множества представлений, и мы знаем некоторый комплекс представлений именно в качестве запрашиваемого подобной деятельностью. Важно понимать, что сборная форма символического комплекса иной раз отличает не только сугубо прагматические направления определенной деятельностной ориентации наподобие ремесел, правовых представлений или «технических» наук, но и, равным же образом, и определенные виды вполне предметно оформленного знания, но при этом всегда такого, что получает свое развитие именно в качестве «возможного в данных обстоятельствах» построения познания. Сборная форма символического комплекса - это всегда такая форма, в которой на передний план выступает доминанта «наработанного опыта», от лица которого и формируется понимание как таковое.

Групповая форма символического комплекса. Специфику групповой формы символического комплекса мы будем выделять в том комбинировании символических полей, в котором основанием для такой комбинации служит предметная селекция неких связываемых с определенным началом символизмов. Если говорить о современном состоянии познания, то специфика групповых форм символического комплекса в том или ином виде встречается в специфических частных моделях, в отношении предмета которых опыт уже в такой степени развит, что некое частное уже позволяет его реконструкцию или воспроизведение на основе общего представления (классическая механика, например). Познание, уходя от использования сборной формы символического комплекса, конечно же, тяготеет претерпеть реорганизацию именно в групповую форму, но у него не всегда получается подкрепить такое его желание возможностью оказаться наделенным той достаточной критичностью, которая единственно и позволяет овладение способностью выделения необходимых начал общности. Поэтому групповая форма символического комплекса, хотя она и представляет собой уже «реальный» формат символической интеграции, все же, в существенной мере, в наши дни остается просто еще неким «желанным идеалом».

Метапорядковая форма символического комплекса. Принадлежность к виду метапорядковая форма символического комплекса мы будем устанавливать у тех форм символической комбинации, началом которых будет признаваться именно источник происхождения подобных символизмов. Положим, марксизм представляет собой доктрину, описывающую несколько, порой даже довольно далеких друг от друга предметов, но при этом всякое высказываемое им понимание позволяет его определение именно в качестве «марксистского», принадлежащего марксизму. Но деятельностное укоренение организующего символический комплекс метапорядка - это только одна из возможностей построения подобного упорядочения, другой такой возможностью следует понимать разделение представлений по уровню их функциональных качеств. Некая теория предоставляет возможности получения предсказательных решений, при этом другая - неуспешна в обретении подобной перспективы, некий закон формулируется в виде математической зависимости, когда другой - не знает его выражения посредством «формул». Так функциональность тех или иных представлений будет выстраивать уже свойственные ей самой отношения метапорядка. Форматы решений познания - наподобие гипотетический, постулятивный, эмпирический также выделяют собственные основания для построения своих метапорядковых форм символического комплекса.

Тогда последним для нашей онтологической модели пополнением списка полей условной «базы данных» и послужит внесение туда названий тех полей, что будут отождествлять различные формы символических комплексов. На этом нашу «базу» пополнят следующие поля: