Философское описание мира - никогда не описание лишь «внешней» части мира, что философия наблюдает как созерцатель, бытующий в другой, «ее собственной» части мира, задача философии - описание мира то непременно же в целом, в том числе, заключающим собой и непосредственно философию как оператора познания. Однако в этом случае не исключено и то «элегантное решение», когда философия при описании самоё себя может позволить себе исключение неких существенных моментов. Тогда один из таких моментов, чем непременно пренебрегает здесь философский материализм, это интеллектуальная «сдержанность» в предложении нужной аргументации для построения «линии защиты» его важнейших принципов. В частности, вряд ли можно найти разумное объяснение той присущей материализму робости, что материализм и обнаружил в защите концепции материальной природы психики, где поиск материализмом нужной аргументации прямо «обрывается» вслед за оставлением Ф. Энгельсом философских подмостков. Хотя Ленин в последующем как бы и набрался смелости указать на явление циркуляции сигналов в мозге «на манер телеграфных кодов», но, увы, такому пониманию не довелось дождаться и какого-либо дальнейшего развития. Также в материализме не нашлось никого, кто озаботился бы и введением «в оборот» философского познания и другого важного подтверждения материальной природы ментальных явлений, что, увы, не пополнило копилку аргументации Ф. Энгельса, хотя и пополнило копилку опыта познания еще за полвека до начала его творческого пути. Конечно же, здесь дано идти речи о таком присущем психике функционале, что в силу специфики развития познания обрел известность под именем «уравнение наблюдателя», и который, если прибегнуть к выражению посредством предметных понятий, и позволит отождествление как «индивидуально специфичное время задержки реакции». Конечно, такое понимание нейрофизиологической специфики - явный шаг в направлении обращения этой специфики и нечто «технической схемой», чему, как и любым иным техническим схемам, присуще вносить и ту или иную задержку в распространение или передачу активности или импульса. Тем более что человечество ознакомилось с этой спецификой уже на той стадии развития познания, когда прогресс точной механики и предоставил возможность фиксации астрономических событий с точностью до долей секунды, но притом, что исполнителем акта регистрации продолжал оставаться ученый-наблюдатель. Такая комбинация «техники и человеческого фактора» и позволила обнаружить, что данные наблюдений, фиксируемые разными наблюдателями, отличает и регулярная разница в значении определяемой величины, как правило, менее секунды. Далее, теперь уже в период истории, совпадающий с годами жизни Ф. Энгельса, это явление пробудило к себе и особый интерес психологии, потому и предпринявшей попытки решения задачи экспериментального и теоретического определения «величины задержки» реакции. И хотя задержка реакции и составляет собой недвусмысленную «очевидную особенность» психики, но, по-видимому, такая теория отсутствует и поныне, что и находит объяснение в реальности факта, что многофакторность природы моторной реализации реакции - прямая помеха возможной селекции такого рода «явной причины», что исключала бы влияние иных привходящих. Однако и само собой такую «техническую компоненту» нейрофизиологической реакции, чем и дано предстать моменту ее «задержки» также невозможно не расценивать как существенный аргумент и в пользу правомерности подхода философского материализма. Но, странное дело, пока не объявился и кто-либо, кто взял бы на себя и ответственность за пополнение комплекса аргументов философского материализма тогда и таким существенным доводом.

Другими словами, биологическая основа психики, это, в одной из своих составляющих, равно и «техническая база» физиологического исполнительного аппарата психики, где тому или иному звену также присуще обнаружить и сугубо «техническую» специфику. Причем здесь не только каждому из физиологических органов присуще проявлять свою характерную специфику, но дано иметь место и той специфике, что можно расценивать как порождение «системы в целом». То есть психика, если разложить весь спектр ее возможностей на ряд специфических техник, обнаружит за собой тогда и некие «технические» особенности, что и позволит обращение функционала такого рода «техники» равно предметом особого рассмотрения. В том числе, по аналогии с практикой построения современных информационных систем здесь возможна постановка вопроса и о разделении специфических качеств психики на особенности ее «программной» и «аппаратной» реализации.

Высказанные здесь оценки - они и прямое основание для обращения к анализу такого предмета как реалии «пересечения» тех особенностей, что можно определять как «программные» и «аппаратные» возможности психики. В том числе, конечно, и данные о внешнем мире, извлекаемые сознанием посредством восприятия - это отнюдь не элементарные «знаки на карте», собственно и несущей такие данные, но и непременно же данные, обретаемые посредством различного рода процессов регенеративно-синтетической реконструкции. На наш взгляд, наилучшим способом объяснения предмета такого рода задачи и правомерно признание представления аналогии с таким известным конструктивом в области компьютерных технологий, как архитектура сетевых протоколов. Система таких протоколов - это иерархия так называемых «стеков», каждый лежащий на отводимом ему уровне иерархии - лежащий внизу, на уровне электронных элементов физический уровень, находящийся выше пакетный стек - «транспортный уровень», стоящий на более высоком уровне модульный стек - «блоковый уровень», и стоящий выше других, фиксирующий функционально завершенное состояние - «уровень приложения». Скорее всего, та же архитектура «вложенности стеков» - это и порядок организации потока данных в психике; и для психики, как и для системы компьютерных сетей, ее окончательный продукт «стимульный паттерн» - это и продукт уровня приложения. Если же от верхнего уровня «паттерна» предпринять спуск уже на нижние уровни, то здесь функторы верхнего уровня и надлежит расценивать как построителей запроса равно и на подбор комплекса элементов наполнения. А далее сама возможность выработки такого рода «направленности» и составит собой источник той самой «способности селективности», что находит выражение и в обретении нашей психикой такого существенного функционала, как столь полезные в жизни способности прислушиваться, приглядываться или принюхиваться. Более того, здесь также правомерно указание и на реальность такой существенной возможности, как приведение аппарата перцепции в состояние «острой» или «адресной» селективности. Также на подобном фоне и состояние «рассеянного внимания» - то равно и вполне определенное и неким образом «технически особенное» состояние того же самого аппарата. Причем равным образом и сама «регулярная настройка» аппарата перцепции - это и функционал одного из порядков его «мобилизации», но, в таком случае, не поддерживающий столь сильную степень «остроты» присущей направленности. В результате функция перцепции в развитой психике и позволит отождествление как, в том числе, построенная и на соответствии нечто акту исполнения техническим аппаратом психики той или иной установки на «сбор» или построение паттерна. Прямое подтверждение данной оценки - это и отсутствие любой иной возможности объяснения такой устойчивой специфики присущей нам психики, как зонирование или направленность функции перцепции, не всегда доносящей до нас полную картину и потому и вынуждающей на совершение поступка повторного просмотра, прослушивания и т.п. Если поток стимуляции, следующий от интересующего нас объекта столь многообразен, что его восприятие невозможно при условном «поверхностном осмотре» (прослушивании и т.п.), то непосредственно данный факт и образует прямое подтверждение гипотезы «концентрической» формы организации перцепции. Или сама реальность «концентрической организации» перцепции - это и неоспоримый довод в пользу приведения как таковой организация перцепции к той самой «лесенке стеков», посредством чего и происходит выделение позиции наблюдения тогда уже как структуры «когнитивного пятна». Тогда исследование природы подобного рода «концентрической» организации перцепции и будет определено как основная задача предлагаемого ниже анализа.

Огл. Основная посылка - синтетическая природа стимульного паттерна

Конечно же, надлежит начать с указания, что средствами ведения предпринятого ниже анализа послужат лишь средства философской спекуляции, а исходными данными - данные то непременно обыденного опыта, но при всем этом мы также рискнем заявить и столь «сильный» тезис, как идея «синтетической» природы стимульного паттерна. Далее, если продолжить и представлением мыслимой нами «детальной картины» тогда и непосредственно «синтетической» природы паттерна, причем в разрезе заявленного выше понимания паттерна как нечто определенного или «технически ограниченного» функционала, то такой тезис - это равно и идея прямой корреляции объема данных паттерна и времени его синтеза. То есть наше утверждение - это также и утверждение о том, что способность психики к формированию стимульного паттерна - это и исполнение некоего синтеза, и прямое подтверждение подобной оценки и образует очевидный факта корреляции между заключенным в паттерне объемом данных и продолжительностью времени синтеза паттерна. В этом случае тогда равно уместна постановка и такого вопроса: возможно ли выделение равно и в объеме обыденного опыта той группы свидетельств, что обращались бы и прямым подтверждением такого рода «корреляции»?

Любопытно, что поиск подобного рода свидетельств к тому же и характерно прост, стоит лишь обратить внимание на знакомую практически каждому ситуацию наблюдения придорожной полосы из окна поезда, где дальние планы доступны для отчетливого различения, а ближние непременно сливаются. Или, другими словами, дальние планы за счет большей продолжительности перемещения по ним взгляда в силу большей величины угла зрения и позволяют должную детализацию, когда ближние ожидает судьба оставаться размытыми. По существу, к разряду на деле такого же рода аргументации надлежит отнести и возможности различения человеческим глазом мелькания кадров фильма, если значение частоты кадров сколько-нибудь ниже нормы. Тогда, если взять за основу значение уже не различаемой зрением частоты кадров, то решающим аргументом в пользу признания синтетической природы паттерна и правомерен выбор такого условия, как «время прорисовки кадра». Представления о предмете тем или иным образом сходных эффектов равно позволяют их извлечение и из некоторых фактов, характеризующих функциональные возможности слухового аппарата и органов обоняния. В частности, если мы первый раз слышим музыкальный фрагмент, то нам удается выделение лишь наиболее мощных аккордов на фоне неспособности различения подзвучки. Напротив, второе или третье прослушивание уже достаточно и для той глубины фиксации структуры аккордов, что здесь нам открывается и возможность различения подзвучки. Скорее всего, функционал различения подзвучки также способен работать и при проигрывании музыки в медленном темпе. Во многом похожие проблемы можно наблюдать и в случае попытки выделения отдельного оттенка в сложном букете ароматов. Но в отношении функционала обоняния все же не помешает принять во внимание и присущую ему специфику привыкания, как, по существу, и несколько иную «схему регенерации», нежели чем простая сугубо динамическая «регенерации картин» в случае зрения или же слуха. То есть - реалии меняющейся меры «концентрации внимания» даже и на примере фактов обыденного опыта и те достаточны для порождения представления о синтетичности стимульного паттерна, скорее всего, не исключающего и приведения к представлению о длительности сугубо «технического» отрезка времени совершения синтеза.

Идея меры «концентрации внимания» - уже достаточное основание и для перехода к предмету философских представлений, так или иначе, но затрагивающих проблематику «синтеза паттерна». Увы, в составе известных на настоящий момент приемов философского анализа пока не обнаружить никаких характеристик, так или иначе, но раскрывающих «технически достаточное» качество паттерна. Философское рассуждение пока еще привычно определяет акт обретения паттерна непременно как дискретный непротяженный скачок от состояния отсутствия к состоянию наличия. То есть для философии имеет место лишь конечное «внешнее раздражение», исключающее его отождествление и с продолжительностью предъявления, и, равно, с «формой предъявления» или с возможностью перемены позиции наблюдения, откуда подобное «раздражение» и вознаграждает отождествление значением просто «ожидающего обращения» фактом сознания. Или - для философии любого рода техника манипулирования ощущением, какую бы она цель не преследовала - это нечто лежащее вне пределов предмета ее ведения.

Однако не исключено и предположение, что для философии мысль о вынесении способности ощущения «за пределы качественной меры» - это идея лишь такого рода возможности, что предполагает истолкование с позиций не более чем принципиальной реализуемости, где и сами собой технические нюансы «насыщенности ощущения» утрачивают сколько-нибудь существенное значение? Другими словами, быть может, философии дано исходить из допущения, что функционал ощущения позволяет признание его «состоятельным и вне какого-либо рода достижения им тогда и некоего уровня насыщенности»? Нет, напротив, неким различающим реакциям только тогда и дано допускать отождествление как «ощущение», когда они любым образом позволяют признание как нечто «привязанное к источнику раздражения», когда это не просто «раздражимость», но и обретение насыщенности, соответствующей и ‘функционалу репрезентации’ источника раздражения. Или - ощущение лишь тогда и достаточно в его «технической» состоятельности, когда «в правах ощущения» оно обеспечивает и достаточное представление источника раздражения. В частности, таково и всякое сложное различение, исследование подробностей, когда необходима проверка внешнего вида на достаточность или поиск штрихов, потертостей или царапин. Точно так же если до нас не «доходит», а «доносится» звук, в котором мы стараемся уловить аккорды, тоны или общую мелодику - нам это и удается сделать лишь благодаря всякого рода манипуляциям «вслушивания» в этот звук. Если же признать допустимым также и возможное обобщение широкого спектра подобного рода практик, то раздражитель в его качестве «должным образом» квалифицируемого раздражителя и позволяет фиксацию в ощущении лишь на условиях достижения последним и нечто технически достаточного состояния насыщенности. А если признавать правомерность подобной оценки, то и ощущение в значении как такового «ощущения» - это и производное его технической пригодности, по сути, насыщенности, хотя, следует признать, здесь же и «чистоты», что обязательна для исполнения функции репрезентации некоего раздражителя в нечто же продолжающем этот раздражитель достаточном позиционировании.

Конечно, в развитие представленного здесь понимания прямо полезно исследование и тех технических приемов, что позволяют придание ощущению уровня репрезентативной насыщенности. В частности, подобного рода приемом «реализации» зрительного ощущения и правомерно признание саккад - скачков фокуса зрения по панораме, выбранной для осмотра. Но если судить с позиций не более чем философски общей трактовки, то проблема саккад - то и не более чем проблема совершения должной массы такого рода движений для достижения того состояния насыщенности, что и позволяет обращение некоего комплекса фрагментов, собираемых в процессе перцепции то и как таковым ощущением.

Если же обратиться к построению философской теории теперь и на основании выбора такой посылки как обращение природы ощущения производной уровня его насыщенности, то, скорее всего, признание правомерности положений этой теории уже будет означать и полное уничтожение любого рода философских концепций «приведения мира к ощущению». Равным же образом не избежать здесь утраты смысла и тем теориям, что признают за ощущением специфику большей степени совершенства, нежели располагает объект, собственно и подлежащий презентации в перцепции. Ощущению, прямо ограниченному потенциалом или «ресурсом» насыщенности уже не дано чего-либо более, помимо разве что ознакомления обладателя ощущения с функционально достаточной для его актуальной потребности репрезентацией денотата. Также из данного предположения дано следовать и признанию правомерности представления о возможности обращения ощущения иной раз и «чрезмерно насыщенным», то есть - сообщающим подробности, всяким образом характерно лишние для «актуальной потребности». Более того, в принципиальном смысле ощущению тем и дано отделиться от подлежащего представлению предмета, что оно способно показать предмет также и в другой подробности, иногда даже и большей, чем реальная детализация, что и происходит с искажением оттенка при изменении направления взгляда. Или - ощущение и есть не иначе как «посол» подлежащего представлению предмета, когда в силу неких присущих ему качеств та же имеющая место зависимость между исходной детализацией и подробностью, фиксируемой в перцепции, и не позволит прямого отождествления содержания ощущения и специфики представляемого предмета.

Огл. Инструментарий перцептивной мобилизации: сортировка планов

Если покопаться в том опыте, что лежит в нашей памяти, то наилучшая иллюстрация факта работы аппарата сортировки планов - никоим образом не «натуральные» зрительные иллюзии, но - знаменитые гравюры Эшера, нарочито обыгрывающие эффекты «векторного» выделения наблюдаемых образов. Но одновременно проблема аппарата сортировки планов - это и столь чуждый философии предмет, что в огромном корпусе философского знания не уловить и намека, что подобный предмет хотя бы с какой-либо точки зрения интересен для философии. Тем не менее, факт выход за пределы события перцепции и образования события «метаперцепии» заметен и по тем обстоятельствам, где и философия, пусть не в отношении перцепции, но в «восходящем» к перцепции истолковании, констатирует и нечто проблему как бы «насильственной» сортировки планов, налагаемой на условно «импульсивный» акт восприятия. Конечно, речь здесь идет о том, что два астрономических тела, Земля и Солнце относительно друга друг все же пребывают в движении, и для не склонного к рефлексии наблюдателя на Земле имеют место и те явления, чем и правомерно признание событий восхода и захода Солнца. То есть в картине, позволяющей представление некоей среды как заданной с некоей глубиной перспективы, Земле и дано принять вид более масштабной формы, а Солнцу - равно и формы меньшего масштаба и одновременно предмета, располагающего траекторией движения. Тем не менее, прогрессу познания, поднимающего его до уровня подкрепляемого рефлексией восприятия, где, условно, носителем такой «рефлексии» и обращается арсенал пусть и сугубо технического инструментария, дано образовать и нечто иную перспективу, где теперь и Земле дано обратиться телом, куда меньшим по размеру по сравнению с Солнцем. И одновременно искажению масштаба в простом свидетельстве зрения уже дано предполагать объяснение равно и расположением Солнца на значительном удалении от «невооруженного земного наблюдателя».

То есть если нашему зрению и удавалась бы передача той глубины перспективы, что и всякого рода физическим приборам, то нами вряд ли бы владела и какая-либо иллюзия ошибочного определения размеров небесного тела. Но, как ни печально, недостаточность зрения и приводит нас в ситуации некритического наблюдения небесных объектов к странным заключениям о геометрических размерах небесных тел. Однако теперь уже в земной природе, где нам на помощь приходит и возможность изменения «точки привязки» позиции наблюдения, можно заметить и совершенно иную картину. В частности, если мы не доверяем нашей возможности ощущения некоего объекта как находящегося вдали, то нам дано прибегнуть к возможности приближения к объекту. Тогда нам и доводится заметить, что издали неким деталям предмета присуще свойство сливаться, а в случае приближения - они «обеспечивают» возможность их четкого выделения. Более того, если нам доводиться подняться на верхние этажи современных небоскребов, то все проходящие внизу нам представляются как сходные в размерах с насекомыми, что и вынуждает нас к недоверию собственным глазам, поскольку нам сложно расстаться и с убеждением, что это не так. Так же и использование увеличительных стекол в быту позволяет суждение о мелких объектах лишь в подобном разрезе, когда наблюдение невооруженным глазом мы и определяем как недостоверное.

Или - возможно указание и целого ряда обстоятельств, когда наше видение некоей картины предполагает отождествление то непременно в значении картины, воспринимаемой на условиях задания плана зрения. И, опять же, что за причина не позволяет философскому материализму уделить внимание равно и дополнению его когнитивной модели тогда и спецификой «плана зрения» - это не предполагает и сколько-нибудь разумного объяснения, разве что объяснения фактом доминирования в философском течении по имени «материализм» тогда и юристов по образованию! Зрение (а равным образом и слух) сообщает нам представление об облике тех или иных предметов то непременно на условиях выбора характерного «плана зрения». Но интересующей нас проблематике все же надлежит состоять не в вопросе о реальности «плана зрения», но в том, предполагает ли сущность «план зрения» отождествление как безусловная специфика лишь самой наблюдаемой картины, но - не в значении той или иной формы активности психики?

Здесь попытке поиска ответа на этот вопрос явно воспрепятствует то обстоятельство, что в подобном поиске как бы «не за что зацепиться». С одной стороны, для философии зрение и вообще способность ощущения не только «не техничны», но и вещи «сугубо внутреннего порядка», а планы зрения ей присуще расценивать то непременно как нечто «внешнее». С другой стороны, и для физиологии постановка ее исследовательской задачи - это постановка задачи рассмотрения механизма как «собственно механизма», и тогда для проблемы плана зрения здесь и не находится возможности включения в корпус такого рода проблематики равно и как одной из возможных задач. Однако в таком анализе также возможен ввод в действие и такого резерва как смыслы понятий естественного языка, когда невозможно пренебрежение и такой возможностью как различие в плане содержания двух глаголов, обозначающих характер действия: «взглянуть» и «посмотреть». Дело в том, что сама жизнь «подкидывает» человеку столь разные ситуации, и он иногда удовольствуется и возможностью «взглянуть», а иногда - воспринимает интересующий его объект равно и как предмет более внимательного отношения, что и предполагает отождествление посредством характеристики «посмотреть». Характерная ситуация - прибытие к автобусной остановке машины, уходящей с половины маршрута в парк. Если пассажир понимает достаточным просто «взглянуть» лишь на номер автобуса, а не внимательное «рассмотрение» всех фрагментов передней стороны машины, где установлено объявление «автобус следует в парк», то он упускает и некую существенную информацию, а мы из такой ситуации получаем и некую нужную нам иллюстрацию. Еще один такого рода показательный пример - наша поспешность при сборе вещей в поездку. Если при сборе вещей мы позволяем себе ограничиться лишь «беглым взглядом», то, прибывая на место и подробно рассматривая все взятое с собой, мы находим в этих предметах и те недостатки, что непременно вынудили бы оставить их дома.

Другими словами, естественный язык и выступает в этом случае в роли такого консультанта для непосредственно пользователя, употребляющего его лексические средства, что отмечает и то различие в функционале, как разотождествление таких столь близких по духу понятий, как «взглянуть» и «посмотреть», что на первый взгляд допускают признание как утверждающие то же самое. Нам же в подобном различии любопытно то обстоятельство, что благодаря такой возможности различения уместно и предложение гипотезы характерного поступка «смены планов», имеющего место в случае, когда «взглянуть» предполагает и обращение в «посмотреть». Скорее всего, здесь и возможно то допущение, что из выделения комплекса признаков, составляющих собой комплекс как бы «безусловных особенностей» некоего предмета, мы и обращаемся к образованию другого комплекса признаков, составляющих собой и некий «расширенный объем» особенностей предмета, составляющего собой объект восприятия. Или - план зрения, причем непременно и в непосредственно психике уже не предполагает возможности его построения равно и без подчинения установке или мобилизации аппарата перцепции на что-либо - или на выделение лишь «достаточного» объема особенностей предмета, или - на выделение и нечто как бы «полного спектра» характеристик. Потому и как таковая смена установки будет определять введение в действие таких системы или порядка, что и подобает расценивать в значении нечто «механизма» сортировки планов, то есть выработки представления, что для некоей установки некая детализация или явно недостаточна, или, напротив, характерно избыточна. Конечно же, отсюда дано следовать и реальности проблемы характера процедуры сортировки планов, специфики ее построения, следует ли она от условной точки фокусного закрепления к детализирующей периферии или в обратном порядке, но с философской точки зрения эта проблема явно техническая, и ее разрешение - задача предметного познания.

Философскому же пониманию реалий такого функционала как «сортировка планов» существенно то, что характеристика «насыщенности» стимульного паттерна, о чем пока мы вынуждены судить теоретически, равно и для психической активности будет предполагать отождествление как нечто объект управления. Или - психика как бы не просто «автоматически» реализует паттерн, но реализует его и на положении подлежащего управлению равно и на предмет придания той или иной «технической» специфики в значении вполне ожидаемой формы реализации. А равно и порядок ведения такого рода управления - это и совершение неких действий вовлечения ресурсов опыта, находящихся в распоряжении психики, доказательством чему и возможно признание бытовых свидетельств различия опыта перцепции в отношении способности чувственного различения качеств, собственно и присущих тем или иным предметам. Проще говоря, это всем известное явление различия, что и обнаруживают относительно друг друга «придирчивый» и «не особо разборчивый» покупатель.

Конечно, в этом случае и анализ способности психики поддерживать смену планов - это и источник появления ряда проблем познания, - от построения шкалы характеристики «насыщенности» паттерна и вплоть до различения при смене планов собственно данных планов в их значении событий, разделяемых друг от друга тогда и действием смены планов восприятия. Но, опять же, данная группа проблем - все же это группа проблем предметного познания, когда в философском смысле здесь значимо предложение следующей оценки - на уровне психики происходит синтез паттерна, и это неизбежно происходит за конечное время, или - синтез паттерна в обстоятельном рассмотрении не позволяет отождествления как нечто «точечное» событие. Более того, синтез паттерна обращается еще и в некотором отношении проекцией объема опыта, а потому и предполагает реализацию не только как следствие выбора установки, но совершается и на условиях доступности для приложения управления равно и самой возможности «смены установки». Равным же образом и объем опыта, определяющий в психике ее функцию «синтеза паттерна», - это и источник задания отличающей паттерн специфики детализации. В этом случае если сам «синтез полотна» паттерна в той или иной мере «технически самостоятелен», то и само уподобление источника раздражения паттерну всегда будет представлять собой не более чем условное уподобление. Отсюда и бесконечную склоку в философии на подобную тему на протяжении едва ли не четырех столетий, собственно, начиная с Беркли, и надлежит расценивать как не более чем «бурю в стакане воды». Кроме того, подобный вывод не помешает дополнить и той простой мыслью, что философии не свойственно признание важности и такой столь существенной формы задания типа свидетельства в наивном опыте как широко известная характеристика «глянуть краем глаза».

Если признавать правомерность предложенных здесь оценок, тогда что именно «конструктивного» и обнаружил тот поиск, что представлял собой исследование предмета технической специфики «воссоздания полотна» паттерна? Первое - философия, сколько она не старается, но каким-то образом все же вынуждена различать и специфику «функциональной пригодности» паттерна. В частности, философия каким-то образом все же понимает и те условия «общей ситуации», что и выступают в значении основания для задания плана зрения. Например, скорее всего, отсюда и дано исходить той оценке, что «если человек в темной комнате при неясном различении предметов не натыкается на мебель и не идет в зеркало как в дверь, то он видит правильно». Определенный позитивный заряд здесь также следует видеть и в критике концепции своего рода «жесткой актуализации» чувственного опыта, в которой действующее сейчас ощущение и наделяется безусловным приоритетом перед любыми сохраненными в памяти данными предыдущих событий восприятия. Но равно же некий частный случай здесь также выпадет образовать и ситуации «перцептивной растерянности». Или, другими словами, и как таковое заявляемое такой критикой отрицание абсолютного характера выстраиваемого в настоящий момент паттерна и есть не иначе как косвенное подтверждение реальности «плана зрения». Также и философскому идеализму дано утратить здесь едва ли не основной комплекс его важнейших посылок в случае признания стимульного паттерна не просто результатом технической реализации, но, вдобавок, и технически конкретным и ни с какой стороны не универсальным продуктом психики.

Огл. Лирическое отступление: карикатура - не значимая для собаки вещь

Исследования функции зрения, предпринятые в последние десятилетия, преуспели в констатации факта, хотя все равно скорее повторили вывод, полученный еще в конце 1960-х, что построение зрительного паттерна - продукт совмещения или сборки фрагментов. При этом функционал человеческого зрения, если сравнивать его с функционалом зрения животных, следует определять как способность воссоздания полного образа по «более бедной» коллекции фрагментов; так, человеку дано находить в карикатуре качества портретного сходства, когда функционалу визуальных способностей собаки вряд ли по силам такое отождествление. То есть человека также отличает и функционал более эффективной редукции паттерна к минимально необходимому объему деталей, или, быть может, он не лишен и более изощренной способности подключения в недостаточно насыщенно структуру паттерна большего числа деталей из числа удерживаемых в памяти.

Тем не менее, всякому анализу отличающего человека функционала ресинтеза паттерна также подобает принимать во внимание, что ведение такого анализа возможно лишь при соблюдении требований «чистоты анализа». Дело в том, что не только человек, но и собака не знает препятствий в построении восприятия зрительного паттерна не в значении «паттерна обозрения», но в значении паттерна кодовой инициации. Тогда чтобы понимать, какая специфика отличает паттерн кодовой инициации, мы рекомендуем обратиться к содержанию нашего эссе «Код и символ». А из указанных посылок уже возможен вывод, что дано иметь место не только лишь чистым формам паттернов «обозрения» или паттернов «кодовой инициации», но и смешанным формам, где функцию одних фрагментов будет составлять их задание в роли «фрагментов обозрения», а других - в роли «паттерновых подложек» кодовой символизации. Но в этом случае человека дано отличать разнонаправленной форме такого рода конверсии, в частности, известной по наносимым на чертеж «изображениям зубчатых колес». Тогда, чтобы исследовать эту ситуацию средствами только лишь бытового опыта, и подобает вообразить картину нахождения в ящике со столовыми приборами ножей и вилок с одинаковыми ручками. Здесь если установка поведения - это мотив «извлечения ножа», не дополняемый корректирующей установкой на риск ошибки опознания только лишь по ручке, то привычная подобной ситуации практика формирования смешанного паттерна, когда из фрагмента обозрения ручки путем конверсии в кодовую форму будет домысливаться и наличие полотна ножа, составит собой и источник ошибки. Но, конечно, более иллюстративным примером следует понимать выбор предмета с незамеченным видимым дефектом, когда пределы «паттерна обозрения» ограничены осмотром лишь части предмета, а меру качества других, не подвергнутых осмотру частей, уже ожидает выведение и из «круга обращения» актуального паттерна обозрения по причине наделения предмета признаком «полноценности» состояния. Но, тем не менее, здесь также полезно представление и третьего примера, когда выбор места для пикника мы совершаем исходя из дальнего плана зрения, но, приближаясь, замечаем укрываемый листвой мусор. То есть - здесь присущая нам способность различения элементов пейзажа уже позволяет обращение средством кодового задания тогда и характеристики «живописность» места.

То количество свидетельств, что заключает собой данный ряд иллюстраций также можно расценить и как заключающее собой достаточный объем посылок для предложения условной «теории» неспособности собаки к восприятию карикатуры. Собака, скорее всего, потому и лишена способности к восприятию карикатуры, что ее возможности кодово-символьной транскрипции, хотя и присутствуют, но обнаруживают специфику куда более бедных по сравнению с объемом возможностей человека. То есть у собаки ее функтор возможностей перцепции все же куда более замкнут на синтез «паттерна обозрения» - на воспроизводство «полноценной картинки», - нежели чем на синтез паттерна «кодовой инициации». Скоре всего, и собаку не следовало бы лишать способности формирования паттерна «кодовой инициации», но и само условие формирования у нее такого рода реакции - явно это становление «сильной» или множественной координации тех привходящих, что образуют собой паттерновую подложку уже нечто «служебного» паттерна обозрения. В частности, положению такого рода «достаточного служебного» паттерна дано отличать для собаки и ту «обширную» коллекцию признаков «обидчика», на кого ей доводится держать зло. Так, огромному числу собак присуще странное свойство видеть «обидчика» во множестве явно посторонних для них мотоциклистов или велосипедистов.

Напротив, в сравнении с перцепцией животных человеческая перцепция - она уже продукт и тех «революционных изменений», когда для нее качество паттерновой подложки кодовой инициации это равно и качество слабого паттерна. То есть для человека и маленькое пятнышко на фоне пестрой коллекции фрагментов - это равно и источник кодовой инициации. Здесь, например, по только лишь виду символа в записи формулы нам и дано определять характер уравнения как «степенного», а привычка одного из современных президентов США носить прическу с зачесом уже достаточна, чтобы шаржировать этого деятеля посредством изображения зачеса не дополняемого прорисовкой лица.

Однако какие существенные результаты настоящий анализ способен преподнести и в собственно философском плане? Если признавать правомерность предложенных здесь оценок, то перцептивный паттерн никоим образом не подобает характеризовать как строго фиксированный - он вполне приемлет и возможность построения что в урезанной, что и в дополненной форме. Далее если признавать правомерность того допущения, что для определенной конфигурации события наблюдения возможно воспроизводство в паттерне обозрения также и полного набора элементов или фрагментов раздражителя, то здесь не помешает удостовериться, а не оказался ли процесс конструирования паттерна равно и причиной появления лакун или, напротив, внесения избыточных данных. То есть даже если не затрагивать аспекта информационной транскрипции, и оценивать лишь специфику паттернов обозрения, то и их подобает характеризовать как не избегающих контроля в части, позволяют ли они отождествление как нечто «чистые и незамутненные» паттерны обозрения. Равным же образом философии надлежит принимать во внимание и влияние на технику формирования паттернов и такой возможности как конкуренция «линии прямого обозрения» и «линии кодово-символьной транскрипции», причем последней в случае формирования паттерна обозрения еще и «действующей в обратном направлении». Или - мобилизационные процессы, действующие в психике в момент реализации установки на синтез паттерна невозможно понимать как одномерные, хотя и допустимо характеризовать как одномерные тогда и на началах тщательной верификации той же «приданной» им одномерности. Также в развитие настоящих оценок правомерна и постановка вопроса, а чем, собственно, и занималась философия на протяжении четырех столетий, не оставляя попыток странного рода «доказательства одномерности» ощущения?

Огл. Качество паттерна «представлять собой продукт синтеза»

В обширном объеме обыденного опыта дано найти себе место и приему порождения убеждения, что образы сновидений - те же образы, что и образы прямого наблюдения. Равно и сила воображения преуспевает в порождении форм как бы паттерна, адресующего к фиктивным источникам стимуляции - не только к образам мифологических монстров, но и к образам не реализованных конструкций или необычных визуальных форм - или образам форм, не подкрепленных на данный момент реальным источником стимуляции. В частности, сочинению музыки дано исходить из возможности формирования в сознании композитора той имитации, что лишь впоследствии находит воплощение в нечто «музыкальном исполнении», достаточным для инициации у слушателя процесса формирования паттерна обозрения. Следовательно, вне реальности паттерна обозрения подобает признавать правомерность и нечто «реальности конструирования ‘свободного паттерна’», чему дано следовать и своим собственным «законам совместимости элементов или фрагментов», определяющим достаточность фрагментов для собственно синтеза паттерна. Отсюда равно правомерен и анализ предмета природы стоящего вне реальности функциональных паттернов «свободного» паттерна, или прояснения, какой именно «достаточности» для образования мозаичной комбинации и дано определять те элементы или фрагменты, что образуют собой группу компонент по имени «средства синтеза» паттерна.

Равно и первый шаг в ведении такого анализа - предложение такой иллюстрации как функционал игровых наборов, для обозначения которых в коммерческом обиходе используется понятие «паззл». Здесь если судить теоретически, то специфика паззлов - несовпадение конструктивных линий рассечения со спецификой порядков рассечения визуальной фрагментации. Далее если сравнивать «конструктивную фрагментацию» паззлов с принципами построения, определяющими синтез образов, приходящих во сне или приходящих как идеи структуры квазираздражителей, то в этом случае линии рассечения непременно пролегают по границам предметно характерных фрагментов. Проще сказать: сны не содержат паззлов. Отсюда паззлы и подобает расценивать как «аномальную» форму реализации визуальных пространств, если и принимать за основу привычные стереотипы психики. Хотя, конечно, невозможно исключение и того варианта, что для психики усердных игроков в паззлы равно возможен и синтез образов с нетипичным формированием линий рассечения. Или - имеющий место факт привязки фрагментации образных построений к специфике достаточности или предметной целостности фрагментов также потребует и его теоретического осмысления.

В таком случае построение «теории фрагментации» образных форм и подобает начать с определения понятия миграционной состоятельности или, другими словами, миграционной адаптации фрагментов, включая сюда, конечно же, и пояснение смысла этого определения. Но, опять же, исходной точной такого анализа надлежит избрать рассмотрение возможной иллюстрации, а наилучшая иллюстрация в этом случае - такая разновидность хобби как придание серийному автомобилю облика автомонстра. Тогда если паттерн «автомобиль» и расценивать как опорный комплекс стимулов для формирования образа, то в его составе не избежать выделения и двух принципиально значимых групп компонент - набора частей кузова и колес. В этом случае если кем-либо и владеет мысль о наделении такой системы очевидными признаками монструозности, то он будет совершать какие угодно действия, но лишь в отношении каждого из этих двух обособленных составляющих. Другими словами, притом, что для такого синтеза не исключена и свобода обращения днища крышей, а крыши - днищем, установки крышки багажника на место двери и дверного стекла на место ветрового, то здесь уже фактически невозможны перестановки тех же существенных частей колес на кузов, а кузова - на колеса. Неизбежный здесь образ действий прямо предполагает и его объяснение различием в задаваемой таким элементам «миграционной формуле» - здесь невозможна какая-либо общая формула, но возможны лишь две отдельные формулы - одна для кузова, другая - для колес. То есть наши возможности синтеза в виде сложения фрагментов в некий единый образ - никоим образом не произвольные акты, но следующие той установке, что допускает определение как подчинение совмещаемых фрагментов действию «миграционной формулы».

А далее непременная реальность «миграционной формулы» обусловит собой и то расширение нашей концептуальной базы, когда вслед за представлением о совместимости фрагментов лишь по условиям «миграционной формулы» окажется возможной реализация и более широкого принципа, в том числе, охватывающего собой и специфику такой «формулы» или нечто принципа визуальной экологии. Положим, «визуальная экология» - это те установка или комплекс установок, что позволяют воображение любых химер и драконов, но воображение лишь в определенном порядке, фактически - лишь совмещение из условий порядка укоренения. Такого рода специфика «укоренения» нисколько не мешает наделению туловища слона крыльями стрекозы, и, быть может, присоединению к ним головы лягушки. Но если мы предпримем попытку образования в воображении «более хитрого» монстра пусть из «исходно простого» животного, положим, овцы, представляя ее существом, у кого кишечник выведен наружу и обмотан вокруг туловища по типу спиральной пружины, тогда построению подобного образа и воспрепятствует такое ограничение как «действие предустановки» визуальной экологии. Функционал визуальной экологии тогда и будет определять лишь допустимость сочетаний или любым образом «внешних элементов», или, иначе - лишь «внутренних», но одновременно при полном исключении и любой возможности образования перекрестных форм. По крайней мере, такой любопытный творец образного мира человека как сновидение берет себе за правило строгое следование данному принципу. А если среди читателей наших размышлений все же заявится абстракционист, что поспешит с образованием художественного направления «искусства визуальной контрэкологии», и в рамках подобного проекта затеет и попытку изображения черепах, натянутых на панцирь, то - эта деятельность и позволит признание ведущейся из условий пострефлексивного искусственного происхождения. Данное обстоятельство равно позволит характеризовать и саму визуальную экологию как безусловную в части, что ее нормирующему воздействию дано распространяться на любые возможности синтеза образа «естественного происхождения», но не затрагивать телеологически организованных рефлексивных «проектов». Или - визуальная экология равно не обращается и средством регулирования трендов, прямо восходящих к функционалу осознания подобной формы «естественности» и потому и квалифицирующих себя как «преодолевающие» эту естественность.

В таком случае, если нормирование, приходящее со стороны визуальной экологии - практически обязательное основание синтеза произвольных или «свободных» образов, то у нас отсутствуют основания, чтобы исключать ее действие и в случае синтеза паттернов обозрения. То есть, как мы понимаем, синтез паттерна обозрения в психике неавтономен и в отношении, что предполагает природу воспроизводства инерции, характерной для визуальной экологии. На бытовом примере это хорошо понятно в отношении «верха и изнанки» верхней одежды - возможно, некую изнаночную ткань и отличают такие физические достоинства, что для носки пальто ее все же куда лучше пустить на пошив верха, но и сама ее визуальная специфика не будет позволять такого варианта использования. Точно так же если нарочно декорировать верх пальто элементами изнанки, то любой наблюдатель, воспринимающий такой розыгрыш всерьез, будет предупреждать владельца, что он вышел в пальто одетом наизнанку.

Если же перейти к обобщению, то влияние «установки визуальной экологии» явно существенно в отношении, что всякое построение паттерна обозрения не просто мобилизует функционал аппарата перцепции, но не обходится и без мобилизации или самоконтроля и по условию «соблюдения визуальной экологии». Далее если оценивать понимание такого рода специфики равно и философской теорией восприятия, то ей свойственно все же и каким-то образом «покушаться» на обретение подобного осознания, что и обнаруживают рассуждения о том качестве утверждений чистого опыта, когда «всякий элемент состава утверждения непременно восходит к наличию элемента состава среды». Другое дело, что в важном для нас смысле явно значимо то обстоятельство, что в виде нормирования со стороны визуальной экологии дано иметь место влиянию и еще одной установки «технической реализации» синтеза паттерна, что прямо указывает и на специфику его укоренения равно и в собственно формате ведения деятельности «перцептивного синтеза».

Огл. Автоматизм и директивное начало: установка и априори

Теперь если суммировать выше сказанное, то остается лишь выразить удивление, каким образом философию озаряет и странного рода идея противопоставления «опыта и априори». Самый что ни на есть «паттерн обозрения» уже определенным образом исходит пусть из тогда лишь подсознательной, но - недвусмысленно установки, что так или иначе, но предполагает отождествление как техническое априори синтеза паттерна. Однако к предмету того, чем именно в подобной связи и правомерно признание «традиционной для философии» категории «ощущения» мы обратимся лишь в заключении, а сейчас рассмотрим ту особенную ситуацию, когда синтезу паттерна обозрения предшествует задание не подсознательной или автоматической, но осознанной установки.

В первую очередь здесь правомерно указание на следование любым благовоспитанным человеком такого рода правилу поведения, что вынуждает его «увести взгляд», в его понимании, от не подлежащих наблюдению фрагментов. Ту же специфика отличает и манеру обращения взгляда теперь и человека с чувствительной психикой, что прилагает усилия к исключению из образуемого паттерна вызывающих отвращение фрагментов. Причем здесь также напрашивается и, увы, не доказуемое допущение, что способность смотреть «поверх» или «мимо» подобных фрагментов паттерна будет относиться не только к способности исключения из образуемой панорамы какого-либо края поля обозрения, но будет предполагать исключение и любого фрагмента в любой части данного поля. Или если в описании подобных практик перейти к употреблению современной терминологии, то синтез образа в его качестве объекта реализации осмысленно заданной установки будет предполагать одновременно и трансформацию посредством введения в действие «редактора изображения».

Или синтез образа обозрения помимо составляющей мобилизации для совершения такого акта тогда и нечто «фоновых» подсознательных или инерционно сформированных установок будет подразумевать и возможность мобилизации средств оперативной трансформации, вызываемых посредством своего рода «осознанного» запроса. Конечно, действие такого рода вспомогательных функторов будет увеличивать и само время синтеза, хотя, скорее всего, здесь следует ожидать тех же самых эффектов, что известны и по компьютерным технологиям, когда вызов функтора из долговременной памяти будет происходить несколько дольше, чем просто инициация в оперативной памяти. Во всяком случае, обретение полного представления о «технике» такого рода функционала и возможно лишь посредством постановки уже знакомых психологии характерно изощренных экспериментов на предмет обнаружения эффекта «просачивания». Но в любом случае подобает понимать, что автоматизмы и проявления своего рода «инерции синтеза» образуют собой равно формы и своего рода «обязательной надстройки» для условно «простого потока» извлечения данных перцепции.

Конечно же, к проблематике анализа «осознанной установки» равно подобает отнесение и постановки вопроса о наличии функционала селекции, выделяющего фрагментарные позиции паттернов обозрения теперь и у любого человека, а не только лишь у благовоспитанных или характерно чувствительных особ. Скорее всего, здесь следует думать, что и способность к проявлению симпатии и антипатии - она же и прямой источник выработки такого рода функционала. Но подобную проблематику все же следует соотносить и с проблематикой исследований предметного познания.

Если же вести речь о философской постановке вопроса, то ее подобает ограничить учетом специфики, что в тех или иных обстоятельствах выстраиваемые человеческой психикой паттерны представляют собой «отредактированные» паттерны, хотя и расцениваются в психике их построителя как условно «чистые» паттерны. И одновременно синтезу таких паттернов дано предшествовать и осознанию себя данным лицом как «построителя паттерна». В таком случае и суждение философии о предмете якобы «фальшивого смешения содержания действительного опыта с рассуждением о нем» и следует понимать не безоговорочно верным - в некоторых обстоятельствах действительный опыт никоим образом не допускает отделения и «от рассуждения о нем». Во всяком случае, для того, чтобы присущее нам восприятие могло бы представлять мир «таким, каким он нам кажется полным красок и звуков», нам не избежать и приведения в действие функционала настройки, позволяющего восприятию выделение одних красок и звуков в получаемой картине тогда и за счет приглушения других. В любом случае любой серьезный анализ равно невозможен и вне допущения реальности такого особого функционала, что позволяет нарочитое угнетение некоей способности восприятия ради того, чтобы данный функционал восприятия подлежал «включению» лишь в случае обращения на него установки активизации. К каким же именно возможностям или способностям перцепции тогда и применим подобный функционал - это вопрос иного рода, во всяком случае, он применим к достаточно широкому спектру различных актов восприятия. Следом тогда и как таковой функционал восприятия уже подобает ранжировать и по отличающей его «силе воздействия».

Огл. Заключение

Тот анализ, что мы предпримем теперь уже по завершении основной части нашего анализа, также примет вид развития отношений, поначалу образуемых комбинацией двух следующих идей. Одна из них - идея построения особой «метрологии» функции перцепции, определяющей собой возможность измерения таких характеристик, как чистота - нечистота, продолжительность и стадиальность синтеза отклика, другая идея - это представление об очевидном отстранении от реалий высокоразвитой психики тогда и как таковой философской категории «ощущение». Тогда если идея построения «метрологии перцепции» предполагает признание явно достаточной для возможного заявления «в объеме не более чем тезиса», то специфический смысл, как можно понять, довольно далекой от реалий психического механизма философской категории «ощущение» явно заслуживает и пристального внимания. Если философская категория «ощущение» и есть в любом случае «далеко не то», что составляет собой реальное психическое ощущение, то, в таком случае, что же она тогда определяет?

Конечно, здесь надлежит обратить внимание на то обстоятельство, что далеко не везде в философии «ощущение» предполагает истолкование как точечное и локализованное. Если для Джона Локка ощущение и есть нечто «развернутое в психическом пространстве», явный коррелят с объемом возможностей отдельного носителя психики, то для Эдмунда Гуссерля ощущение приобретает вид функционала, развернутого в пространстве «технической реализации». Иными словами, для Гуссерля ощущению и дано предполагать порядок становления тогда и в последовательности как бы «обретения зрелости» - вырастать из «предформ» и, в конце концов, переходить в «постформу». Но имеет место и иная традиция - Беркли, Юма, Канта, Гегеля, эмпириокритицизма и т.п., для которой «ощущение» непременно и обращается нечто локализованным и точечным и в этом отношении не выходящим ни в какие сферы или пространства реализации или укоренения. Открывший этот странный тренд Беркли явно лукавит в том, что если он способен видеть стол, то он уже его «видит» то есть - он явно исключает предположение и такой возможности, что стол еще и подобает «увидеть». Если такого рода суждения дано отличать и качеству их непременной грубости, то в чем именно дано состоять и как таковому предмету такого рода суждений? На наш взгляд, здесь не столько значим точный анализ, сколько правомерно предложение простой гипотезы, позволяющей оценить, что именно здесь и подобает ожидать «в лучшем случае». «Оптимум» в построении любой такого рода схемы - это не иначе как возможность приведения «точечного» ощущения к условной конституции полного эквивалента непосредственно источника стимуляции. То есть смысл этих схем - это ожидание реальности такой конституции ощущения, что вне своей технической специфики допускает отождествление и в значении оператора раздражения, характерно идентичного субъекту репрезентации. Что и обеспечивает возможность комбинирования элементов мира как комбинирования лишь ощутимости; иными словами, вполне возможно, что за этим и следует видеть ту форму идеализации, что и обращает комбинации ощущений своего рода «чертежами мира». Такого рода «чертежи» и обращаются в нечто форму той «до-абстрактной эмпирической базы», что и создает весь тот спектр посылок для той альтернативной возможности описания мира, уже достаточной и для противопоставления физической идеализации и математическому структурированию. Подобную возможность и подобает расценивать как своего рода источник протомодели «пространства телесной конверсии», где комплексам формаций на уровне присущей им телесности дано ожидать отождествления и как неким образом взаимно комплементарных. Тогда если предпринять попытку обобщения, то своего рода «подсознательной установкой» такой философии в части провозглашаемого ею тезиса «точечной природы и технической отчужденности» ощущения и правомерно признание идеи своего рода «слабой модели» мира, что каким-либо образом достаточна для противопоставления формализованному моделированию тогда и как «позиция» наивного осознания. Хотя подобная идея очевидным образом и обнаруживает лишь относительную полезность, но равно она позволяет также и тому же «художественному мышлению» сходу отвергать упреки в недостаточности его претензии на его самостоятельность в выборе «вектора познания».

05.2017 - 02.2024 г.