С типологической точки зрения задача построения теории структур интерпретации - одна из задач общей теории информационного взаимодействия, или задача, чье решение - определение достаточности средства представления (иначе - средства сообщения, донесения) в исполнении им роли оператора передачи или «доставки» сведений.

Далее - неизвестность для философии самой постановки вопроса о природе структур интерпретации - прямое основание для представления на первых порах существа этой проблемы не более чем посредством иллюстрации, а по существу - аллегории. Тогда подобает вообразить, что мы обладаем мешком и, с другой стороны, набором предметов, если оценить их совокупный объем, то превышающих объем мешка. Или - мешок вмещает лишь часть вещей, но при аккуратной укладке помещает большее число предметов, чем при наполнении навалом. Отсюда мешок по отношению вещей - обладатель качеств, с одной стороны, предельного, и, с другой, - релятивного объема, что следует из нерациональности укладки навалом. А далее если перенести эту аллегорию на такую разновидность структур интерпретации, как лексическое понятие (на деле - «план содержания» понятия), то понятие - тот же «мешок» с его качеством присущего ему объема загрузки сведений. Так, с одной стороны, понятие предельно в присущей ему вместительности и - равно зависимо от регулярности «укладки» элементов смысла. Но и сама показанная здесь картина - вряд ли что-либо большее, нежели простейшая аналогия, а если это так, то какое именно понимание и подобает адресовать проблеме «емкости понятия»?

В этом случае следующую стадию нашего анализа мы позволим себе построить посредством заимствования - применения употребляемого в автоделе понятия запаса хода. Важно, что это понятие означает не только лишь характеристику объема, но оставляет и специфический отпечаток. То есть такая характеристика - не характеристика объема в безразличной форме, но характеристика объема допускающего высвобождение лишь в условиях определенного порядка употребления. Эту специфику подчеркивает и английский эквивалент русского понятия - active range - предполагающий и такой перевод, как «радиус активности». Или если перейти к понятию именно, то понятию дано располагать «объемом» в присущем ему качестве опорной структуры для задания нечто глубины проникновения в связи подлежащего выражению, где понятие обеспечивает совершение шага определенной длины в направлении возможности совершения проникновения. В этом случае и взаимодействие понятия и носителя опыта - не иначе, как противоборство в состязании по перетягиванию каната, - или само понятие более объемно, чем осознает носитель опыта, или, напротив, носитель опыта в состоянии различить пределы достаточности понятия. В последнем случае понятию дано играть роль не иначе, как инструментального ресурса прямо предполагающего возможность подбора инструмента, располагающего подобающей спецификой и пригодного для совершения акта синтеза смысла. Но если дано иметь место не оптимизированному, а случайному использованию понятия, то здесь не исключено и то состояние «нагруженности», что будет означать или употребление с недостаточной нагрузкой или равно же с перегрузкой. В частности, ситуация «смысловой перегрузки» - это ситуация недостаточно осознанного употребления понятия, обращения понятия своего рода «суперпонятием», попытка проникновения посредством понятия на явно большую глубину, где оно иногда утрачивает часть значимости, а иногда - вовсе обретает качества никоим образом «не рабочего».

Иной существенный момент, подлежащий оценке в настоящем анализе - способность всего многообразия структур интерпретации к образованию как бы «особого мира». Если этот «мир» возможен, то некая важная возможность, которую подобает содержать такому «миру» - это образование принадлежащего ему следующего замкнутого мира, теперь уже мира «структур воспроизводства сведений». Или - всему разнообразию впечатлений и всему исходящему из впечатлений, что носитель опыта в состоянии принять «к сведению» - не обязательно неким характерно выраженным, положим, вербально специфицированным носителям смысловой нагрузки, но здесь же и простейшим образам не более чем «видения», иными словами - всему извлекаемому как разновидность сведений, - и подобает принадлежать подобному миру. То есть - любое то нечто, что допускает представление как та или иная ощутимость, допускающая преобразование в «видимость», или - все то, что может быть «принято к сведению», и есть элемент или фрагмент такого мира, что позволит отождествление как мир «структур воспроизводства сведений». Или - любое образование пригодное для дополнения объема опыта или для «принятия к сведению» и есть структура интерпретации.

Однако настоящее рассуждение все же подобает прервать на пункте в виде временного отказа от попытки предложения определения такой существенной категории, как «понятие» и ограничиться определением лишь круга задач, относящихся к теории структур интерпретации. Теория структур интерпретации - это теория, описывающая действительность понятий, или, другими словами, теория описывающая их объективную относительность или объективную ограниченность как нечто объекта семантического синтеза. Понятию, какой бы оно не предполагало порядок построения, все равно в таком частном построении не дано знать ничего более помимо задания неких связей обретения осознания. А тогда и тот источник впечатлений («релизер» в понятиях психологии), о чем и осведомляет понятие, может обнаружить специфику и более изощренного построения, чем дано открывать понятию. Такого рода специфике и дано означать, что построению понятия также дано испытывать сдерживание со стороны ограничений, исходящих от присущего ему стиля или практик задания связей интерпретации.

Тогда если несколько расширить тезис, утверждающий принцип «узости понятия», то понятиям, поскольку им дано представлять собой семантические образования, не дано предполагать отрыва и от уровня культуры их построителей. Причем понятия, какими они доступны для использования, равно позволяют укоренение и в локальной культуре и в субкультуре, и - интернациональной культуре, то есть, в таком случае, - понятиям дано располагать или же совместимостью с вполне определенным культурным началом, или, напротив, знать и универсальную достаточность перед любого рода культурным началом. Более того, укоренению понятия в культуре или дано определять, что само его становление невозможно вне контекста, или, напротив, и самому понятию обнаружить такую степень состоятельности, что замыкать на себя и в полном объеме тот контекст, что открывает возможность его усвоения едва ли не в любой культуре. Напротив, возможны и понятия, для которых угасанию контекста дано означать и угасание присущей им понятности, так, современной культуре практически не понять таких понятий как еретик, схизматик или оппортунист.

Более того, понятия дано отличать и такой специфике, как «риск утраты» понятия в культуре. Или - некое понятие или же столь важно, что его утрата наносит существенный урон культуре, или, напротив, оно ограничено донесением столь частного извода смысла, что отражается в культуре лишь на уровне неких «изысков». Хотя, конечно же, даже выпадение понятия-«изыска» - это некий урон культуре, но это равно и никакое не нарушение существенных условий или зависимостей культуры. Напротив, утрате культурой принадлежащего ей существенного понятия дано означать реальность уровня потерь, когда следом культуре дано лишиться и некоей существенной функциональности. Или, иначе, понятие будет предполагать закрепление в культуре или как важная «несущая» конструкция, или, напротив, как не более чем «навесная панель».

Изложенные выше соображения и позволят такое завершение настоящего предварительного экскурса, чем подобает предстать обещанному определению понятия. Или - если опереться на присущее нам понимание, то природу такого функтора как «понятие» и подобает составить нечто функционалу мысленного инструмента различения особенного, выделяемого на фоне прочего, определяемого как квазиоднородное. Конечно, в основе данного определения дано лежать допущению, что содержанию, обозначенному здесь как «прочее» притом, что ему не выпадает обрести облика однородной формации, условно все же дано проявлять такую однородность тогда уже в силу нарочитого отождествления как «образующее фон». Далее - собственно «эффект» от предлагаемого здесь принципа следует видеть в том, что равно и любого рода довербальная перцептивная «остаточная» образность, знающая лишь такую возможность использования, как импульсивно вырабатываемая «мера своеобразия» равным образом позволит отождествление как «функтор понятие». Или, иначе, определяемому здесь принципу дано означать и такого рода порядок, когда работающая память вольна в придании любому «началу уподобления» равно и статуса понятия, вне подкрепления вербальной или какой-либо иной возможностью трансляции такого рода «начала». Тогда понятие и подобает расценивать как всеобъемлющее в отношении, что ему дано обращаться и нечто спецификой или формой, никак не коррелирующей с пригодностью к осознанию или пригодностью к трансляции.

Огл. Условное упрощение - понятия по типу «вторичной идентичности»

Теперь нам подобает отметить то обстоятельство, что настоящий анализ оказался возможным равно же потому, что в наше распоряжение поступили материалы источника, часто прибегавшего к употреблению понятий, особенных наличием любопытного свойства; в данном случае речь идет о понятиях режим, размер, дефект, износ, применение и характеристика. Или - попавшийся нам источник был привержен употреблению понятий, не предназначенных для выражения чего-либо, что позволяет отождествление как «прямой» денотат; то есть данным понятиям, если упрощенно истолковать присущую им специфику, не только не доводилось отсылать к особенному феномену, но не заключать собой и какой-либо иной формы прямой выраженности. Равно если повторить такую характеристику, прибегая к употреблению предложенного нами показателя «запас хода» понятия, то присущий таким понятиям запас хода отличала та достаточность, где такого рода «запас хода» обретал собственно облик запаса хода лишь на дистанции, не ведущей отсчет с нулевой отметки, но - начинающейся с позиции частично пройденного пути. Или - эти понятия допускали приложение к нечто состоявшемуся положению тогда и в части, как именно ему довелось состояться, не предполагая оформления характеристики «способа состояться» как самостоятельного явления или как «прямого» показателя. Отсюда эти понятия и обращались лишь средствами представления нечто вторичной выраженности.

Кроме того, этим понятиям довелось обнаружить и ту присущую им специфику, что они относились к числу понятий высокой культуры. То есть эти понятия отличали черты той части понятий, что универсальны в любой среде их использования, и потому не заключающих собой каких-либо местных или субкультурных влияний. Таким образом, данные понятия были лишены и специфических оттенков «со стороны языка», а равно - со стороны места использования или вовлечения в контекст. Принадлежность высокой культуре наделяло эти понятия строго определенной нормативностью, откуда их содержательная основа и допускала отождествление как нечто «жесткая» форма.

Понимание общей специфики такого рода «жестких» по содержательному началу понятий высокой культуры и позволяет обращение к попытке определения объема содержания, положим, присущего характеристике «размер». Конечно, невозможно утверждение, что мир различного рода форм и разновидностей характеристики «размер» явным образом безграничен, но этому миру все же дано заключать собой и непременное разнообразие. Иными словами, свойству «размер» дано сильно зависеть от «фигуры» или от конфигурации обладателя того или иного размера. Но, при этом, в неких особых случаях, положим, в отношении прямой линии, «размеру» дано представлять не иначе, как «линейный размер», - в этом случае состоятельный и как исчерпывающая характеристика объема такого рода образования. С другой стороны для любой разновидности теперь уже многомерных объектов «размер» - уже нечто задающая специфику этого объекта как бы «дважды производная» - размер здесь признак не непосредственно объекта, но - лишь признак проекции объекта. Или, иначе, понятие «размер» вне уточнения его источника как той или иной отдельной проекции - фактически лишь имя типологической градации, но не отдельного показателя. В том числе, конечно, подобного рода качество существенной обобщенности предполагает распространение и на такое часто употребляемое в последнее время понятие, как «размер ущерба», что само по себе не определяет присущий ему определитель объема, хотя предполагает и наиболее употребительную разновидность способа нормирования такого объема.

Понимание содержательных возможностей понятия «размер» - равно же источник существенной помощи и в анализе специфики понятия «износ». Износу дано наступать лишь у нечто, что обнаруживает способность подвергаться износу, другое дело, что неким очевидным сложностям дано сопровождать и как таковую возможность определения некоего предмета тогда уже как «не знавшего использования». Если износу доводится наступать лишь в силу воздействия условий складирования - то, в данном случае, допустимо ли и здесь приложение признака «износ» или не допустимо? Здесь также не помешает и обретение определенности в том, что представляет собой износ - или изменение с предметом, имевшее место с момента завершения процесса изготовления, или - лишь изменения исходящие от функционального применения? Более того, износ - он и в известной мере характерно субъективная специфика, так, если некоей первоначальной эксплуатации дано вызывать легкий износ, а далее предмету допускать использование «практически как новому», то - что такое этот первичный износ - реальный износ или на практике «не износ»? Другая существенная специфика понятия «износ» - сильная связь с контекстом, так, в ряде случаев если и возможна фиксация износа - то только лишь сильного или быстрого износа. То есть - если принять во внимание все перечисленные здесь оговорки, то признак «износ» - в существенной мере продукт даже не второй, но куда скорее даже третьей производной.

Теперь же нашему анализу обозначенной выше группы понятий предстоит определиться и с ответом на вопрос о специфике понятия «дефект». Насколько можно понять, признак «дефект» - любым образом производная субъективной установки, осознания некоей надобности, позволяющей оценку некоей специфики равно посредством отождествления в значении «дефекта». То есть - наличие само собой некоей физической особенности не есть прямой признак «дефекта»; тогда если для деловой древесины наличие в ней трещин - признак дефекта, то рассохшиеся дрова уже облегчают и процесс их колки. Равно если задаться целью образования гладкой поверхности, то и состояние поверхности «апельсиновая корка» - явный дефект, но в случае изготовления такого предмета, как рукоятка, - это форма поверхности, «приятная на ощупь», напротив, - она теперь уже и желаемая форма поверхности. То есть - признаку «дефекта» доводится возникать не по причине физической консистенции объекта, но исходить из консистенции при наложении на назначение предмета.

Теперь же нашему анализу довелось наработать и тот необходимый объем опыта, что достаточен для рассмотрения понятия «режим». Понятие «режим» - конечно же, всяким образом указание на наличие упорядочения, но какому именно порядку дано следовать из такого упорядочения - этого не дано определять как таковому объему данного понятия. Иными словами, понятие «режим» всяким образом таково, что оно прямо исключает употребление вне сопутствующего дополнения или вне употребления в контексте. Если это так, и если задаться целью представления здесь неких наиболее общих форм реализации режима, то таковыми дано обратиться режимам хранения, содержания, приготовления, работы и допуска. Или - если, кроме того, не указать, что, в том числе, само условие задания дано составить и нечто режиму работы, допуска и т.п., или - если невозможно определение контекста, фактически определяющего то же самое, то и использованию слова «режим» не дано означать задания определенного смысла. В таком случае теперь уже и само слово «режим» - то не иначе, как «кирпичик» некоей фразеологической реализации плана содержания (и - контекстной формы как ее сопровождения), где его обретение как смысла возможно лишь на стадии образования структуры в целом.

Пополнение копилки нашего опыта новыми важными результатами позволит нам обращение тогда уже к определению «запаса хода» присущего понятию «применение». Данное понятие, с одной стороны, отличает и близость «режиму», заметная в отношении, что в любой своей особенной форме воплощения «применению» дано представлять лишь некое специфическое применение, но никак не применение вообще. Далее - любому возможному выражению, включающему в себя понятие «применение» также доводится заключать собой теперь уже две формы смысла - предметное начало некоего акта или практики применения, и - равно же особенный показатель характера применения. Иначе говоря - всякое применение это или осмысленное или предусмотренное применение, или, напротив, спонтанное применение, иной раз - применение, происходящее как вынужденный выбор, а в другом случае - как характерно адаптированное - что к применяемому, что к применяющему. Такого рода контекстная зависимость - равно показатель характерной близости «режима» и «применения» - и тому, и другому дано ожидать дополнения его предметной картины равно и характеристикой способа исполнения. Или, скажем, если применению не дано состояться как собственно «применению», то в этом случае недопустима и сама квалификация «применение», но взамен не исключена, например, и характеристика «баловство». Другими словами, носителю языка непроизвольно дано подчинять речь действию запрета - признавать разумным использование понятия «применение» когда предполагается задание такого контекста, что в неких обстоятельствах имеет место неслучайное использование некоего средства; другими словами, когда Швейк случайно использует трость зеваки в драке с прохожими, то это как бы «не означает» случая «применения». По крайней мере, такое отношение не характерно для преобладающей практики употребления понятия «применение». Также на подобную телеологию каким-то образом дано налагаться и предметной специфике применения - применения средства, приема, ресурса, равно неотъемлемых от как бы полного «объема обстоятельств» применения. То есть и «применению», как и любому иному из числа понятий вторичной выраженности, равно дано выступать лишь в характерной обвязке, но - ни в коем случае не «от своего лица».

Такую же теперь уже вполне понятную нам практику употребления дано обнаружить понятию «характеристика». Или - здесь важно, что отождествление некоего отличия как предполагающего выделение в значении «характеристики» - равно и способность задания посредством подобной формы различимости и такого рода телеологической установки, как присущее автору высказывания убеждение в реальности такой специфики, как «область применения» некоего средства. Иными словами, неопределенность в отношении «области применения» - она же и условие, прямо исключающее задание «характеристики». Кроме того, понятие «характеристика» - тогда же и понятие, наделенное в известном отношении спецификой «самопознания»; то есть - характеристике дано утверждать себя и в отношении, «насколько» она характеристика, на что дано указывать и отношению некоей частной характеристики к тому же самому «разбросу характеристик». Но и само собой такого рода отношение - это как бы «только начало»; «характеристике» вряд ли дано обрести и сам по себе смысл характеристики, если она не ожидает отождествления как основная или дополнительная, существенная или не настолько важная, определяющая регулярные или непостоянные качества и т.п. То есть, опять же, «характеристике» не дано обращаться характеристикой лишь в собственном роде, или - ей дано обнаруживать качества «характеристики» лишь в пределах области ее задания, а также и в границах задания «ресурса репрезентативности» нечто выражаемого посредством характеристики. Отсюда употребление понятия «характеристика» - это вовлечение в некий частный дискурс равно и целого шлейфа контекстов, на поле которых возможно наложение и некоей частной смысловой проекции, что и дано выражать такого рода «характеристике». Но также здесь не помешает напомнить, что та «характеристика», о чем здесь шла речь - это не характеристика вообще, но только лишь одна из омонимических форм данного слова; другой омоним, известный под этим именем - тогда уже нарратив, служащий для описания индивидуальных качеств той или иной персоналии.

Тогда настоящий анализ и подобает расценивать как своего рода «доказательство» утверждения, что невозможно исключение реальности и такого рода понятий, что состоятельны лишь при условии дополнения и целым рядом вспомогательных или нормирующих включений, определяющих «порядок задания» плана содержания такого рода понятий. Или - понятию «дано быть», но - «не работать понятием» до тех пор, пока не обрасти пролонгирующими дополнениями, наделяющими его как «часть выражения» равно и ожидаемым от него локальным позиционированием. Отсюда и познанию природы структур интерпретации невозможно следовать в кильватере «только понятия» или - ему подобает рассматривать практику синтеза понятийности лишь как практику построения далеко не единичного средства, но - как практику формирования в целом аппарата донесения плана содержания, не иначе, как «тем или иным образом» использующего элементы понятийности. Также отсюда и любого рода «технически самостоятельные» средства донесения содержательного наполнения, типологически обобщаемые как «понятия» тогда уже не всегда достаточны, чтобы выражать собой и нечто характерно завершенный комплекс содержания.

Хотя, как можно предположить, если бы мы и располагали возможностью обсуждения с лингвистом предмета семантики исследованных выше понятий, то, скорее, с его стороны и последовала бы оценка, прямо предполагающая отождествление этих понятий как «существительных, употребляемых в значении прилагательных».

Огл. Синонимия - несколько лиц одного того же «носителя смысла»

Если сознание традиционного лингвиста случится посетить идее предложения общей теории синонимии или просто концепции причин ее появления, то, скорее, ради достижения этой цели он перелопатит весь корпус классической беллетристики. Однако если такую задачу поставит перед собой более функциональный аналитик, то ему придет на ум скорее идея такого способа, как обратный перевод - современные электронные словари, предлагающие несколько вариантов перевода, допускают перевод слова на иностранный язык, а затем - вновь на язык оригинала, что открывает и необъятное поле подбора синонимов. Но здесь мы, как некий молодой человек в одном известном случае, используем тогда иную возможность. Мы тогда остановим наш выбор и на таком источнике, как монографическое произведение по технической тематике, чему дано обнаружить то любопытное свойство, что в отношении многочисленных имен технических объектов для него характерно приведение в скобках равно и иного возможного имени. В этой возможности и существенно следующее - такая синонимия как бы «закреплена на практике», не носит гипотетического характера, как в случае подбора при посредстве электронного словаря, причем - закреплена не в лингвистике, и, второе, по нашему предположению - «молода по возрасту», и - ей не миновать вытеснения тогда и в виде закрепления общепринятого имени. Кроме того, лингвист имеет привычку подбора синонимических пар лишь непременно посредством слов, то есть - лексема к лексеме, а наш источник, в силу явной «не близости» какой угодно лингвистике, фактически расширяет синонимию и на фразеологизмы. Или - синонимия, что важно для нас, и обращается далеко не свойством не более чем слова, но позволяет отождествление то равно же, как специфика широкого спектра форм, равноценных в смысле способности указания некоего содержания. Поскольку для нас понятие - это куда более широкая вещь, нежели лексический элемент, нам это важно.

Итак, мы приступаем к попытке поиска синонимов, распространяя свойство синонимии на явно большее число форм, нежели просто слова. Тогда если забросить условный «невод», теперь уже не связанный лингвистическими ограничениями в избранный нами «поток сознания», то - что именно он и позволит обнаружить? Первое - он позволит обнаружить возможность выделения двух типов подобной синонимии - построенной и не построенной на началах образной конкуренции. Или - синонимии и в случае важной для нас «широкой» формы ее воспроизводства также не дано утрачивать и качеств конкурентного выбора между возможностью использования того или иного средства обозначения. Но в одном случае за таким выбором доводится стоять выбору чего угодно, но не образного начала, когда в другом - то непременно и выбору между различными формами образного начала; данную форму выбора тогда мы и позволим себе определить как выбор на основе образной конкуренции.

Следом же обзор найденных нами разновидностей синонимии мы позволим себе открыть представлением тех форм, что не предполагают связи с таким началом, как образная конкуренция, что явно удобнее в силу простоты данной группы форм. Положим, что с позиций привлекающего наше внимание «расширенного истолкования» функции синонимии дано иметь место и такой форме задания синонимического соответствия, как «номерное» или порядковое замещение. В простейшем случае это синонимия имен должности «министр-председатель» и «премьер-министр». Кроме того, как будет следовать из обобщения данных источника, такому замещению дано обретать воплощение и в формах именования наподобие указания всякого рода первых, вторых и прочих периодов или стадий. Всем подобного рода периодам или стадиям и дано располагать как предметным именем, так, на пару к предметному, и порядковым именем. Далее такой сугубо обобщенный обзор позволит его продолжение посредством упоминания о действительности теперь и такой не особо сложной формы синонимии, как синонимия, с одной стороны, систематического, номенклатурного и классификационного имен и, с другой, - равно же и обиходного имени. В частности, такова специфика имен веществ - гидроокись натрия и едкий натр, глинозем и окись алюминия и т.п. В том числе, здесь дано иметь место и такого рода синонимии, как замещение конструкции в виде выражения «химическое травление в слабых растворах» равно и на слово «обезжиривание». Другая известная нам возможность построения синонимии - скорее не постоянная, но - ситуативная или контекстная форма синонимии, предполагающая синонимию полного и обстоятельного имени и - его огрубленной формы. Так, дано иметь место положению, где образующие гибкое соединение «звенья» далее будут предполагать упоминание в одном случае всего лишь как «детали», в другом - такое имя, как «линия середины толщины» будет предполагать присвоение и некоей линии, определяемой по хитроумной формуле. Хотя, быть может, «синонимия огрубления» и позволит признание как характерно спорная позиция предложенной нами классификации, но для нее не исключен и статус как бы «кандидата» на включение в число полноправных форм синонимии. Также ряд простых форм синонимической конкуренции позволит дополнение такими парами имен, что предполагают порождение различными - практиками субъективированного и объективистского порядка задания. В одном случае здесь нечто «пропорциональной зависимости величины относительного удлинения от величины растягивающей силы» дано знать отождествление как «закон Гука», в другом объективным «оловянистым бронзам» - знать параллель в варианте задания имени при помощи именной конструкции «бронзы находившие применение в историческом прошлом».

Далее, если проститься с простыми схемами образования синонимии и приступить к ознакомлению с более сложными схемами, то здесь возможно выделение и такого начала конкуренции в построении синонимии, как конкуренция функционального и структурного. В частности, теперь такому структурному подразделению предприятия как «отделение ремонта», чьему имени дано предполагать образование на правах имени функции, дано знать и синоним структурного происхождения, такой, как имя «служба цехового механика». Или - теперь и имени «операции ухода после выполнения работ» (структурное имя) дано допускать параллельное образование теперь и вторящего ему функционального имени «приведение в порядок рабочего места»; подобным же образом и имени «условные окружности зубчатых колес» (функциональное имя) дано ожидать переименование в «начальные окружности». Далее, здесь также возможно представление и такого примера, где сложно с уверенностью судить, какая именно из форм именования функциональная, а какая - структурная, но, тем не менее, и в полностью тождественном содержательном наполнении имен «номинальное» и «основное» усилие дано иметь место и в известном отношении близкой форме синонимической конкуренции.

Далее синонимической конкуренции дано допускать и то последующее развитие, что находит воплощение во всевозможных вариантах образования конкурентных пар в виде становления конкуренции между простым порядком задания имени и порядком задания, рационализированным по условиям приложения неких критериев. На наш взгляд, такого рода форма синонимии явно позволит отождествление под именем формы «лингвистической рационализации», чему дано сводиться не только к порядку параллельного хождения аббревиатур и развернутых имен, но ей дано знать и возможность образования некоторых других разновидностей подобного рода параллелей. В частности, здесь правомерно представление примеров параллельного хождения как имен, содержащих предлоги, так и таких альтернатив, где предлогам дано обращаться в морфологические части имен, как в «без облоя» - «безоблойный»; или - здесь возможно образование сокращенного имени-слова из полного фразеологизма - «Госсанинспекция», «Госгортехнадзор». Еще один вариант - построение имени в виде одного слова вместо нескольких при использовании некоей другой, но фактически синонимической основы этого слова: «производство приборов» - «приборостроение», «промежуточные заготовки» - «полуфабрикат», «заготовки из литья» - «отливки». Также здесь дано иметь место и замене развернутой фразы фактически доносящим тот же самый смысл обиходным словом; тогда «уборке» дано обращаться синонимом «перемещения инструмента и приспособлений на место хранения», «ящику» - «стандартной тары для материалов полуфабрикатов и отходов». Еще одна форма лингвистической рационализации через синонимию - утрата четкости в именовании с целью отказа от использования предлога: «штампы для зачистки» - «зачистные штампы», «стойкость до полного износа» - «полная стойкость». Кроме того, взамен фразеологических оборотов здесь равно возможен подбор своего рода характерно близких слов, что предполагают примеры замен «упорядоченных линейных зависимостей» на «размерности» или «направленных отрезков прямых» равно же и на «векторы». Определенную близость подобному порядку замещения дано обнаружить и случаям замещения «предварительного деформирования заготовок» на «калибровку заготовок» или «вытяжки с выворачиванием» на «обратную вытяжку» или, конечно же, замене «конструкции штампа, где пуансон ходит в закрытой зоне» на имя «закрытая конструкция». Наконец, прямую синонимию сложным именам с определяющим дополнением доводится составить и тем именам, что не содержат подобного дополнения, как в случае замены «холодной высадки» на просто «высадку» и «штамповки прессованием» на просто «прессование».

Также, с одной стороны, нам сложно пройти мимо и, с другой, - также сложно и погрузиться в подобающие изыскания, но возможно, что развернутым выражениям оригинального языка дано допускать лингвистическую рационализацию и в замене иноязычными заимствованиями. В частности, «листовую накатку» здесь ожидает превращение в «зиговку», «правку листовых деталей» - в «рихтовку».

Но помимо лингвистической рационализации наш источник вполне состоятелен в раскрытии панорамы теперь и такого рода возможностей образования синонимии, как формы образной рационализации. Так, очевидные образцы подобного рода способов - те же обретение растворами взамен имен концентрированные и разбавленные растворы имен «крепкие» или «слабые», а равно материалу толщиной более 1 мм - имени «толстого», а менее 1 мм - характеристики «тонкого». Или - здесь равно нам доводится наблюдать уже знакомую нам практику замены номенклатурного имени на обиходное, но с тем отличием, что один образ здесь подменяет другой. Другая выделенная нами в источнике форма обустройства синонимии - замещение описательного представления на образное представление; в одном случае «пробивке под действием мгновенного импульса давления» дано ожидать замещения на «пробивку взрывом», в другом - кольцевым канавкам на «ручьи», в третьем техническому вазелину - на «вазелиновое масло». Здесь так же и участок кривой, соответствующий удлинению без заметного увеличения усилия - он равно и «площадка текучести», факторы, влияющие на здоровье работников - они же и «профессиональные вредности», двусторонняя величина - она же и «диаметральная», а исполнительные механизмы - не иначе как «рабочие органы». На деле такого рода подменам доводится выстроить едва ли не бесконечный ряд - так главный плунжер он же и «рабочий» плунжер, организации, подчиненные правительству - «государственные» организации, путь, пройденный устройством с возвратным циклом - он равно и «расстояние между верхней и нижней мертвыми точками». Также этот ряд дано продолжить линиям, изображающим пограничные детали и вместе с тем определяемым как «линии обстановки», и электрическому нулевому проводу, определяемому как «нейтральный» провод, а равно и эластичной оболочке, попросту понимаемой как «резиновая». Но также здесь некая возможность образной рационализации - это и обращение пространных образов равно и «сжатым эскизом» того же самого образа. Так в этом случае литье в земляные формы получит имя «формовки», вид в плане без половины верхней части мысленно отсекаемой вертикальной плоскостью - имя «вида сверху», а технологический анализ форм, размеров детали и материала, из которой ее изготовляют - равно и «анализа технологичности». Или - тогда как таковому контексту или некоему иному привходящему доводится определять, что для некоторого варианта «развития сюжета» более подобает употребление или «скучного» и подробного представления или, напротив, равно и некоего «яркого» образа.

Другое дело, если обратиться к анализу тогда уже как бы «наиболее любопытной» картины синонимии - таковы те ее примеры, что явным образом восходят к формам образной конкуренции. Здесь функции именования дано сохранить ее связь со спецификой, что нечто именуемое равно не исключает проявления и некоего разнообразия порождаемых образов, и тогда условный «оператор именования» уже в известном отношении «теряется в догадках», какой же образ более релевантен явлению. В этом случае никак не исключена и возможность типологически особенных вариантов подобного рода выбора. В частности, здесь равно возможна и такая простая форма такой конкуренции, как условное противопоставление ценностных ориентиров способа действия и результата действия. Или, положим, «просечке» как способу здесь дано получить имя «вырезки» как типу сообщаемого результата, передельному чугуну - «белого» чугуна, протяжке быть обозначенной как «вытяжка с утонением», а способу выпучивания - найти эквивалент и в образе результата формовка, прижимам предполагать отождествление как складкодержатели, поскольку их функция - мешать образованию складок. Подобным же образом и способ задания отношения числа витков первичной и вторичной обмоток - он же и результат в виде отношения входного и выходного напряжения.

Равно разнообразию форм образной конкуренции дано обрести воплощение и в конкуренции средства и способа как источников именования. Так вырубка матрицей с закругленными кромками - она же и «вырубка с обжимкой», вибрационные ножницы - они же и просечные ножницы, электролитическое травление оно равно и электрохимическое, а многошпиндельные автоматы они равно же и многопозиционные. Также здесь само собой очевидно, что «зачистка наружного контура пуансоном больше матрицы» - это и зачистка срезанием припуска.

Равно «по мелочи» в этот ряд возможна подстановка и неких следующих скромно представленных в источнике, но равно порождающих синонимию форм образной конкуренции. В частности, также дано иметь место и форме конкуренции между образными маркерами типологической принадлежности и способа - «рельефной формовки» и «листовой чеканки», а равно и между «выдавливанием» и «прессованием». Точно так же конкуренции образных начал события и предмета доводится найти выражение и в синонимии «штампа-хлопушки» и «пинцетного штампа». Равно не помешает отметить и любопытную форму конкуренции при образовании имени теперь уже способа и - физики способа, что и обнаружил пример синонимии между «деформацией сдвигом» и «деформацией зерен металла скольжением».

Теперь, по завершении представления примеров уместна постановка вопроса, что именно и дополнило некую пока лишь ожидаемую нами теорию структур интерпретации благодаря показанному здесь разнообразию форм и разновидностей синонимии, вполне возможно, что не окончательно полному? Конечно, здесь нам подобает обратиться к использованию предложенной выше схемы «запаса хода» понятия и определить, из чего именно дано формироваться в подобных зависимостях явно заметному по представленным здесь примерам «богатству выбора» пути и возможностей именования. В нашем понимании здесь подобает исходить из возможности отнесения начала отсчета длины дистанции «запаса хода» тогда уже не к области положительных, но к области отрицательных значений. То есть - синонимии доводится вносить в «запас хода» то условно «негативное» развитие его дистанции, когда прежде, чем приходить в действие смысловой идентификации, следует начать действовать механизму идентификации, что позволяет устранение неоднозначности теперь уже в «инструментальной», в данном случае - в лексической области. Или - сама лексика как одна из инструментальных форм и обращается здесь помехой в том, что процессы лексической унификации или лексической нормализации каким-то образом способны приостанавливать как таковую смысловую спекуляцию. Вполне возможно, что с позиций смысловой идентичности этот компонент подобает расценивать как «сторонний», но, тем не менее, это не лишает его характерной существенности.

Огл. Изображения зубчатых колес

Если последовать точке зрения, что допускает отнесение к числу понятий не только лишь лексически выраженных понятий, то неизбежно исследование обстоятельств, когда понятийный механизм или присущие понятийному механизму практики предполагают обретение природы нечто средств «организации» или форм воспроизводства перцепции. Или, иначе, такой подход - он же и прямое признание реальности практик построения структур интерпретации теперь не нарративного или пренарративного толка, но - структур интерпретации как бы обзорного типа. Тогда и краеугольный камень такого подхода - признание действительности и тех практик восприятия изображений, где изображениям не дано выстраивать визуальных структур, но предполагать употребление в значении «понятий изобразительного свойства». Если же дать такому утверждению расширенное толкование, то в числе структур интерпретации находят себе место и такого рода изображения, что предполагают восприятие как понятия, наделенные способностью привнесения в наше сознание некоей иной, как бы «прямой» образности, и потому лишь служащие «средствами синтеза» образа, но не представляющие собой средств передачи «образа». Конечно же, положение первых претендентов на роль такого рода понятий и подобает занять картинам устроенных по сетевому принципу машин или объектов с «паутинной» топологией наподобие дорог, в том числе электронным схемам, наиболее представительным в смысле разнообразия изобразительных средств, но предметом данного анализа разумно избрание и некоего иного примера. То есть - для представления подобной иллюстрации мы позволим себе избрание отнюдь не случая как бы «прямого» обращения индикативного образа функциональным, но - как и в рассмотренных ранее случаях, предпримем попытку анализа очевидной парадоксальности одной из разновидностей такого рода преобразования. Или - предмет нашего анализа и составит случай, когда нам дано видеть вроде бы и «практически естественное» изображение, но, с другой стороны, здесь же и не иначе, как исполнителя роли индикативного понятия, но - исполняющего эту функцию не в комплексе нарратива, но - теперь уже в акте синтеза обзорной картины.

Итак, подавляющей части живущих в наше время людей доводилось сталкиваться и с такой формой деятельности, как черчение, а среди обширного инструментария исполнения чертежа и с такими средствами, как особенные практики или приемы «изображения зубчатых колес». Тогда если обычный чертеж, тем или иным образом, но следует понимать как некую форму техники рисунка, то изображение зубчатого колеса - хотя оно и столь близко рисунку, но реально вряд ли в каком-либо отношении ему дано представлять собой рисунок «узнаваемого» облика оригинала. В таком случае если перейти от такого контурного и скорее аллегорического описания к точной формулировке, то изображение зубчатого колеса - это прием «показа зубьев неразрезанными и ограниченными сплошными основными линиями по образующим зубьев и впадин». Кроме того, если дано иметь место изображению сочленения колес, то возможно использование такого приема, как «изображение в месте зацепления поверхности зубьев одного из колес штриховой линией». Подобного рода условности равно допускают повторение и в отношении таких видов принятых в черчении сугубо индикативных изображений, как изображения резьбы или тех же пружин. Резьба на чертеже это не более чем «изображение в виде сплошных линий по наружному диаметру и штриховых по внутреннему диаметру при условии, что штриховые линии не пересекают границ фаски», пружина - это изображение «с каждой стороны 1 - 2 витков не считая опорных витков с проведением осевых линий вместо отдельных витков». Но что же именно специфике такого рода приемов и способов дано раскрыть для нас теперь и в отношении интересующей нас схемы «запаса хода» понятия?

Здесь, конечно же, следует предполагать реальность и такой формы «запаса хода» понятия, что допускает включение в нее и участка разрыва в образующей эту форму дистанции. Здесь извлечение необходимого общего или «грубого» образа уже возможно или из как таковой подобной индикативности или из места элемента, отводимого ему на чертеже. А далее такого рода осмотру, прямым образом никак не позволяющему выявления детализации данного объекта равно доводится обращаться и актом дешифровки кода, собственно и заданного основными и штриховыми линиями, а также их расстоянием друг от друга и даже, быть может, пояснениями представленными в спецификации. Простейший аналог данной практики равно и в синтезе нарратива - вынесение пояснений в сноску или представление ссылки по типу «как сказано» выше или будет обозначено ниже. Конечно, «изображение зубчатых колес» - это нечто, чему в смысле предпринятого нами теоретического синтеза дано обеспечить равно и «двойной выигрыш», - здесь мы видим не только новую разновидность «прерывного построения» дистанции запаса хода, но наблюдаем и особую возможность синтеза понятия, берущего начало далеко не в деятельности построения нарратива. Тем не менее, и на таком существенном пункте тема «изображений зубчатых колес» еще далеко не исчерпана, допуская дополнение наших представлений о природе структур интерпретации и неким существенным «общим местом».

Дело в том, что реальные чертежные изображения зубчатых колес никому не приходит в голову воспринимать «как изображения», хотя в отличие от графической формы буквенных знаков эти изображения некоторым образом сохраняют и качества изображений. То есть в отношении буквенных знаков, за исключением каллиграфических шрифтов, их специфика «представлять собой изображения» как бы допускает элиминацию, а в отношении изображений зубчатых колес, фактически - не иначе, как тех же индикативных форм, - тогда уже полностью ее исключает. Однако в чем же именно здесь подобает предполагать особую специфику, и возможно ли упорядочение такого рода неопределенности?

Здесь тогда возможно и то допущение, что построению теории структур интерпретации, а равно ее принципиально важного подраздела - теории понятия не обойтись и без использования такого существенного начала, как концепция типологии образа. В части «природы образа» существенно понимание, что присущая человеку манера формирования образа - никоим образом не спонтанная или «прямая» манера или - функция как бы «прямого действия», но - манера, что в любом случае представляет собой продукт принятия телеологической установки. Если образ - порождение телеологии, то отсюда возможны две стратегии - или мы подписываем на книжном корешке заглавие работы для облегчения поиска издания в шкафу, или, напротив, намеренно помещаем книги в изящный переплет, дабы и коллекции книг принять вид импозантного фрагмента интерьера. Однако и представленному нами примеру дано нести смысл не более чем иллюстрации, когда, в другом случае, одни специфические условия прямо не допускают снижения читаемости знаков в пользу создаваемого эстетического эффекта, а, напротив, в иных обстоятельствах знак скорее ожидает нарочитое придание эстетического эффекта, пусть даже и в целях затруднения считывания. Так, дорожным знакам вряд ли дано допускать воплощение в технике замысловатого рисунка, когда, напротив, символические предметы наподобие амулетов, как правило, отличает и характерное насыщение дополнительными изобразительными формами, дабы подчеркнуть тем самым значимость знака. Тогда если признать справедливость выявленной здесь альтернативы «простота считывания - отвлечение на разглядывание», то каким образом такому «дифференциальному подходу» к употреблению изобразительных средств дано обрести воплощение и в некоей теоретической схеме?

Скорее всего, возможной помощи в осмыслении проблемы «ориентация на быстрое считывание - ориентация на разглядывание» все же подобает ожидать от анализа специфики такого известного средства отправления культа, как знакомая многим икона. В раннем периоде истории христианской религии икона именно потому не предполагала формы воплощения, изысканной в смысле сложности рисунка, что ее смысл предполагал отождествление как не более чем источник литургической инициации своего рода «связи» с почитаемым святым, но - не как источник обретения эстетического наслаждения. Отсюда и форме воплощения иконы в известном отношении не дано было носить индивидуального характера, то есть - ей дано было тяготеть к условно «буквенности» или к прямому символическому прочтению. Но той же самой иконой, по ее первоначальному назначению, подобало предстать и известному полотну «Сикстинской мадонны» Рафаэля! Однако в этом случае нам дано обнаружить и совершенно иные качества художественного исполнения - этому полотну скорее свойственно побуждать погружение в эстетику как таковой композиции, чем в символический смысл изображения. Здесь уже фактор «насыщенности связей» изображения в такой степени важен, что и символическому смыслу фактически дано перемещаться «за кадр». Так, подобным же образом другой раз и воздействию полиграфического оформления издания дано идти во вред восприятию содержательного начала.

В таком случае, чему именно дано составлять собой то основание, что определяет и порядок формализации такого рода установок и предустановок, ориентирующих или на сугубо формализованное символическое или, скорее, на неформальное эстетическое прочтение? В первую очередь, в предложении ответа на такой вопрос следует забыть о предмете известного вульгарного принципа, разделяющего смысловое начало объекта эстетического восприятия на «форму и содержание» и обратиться к поиску некоторой альтернативной возможности прочтения, хотя, быть может, отчасти и напоминающей такое простейшее разделение. Здесь мы, опираясь на тот объем представлений, что уже наработан в настоящем анализе, позволим себе предложение и нечто «схемы фиксации образа», где всякому образу не дано предстать лишь само собой образом, но дано обратиться и нечто «образом в роли образа». Тогда следование данному допущению позволит нам выделение и нечто двух форм, из них одна - форма образ - кодовая подложка, когда наличие некоего паттерна достаточно и для выделения символизма, прямо тождественного данному образу, как графическая форма буквы - ее фонетического звучания. Напротив, другого рода форма - тогда и нечто образ обозрения, когда образ важен равно и качеством паттерна, обращаясь и нечто «объектом погружения», достаточным для порождения и нечто же «богатства впечатлений». Для второй формы важна не способность паттерна к действию на манер своего рода «сигнальной кнопки», но важна отличающая его способность представлять собой нечто «изощренное как паттерн».

Но если посредством только что предложенной меры «дуализма природы» образа подойти теперь к интересующим нас «изображениям зубчатых колес», то здесь не избежать двусмысленности. Дело в том, что рисункам, показывающим символику зубчатых колес, при всей их прямой символичности, не дано утрачивать и функции образов обозрения, хотя бы лишь потому, что они равно сложные изображения, насыщенные разнообразием изобразительных форм, тех же разнокалиберных линий. Тем не менее, в значении образов обозрения это все же «не особо глубокие» образы, поскольку, не располагая избыточной сложностью, они в какой-то момент способны исчерпывать себя и в качестве образов обозрения, отбрасывая наблюдателя теперь и на позицию символического прочтения. Отсюда изображения зубчатых колес, что в их основной функции - все же средства непосредственного декодирования, они же при этом и такого рода разновидность таких средств, чему равно присуща инициация и нечто замедления доступа к распознанию в качестве кода. Но такое замедление допускает и преодоление посредством «специализации перцепции» читателя подобных образов, когда опытный конструктор сразу выделяет эти колеса как опытный читатель - буквы; однако это возможно лишь в условиях наработки соответствующего стереотипа, - если практика другого конструктора далека от разработки зубчатых передач, у него замедлено и декодирование такой символики. Но отсюда возможна и та простая идея, что и часто повторяющемуся образу обозрения равно дано меркнуть теперь и в роли подобного рода образа - ему дано порождать лишь понимание как «стереотипа» теперь и в силу присущей привычности и потому не инициировать и зрительного погружения.

Огл. Интерпретация - занятие доступное лишь высокой разумности

Или же сам человек в значительной мере «не идеален», или - равно и области структур интерпретации присуща та степень прихотливости, что отношениям человека с такой им же порождаемой особенной сферой выпадает выстраиваться далеко не ровно. Эти отношения допускают построение посредством развития, как минимум, в двух направлениях - предметном и техническом, которые, соответственно, каждое проходит собственный путь развития. Для предметной линии поначалу зашедшим в нее пантеистическим духам воды и земли и богам-зверям дано путем столь далекого от простоты развития обустроить становление и более глубоких форм воплощения, а именно - предметной структуры общей картины мира. Равно и развитию той линии, что условно допускает отождествление под именем «технической» дано сформировать вряд ли простые отношения знаков, образуемых ими ансамблей, а равно и специфики знака. Здесь изначально от знаков, прямо видимых как полноценные и достаточные средства интерпретации довелось проложить свой путь и эволюции в направлении технических знаков, в этом случае ориентированных на фиксацию непременно же частностей. Или - если изначально человек отдавал предпочтение использованию такого рода знаков, что отличала достаточность для «полного покрытия» означаемого, то несколько позже наступило и время разотождествления с порядком «прямого» означения, нашедшего замену в «сложения мозаики», образуемой посредством знаков, что функциональны лишь «на фрагментарном уровне». Далее такой сугубо «фрагментарной» природе знака дано было обратить и любого рода картину «объекта», то не иначе, как нечто синтетическим образованием.

Далее если оценить, что именно смогло внести в отношения человека с областью структур интерпретации теперь уже настоящее время, то это пришедшее к человеку понимание что его возможности владения аппаратом структур интерпретации также носят ситуативный характер, что и обуславливает задание неких правил или порядков синтеза интерпретации. Конечно же, в первом ряду построителей такого рода правил доводится шагать грамматистам, причем прогрессу грамматики дано было сказать свое веское слово даже раньше, чем прогрессу естествознания в Новое время. Также свою давнюю историю дано знать и порождению техниками интерпретации тогда и таких форм развития образного символизма, как прогресс обрядового символизма - семейно-социального, административно-государственного и религиозного. И здесь лишь с некоторым запозданием дано начаться и подлинному становлению знаковых систем математики и естествознания, к чьей области ведения равно правомерно отнесение астрономических и навигационных средств означения. Кроме того, равно и знако-символические конструктивы научного познания, те же формулы и структурные формулы, также предполагали такого предшественника, как формы наивного когнитивного символизма, системы алхимических или астрологических знаков.

На наш взгляд, представленных здесь иллюстраций достаточно для предложения оценки, что «миру знаков» дано исключать отождествление как просто «миру знаков», но - представлять собой лишь мир такого рода знаков, что всяким образом созвучны и некоему периоду развития познания. С другой стороны, состояние достижения познанием высот его развития также подобает расценивать как не сдерживаемое влиянием уровня развития аппарата знаков. Здесь равно уместен и пример философии прошлого, во многом фокусировавшейся на проблематике интродукции и критики понятий, что уже совершенно не так на современной стадии ее развития, знающей и куда большую терпимость к своего рода «понятийному свободомыслию». Теперь на смену доминировавшей в прошлом жесткой дескриптивности понятия дано вступить лишь нечто «понятийному пятну», что соответствует функции как бы «захвата» всего лишь комплекса связей денотата без захвата его целиком; так, уместность понятия «психика» - не помеха уместности понятия «сознание», и, напротив, «сознание» не ставит под сомнение и достаточности «психики». В том числе, теперь и понятию «материи» дано оставить претензии на предмет замыкания на себя всех без исключения связей становления физического мира, допуская в свою область ведения хотя бы и как таковой физический релятивизм.

Теперь, если невозможны возражения против правдивости картины далеко не простого пути освоения человеком все более совершенных практик синтеза средств интерпретации, то - какой именно этап такой истории и подобает расценивать как наиболее существенный? Конечно же, здесь следует отдавать отчет в существенном смысле того обстоятельства, что в осознании человеком возможностей построения интерпретации скорее подобает исходить не из наличия возможных формализмов, но - из характеристики опоры оператора познания равно и на некий объем способностей. В такой картине, где формализмы вторичны - они тогда и не более чем производные способности погружения человеческого познания в связи реальности. В том числе, конечно, некоему уровню погружения в связи реальности будет соответствовать и подбор формализмов, равнозначный такого рода осознанности, но никак не случайная, свободная или каким-либо иным образом произвольная выборка. На практике же высокий уровень развития познания - он равно же уровень, где синтезу средств интерпретации дано обращаться и особого рода формой деятельности или - целенаправленным синтезом знака, образуемого исходя из востребовавшего знак употребления; отсюда наш последующий анализ и подобает повести исходя теперь и из учета такого рода специфики.

Огл. Процедурные «начала» структур интерпретации

Структуры интерпретации вряд ли выделяются на фоне явлений, которым присущи процессы их становления, поскольку структуры интерпретации равно отличают и некие формы характерного филогенеза. Тогда поскольку функция структур интерпретации - быть средством донесения сведений, или, иначе, воссоздавать в сознании некто различающего и некие состояния осведомленности, то правомерна постановка вопроса, а какие формы или состояния осведомленности и подобает порождать структурам интерпретации? Осведомленности о чем дано привходить в сознание усваивающего связи интерпретации, если ему доводится выделить равно и момент «различения» (поступления) некоей структуры интерпретации?

Наилучший же порядок предложения ответа на поставленный здесь вопрос - предложение следующего определения: усвоению связи интерпретации в первую очередь дано означать не усвоение реальности предметной специфики, но, напротив, дано означать усвоение реальности того поля когнитивной активности, что допускает признание как источник порождения тогда и как таковой предметной ассоциации. Или - овладению предметным представлением дано иметь место лишь непременно при условии, когда нечто, подлежащему оформлению в подобном качестве, дано обнаружить свойство «вырастать» или из как таковой когнитивной деятельности, или - из когнитивной деятельности, практикуемой как сопровождение некоего другого рода деятельности. Или - предметное представление вряд ли достаточно как собственно «предметное» представление, если ему в известном отношении не доводится «произрастать» и на некоем «поле» ведения когнитивной активности. Таким образом, человеку доступно знание или понимание чего-либо отнюдь не потому, что он располагает возможностью это «узнать», но потому, что возможно и нечто, что убеждает его в том, что это возможно знать. Данному правилу фактически дано действовать в любой такого рода культурной среде, что непременно отличает и возможность знать ее сущности тогда уже как продукты равно и нечто «формы культивации» некоторого рода предметных представлений. То есть, проще, человек в большей мере способен знать что-либо именно потому, что он может понимать это что-либо как-то относящимся к некоторой предметной области. Если, исходя из таких посылок, попытаться предложить характеристику и нечто «актуальному состоянию» прогресса культуры в целом, то какие именно формы культивации предметных представлений и подобает предполагать?

Ответ на этот вопрос и подобает построить, начав с представления свидетельства, что в одном из предпринятых нами исследований характерно пространного комплекса предметного содержания нам довелось выявить и факт бытования четырех разновидностей такого рода «полей произрастания» предметного содержания. Так, одна из специфических форм порождения предметного содержания, конечно же, это рефлексия, другая - деятельность декодирования знаково-символических комбинаций, третья - условная форма перцепции как бы «в чистом виде», и четвертая - равно и сама практика как источник представлений об эффективности или несовершенстве. Здесь же, поскольку предмет предпринятого нами анализа - это структуры интерпретации, то этот анализ тогда подобает начать рассмотрением и такого «поля взращивания» предметных представлений, как декодирование знаково-символических комбинаций.

Тем не менее, использование внешнего материала уже недостаточно тем, что не вознаграждает нас достаточным числом примеров, но этот ряд примеров ничто не мешает дополнить равно и рядом подобранных нами иллюстраций. А тогда, если наибольший интерес все же дано вызывать далеко не прямой, по сути - лишь формальной, но, напротив, тогда уже косвенной форме осознания знаков и символов, то правильнее начать с представления следующих примеров. Положим, незнание нами произнесения некоего слова в состоянии компенсировать та реконструкция, что возможна в силу буквального восприятия буквенного кода, причем, несмотря на часто лишь примерное соответствие звучания фонетического знака действительному звучанию данного тона в слове, такому прочтению иногда дано вознаградить нас и неожиданно практически точным звучанием слова. Другая характерно похожая возможность - интерполяция внутри так организованной последовательности знаков, где внутри набора известных нам знаков дано иметь место включению и некоего неизвестного знака, откуда по «логике вещей» для нас не исключена и возможность догадки о смысловой нагрузке неизвестного знака. Равно и исполнению знака в виде пиктограммы дано сообщать нам понимание о доносимом им значении тогда и из как такового образного представления. Подобным же образом наличию в кодовом представлении равно же и нечто «тенденциозного» подбора знаков дано сообщать нам и о специфике нечто прямо не обозначаемого качества, например, как в ряде случаев наличию в тексте избытка знаков препинания указывать на эмоциональный характер послания. Тем не менее, помимо такого рода форм «развивающей» или имеющей продолжение интерпретации следует не забывать и о прямой интерпретации знака, чему дано представать и нечто прямым указанием на действительность некоего содержания, строго закрепленного для выражения тогда и непосредственно данным знаком. Или - если предложить по результатам данного экскурса оценку такого рода разнообразия возможностей исходя из специфики порядка процедуры, то знаку дано или прямо инициировать осведомленность о нечто действительности некоей специфики, непосредственно закрепленной за этим знаком, или, напротив, своим участием в совместном выпадении нескольких знаков как-то обозначать и «характер явления». То есть - прочтение знака, на деле, это никоим образом не «обязательная» форма его прочтения, откуда и по отношению знака нам равно следует предполагать специфику «запаса хода» знака. Далее теперь и понимание реальности такого рода неоднозначности, таящейся во всякой структуре или наборе знаков, и вынудит ту сложность прочтения знаковых комбинаций, что любым образом будет предполагать начало в области «отрицательных значений», а далее - либо выводить на «короткую» дистанцию формального прочтения, либо, напротив, на «длинную» дистанцию замысловатой интерпретации. Если это так, то и процедуре «считывания» комбинации знаков не подобает строиться как структуре меньшего объема, нежели чем выполняемой в две стадии. То есть - тогда и как таковой знак, лишь допускай он включение в комбинацию или комплекс знаков, будет определять и ту последовательность события его прочтения, что никоим образом не означает совершение элементарного акта, но допускает совершение лишь посредством операции, допускающей исполнение непременно же и в порядке сложной процедуры.

Более того, та схема, что нам довелось построить в отношении порядка «распознавания знака», она равно достаточна, дабы обратиться путеводной нитью и при реконструкции трех оставшихся определяемых нами форм процедуры осознания предметного содержания. Тогда рассмотрение трех оставшихся форм осознания будет лучше начать с осмысления такого рода формы процедуры осознания, как обретение условно «прямого» продукта перцепции. То есть - вполне возможно и то нечто, что предполагает осознание тогда же и как нечто «вид», или «отпечаток» ощутимости, паттерн, - все то, что располагает качествами раздражителя или источника релаксации, как вместе с тем и все то, чему выпадает «задержаться» в его формализации на уровне не более чем «фигуры паттерна». Хотя, напротив, не исключено и положение, что и фрагменту паттерна в такой степени доводится «перевешивать» объем ощущений, порождаемый паттерном в целом, что сам данный паттерн утрачивает способность обретения значимости как паттерн, где его заместителем и обращается такого рода существенный фрагмент. Хотя, конечно же, на таком «распределении статусов» дано сказываться и нечто опыту распознания, присущего лицу, кто образует паттерн. А далее если развить предложенную здесь квалификацию, то дано иметь место и списку причин, в силу чего нечто воспринятому или дано как бы консервировать себя на положении «не более чем» воспринятого, или - играть роль всего лишь простого следа, оставленного тем, что в понятиях психологии и определяется как «релизер». В частности, дано иметь место и такого рода условиям, когда и нечто содержательному объекту дано обнаруживать себя уже не более чем как нечто «неожиданности», а неким телесным формам - выступать носителями идентичности не более чем цвета или же запаха. Но если такого рода лишенному объектуального начала объему содержания все же дано сохранять и стойкую ассоциацию с той или иной «подложкой» в виде объекта, то в этом случае ему дано лишаться и как такового качества лишь ограниченно «перцептивной» первичности. Но если, напротив, предпринять попытку расширения такого рода перцептивной первичности, то сюда же возможно отнесение и всякого рода «погружающих» форм обретения впечатления - приятной или раздражающей картины или обстановки, а равно и насыщенной или скудной. «Место, что» источает приятный или неприятный аромат - оно и не иначе, как наиболее адекватный образ такого рода как бы «простой» чувственности. Исходя из этого и нашей привязке подобного рода представлений к характеристике возможного для такого рода форм осознания «запаса хода» или выражающей его дистанции и дано обратиться характеристикой его замыкания в область сугубо «отрицательных значений». Здесь в силу тех или иных причин осознание не в состоянии обрести способности к переходу границы области отрицательных значений или, что то же самое, - к возможности выхода на путь формализации обретаемого им представления. Тогда подобного рода «простой» акт восприятия и есть та одношаговая форма фиксации нечто «впечатления», где последнему и доводится удержать за собой специфику «лишь следа» или нечто, нарочито остановившегося теперь и на «технической фазе» восприятия. Другими словами, в порядке «прямой» перцепции осознанию и не дано предполагать других возможностей синтеза, помимо задания в формате таких последствий, что допускают фиксацию в значении не иначе, как сугубо «технических» реакций. Напротив, тогда уже то осознание, чему дано обращаться заданием типологической принадлежности будет предполагать отождествление как всяким образом «метатехнический» формат восприятия; если нам дано утверждать, что мы фиксируем некие вполне определенные запах или цвет, или - приводим нечто к некоему подобию, то это определяет и принадлежность стимула здесь же и некоторой типологии.

Продолжить настоящий анализ мы позволим себе рассмотрением той формы осознания, где равно неправомерно предположение и особой сложности привязки стимула или, с общих позиций, источника данных к определенной типологии. То есть - теперь нам необходимо предпринять попытку реконструкции процедуры формирования осведомленности «практического и прагматического» толка. Здесь, к сожалению, нашему источнику дано ограничиться примером действия персонала в случае пожара, но такая простая картина равно позволит ее уподобление и действиям во множестве прочих как в чем-либо похожих, так и более простых обстоятельств. В любом случае здесь дано иметь место представлениям о структуре и составе последовательности моторных реакций, условий коммуникации или извлечения вспомогательных данных, а также - объеме, характере, месте расположения как артефактных, так и естественных инструментов воздействия. Иными словами, такого рода форме осведомленности равно и на момент ее формирования дано означать образование в сознании нечто вложенных в него «справочников», а в момент ее употребления для совершения действия - тогда и считывания «текста» такого рода справочников. И хотя в реализации подобных актов не исключены и неординарные ситуации, но если исключить эту возможность, то здесь дано иметь место тем же образованию или извлечению данных, прямо относящихся к моделированию или планированию поступка. А отсюда в смысле характеристики «запаса хода» понятия здесь и дано иметь место образованию дистанции, уже выстраиваемой не с нуля, но продолжающей и некую другую дистанцию тогда и с некоей уже достигнутой точки «икс». Или - здесь дано иметь место формированию понятий, любым образом допускающих осознание как употребляемые на условиях «подключения» к построению некоей осведомленности или же как «необходимые в смысле». И вновь, теперь и в данном случае нам удалось построение решения, равно отвечающего основным установкам предложенной нами «теории».

Наконец, нам предстоит получение решения последней остающейся у нас задачи - проблемы порядка обретения осведомленности, порождаемой посредством рефлексии. Начать ее решение тогда подобает с мысли, что рефлексия как функциональная возможность - явным образом разнообразная реальность, предполагающая как элементарно простые, так и изощренно сложные формы. Если предложить пример простой формы рефлексии, то таковы элементарные вычисления, если озаботиться подбором примеров сложной формы рефлексии, то таковы различного рода интуитивный, критический или теоретический анализ или идентификация по непрямо выраженной характерности. Если подобного рода разнообразие реально, то какого рода продукт осознания и подобает определять как обретаемый посредством рефлексии? Скорее всего, такого рода продукт и надлежит расценивать как результат нечто «метаупорядочения», совершаемого не иначе, как благодаря реорганизации того или иного исходно имеющегося упорядочения. Проще говоря, здесь дано иметь место не только лишь обращению одной формы упорядочения данных другой формой, но равно предполагаться и дополнению иначе упорядоченных данных другими данными или видоизменяемыми исходными данными. Если это так, то и процедура совершения рефлексии - она равно и параллельное исполнение минимум двух, а другой раз и куда большего числа условно «одновременно» запущенных процессов. Исходя из этого и простейший случай совершения рефлексии - это одновременно протекание процесса отождествления исходных данных как предполагающих некий дополнительный блок содержания или объем связей и равно выявление системы, позволяющей упорядочение теперь уже и нечто «дополненных» данных. Отсюда и с точки зрения развиваемой нами концепции «запаса хода» понятия таким подлежащим рефлексивному переосмыслению данным уже изначально в смысле процесса их завершающего упорядочения и дано предполагать вывод в область отрицательных значений, когда они позволят представление как пока что не охваченные некоей иной формой упорядочения. И одновременно для порядка прохождения первого процесса таким данным непременно дано предполагать отождествление как подлежащим раскрытию лишь на некоем шаге от как такового начала отсчета дистанции такого процесса, когда им в известном отношении уже дано «созреть» и для вовлечения в подобное упорядочение. Или, другими словами, рефлексия и есть такого рода «замысловатый» порядок обретения истолкования, когда данные поначалу прямо предполагают диссоциацию, в условиях которой им и дано состояться как субъектам ожидаемого упорядочения, а далее таким тем или иным образом «препарированным» данным дано ожидать и приведения в некую систему. Другими словами, в части «специфики процедуры» рефлексия и есть акт осознания данных, рассматриваемых как подпадающие под некий порядок координации, когда такого рода «ожидаемый» порядок далеко еще не определен. Но важно то, что и в случае рефлексии предложенной нами схеме также дано обнаружить и подобающую работоспособность.

Далее - ряд связей и зависимостей, замеченных нами в источнике, также дано обуславливать - а это прямая причина и нашего обращения к некоей следующей существенной «процедурной» проблеме порядка осознания данных - равно и реальности манипулирования данными. Но в рассмотрении проблемы манипулирования данными, конечно же, не обойтись и без принятия необходимого допущения - сама по себе цель манипулирования данными все же «далеко не все» равно же и для как такового характера такого манипулирования. Манипулированию данными, помимо наличия такой специфики, как преследование с его помощью некоей цели, дано обнаружить и такую природу, как наделение характером служебного, вспомогательного, а, вместе с тем, - и прямо позитивного. В частности одной из таких форм манипулирования данными, чему дано предполагать не более чем «служебный» характер доводится предстать и любого рода попытке наделения нечто с любой точки зрения пассивного признака равно и фиктивно «деятельностной» спецификой. Так, в частности, наш выбор в отношении чего-либо дано определять не только лишь присущему такому предмету объемному параметру, но и таким качествам подобного объема как точность или погрешность. Равно, напротив, и ходу развития некоей ситуации дано обнаруживать или уверенное, стабильное и регулярное течение, или, иначе, от него дано ожидать, что особенно свойственно математикам, равно и обретения специфики процесса, тогда уже располагающего и «истинно случайным» порядком протекания процесса. Здесь, напротив, равно и динамике в силу задания некоего угла зрения дано предполагать отождествление как некоему «постоянству». Для нас же такого рода инверсии дано означать реальность и такого рода служебных или функционально направленных процедур манипуляции данными, когда дистанции «запаса хода» некоей структуры интерпретации не только дано предполагать перенос как бы в «другое поле», но ее среде становления формировать для подобного «другого» поля и нечто область отрицательных значений. То есть - если понятию дано предполагать и такого рода изменение формата, когда возможно изменение специфики или структуры его «запаса хода» в дополнение с вынесением истинной дистанции в область отрицательных значений, то здесь как процедуре его «кодирования», так и осознанию дано приобрести равно и характер реконструкции. В другом случае, если в отношении понятия возможно задание тогда уже такого рода области отрицательных значений «запаса хода» как область имитационного представления, то и сама имитация способна формировать здесь такой участок дистанции в области отрицательных значений, как дистанция бытования подлежащего имитации.

Огл. Понятие и полнота воплощения им содержательного наполнения

Вряд ли возможны сомнения в наличии у понятия и такой его существенной функции как сохранение образного представления в сознании оператора синтеза интерпретации или, в другом случае, транспорт такого представления от одного построителя интерпретации к другому. Другое дело, что подобному качеству не всякий раз дано возобладать во всяком отдельном понятии, и тогда способности понятия к сохранению или транспорту содержательного наполнения вряд ли дано ожидать однозначного определения. Но одновременно в отношении разнообразия форм обустройства понятий не исключено и то допущение, что здесь возможно выделение и неких типологических групп равно и на основании присущего понятиям функционала порождения вполне определенных форм осознания. Или - если придать ряду таких допущений условно характер «формулы», то не избежать понимания, что неким корпусу, фрагменту или условной «единице» содержания равно дано обнаружить достаточность в части, что его осознанию дано означать формирование и нечто «навыка обращения» с неким объектом. В таком случае здесь как никогда уместен и следующий пример - некоей структуре интерпретации дано обнаружить достаточность для овладения или поддержания некоей способности действия, но такого рода информативности дано ложиться на почву лишь должного уровня общей осведомленности. В таком случае, если подобный принцип начать строить не со стороны способностей оператора познания, а со стороны специфики структур интерпретации, то отсюда понятию и дано предполагать оценку исходя из того, насколько ему дано адресоваться к простому и распространенному или, напротив, лишь к узкому и специфическому началу обретения осознания. Проще говоря, насколько некоторой структуре интерпретации дано предполагать признание как наделенной «качеством инструктивности» по отношению возможности обладания элементарным опытом или, напротив, лишь по отношению обладания и нечто сложным опытом.

Однако помимо столь удачно подобранной нами характеристики «качества инструктивности» структурам интерпретации дано обладать и некой иной спецификой. Тогда наш анализ специфических характеристик понятия и подобает продолжить принятием допущения, что уровень или же «плотность» качества инструктивности равно дано обнаружить и, одновременно, тем же развернутым, и - равно и компактным структурам интерпретации. Или - с содержательной точки зрения фактически той же самой способности осознания дано допускать хранение или передачу что посредством развернутой, что, равно, и такой структуры интерпретации, что не иначе, как располагает лишь минимумом средств реализации. Причем в некоторых случаях источник такой экономии - обращение «развертки» сверткой, когда сугубо спекулятивному определению дано обнаружить возможность замещения собой развернутого описания, а иногда - посредством ложащейся на особую почву понятности, то есть - адресованной подготовленному сознанию, и иногда же - благодаря использованию «спекулятивно реализуемых» ресурсов иллюстративности. В последнем случае, в частности, возможно использование тех же «говорящего» подобия или, скажем, хорошо знакомого сюжета.

Тогда если обратиться к основным посылкам такой теории, то структуре интерпретации в донесении некоего осознания всяким образом дано ложиться и на почву «предыдущей осознанности». Но здесь такого рода способствующей или «вызываемой» осознанности каким-то образом дано располагать и никоим образом «не универсальной» спецификой - обретать облик или множества как бы «банальных» представлений или, напротив, обращаться продуктом всяким образом «глубокого погружения». И одновременно адресации к «глубокому погружению» равно сложно и вовсе уберечь структуры интерпретации тогда и от развернутого порядка построения - сложность, пусть даже сложность для «ангажированного» осознания такова, что «мерам экономии» уже не по силам придание компактности и нечто непременно «замысловатому» построению. Напротив, в ряде случаев и как таковому иррациональному характеру тогда и нечто плана осознания неких явно лишенных сложности существа или условности равно дано составить причину и ничем не оправданного «разбухания» структуры интерпретации.

А далее если не предполагать ошибки в предложенных здесь допущениях, то специфику структур интерпретации и дано составить предмету «соревнования начал», - с одной стороны, глубины связей и зависимостей объекта осознания, и, с другой, - как бы «уровня оптимизации» по отношению подобного субъекта представления тогда и функционала реализации осознания. Или, если позволить себе более широкий разворот подобной картины, то функционалу реализации осознания дано встречать объект осознания либо во всеоружии приданных ему средств, либо - испытывать недостаток образных и понятийных разновидностей средств, или, скажем, знаковых форм, ресурсов инверсии в макроформат, или, напротив, равно и ресурсов детализации. То есть - всякой актуальной форме становления структур интерпретации или дано страдать неспособностью предложения подобающего образа, или - не видеть перспективы выделения особенной понятийной формы, либо - не владеть идеей приведения функции осознания к формату особенного знака, либо не выходить на уровень обобщения или не замечать значимых частностей.

Следом же обретенное нами понимание можно положить и в основание идеи «идеального набора» инструментов, необходимых для полноценного становления комплекса средств интерпретации. Подобного рода характерно «идеальный» набор инструментов потому и предполагает приложение к нему данной квалификации, что при его наличии невозможна та ситуация, когда имеет место какое-либо из затруднений при становлении структур интерпретации. Иными словами, реальность «идеального набора» инструментов комплекса структур интерпретации - не иначе, как обретение состояния безусловного доминирования функционала интерпретации над любой возможной сложностью построения как такового содержания. Другое дело, что такой схеме не дано уже ожидать реализации на практике, и потому ей дано допускать признание в значении лишь недостижимого идеала. Напротив, если построению интерпретации дано обнаружить одно из обозначенных здесь затруднений, то это положение и подобает расценивать не иначе, как ситуацию преобладания содержательного наполнения, когда сложности содержания равно дано мотивировать на поиск обходных или не совсем прямых путей донесения существа слагающих его отношений.

Другое дело, что такого рода форма как бы «конструктивистского» преобладания содержательного наполнения уже далеко не единственная. Помимо подобного рода формы возможна и форма заместительного преобладания содержательного наполнения, когда структуре интерпретации дано выступать не в собственном качестве, но - в качестве того объекта или условности, что, собственно, она призвана обозначить. Но, к тому же, и «заместительное» преобладание содержательного наполнения равно же таково, что предполагает хотя бы две различные формы построения - наивную и изощренную. Наивная форма заместительного преобладания - та известная практика первобытного сознания, чему, скажем, дано предполагать возможность осознания личного имени как равно же полноценного заместителя именуемого индивида, и, кроме того, таковы и те его многочисленные изводы, что ставят знак равенства между понятием и сущностью. «Изощренная» форма заместительного доминирования - это концептуальное признание достаточным некоего описания уже как позволяющего задание всех необходимых условий, обеспечивающих решение некоего круга задач. На практике если нам дано обнаружить использование структуры интерпретации как нечто приравненного подлежащему обозначению, то здесь, если дано состояться наивной форме заместительного представления, то дано проявиться и нечто редукции содержательного начала не более чем к средству его представления. Если же подобного рода отождествлению доводится принять изощренную форму заместительного представления, то в этом случае имеет место и осознание некоей задачи как допускающей строгое приведение к объему условий ее постановки. Тем не менее, в последнем случае все же не следует предполагать и безальтернативной постановки понимаемой так задачи; здесь сама постановка задачи всего лишь столь скрупулезна, что исчерпывает собой и все возможные варианты ее разрешения.

Теперь если подвести итог под нашими размышлениями о полноте содержательного наполнения понятия, то такого рода наполнение, а вместе с ним и «технические» средства обустройства структуры интерпретации уже подобает расценивать как нечто «противоборствующие тенденции». Здесь либо содержательному наполнению некоей формы реальности дано одерживать верх над техниками синтеза интерпретации, либо, скажем, такому синтезу в такой мере дано гармонировать с такими техниками, что чуть ли ни «гармонично сливаться» с некоей выражающей его структурой интерпретации. Если же о таком слиянии не дано идти речи, то тогда структура интерпретации реальна и тем, что ей дано выражать не только лишь обозначаемое содержательное наполнение, но и некие особенности равно и самоё себя.

Огл. Образное представление - изумительный сплав силы и слабости

От образного представления вряд ли разумно ожидать обретения качеств в любых условиях «эффективного» средства построения паттерна. Тогда, если предпринять попытку приложения к образному представлению получившей выше определение характеристики «качества инструктивности», то «образ» с этой точки зрения - не знающая усреднения форма, иной раз - удачная и успешная структура интерпретации, иной раз - показательно слабая. Но, тем не менее, здесь также подобает отметить, что «образ» куда более уместен как основа для координации действий с объектом, и явно менее - если рассчитывать на возможность учета нюансов, возникающих в процессе выполнения этих манипуляций. Проще говоря, образу дано обнаружить существенную добротность как ориентиру для манипуляции и существенную слабость в части координации дополняющих манипуляцию неких вспомогательных операций. Если подобные допущения не заключают ошибки, то не помешает рассмотрение подобного рода качества достаточности и на некоторых характерных примерах.

В таком случае только что предложенной нами гипотезе дано обрести развитие и в принятии допущения, что прямым примером подобного рода «сильного» образного функционала дано предстать такой понятийной форме, как представление плоского контура посредством характеристики «X-образный». Или - дано иметь место и такого рода специфике неких деталей, что прямо предполагают описание посредством понятий «Г-образная, П-образная и Т-образная форма», из чего без каких-либо комментариев дано следовать, какой именно контур образует форму такого рода детали. Другими словами, буквенной литере как равно и фигуре определенной геометрии дано действовать здесь и в роли образа, прямо изображающего подлежащее представлению. Но подобного рода практике словообразования дано предполагать возможное продолжение, положим, в понятиях порошкообразный, газообразный, дугообразный и, не стоит забывать, - человекообразный. Тогда правомерно ли признание понятий принадлежащих и этой последней группе равно же, как наделенных спецификой и нечто «сильного» образного функционала? Так, если рассматривать не более чем специфику внешнего облика, то человекообразной обезьяне прямо дано напоминать человека лишь в обстоятельствах ограниченной видимости, а тогда такому уподоблению вряд ли дано предполагать отожествление как подобающим образом «сильному». Конечно же, в сравнении с данным экземпляром понятийной формы тем же понятиям «порошкообразный» и «дугообразный» дано обнаружить куда большую иллюстративность по отношению своего подлежащего обозначению, нежели чем «человекообразный». Более того, в отношении понятия «газообразный» вряд ли возможно и то строгое определение, чему именно в этом случае дано оказаться прообразом, а чему - подобием, поскольку этому понятию дано допускать приложение непременно же лишь к чему-либо, что представлено в такой фазе состояния, как «газ». Другое дело, что ряду подобного плана образно насыщенных понятий дано допускать пополнение и такими понятиями, как барабанный, червячный или зубчатый, но и подобной возможности донесения образа вряд ли дано означать, что образная идентификация посредством понятийного задания яркого образа непременно успешна, и не предполагает провальных примеров. Например, неким устройствам равно дано предполагать отождествление посредством и такого рода образных маркеров, как характеристики «закрытый» или «открытый». Но в этом случае не вполне очевиден и как таковой изобразительный «ресурс» используемого здесь образа. Так, в том частном случае, о чем нам и дано судить по данным источника, таким понятиям дано означать, что в одном из устройств, располагающем движущимися частями, «закрытое» это изолированное для доступа со стороны в место расположения данных частей, напротив, «открытое» - допускающее такой сторонний доступ. Иными словами, в этом случае образному представлению дано утратить существенный смысл, не предполагай оно сопровождения поясняющим контекстом; то есть - здесь возможна констатация не иначе, как характерно слабого образного функционала.

Другое дело, что некоторой общей спецификой представленного здесь ряда примеров все же доводится предстать показу лишь такого рода образных построений, чья образная достаточность допускает формирование непосредственно в момент совершения акта упоминания. Однако дано иметь место и тем формам проявления образного начала, что не обеспечивают «всплытия» такого образа в случае просто упоминания, но обнаруживают как бы «неотъемлемое» от них образное начало равно и неким замысловатым образом. Любопытный ряд подобного рода примеров - те же бытовые или общесмысловые имена химических веществ. Здесь уже не заметно таких непременно сильных форм репрезентации, как в случае имен геометрических контуров, но встречаются и такие «удачные попадания», как названия по функции - красители, клеящие вещества, мыло или даже металлолом. А далее здесь дано иметь место и такого рода обозначениям, что с позиций образной достаточности «удачны» не более чем частично, а именно - понятиям стекло, глина, присадка, смола, масло или же наполнители. Конечно, ряд подобных понятий не возбраняется пополнить и некими заимствованиями, теперь уже любым образом «ничего не говорящими» носителям восприемлющего языка, подобным той же резине или парафину, но, возможно, что в исходной этимологии в чем-либо и образно достаточным. То есть, хотя такие понятия и принадлежат естественному языку, их образный функционал если в известном отношении и иллюстративен, то лишь отчасти, и потому им дано предполагать действие и такого условия, как погружение в контекст.

Далее следующую любопытную группу понятий, также не лишенных существенного ресурса образной «показательности» дано составить именам устройств, что бытового, что общего предназначения. Среди понятий данной группы возможно выделение и неких удачных вариантов образной репрезентации, как равно примеров условно как бы достаточных форм и равно - характерно неудачных. Так, специфике явно удачных форм образного представления дано отличать такие имена, как холодильники, трубопроводы, часы, подъемные устройства и т.п. Но если продолжить данный ряд и такими понятиями, как котлы, защитные средства, ручной инструмент и ряд других «аппаратов с механическими элементами», то здесь образной достаточности уже явно дано поблекнуть в сравнении с удачными формами. К сожалению, нам не удалось подобрать примеры явно слабых образных форм, но не следует исключать и подобной возможности; важно, что найденные нами примеры лишь подтверждают правило - понятия открыты для обретения ими качеств достаточной образной силы, и, в ином случае, открыты и для полного отсутствия у них какого-либо «образного подкрепления».

Тогда если обратиться к попытке объяснения природы образных агентов исходя из возможностей, предоставляемых предложенной нами схемой «запаса хода» понятия, то всякий «удачный» образ - непременно субъект осознания и на условиях «короткой дистанции», где воспроизведение всего лишь этого понятия уже достаточно и для инициации «идеи инструктивности». А на таком фоне и любым иным «более слабым» образам дано предполагать ту дистанцию присущего им «запаса хода», что включает в себя участки, на протяжении которых возможно привнесение в такой изначально нечеткий образ равно и дополняющего контекста. Или - плохой образ он равно и «отдаленный старт» тогда уже и как такового момента овладения идеей инструктивности.

Огл. Субординация ключей осознания - начало вторичной фрагментации

Положим, наблюдению несложного визуального паттерна всегда дано восходить к мысли, что любые формы и элементы фрагментации такого паттерна подобает воспринимать не иначе, как элементы «простого множества». То есть присущему нам осознанию не свойственно квалифицировать некие элементы визуального паттерна как наделенные неким долженствованием в их качестве как таковых подобного рода элементов, а потому они и не ожидают распознания как несущие информацию согласно придаваемому статусу. Равным образом и реалистическая живопись или фото, признаваемые нами как равноценные визуальному паттерну, и потому осознаваемые не иначе, как мета-паттерн, замещающий нечто паттерн-оригинал - и им для нашего осознания дано обращаться образующими не более чем простое множество. Но если нашей оценке мета-паттерна дано предполагать и некие моменты его представления теперь как объекта «художественной критики», то здесь, когда дано иметь место привнесению дополняющих аспектов «исполнения» и «видения», то такого рода подходу уже дано разрушать в осознании и любую предполагающую ее появление иллюзию простоты такого множества. Здесь тогда уже дано иметь место заданию пусть некоей и характерно слабой, но субординации элементов паттерна, где одни из них нам дано оценивать как достаточно представляющие оригинал, а иные - скажем, тогда уже как «недостаточные» в подобном отношении. Но если в отношении простых форм построения паттерна и равно простых средств их воспроизводства в порядке «буквальной имитации» такой субординации дано обнаружить лишь простоту и «брутальность», то этого невозможно утверждать по адресу приемов технического черчения, чему дано знать не просто «элементы паттерна», но - определять эти элементы как заданные условиями субординации. Отсюда нашей задачей и правомерно признание теперь и определения природы такой субординации и характерной для нее специфики.

Наше решение задачи определения порядка субординации, присущей «сложному паттерну» мы начнем с допущения, что совершаемый специалистом акт чтения чертежа - никак не акт «видения картины», но - сложная процедура обретения осознания, не допускающая иной возможности представления в значении когнитивного явления, кроме как посредством разложения на последовательность стадий, образующих такой лишенный простоты поступок. В этом случае и правомерно указание на то, что для специалиста поступок чтения чертежа в его начальной стадии это равно же и построение вспомогательного перечня средств изображения, посредством чего и исполнен чертеж. То есть реакции специалиста, даже представляющей собой выделение лишь нечто предметных фрагментов изображения на чертеже, и дано означать приведение в действие вспомогательного функционала, обеспечивающего идентификацию таких предметных привходящих или по условию места расположения или по ряду иного рода признаков. Или - чтение чертежа ни в коем случае не какое-либо «просто восприятие» паттерна, но - оно же и любым образом восприятие отдельных «достаточных как паттерн» фрагментов, что как «целостные фрагменты» и подлежат отождествлению исходя из специфики служебной или функциональной понятийности, собственно и нагружающей те или иные сугубо изобразительные элементы. Иными словами, характерно «служебной» понятийности дано представать равно и в качестве объекта ее приведения в некую субординацию со стороны реализованного в практике так называемой «инженерной графики» порядка обустройства средств интерпретации.

Итак, если мы различаем проведенную на чертеже линию, то этой линии не обязательно исполнять функцию элемента изображения. Положим, предназначение некоторого рода линии дано составить или указанию размера, или - построению выноски для приложения подписи, или заданию осевой линии или роли линии штриховки и т.п. Или чертежу дано предполагать использование и такого рода формально «изобразительных» средств, чему на деле или не дано исполнять функции средств визуальной иллюстрации, или, в другом случае, предполагать исполнение функции кодо-символического знака, инициирующего иллюзорную реконструкцию фрагмента изображения. Далее в дополнение к такого рода состоятельным как формальные знаки визуальным средствам служебного свойства чертежу дано знать и нечто средства локальной или местной привязки, идентифицируемые по определенным маркерам. В этом случае такому качеству как специфическая графика линий дано выражать собой или «характер» контура - видимый или невидимый, или - изображать «части изделия в крайнем или промежуточном положении», или, положим, показывать виды «разверток, совмещенных с видом». Подобным же образом практике «инженерной» графики дано предполагать задание равно же и отсутствующих в исходном паттерне средств визуальной ориентации, наподобие невидимых линий перехода или границ зон поверхности с различной термообработкой или отделкой. Кроме того, здесь равно дано иметь место и такого рода различению графических средств, чему дано представлять и такую специфику, как специфика материала изделия, что имеет место и в различении линий обрыва для всех материалов вообще и - для древесины в отдельности.

Однако что именно такого рода специфически сложной картине дано означать и в смысле развиваемой нами теории структур интерпретации? В этом случае если условно «паттерн» и рассматривать как подлежащий осознанию объект или как нечто «субъект становления» содержательного начала понятия, то здесь следует говорить и о пути к паттерну теперь уже как акте сложного синтеза. Здесь уже изначально дано иметь место чтению «кода, предваряющему становление понятия», далее - равно же «заданию дислокации» понятийных форм на место изобразительно не воспроизводимой фрагментации, и лишь впоследствии - воспроизведению иллюзорно реконструированных и прямо считываемых элементов изображения как единого целого. Причем при совершении подобного синтеза обязательно соблюдение и своего рода «субординации» подобных агентов представления - вначале отсев неизобразительной части, далее - перевод параизобразительных форм в элементы изображения, следом - трансформация условного «местного кода» в связи перспективы и т.п. Иными словами, в этом случае нашему наблюдению и дано открыться такой специфической форме построения понятия, чему дано знать ее дополнение не просто структурно реализованной, но - равно и процедурно реализованной составляющей «предшествующей части» дистанции. И хотя современному стандарту культуры речи не дано предполагать возможности приложения к чертежу характеристики «нарратив», но, тем не менее, чертеж он все же и аналог нарратива хотя бы и в инициации им пусть и не линейно последовательного, но процедурного «многолинейного» предварительного прочтения условного «предполья», столь существенного для доносимого им образа. Или если прибегнуть здесь к обобщению, то становлению понятия здесь и дано происходить лишь вслед консолидации того «предполья», что позволяет формирующемуся понятию фактически как бы «исподволь» намечать и «образуемый им контур».

В случае чертежа реальность порождаемого им понятия - она не иначе, как «отпрыск» пусть не «массива» повествования, но нечто как бы «функционально близкого» структуре повествования. Более того, понимание подобной специфики мы позволим себе положить в основании нашего анализа тогда и такого рода картины, где понятию дано строиться не иначе, как «отпрыску» равно и некоей предыстории, воплощаемой не иначе, как неким повествованием. Другими словами, теперь мы позволим себе предложение и нашей оценки понятий, что предполагают кристаллизацию «в понятия» лишь опираясь на некую предысторию.

Огл. От Отрезок пути от «инициации» до «предвосхищающей панорамы»

Теперь наше рассмотрение подлежащего анализу предмета мы поведем посредством следующего рассуждения. Если нам дано обращаться к некоему средству, к любому из данного перечня - понятию, фразе, знаку, простой графике, когда им доводится не формировать, но прямо инициировать при посредстве их осознания функционал инструктивности, то подобного рода возможности обращения дано предполагать отождествление равно же, как некоей особенной разновидности формата. Если это так, то такой конструкции дано знать то возможное дополнение, что если не обойтись без стадии формирования осознания, но при этом такому акту формирования дано носить характер практически мгновенного, то такого рода формат инициации функционала инструктивности практически совпадает с форматом его прямого обретения. Если же предложить и некую характеристику такого рода форм инициации инструктивности, то это формат сугубо инициаторов, когда как таковым понятию, знаку и т.п. дано уже не выходить за рамки функции средства «совершения толчка», когда всего лишь толчка достаточно для развертывания в сознании образного представления наделенного качеством «инструктивности». Другими словами, дано иметь место и такого рода понятиям, знакам и т.п., чье предназначение - не более чем «совершение толчка» или - извлечение некоего осознания из глубин памяти, или, в другом случае, простой, скоротечный и никоим образом не означающий какой-либо сложности синтез осознания.

Отсюда, если обратиться к поиску истоков такого рода возможности, то правомерно предположение реальности и таких отношений действительности, по отношению которых и как таковому становлению формы прямой инициации инструктивности не дано ожидать какой-либо сложности, или, другими словами, допускать и тривиальную форму такого становления. В этом случае и для презентации такого содержания осознанию уже не требуется использования и каких-либо иных средств, кроме структур-инициаторов, всяким образом достаточных для совершения толчка. Тем не менее, здесь равно возможно и то дополнение, что и «состояние тривиальности» перед нашим осознанием все же релятивно и ему дано коррелировать со спецификой культурного фона; но если отложить в сторону проблему укоренения в культуре, то действительности равно дано заключать и объекты или формы, тривиальные для осознания. А отсюда и как таковой механизм актуального осознания подобных трюизмов - не более чем инициирующий «толчок».

Однако той же действительности в силу ее очевидного многообразия вряд ли дано предполагать исчерпание посредством наполнения лишь одними трюизмами. В силу такого рода очевидной причины и в числе экземпляров собранных нами коллекций дано быть представленным и такого рода структурам интерпретации, что предполагают обретение и самой способности совершения инициирующего толчка лишь исключительно в случае, если дано иметь место и нечто «виду», равно задаваемому и нечто условиями «прорисовки». В одном случае функцию подобного рода условий «прорисовки» и дано брать на себя тому же контексту, в другом - привязке графического элемента к элементам сопровождения или пояснительным надписям, в третьем - постановке знака и в ряд иных знаков.

Тогда в целях подкрепления такой оценки подобающей иллюстрацией мы позволим себе использование и такого примера, как представление содержимого коллекции понятий, обозначающих детали машин. То есть - мы используем подобный пример не потому, что он такой особенный, но потому, что именно его нам и довелось заимствовать в источнике, хотя иными формами подобного рода примера дано предстать и группам понятий, обозначающих органы тела, части речи, архитектурные формы и т.п. Вслед за представлением этого пояснения нам также подобает обратиться к принятию допущения, что некие детали машин - валы, оси, шкивы, фрикционы и храповые колеса каким-то образом могут предполагать возможности их проявления и вне применения в механизмах. Конечно, технической оси здесь дано располагать функционалом палки или прута, шкиву - быть может, веревки, веревочного кольца или ремня, храповому колесу - возможно, декоративного элемента или какого-либо подобия ожерелья из ракушки. Далее, если подобрать внесистемное употребление тому же червяку, то, вполне возможно, он позволит признание за атрибут наподобие скипетра, но если понимать его как подобие известной архитектурной форме витой колонны, то такое использование уже подобает определять как системное употребление. Следовательно, если дано иметь место рассуждению о храповом колесе, то данному рассуждению дано обрести смысл лишь непременно при осведомленности о наличии у данного предмета и принадлежности такого рода системному началу, чем и правомерно признание храпового механизма. Просто само собой, как таковым и храповому колесу, и шкивам и фрикционам просто в значении объектов некоторых формы, объема и массы дано уже утратить смысл и как нечто характерно рациональному, если не предполагать и их принадлежности равно и сфере обретения по имени «детали машин». А отсюда и как таковая понятность храпового колеса - никак не понятность автономного объекта, но - непременно же и понятность объекта нечто сферы принадлежности «детали машин».

И одновременно подобной принадлежности не дано предполагать и ее представления как форме «развернутого указания»; определению такой принадлежности равно дано удовлетворяться способом пояснения, означающим не более чем указание принадлежности при помощи имени «детали машин». Но равно и вне представления такого поясняющего понятия уже невозможна и реализация как такового понятия «храповое колесо». В таком случае в смысле корпуса положений развиваемой нами теории, то равно и понятия, подобные тем, что определяют детали машин в смысле присущего им запаса хода, уже невозможны без наличия и такого участка подобной дистанции, что составляет собой реальность некоего «предполья» понятия. Но в этом случае специфика подобного рода лишь предварительной стадии осознания таких понятий - всего лишь дополнение неким понятием, означающим класс, или, если указать и наиболее сложный вариант задания подобного рода дополнения - то приведения к контексту.

Но другое дело, что если и само собой типологической градации «детали машин» дано представлять собой не тип, содержащий не более чем экземпляры, но принимать облик типа, включающего в себя и некие производные градации. Тогда если и дать себе труд перечисления необходимых примеров, то это и детали, «испытывающие воздействие высоких скоростей работы и высоких рабочих давлений», сочетающие высокую твердость и высокую упругость, изготовленные из определенных материалов, предполагающие некие эксплуатационные качества, а равно выделяющиеся спецификой обработки или отделки. По большей части такие признаки как бы заданы вне базового понятия, то есть - допускают определение посредством того или иного «стыкуемого» понятия и потому не заданы и посредством составляющей «предполья» понятия. Однако если взять уже не универсальное «храповое колесо», но специфические шруз или задний мост, то здесь не исключена и возможность своего рода «составной» формы все той же предварительной дистанции запаса хода понятия. Другое дело, что в ряде случаев отдельным понятиям все же дано выпадать из тесных объятий их типологической группы и обретать очевидность как бы «вне» типологических рамок, положим, что и тому же «молотку».

Огл. Наполнение имени содержанием, реализуемым как описание

Если нам вдруг выпадет случай употребления неких характерных имен собственных, положим, названий уникальных архитектурных сооружений, - Парфенон, Колизей, Пантеон или египетские пирамиды, то здесь как таковому имени дано обращаться и адресацией его употребляющего равно и пространному описанию как такового выражаемого таким именем денотата. Именуемые подобным образом формы действительности не только не будут предполагать сведение к компактной комбинации трюизма, но и любым образом будут требовать изъяснения лишь посредством своего рода «истории». Причем таким именам или не дано содержать, или - любым образом содержать не иначе, как «слабую» зацепку в отношении того, что с их помощью подлежит отождествлению. Тогда и некоторой следующей возможностью представления по существу сходной ситуации и правомерно признание картины характерно надуманной ситуации, скажем, использования в коммуникации ходового для нашего времени понятия, скажем, «коробки передач» в разговоре с собеседником из XIX столетия. Если такому собеседнику и довелось бы услышать это никогда не слышанное им имя, то с чем бы он и предпочел бы его сопоставить? Скажем, что понятие «передача» - это акт передачи вещей, положим, кому-либо заключенному в тюрьме и «коробка передач» - оно равно и название тары для совершения этого акта. Но в нашем случае «коробка передач» это любым образом иная вещь, но такая, как и родственные ей лебедки, редукторы и центробежные насосы, о чем уже сложно судить и из непосредственно названия.

Тогда такого рода понятия, если в их оценке и позволить себе известную долю грубости, это и каким-то образом случайно подобранный фонетический маркер для нечто того, чему дано предполагать осознание лишь на началах предоставления развернутого описания. В этом смысле и некие механические устройства, названные по имени изобретателя, «подвеска Мак-Ферсон» это равно и такого рода понятия, чему не дано знать ни грана иллюстративности, если исходить из всего лишь названия.

Другое дело, что в ряде случаев имена механизмов не чужды и компонента иллюстративности, что, скажем, присуще именам «волочильный» или «прокатный» стан, но и здесь попытка несведущего извлечь что-то осмысленное из этого имени вряд ли позволит обращение рациональным актом. Причем здесь важна не только «лишь намеченная» омонимия (лингвистика определяет такую форму как «смысловой перенос»), но и то, что обретению представления даже и о той же физике, не говоря уже и о технике такой манипуляции, не обойтись и без воспроизводства углубленного осознания. Здесь если нам и дано как-то представить, о чем идет речь в случае винтового, реечного или храпового механизма, то без описания всех их исполнительных органов и элементов несущей конструкции нам сложно будет представить, каковы именно подобного рода механизмы. Хотя «нечто осязаемое» нам и дано улавливать в именах «дисковых», «листовых» или «сортовых» ножниц, но что это нам любым образом сложно представить, если пытаться использовать лишь элементы иллюстративной достаточности подобных имен.

Тогда реальность подобного плана природы понятия и позволяет нам построение представления о понятии, имени которого не дано знать какого-либо «запаса хода» в том же прямом значении ресурса дистанции. Отсюда и как таковой «запас хода» подобного понятия - он же и непродолжительное плечо дистанции, скорее необходимое для интеграции имени в некие корпусные структуры, где все существенные характеристики обозначаемого этим именем содержания - это, по существу, автономные отрезки дистанции, объединяемые друг с другом некоей автономной же зависимостью. А отсюда и само собой подобные понятия - не иначе, как ярлыки, чья функциональность фактически ограничена лишь функцией ориентира для поиска того развернутого комментария, что единственно и предоставит всю должную иллюстративность для как такового осознания обозначенного в этом понятии содержания. Но отсюда и сам по себе выбор подобного «ярлыка» - не иначе, как порождение привычки.

Огл. Понятия, допускающие возведение к «мотивационным» корням

Конечно, миру форм именования дано не бедствовать по части наличия в нем маркеров как бы телеологически «индифферентного» содержания - если нам доводиться использовать имя, подобное простому «камень», то нечто, обозначенное данным именем, мы сознаем посредством неизбежной невысказанной сентенции «камень и есть камень». Другое дело, что дано иметь место и такого рода формам именования, что через притягательность, отталкивание, возбуждение любопытства или, напротив, порождение безразличия будут привносить в осознание влияние телеологической установки. Подверженности такого рода влиянию - отличительная особенность понятий, доносящих до нас картину содержательного начала таких окружающих нас объектов, как калорийная булочка, острый нож, пьянящий напиток и дурманящий аромат, а равно пустые разговоры и некоторые иные подобного рода понятия. Другими словами, такие понятия не просто реальны, но достойны и такой формы их обобщения, как образование особенной типологической группы. Но равно и нашей попытке образования такой типологии, дабы не прибегать к умозрительности, следует употребить на это равно же примеры, собранные нами благодаря анализу источника, хотя они равно и примеры лишь специфического свойства понятий.

Не только в технике, но, если не отказаться и от попытки «расширить захват», и в мире функционала вообще, те характеристики, чему доводится обнаружить специфику телеологической заданности, это и различного рода понятия, характеризующие такие особенности объектов или методов, как эффективность, достаточность, мера востребования и т.п. В подобном отношении ничто так не показательно, как понятие по имени «стоимость» - или это стоимость как условно объективная мера, своего рода «рубеж возможности», или она же, но - как релятивный признак, - минимальной, небольшой величины стоимости и здесь же высокой стоимости и т.п. Тем более что на подобном фоне дано состояться и идеям дешевизны и дороговизны равно как нечто началам или мотивам прямой притягательности или, соответственно, отталкивания. В продолжение подобного ряда, если обратить внимание на реальность характеристических качеств, дано иметь место и таким понятиям, как «правильный» или «неправильный» выбор, а равно и «принципиальному» и потому достаточному или здесь же не более чем временному решению. Равно под подобным углом зрения дано обретать их специфику и тем же заболеваниям - скоротечным и проходящим или, напротив, хроническим и тяжелым. Еще один возможный вариант продолжения данного ряда - это указание «моментов состояний», того же состояния утраты внимания, за ним - и всякого рода предметов, предполагающих особый порядок обращения, положим, - требующих «повышенного внимания». И, наконец, иной раз телеологическую привходящую дано обнаружить и как таковой лексике, в ряде случаев прибегающей к разговорным формам, в иных обстоятельствах - строго переходящей на представления явлений посредством имен научных понятий.

Тогда если принять во внимание само разнообразие возможностей задания телеологии, то и образование типологической группы вряд ли возможно на основании выбора некоей сугубо телеологической направленности. Еще один неизбежный аспект - равно и известная по ряду примеров неспособность понятия к удержанию строгости смысла, когда, скажем, понятию «котлета» как первоначально изделию из мясного фарша дано обрести и смысл имени типа как в случае «морковной котлеты». Подобным же образом и «дешевизна» не всегда лучший выбор, и, напротив, высокая цена - это и притягательное начало в случае потребности в особом продукте. Точно так же и тяжести заболевания дано ожидать девальвации в случае обретения способов эффективного лечения и т.п. Однако специфика подобных понятий, но - лишь в обстоятельствах их особенного освещения, - это и возможность раскрытия в известном смысле «скрытой пружины» интриги - если наш поиск обращен на экономически посильный путь реализации плана действий, то здесь нам существенна «дешевизна», но если мы не ограничены в средствах - то она и не столь важна. Равно же если нам так важна быстрота реализации, то здесь тоже не вполне уместна фокусировка на «дешевизне». А отсюда и дистанции «запаса хода» подобного рода понятий, а именно, тогда уже ее предметной стадии и дано строиться как «продолжению» некоей предопределяющей такой интерес телеологии, но только в том случае, если когда-либо ранее дано было проявиться такому мотиву. Иными словами, реальное наполнение подобного рода понятий - это наполнение реальной предметности еще и привходящей той особенной мотивации, чему и само собой дано определяться как нечто «существенному мотиву».

Огл. Сущности, чей объем содержания - структура нарратива

Если до настоящего момента, пусть на уровне намерения, мы исследовали понятия, состоятельные как «завершенные» формы фиксации образа, то теперь уделим внимание понятиям, что на уровне их образной основы равнозначны нечто комплексу, воспроизводимому как «калейдоскоп панорам». Появление таких структур интерпретации определяется тем, что возможно и то содержание, пусть, положим, условно и наделенное спецификой нечто единого, чему незнаком любой иной порядок реализации помимо представления как структурированного множества, или, в иных случаях, как нарочито приводимого к подобной форме организации. То есть - это содержание - никоим образом не что-либо нераздельно целостное, но - единство как бы такого рода навигационного «поля», где возможна миграция по всякого рода ответвлениям и закоулкам этого «поля». Или, другими словами, предназначение этих понятий - отнюдь не донесение содержания, построенного как нечто знающее «целостное воплощение», но - донесение содержания, заявляющего качества сплоченности теперь по причине одномерности обращенного на этот комплекс востребования, например, единого порядка ориентации в некоем многообразии. Другими словами, единство такой сущности, на деле вряд ли единой, дано придавать использованию, располагающему возможностью объединения «под себя» и ряда самостоятельных элементов в формате необходимого ему «комплекса».

Но, в таком случае, как подобает характеризовать те сущности, если и рассматривать их как комбинации, что собраны «силой воли» фиксирующего их осознания, если им дано знать лишь «собирательное» построение в комплексе с приданием единообразия тем «полям», по которым разнесено их содержание? Эти сущности - не иначе, как имена неких осмысленных и даже упорядоченных в силу следования некоей установке рассказов или комплексов повествования, чьими примерами и правомерно признание всякого рода правил, уставов, регламентов и т.п. Здесь, с одной стороны, нам дано располагать набором «уставных положений», собственно и означающих действительность некоей предметной специфики, и, с другой, единством подобного комплекса положений равно как специфической формы «устав». Здесь тому же приданию единства изначально вряд ли строго упорядоченному набору положений и не дано означать бесспорного варианта задания такого единства, но как некое определенное построение нечто единообразно упорядоченного - обращаться и некоей формой особенной организации. И, тем не менее, над как таковой подобной формой упорядочения, «устава как устава» все же дано возобладать и непосредственно действительности «уставных положений» тогда уже как сущностей, прямо предназначенных для выражения предметного содержания.

В таком случае, какие же разновидности такого рода «сущностей-рассказов» нам и довелось обнаружить в коллекциях, содержащих «исходные данные» предпринятого нами анализа? Здесь мы смогли обнаружить целый спектр подобного рода повествовательных конструкций, начиная с Программы КПСС и вплоть до различного рода правил или инструкций. Но, самое любопытное, к числу такого рода форм дано принадлежать и как таковой используемой нами монографии, и здесь нам дано обнаружить и наиболее обстоятельное описание такого комплекса содержания равно и в значении нечто «определенной структуры». Нашему источнику дано характеризовать самоё себя согласно такому набору признаков, как объем текста, терминология и уровень полноты изложения. Иные различного рода инструкции, правила и пояснительные записки в том виде, в каком они были представлены, это и перечисление образующих эти формы предметных положений, в том числе, включая сюда число и некие «метапредметные» положения и, помимо того, реальность и тех положений, что касаются применения данных норм. Что, в итоге, и позволяет оценку, что сущности-рассказы - они же и не более чем агрегаты, образуемые некими предметными положениями, во что дано иметь место и как бы внешнему вмешательству лишь как нечто компоновочному или нормализующему началу.

А теперь под углом зрения характеристики «запаса хода» понятия такого рода «сущностям-рассказам» дано предполагать отождествление тогда и как структурам интерпретации прямо предназначенным служить своего рода «навигатором», что и предполагает продолжение в отрезках дистанции каждого из тех положений, которым они и определяют своего рода «курс». Тот комплекс содержания, что не содержателен как нечто прямой «вид», он в этом случае содержателен как нечто «схема маршрутов», где самой предметной специфике дано соответствовать и нечто позициям конечных пунктов подобных «маршрутов». А отсюда «сущности-рассказы» в их качестве структур содержания - то не иначе, как системы отношений подобного рода «карт» или «схем», но - никак не системы отношений нечто специфики, отраженной благодаря наносимым на схемы знакам согласно заданным для них «условным обозначениям». А отсюда и структурам интерпретации в целом дано обрести перспективу разбиения на классы - либо, положим, здесь возможен такой класс, как просто средства фиксации некоей предметной реальности, либо, напротив, равно и класс структур, невозможных без вспомогательного инструментария поддержки воспроизводства осознания.

Огл. Формы, предполагающие усвоение как «вкрапления»

Поскольку реальности практически одинаково дано заключать собой позиционные и ситуативные вкрапления, то и нам разумно ограничиться представлением двух этих форм посредством общего класса. Или - в том случае, когда дано иметь место своего рода «строгой» организации структур интерпретации, то вне задаваемой ею системы, но здесь же - в некоем общем массиве дано размещаться и нечто «иному» содержанию, подлежащему тому порядку осознания, что не повторяет собой тогда и «основной формы» порядка осознания. То есть - на чертеже нам дано видеть не только элементы визуальной структуры объекта, но и подписи или указания размеров, откуда обращать на них осознание, что квалифицирует их как нечто понятийные или величинные включения в такого рода изначально лишь визуальную структуру. Более того, такие включения доводится отличать и нечто «смене природы» как таковой понятийности, когда не исключен и тот порядок реализации включения, когда возможно и то построение, при котором основной массив понятийности однороден как собственно массив, притом, что отсылка - равно и некая иная природа. Характерный пример - представление в описании устройства механизма равно и консистенции и состава смазочных материалов, используемых для поддержания его работоспособности или таких же качеств жидких и газообразных наполнителей его полостей. То есть - вполне возможен и такого рода порядок, что подобно изюминке в сдобе, и некоему однообразно упорядоченному массиву данных дано предполагать наличие вкраплений тогда и совсем иного свойства по отношению к нечто началу упорядочения такого преобладающего типа данных. Но, в таком случае, каким же возможным примерам дано тогда иметь место в том объеме данных, что мы определяем как массив исходных данных, используемый в настоящем анализе?

Первое, что обращает на себя внимание - любопытный момент, что вкраплениям, так и продолжающим пребывать на положении вкраплений, дано формировать и нечто «поля вкраплений». В частности, элементами чертежа дано предстать не просто показателям размеров, но и масштаба, не только характеристикам размера в виде цифр, но и букв, а равно и особым формам указания радиуса или диаметра, как здесь же возможны и особые приемы задания любой иной размерности в мерах, отличных от миллиметров. Тем не менее, на таком фоне дано иметь место и нечто, исключающему его интеграцию в структуру полей, иными словами, не иначе, как различным образом лишь «отдельным» вкраплениям, подобным тем же дополняющим массив описания отдельным показателям, таким как показатели предела прочности или относительного удлинения. По сути, здесь нам доводится наблюдать не вкрапление или группу вкраплений как локальную манипуляцию, но - специфический «мир вкраплений», где как таковое вкрапление не дано понимать вне того, что ему дано обнаружить и нечто «порядок вкрапления».

Но в этих наших примерах нам довелось рассматривать лишь «позиционные» формы вкраплений и не касаться подкласса ситуативных вкраплений. В лице же последних нам дано ожидать появления и таких любопытных вещей, как гипотезы, допущения и замыслы, если понимать последние как носители известной гипотетичности. Но здесь дабы закрепить эту мысль, нам не избежать представления и следующего пояснения - если нам все же дано располагать теорией, пусть и не проверенной в каждой точке эмпирического поля, но - прошедшей проверку на представительном множестве точек, то и непроверенные прогнозы этой теории тогда уже никоим образом не гипотезы. И только в том случае некоему истолкованию и дано предполагать отождествление на положении всего лишь гипотезы, если ему не доводится ожидать и какой-либо интеграции как некоему фрагментарному определителю равно и в некую возможную теорию. Или - лишь в случае невозможности какой-либо теории, допускающей включение в ее корпус определителей равно и некоего истолкования, и возникает возможность признания некоего обособленного истолкования равно и в значении гипотезы. И, соответственно, в этом случае и любой гипотезе дано представлять собой не иначе, как нечто «случайное» вкрапление в тот или иной нормализованный массив данных. Точно так же и тем же замыслу и допущению лишь в случае их доказательной внесистемности и дано предполагать признание «случайными»; или, как мы понимаем, принципиальное условие состоятельности ситуативного включения - его специфика «случайности» для вмещающего его массива данных. Напротив, если мы видим, что вкраплению дано следовать из некоей неслучайной связи с массивом данных, то оно тогда - «позиционное» вкрапление. Конечно, предложенной нами концепции «ситуативных» вкраплений не дано исключать и неких вполне предвидимых проблем, но, тем не менее, мы все же позволим себе согласие с допущением, что ситуативные вкрапления возможны. В таком случае, какие именно ситуативные вкрапления нам и довелось обнаружить в том же используемом нами источнике? Увы, источнику дано было вознаградить нас лишь двумя такими примерами, причем обоим исходить и из «обратной» или просто «нарушенной» логики. В одном случае достаточности расчета было дано исходить лишь из принятия допущения, а другом - коммунизм, которого не было, но чье наступление ожидалось, как и второе пришествие, и продолжал иметь место лишь как «устойчиво не подтверждаемая» гипотеза. И тогда если исходить из факта устойчивого бытования таких гипотез, как коммунизм или его образ в естествознании вечный двигатель, то возможна организация полей и подобного свойства случайных вкраплений, а из этого - равно и нечто «мира» такого рода вкраплений.

Если подобные доводы и не лишены смысла, то - как именно природу «вкраплений» дано расценивать и развиваемой нами теории? В этом случае мы позволим себе предложение идеи как бы «неестественного» начала дистанции понятия-«вкрапления», искусственно отрываемого от каких-либо возможных корней. Или - некой части дистанции «запаса хода» того понятия, что и представляет собой вкрапление, равно дано оставаться «за кадром» если исходить из специфики некоего доминирующего массива данных. Другими словами, восстановление такой дистанции в полном объеме возможно лишь в случае возвращения подобного понятия и в подобающий «родной» массив близкородственных данных.

Огл. Индикатив или нечто сознаваемое как функционал индикации

Пожалуй, сама природа вознаграждает человека реальностью такого рода форм, что прямо достаточны для исполнения функции средства индикации. Конечно же, таковы окалина, трещины, потертости, царапины, роса и изморось, запахи и просветы, и, в конце концов, досадные пыль и грязь. Тем не менее, не каждой из указываемых здесь форм дано располагать качествами равно и нечто «безусловной» формы индикатива - трещины и прогары они или присутствуют, или отсутствуют; также человеку дано использовать и релятивные и условные формы индикативов - подобные багровым закатам или состоянию затишья перед грозой. Более того, и в создании комплекса средств прямой индикации и человеку не дано отстать от природы - ему дано использовать различного рода атрибутику внешнего вида и подбора аксессуаров - от прически до макияжа и до подбора одежды, чтобы индицировать и нечто присущие ему социальную специфику или некие сугубо функциональные возможности. Всему этому и дано обретать свое место в человеческом обиходе вплоть до дополнения структур интерпретации и такого рода формами, как воинские знаки различия, экипировка команд и судейства в спортивных играх, или обычные нарукавные повязки. Равно и свои особенные индикаторы дано прилагать и практикам ведения интеллектуальной деятельности; если нам дано наблюдать в ком-либо склонность к манере произнесения скороговоркой, непременному дидактизму, непреходящей эпатажности, уходу в околичности или приверженности манере автогенерации понятийного инструментария - всему этому и дано ожидать признания как «говорящему» знаку. Равно о многом дано поведать и приверженности марксизму как некоему Учению, признанию диалектики не подлежащим сомнению методом или замещению предмета тезиса то и на характеристику его авторства. Но и в характерно состоятельных науках дано иметь место и нечто их собственным знаковым признакам, той же странности формулировки «третьего закона Ньютона», постановки вопроса в лингвистике о предмете «описания языка на языке» или же поиску «оснований математики» как явно намекающему на отсутствие подобающих средств построения определения. Или - явно невозможна и та область реальности, где осознанию не удавалось бы отвлечение определенных средств индикации, причем не обязательно понятийно фиксируемых, но, несмотря на это, все же и некоторым образом достаточных в исполнении ими функции средства индикации. Человеку, даже и лишенному возможности «подбора нужных слов» для представления неких явлений равно дано воспринимать и всего лишь «картину» подобных явлений равно как характерный индикатор.

Но в данном предварительном рассуждении мы все же не выходим за рамки не более чем интуитивного понимания предмета «индикатива»; другое дело, что правильная постановка такого вопроса - все же анализ некоей практики применения средств, индицирующих наличие неких качеств. Вполне возможным местом подобного поиска и подобает предстать тогда и материалам собранной нами коллекции.

В числе тех данных, что нам довелось извлечь из источника, конечно, довелось оставить свой след и средствам индикации «естественного» происхождения, но, к сожалению, в объеме лишь крайне скудной выборки. Другое дело, что специфика таких индикаторов располагать качествами «прямо показательных» нашла возможность повторения и в нарочито назначаемых индикаторах. Подобного рода возможности и образуют характерную специфику различного рода «бирок», маркировочных цветных пятен, а равно и известной в электронной индустрии маркировки посредством нанесения цветных полос или точек. В конце концов, такова природа и современного, но читаемого лишь ридерами штрих-кода. Но если названные здесь прямо показательные индикаторы - они как бы «сущностные» индикаторы, то кроме них дано иметь место и ряду форм, тогда уже совершенно иных по присущей им функции указания чего-либо. Таковы всякого рода риски, отметки, разграничительные линии, линии раскроя, точки наметки и т.п. Подобного рода формы - любым образом средства указания лишь неких элементов содержания некоей сущности, но - не собственно сущности в целом. Равно подобного плана форму индикации дано обнаружить и естественной природе, где по изменению характера растительности можно судить об изменении состава почвы, а по различию в характере водной поверхности - о наличии или отсутствии течения и т.п.

Но здесь дано вступить в дело и такому любопытному обстоятельству как способность собранных нами данных поведать и некую как бы «совершенно иную» историю. То есть - этим данным было дано обнаружить существование и нечто «спекулятивно организуемых» средств индикации. К числу такого рода форм тогда и подобает отнесение различного рода характеристикам скорости, силы, а равно и таким началам, обретающимся вне теорий естествознания, как популярность и тиражность, истоки поветрий и иные меры либо как таковой динамики или определяющих ее оснований. Так, автомобилю дано располагать характеристикой разгона, станку - производительности, тексту - доступности, а теории - области приложения. Данной схеме индикации в чем-то дано напомнить и известную из области природных явлений релятивную индикацию, а равно и ту практическую, что если мы располагаем опытом чтения, то и поверхностный взгляд на текст и тот в какой-то мере достаточен, чтобы судить, насколько в целом следует ожидать от него доступности усвоению. Равно и характеристика разгона - если нам известна такая характеристика и, помимо того, характеристики массы и формы кузова автомобиля, то на основании этих данных предположительно можно оценить и механику этого автомобиля.

Однако в том же самом ряду спекулятивных средств индикации нам дано обнаружить и нечто «парадоксальную индикацию». В частности, та же ошибочность и предполагает возложение на нее функции средства индикации вероятного фиаско. То есть если нам в нашем спекулятивном суждении и дано указывать на нечто неверный выбор, установку, эксплуатацию и даже и на само собой неправильную конструкцию, то, тем самым, мы индицируем и некие ожидающие нас неприятные последствия в реализации таких выбора или установки или вследствие такого рода эксплуатации.

Но далее из мира локальных или, иначе, «единичных» индикативов нам предстоит переход теперь и в мир в известном отношении «индицирующих полотен». В этом смысле любого рода чертежи и нормативные материалы и следует определять как нечто «мега-индикаторы» некоей реальности, собственно и заявляющей себя как комплексная и синтетическая реальность равно и посредством такого рода «мега-индикаторов». Или - если обратиться к такому способу чтения чертежа, что не предполагает углубления в предмет его наполнения деталями, но - воспринимать чертеж как условно «мега-панораму», то здесь в качестве функции чертежа дано предстать и его способности индицировать те же вероятную сложность или характер природы и техники показанной на нем конструкции. Равным же образом и нормативные материалы в их обобщенном представлении - условный ориентир и возможное усреднение в отношении предмета задаваемого ими нормирования. Или, если неким нормативам и дано фокусироваться на характеристиках точности и чистоты обработки неких изделий, то лишь на основании подобных требований нам уже можно судить и о сложности самого данного вида деятельности. Причем для такого вывода явно недостаточно лишь данных по некоей одной норме, но в какой-то мере достаточно теперь и по некоторой группе норм. Равно известное подобие такого рода картины дано составить и грамматическому строю некоего языка, что позволяет судить и о культуре нации, носителя языка.

Теперь если расценить представленные здесь примеры в значении подобающего исходного объема эмпирических данных, то каким оценкам и подобает последовать в силу реальности такого рода многообразия операторов или инструментов индикации? На что же именно дано указывать положению, что осознанию при решении множества разнородных задач удается обретение средств индикации, характерно различных в части присущих им природы и функции, начиная элементарно простыми формами и так до характерно сложных форм? Здесь перспективы прояснения такого рода сложной специфики и следует связывать с обретением определенности в таком предмете, как широкий спектр атрибуции средств индикации. С одной стороны, правомерно то утверждение, что тем же «природным» средствам индикации в той форме, в какой они предполагают задание уже не дано испытывать какой-либо нужды в их дополнении какими-либо «способностями демонстрации», то есть - связывания с ними маркера или понятия. Скажем, если здесь уместен и такого рода пример, то даже для человека не знакомого с понятиями «пыль» или «трещина» все равно уже как таковой действительности этих явлений дано выступать и как нечто «явному признаку». Также «необязательности» подобного маркера дано определяться и тем, что для «опытного глаза» часто соприкасающегося с чем-либо лица и общий облик подобных предметов равно позволит обращение прямо показательным и в отсутствие «нарочитого» маркера. Иными словами, если специфика индикативов - показательность как построителей картины частной, в данном случае - лишь характеристической, но не эффекторной значимости, то их и подобает расценивать как структуры интерпретации, достаточные для порождения того или иного состояния осмысленности.

Если исходить из предложенной нами оценки, то следует допускать возможность выделения и тех индикативов, что привязаны к различным уровням развития ситуации - или это уровень «преходящей» ситуации, либо уровень условно продолжительно «развивающейся» ситуации, либо, в предельном случае - особой «конструируемой» ситуации, такой, как вовлечение в деятельность или знакомство с развернутым источником информации. То есть индикатив - это и нечто «определитель достаточности» осознания, каким-то образом способный гармонировать и со сложностью задачи, воплощаемой в той или иной эффекторной программе. Тогда индикатив и подобает расценивать как своего рода «понятийный коннектор» или - как нечто промежуточный понятийно оформленный инициатор осознания, стоящий между «предпольем» и «полем исполнения» эффекторной программы. Отсюда индикатив и есть нечто соразмерное в его роли вставки и само собой масштабу эффекторной программы. Или - индикативу подобает знать и надлежащую достаточность по отношению того, что он индицирует, - если, скажем, он слишком велик, то скорее обременяет исполнение программы, если недостаточен - то, не исключено, препятствует ее исполнению, и, в оптимальном случае - ему дано гармонировать с установкой, собственно и реализуемой данной программой. Отсюда и дистанция «запаса хода» индикатива - дистанция глубины осознания, умещающегося в рамки, заданные из нечто «масштаба деятельности». И одновременно по тем же условиям «масштаба деятельности» индикативу дано обращаться и средоточием должного «набора техник»; если для деятельности грузчика использование некоего индикатива не предполагает углубления в понятийность, то здесь рациональна и беспонятийная форма. Напротив, если некий индикатив равно невозможен и без воплощения посредством своего рода «трассировочного» порядка задания, то ему для надлежащего исполнения его функции не обойтись и без дополнения некоторыми вспомогательными средствами выражения содержания. Отсюда возможна и такого рода формула - запас хода индикатива это такого рода отрезок дистанции, чему дано как бы строго соответствовать тому этапу условной «большой эстафеты», в которой индикативу дано состоять - и, одновременно, в правах «промежуточного этапа» и, здесь же, - в правах и нечто «развернутой» формы осознания.

Огл. Метаиндикативы

Вряд ли кому-либо довелось усомниться, что понятие «книга» более гармонирует с предметом полиграфического продукта, когда, напротив, лучшие средства выражения содержания книг - понятия текст и повествование. Отсюда имя «книга» - скорее обозначение лишь технического носителя повествования, когда для отождествления именно повествования более уместно использование иных имен. Но в данной связи не помешает напомнить, что неким весьма опосредованным средством представления корпуса повествования также дано предстать и аннотации или индексации содержания через позицию систематического каталога. Тогда по отношению исходного «корпуса содержания» те же аннотации или формы каталогизации как не более чем формы представления о данности такого «корпуса» и подобает определять как средства метаиндикации, или, другими словами, метаиндикативы. Но в развитие подобного представления и наш выбор примера метаиндикатива мы все же позволим себе обратить не на аннотацию и библиографию, но - оценим функционал чертежа теперь и в присущем ему качестве комплекса представления не прямо иллюстративных, но неких знаковых средств.

Итак, как нам удалось понять из рассмотрения предмета «изображений зубчатых колес», в ряде случаев синтез зрительного образа - синтез, всяким образом опирающийся на функционал декодирования знака. Нечто своего рода «иллюстрации» не дано предполагать воплощения как собственно зрительному образу, но - располагать способностью построения как та особенным образом размещаемая комбинация знаков, у которой образующие ее знаки способны порождать те виды образных форм, что далее на правах фрагментов позволят объединение в единый целостный образ. В этом случае образующие эту комбинацию знаки - хотя они и характерно прямые, но - равно же и косвенные источники обретения зрительных впечатлений, - позволят признание не прямо производными, как библиография, но своего рода «реверсивными» формами метаиндикатива. В подобном отношении тогда и порождаемому ими представлению дано предполагать наличие качеств такого рода представления, что прямо достаточно для возвращения из мира абстракции в мир прямой образности, откуда этот набор знаков можно расценивать не иначе, как сложную форму вызова некоторой образной картины. В таком случае, если нашим сугубо теоретическим рассуждениям и дано указывать на факт бытования некоторой реальности, то какие же примеры такого рода форм нам дано обнаружить и в нашей исходной коллекции?

Но, опять же, ответ на поставленный нами вопрос нельзя не предварить неизбежным теоретическим отступлением; прямая функция чертежных знаков - заместителей образных форм донесения - обеспечение различимости через несходство (устранение ошибки опознания), достигаемой главным образом благодаря «оригинальности знака». Иначе говоря, легкость и простота считывания, достигаемые за счет «лучшей читаемости» знака, нежели чем прямого образа, причем не всегда графического знака, но иногда и понятийного, это основа специфической достаточности графического решения. Далее практике использования подобного рода знаков дано найти продолжение теперь и в становлении знаковых систем, скажем, условных обозначений чертежей или карт. И если сам по себе чертеж - все же нечто форма по имени «манера изображения», то условные знаки, используемые в построении вычерчиваемого изображения - не иначе, как кодовые носители пусть и сугубо образной символики. Другими словами, чертеж фрагментирован не только как ряд «фрагментов изображения», но фрагментирован и как ряд фрагментов «полей осознания», когда построителю интерпретации дано выбирать, какой же «среде погружения» в том или ином фрагменте чертежа дано образовать и поле порождения структур интерпретации. Если продолжить, то подобной проблематике дано вознаградить нас следующим ключом - метаиндикация и есть такого рода построитель среды погружения для осознания порядка вещей на первичном уровне, что позволяет осознание порядка вещей, но, теперь уже в реверсной последовательности, - то есть, хотя и порядка вещей, но - лишь на «вторичном» уровне как бы «видения» предметного мира. На наш взгляд, данной оценки вполне достаточно для осмысления природы метаиндикации, но здесь не помешает и некое существенное дополнение.

Конечно же, неправомерно упускать из виду, что наше рассуждение забывает о том, что помимо библиографии дано иметь место и такого рода форме метаиндикации, чем доводится предстать художественной критике. Если изначально дано иметь место формам «фабула» и «сюжет», то далее им дано предполагать продолжение и в повествовательном воплощении, а вслед - пускай и в обрывочном переложении посредством представления мнения критики. И некую параллель подобного рода схеме нам дано обнаружить и в нашем источнике, отнюдь не ориентированном на эстетический эффект. Там по отношению исходно предметного начала такого же рода метаиндикатив дано образовать и как таковым «изобретениям» или «научно-техническим достижениям», а равно, хотя и при дополнении рядом оговорок, и открытиям или проектам. «Изобретение», если судить о нем в свете происхождения как продукта изобретательства - оно не собственно предметное наполнение равно физически реализуемой комбинации (потенциально возможной, но ранее не воспроизводимой), но - как бы его обозначение, уместное на условии выбора позиции обозрения. Изобретение, по сути, это представление о физически возможной комбинации, но - развернутое и на условии освещения характера и специфики тогда и нечто акта осознания реальности такой комбинации. То есть посредством осознания условий состоятельности изобретения - оригинальности, существенности, не бессмысленности и возможно иных, все же нам дано приходить к картине нечто предметной формы, но лишь заданной посредством косвенного представительства. Так, наиболее показательна в таком отношении «оригинальность» изобретения - или рядоположенность подобной комбинации в ряду объектов близкой типологии или - как таковое образование самой данной комбинацией равно и особой типологической градации.

Но если следом за тем обратиться теперь к обобщению изложенных здесь частных данных и сопровождающих их доводов, то какую именно оценку можно адресовать пусть не метаиндикативу как нечто комплексному порядку осознания, но - пусть ему же в значении отдельного «метафрагмента индикации» исходя при этом и из предлагаемой нами теории? Скорее всего, любому такому «фрагменту» дано допускать сопоставление с такими подобиями, как контурные рисунки для раскраски или ткани с рисунком для вышивания, или, проще, упражнения в учебнике, опускающие в целях заполнения некие части выражений. Но и всякая показанная здесь иллюстрация - не более чем аналог, метаиндикация все же куда жестче в присущей ее формализации, а примеры - не исключают и известного произвола. Тогда в подобном смысле метаиндикация - и есть нечто «инструкция по сборке», то есть та дистанция «запаса хода» в области отрицательных значений, что располагает и нечто «вторящим» продолжением равно и в области положительных значений.

Огл. «Функционал отпечатка» и природа техник

Речевому функционалу, какое бы не отличало его совершенство, все одно не преуспеть в порождении зрительных впечатлений, которым, напротив, легко и непринужденно дано формироваться при чтении чертежа, и, с другой стороны, ассоциации, столь «естественно» допускающие обретение посредством усвоения вербальных конструкций, практически не позволяют порождения благодаря чтению чертежа. Другими словами, не исключено допущение, что каждой из форм «техник» порождения осознанности дано найти продолжение и в комплементарном эффекте осознания, или, проще, - в специфической форме порождаемых впечатлений. Тогда если обратить внимание на подбор имени подобного рода возможности, то наиболее точно ее дано отразить таким не лишенным неблагозвучия именам, как «впечатлимость» или «впечатляемость», и поэтому мы с известной погрешностью против смысла необходимого нам имени используем здесь понятие «отпечаток». В таком случае каждой из техник порождения впечатления дано располагать и такой спецификой, как особенная типология или, проще, «функционал» отпечатка, оставляемого в сознании в силу осознания вполне определенной структуры данных, собственно и образованной по правилам подобного рода «техники». А отсюда посредством анализа «состава и наполнения» такого рода «отпечатка» возможна и систематизация тогда и «природы» любой из этих техник, собственно и ориентированной на порождение характерного «отпечатка».

Если исходить из присущего нам понимания, то наилучшая возможность проведения намеченного нами анализа - попытка решения простейшей из числа подобного плана задач, а именно - исследования «функционала отпечатка», что способны оставлять вербальные средства. Или - о каком именно «объеме впечатлений» дано идти речи в случае осознания комплекса данных, транслируемых посредством употребления вербальных средств? В развитие такой постановки вопроса, если позволить себе своего рода «теоретическую» формулировку, то - что за эффект или эффекты следует ожидать от осознания данных, компонуемых или образуемых посредством вербальных структур?

Тогда для получения ответа или на вопрос, поставленный здесь в обобщенной форме, или - для получения ответов на ряд замещающих его частных вопросов нам не избежать построения следующей картины. Так, если нам доводится произнести слово «сигнализация», то план содержания этого слова - не во всяком случае функция подачи сигнала. К примеру, в морском деле дано иметь место инструменту «сигнализации флажками», что на деле означает просто особенное средство передачи информации. С другой стороны, стартовый пистолет спортивного судьи - не более чем средство подачи сигнала, поскольку, увы, и по сей день отсутствует хотя бы какая-либо «мелодия стартового пистолета». То есть, насколько нам дано судить, комбинация в виде совмещения двух представленных здесь примеров - уже достаточное основание для предложения следующей оценки - предназначение стартового пистолета любым образом лишь подача сигнала, когда у сигнальных ракет, при наличии кодовой таблицы возможны два предназначения - подача сигнала и передача сообщения. Далее если такого рода средствам дано допускать далеко не единственную форму использования, то к ним подобает прилагать и характеристику как бы не сугубо предназначения, но равно и «тяготения» к более часто встречающемуся предназначению. Отсюда, поскольку вербальный язык - не иначе, как сложное средство, допускающее применение для решения множества различных задач, - то здесь не следует пренебрегать и такими формами его использования как нанесение оскорбления или намерение польстить, - откуда и представляется разумным определение и нечто присущего ему «тяготения».

В этом случае не исключена оценка, что язык притом, что он вряд ли направлен на отчуждение отрывочных высказываний, в большей мере все же предполагает тяготение к построению развернутых высказываний. То есть на фоне явного разнообразия функционала языка его условно «основное» предназначение - функция построения такого рода комплексов данных, что предполагают отождествление как «развернутые» высказывания. Но, в таком случае, что такое «развернутый порядок» высказывания, если и расценивать такой порядок под углом зрения присущей ему специфики источника «особенных» впечатлений? Здесь, по нашему предположению возможно выделение такой формы, как своего рода «технологическая карта» или карта процесса некоторой эффекторной программы, все равно, что программы, приводящей в действие органы тела, что - программы, обслуживающей потребности спекулятивного синтеза не более чем в сознании. Или - основной «функционал отпечатка» вербальных структур донесения данных - не иначе, как последовательная по форме построения своего рода «карта» той или иной эффекторной программы. Причем любопытно, что подобной схеме дано предполагать и своего рода перспективу «ветвления» - допускать построение карты именно как карты программы, более соответствующей случаю синтеза отрывочного высказывания, что - принимать формат равно и иного рода карты, более удобной для построения пространного нарратива. Тогда в отношении отрывочных высказываний ничто не мешает образованию и нечто формы «мономодульная» эффекторная программа, а в отношении пространного нарратива - образованию схемы на условии исполнения эффекторной программой равно и функции вызова иных эффекторных программ. Или для вербального конструктива его «основной формой» отпечатка в осознании и правомерно признание последовательной организации связей и отношений совершения действия.

И если вербальной «технологии» дано составить собой как бы «религию» или архитектуру последовательного порядка представления данных, то какой именно форме организации дано выражать собой специфику чертежа? Опять же, по нашему предположению, здесь возможна констатация такого порядка организации, как организация «звезда». Чертеж - любым образом инструмент, где, так или иначе, пусть не более чем релятивно, но дано иметь место и нечто позиции «первоначальной фокусировки» взгляда, откуда дано расходиться и всякого рода линиям дополнения такого первого впечатления равно и рядом последующих впечатлений. Но здесь необходимо уточнение и такого аспекта, а что именно позволяет различение в чертеже тогда и нечто позиции «первого впечатления»? Конечно, для обретения некоего «отпечатка», исходящего от чтения чертежа не исключена возможность порождения и неких аномальных реакций, но как таковым «нормальным порядком» здесь и правомерно признание такой формы обретения первого впечатления, как «основная зрительная проекция». Конечно, от подобной проекции невозможно отчуждение и некоего субъективного выбора, но все же ей дано предполагать обращение и на некий «зрительно существенный» элемент или паттерн. Причем здесь равно не следует спешить и с формализацией такого процесса как той или иной «процедуры», но поначалу дополнить ее и нечто «парапроцедурой», дабы подобной «основной» зрительной проекции не просто как-то одномоментно проявиться, но и каким-то образом «устояться», обретая закрепление и как нечто «принципиальное» начало. А далее от подобной «базисной» проекции возможно проведение и множества исходящих из одной точки, но при этом и самостоятельных связей к различным элементам сложного мира условности чертежа. Или - чертежу и дано оставлять «отпечаток» как наличию нечто «основного вида», от чего возможно построение связей и в направлении тогда уже размеров, осей, разрезов, вспомогательных видов, данных о материалах и технологиях и т.п. В присущем ему качестве «функционала отпечатка» чертежу, в отличие от вербальных структур, никоим образом не дано формировать каких-либо «цепочек» чертежей, но - дано обустраивать ту замкнутую на условный «центр» структуру, где, положим, сборочному чертежу дано замыкать на себя и многочисленные чертежи деталировки. То есть чертежам и в их «альбомах чертежей» дано воспроизводить ту же структуру, что и как таковому чертежу.

Тот комплекс, что и дано составить комбинации двух развернутых здесь картин, равно же достаточен и для построения суждения о нечто «конкуренции техник» как любым образом конкуренции различных структур представления данных. Так, в одних условиях рациональная форма загрузки данных - конечно же, картина цепочки эффекторной программы, своего рода «последовательности инструктажа» для некоего порядка действий, или, напротив, порядку действий дано как бы «прилагаться» тогда уже к представлению, как именно подобает обретать «свою и взаимную» определенность равно и множеству траекторий подобного порядка выполнения действий. А тогда если «порядку действий» дано исходить и из достигнутого осознания, то скорее ему удобнее лечь на «карту траекторий», если, напротив, мотив оператора осознания - понимание себя ведомым как таковым порядком действий, то его скорее устроит следование последовательности эффекторной программы. Тем не менее, это рассуждение вряд ли достаточно понятно без прояснения и такого аспекта, как определение тогда и собственно смысла литературы в ее значении «слежения за сюжетом».

Но, конечно же, здесь правомерен и такой вопрос, дана ли двум определяемым нами разновидностям схемы обретения осознания, линейной схеме и схемы звезды, понимаемым нами как явные альтернативы, равно и возможность взаимного замещения? Скорее всего, для условных «идеальных условий» такое замещение возможно; или альбому чертежей дано позволять построение как связная последовательность простых рисунков, что дано показать и технике идеографического письма, или - и тексту не заказано построение как набору возвратно-поступательных циклов, непременно предполагающих возвращение в некую предшествующую позицию. Но при этом каждой из таких форм все же дано сохранять и ее «естественные» преимущества, и, более того, допускать реализацию в смысле альтернативной схемы теперь уже лишь в некоем приближении. Сколько не усердствуй текст, ему вряд ли перечислить все переходы чертежа, сколько не изощряйся чертеж и в реализации условного «комикс-чертежа», ему равно не обеспечить и возможности воплощения всего богатства контекстов или - не выстроить в полном объеме и как такового узла параллельно проложенных связей.

Таким образом, техникам обустройства осознания дано обнаружить оптимальность как следующие их «предназначению» или как реализующие формат отпечатка или в виде построения различного рода линейных связей, или, напротив, - в виде образования собирательных форм, прямо восходящих к принципу «концентричности».

Огл. Чертеж - точка фокуса и распределенная периферия

Здесь нам не только в силу специфики используемых данных, но и в силу иных соображений следует определить проблему структуры «линейной организации» данных как любым образом проблему или лингвистического, или - филологического или - некоего близкого им направления исследований. Но поскольку нам доступен не только лишь достаточный объем данных, но - известен и тот факт, что чертеж, странным образом, не объект философского исследования, то мы позволим себе и постановку задачи анализа теперь и предмета «представления данных посредством чертежа».

В таком случае если исходить из наполнения собранной нами коллекции данных, то изначальное «стартовое» восприятие чертежа - все же восприятие некоей абстракции. Изначально само осознание картины, воссоздаваемой посредством чертежа - равно осознание «типа проекции», но никак не осознание картины. То есть - в некоем частном случае картине объекта, представляемого посредством чертежа дано предстать картиной «предмета, построенного как несколько проекций, полученных на взаимно перпендикулярных плоскостях» или, напротив, - картиной изометрии или же чего-либо иного. Или, иначе, предмет интереса, что в первую очередь и привлекает внимание читателя чертежа - это нечто «сигнал» (стимуляция), управляющий настройкой порядка восприятия на некое «предыскажение» зрения здесь же и с целью трансформации образа представления в как таковой формат паттерна. Причем в отношении такого рода «предпаттернов» черчению не обойтись и без специфической стандартизации, собственно и разделяющей проекции на подгруппы стандартных и нестандартных, где статусу «чаще используемых» проекций уже доводится обозначить главный вид, вид сверху, вид слева, а «других» проекций - виды снизу, сзади и справа. И лишь вслед этому и возможна инициация как такового погружения в связи паттерна, так прямо и предполагающего начало в операции … идентификации типа линии. То есть для чертежа и как таковое изображение - не изображение собственно, но изображение, воссозданное посредством выбора линий здесь же и как нечто «маркерных форм» изобразительных средств.

Далее же читателю чертежа, начавшему его восприятие с определения угла зрения - здесь же и неизбежного источника предыскажения, - дано уже продолжить тем, что выделить и как таковые контур или контуры, построенные посредством проведения «линии сплошная основная». Более того, в дополнение к тому, что той же самой линии дано нести в чертеже и некое разнообразие символических нагрузок, наподобие использования для представления полок и кружков или контура сечения, ей же дано нести и наиболее существенную нагрузку, а именно - представление линий видимого контура или, вдобавок, линий видимого перехода. А далее «осознанному порядку» восприятия чертежа дано ожидать продолжения и в осознании картин, представляемых теперь посредством «линии сплошной тонкой». Функция этой второй по значению линии - не представление фундаментального «видимого» контура, но - представление такого рода его дополнений, как изображение пограничных деталей, границ зон поверхности с различной шероховатостью, или, скажем, «следов плоскостей и линий построения характерных точек при специальных построениях». И все это помимо обличающей эту линию тогда же и символической нагрузки наподобие линий штриховки, линий ограничения выносных элементов или собственно выносных линий. В этом случае тогда уже и сам по себе опыт или «искусство» чтения чертежа - это и опыт известной избирательности, когда способность выделения «точки фокуса» - это и способность выделения паттерна, что предполагает обособление посредством отождествления как «исполненный» лишь посредством двух типов линий.

Далее следом за двумя сплошными линиями - основной и тонкой - дано вступать в дело линиям, что или исполняют функцию «служебных» разновидностей символической нагрузки, либо функцию комбинации служебного функционала с крайне ограниченным иллюстративным функционалом. В частности, такова «утолщенная штрих-пунктирная линия», в чем дано уже преобладать иллюстративной функции - показу «частей изделия в крайнем или промежуточном положении», «элементов расположенных перед секущей плоскостью» или «развертки совмещенной с видом». Но одновременно той же линии дано выражать и такой символизм, как «границы зон поверхности с различной термообработкой или отделкой». Следом за утолщенной равно дано последовать и обычной тонкой штрих-пунктирной линии, чему скорее доводится нести теперь уже символическую нагрузку, находя применение лишь в показе «осей симметрии» или центровых и осевых линий. Равно и просто «штриховой линии» наряду с изобразительным назначением показа «невидимого контура» дано предполагать использование и для показа линий перехода или контура наружного диаметра резьбы. Ну и, наконец, «линии чертежа сплошная волнистая» дано служить лишь в качестве линии-разграничителя, - или разграничителя вида и разреза, или - в роли средства указания обрыва. Для нас же во всем этом существенно то, что читатель чертежа, если ему присущи качества «грамотного» читателя, равно и читатель, натренированный в отделении изобразительного функционала линейных структур от исполняемой ими служебной функции. И здесь далеко не всякому из такого рода изобразительного функционала дано привносить в его осознание такой «отпечаток», как видение паттерна, собственно и определяемого как «концентрическое начало» как такового построения чертежа в целом.

Но чертежу дано привязывать к присущему ему «концентрическому началу» не только элементы, заданные посредством линейного контура, но и элементы как бы «прямо символического» прочтения. Здесь чертежу если и дано проигрывать в состязании с топографической картой, то все одно дано ставить на кон и его собственное многообразие знаков, отчего ему дано обратиться и не иначе, как «достойным соперником» карты. Причем здесь равно правомерно указание на реальность не только знаков, но как бы и «картинно-повествовательных» комбинаций наподобие указаний размеров, представления подписей и комментариев и т.п. Причем если затронуть предмет, каким же характеристикам и дано предполагать представление в машиностроительном чертеже, то здесь мы просто собьемся со счета, перечисляя всякого рода отклонения, посадки, классы точности, допуски, относительные неточности, непараллельности, векторы сил и т.п. Другое дело, что для предложенной нами постановки вопроса существенно обстоятельство, что и от «концентрического начала» чертежа, и - от его вероятных продолжений дано следовать лишь нечто ряду обособленных связей, чему дано формировать - что на уровне чертежа в целом, что - на уровне его отдельного модуля в любом случае конфигурацию «звезда».

Но чертеж вряд ли бы представлял собой чертеж, если в числе его «архитектурных» форм не предполагал бы и мета-чертеж. То есть - в нашем понимании формы «мета-чертежа» - это те формы представления изображения как показы разрезов и сечений. На наш взгляд, мета-чертеж - все же не более чем «чертеж в чертеже» и в таком отношении ему дано выделяться лишь тем, что в роли линий контура, образующих свое концентрическое начало имеет место использование и неких иных линий - штриховой или сплошной тонкой. А далее и такого рода «производному» чертежу дано предполагать построение в том же порядке, как и сам по себе чертеж, и на основании тех же правил построения чертежа. Другое дело, что построению чертежа как содержащему мета-чертеж дано изменить его структуру с простой конфигурации «звезда» теперь и на схему фрактала. Тем не менее, и в этом случае чертеж не обретает облика линейной структуры, фактически и в образе «фрактала» в целом сохраняя и качества конфигурации «звезда».

Тогда если предложенным здесь оценкам не дано заключать собой ошибки, то - что именно за свойству «функционала отпечатка» дано допускать отождествление равно и в значении «порождения чертежа»? Чертеж, насколько нам дано судить, это в известном смысле источник «сверхидеи» места привязки, чему дано предполагать замыкание на него множества связей здесь же и нечто «реализации» объекта. Или объект как нашедший представление посредством чертежа - это субъект концентрации условного комплекса, положим, что тех же самых «процедур обращения», в определенном отношении характерно автономных, что, в аспекте подобного рода условной автономии и обнаруживают качества доступности осознанию благодаря чертежу. И при этом чертеж равно же будет расходиться с речевыми практиками в том, что никоим образом не представляет собой какой-либо «безоговорочной символизации», поскольку, хотя в чем-то благодаря символическим средствам, он равно предполагает представление пусть в этом случае явно не формализуемого, но в той или иной мере непременно «образа».

Огл. «Пятно» и оставляемый им «несмываемый след»

Сейчас человечество переживает тот период его истории, когда всякому построенному в последующем не избежать разборки, всякому произведенному - последующей утилизации. Тем не менее, и в этих условиях допустимо мыслить предмет, выпадающий из подчинения такого закона, - а именно те отрывочные высказывания, что, несмотря на принадлежность линейному тексту, так и продолжают удерживать за собой смыслы лишь отрывочных высказываний. Или - вполне реальны и такие понятия, что в состоянии обнаружить и нечто особую «силу понятийности», уже достаточную для их выделения на фоне подчиняющей отдельные понятия линейной структуры повествования; такой «силы» воздействия в достатке для того, чтобы прервать последовательное осознание повествования на совершение акта «приема» испускаемого сигнала взамен отслеживания линии сюжета. Но здесь, поскольку наше суждение мы строим на данных заимствованных в некотором источнике, возможно выделение и далеко не тех понятий, что прямо приходят на ум, но взамен - и неких понятий технической сферы.

Итак, если мы намерились изготовить некую систему или применить ее как некое средство, то нам следует уделить внимание и такой присущей ей специфике, как возможные «недостатки» системы. В этом случае или тому же методу дано быть, но при этом ожидать ограниченного применения в силу обладания неустранимыми недостатками. Или - смыслу «недостатка» также дано отличать и некое привходящее обстоятельство, мешающее совершению неких действий вплоть до момента, пока не появится возможность его устранения; точно так же возможный недостаток доводится составить и некоей «недостаточности», мешающей полноценному использованию вплоть до ее устранения. В конце концов, возможна и недостаточность как альтернатива достаточности, когда в отсутствие пополнения или восполнения чему-либо и доводится сохранять качества нечто не вполне подобающего.

Специфику своего рода «собратьев» недостаточности дано обнаружить и таким кумулятивным формам утраты содержания, как затупление или износ. Здесь хотя непосредственно эффекту дано предполагать лишь кумулятивный порядок обретения, но, тем не менее, ему дано означать воспроизведение той же самой дефицитарности, что и в случае «недостатков», - тех же неприменимости, непригодности или неполноты. Хотя, в том числе, таким формам утраты содержания дано допускать и представление как причины повышения трудности, скажем, «увеличения усилия резки на 20 - 30% в сравнении с расчетным усилием».

Напротив, понятию «износ» в его качестве структуры интерпретации дано предполагать и вполне определенный порядок интеграции в комплекс связей линейной последовательности повествования. Непременная специфика износа - разнообразие форм привязки, положим, масштабной привязки в образе показателей значительного и незначительного износа, динамической привязки - быстрого и постепенного износа, а равно же форм структурной привязки - изнашиваемости и износостойкости. Или - хотя понятию «износ» и дано разнообразить повествование непременно же в значении «пятна», но и в «значении пятна» принимать участие в выстраивании связей повествования.

Но помимо отстраненной формы - недостатки, и кумулятивной формы - износ, здесь следует уделить внимание реальности и нечто маркерной или результативной формы, а именно - понятию «дефект». Другое дело, что условию «характер дефекта» также дано заключать собой и некую предметную специфику; и если «износ», сохраняющий для повествования значение «пятна» допускает интеграцию в нарратив по условиям масштаба, то «дефекту» дано подлежать интеграции равно и со стороны природы или места проявления. Хотя дефект равно дано отличать и способности обращения нечто «видимым» дефектом или, напротив, исключающим простую форму обнаружения, как для него допустима возможность коррекции или прямое отсутствие такой возможности.

Теперь если завершить здесь стадию представления примеров, то правомерна следующая постановка вопроса - каким образом появлению такого рода «пятен» в структуре осознания дано предполагать и их теоретическое осмысление? Здесь в смысле структуры отпечатка не исключено представление и такой иллюстрации, что отсылает к такой картине, как наличие косточки в ягоде. Да, линейное повествование так же открыто усвоению, как и мякоть - возможности употребления в пищу, но и поглощению мякоти не миновать продолжения посредством сплевывания косточки. А потому и возможна оценка, что зависимость линейного представления данных - не абсолютная зависимость и, как знать, иногда ей дано обобщать собой и такие «пятна», чему в неких обстоятельствах дано заслонять и как таковое повествование. Привычный пример - комичная оговорка, хотя здесь равно возможны и трагические включения, а - равно и иные вероятные формы. Другое дело, что и непосредственно повествование каким-то образом «агрессивно» по отношению к подобным «пятнам», и хотя ему не удается их полное поглощение, но - ему все же удается и как-то обволакивать их характерной «тиной», хотя оно не в состоянии растворять такие «пятна» равно же в стихии определяющих его линейных связей.

Огл. Идеи районируемых зон

Коллекцию различного рода структур интерпретации дано пополнить и неким далеко не вербально выражаемым «идеям», скорее, в данном случае, визуальным построениям тех же районов зонирования, положим, разделения игрового поля на поле одной команды и поле соперника. В смысле структур интерпретации таким идеям явно дано восходить к идеям формы, положим, плоской формы, но при этом оставаться и такого плана идеями, в чем дано доминировать признакам объема и пределов такой формы, как равно, пусть и в меньшей мере - идее геометрии формы. Что такое подобного рода структуры мы и позволим себе определить на примере «раскроя», но в нашем случае не ткани под пошив, но раскроя стального листа.

Тогда подобает начать с постановки такого вопроса - в чем именно дано заключаться «искусству раскроя», важному для выпуска металлоизделий? Во-первых, под предметом «раскроя» здесь допустимо понимание и такого рода размещения вырезаемых фрагментов поверхности, дабы оно соответствовало функционалу режущего оборудования, а равно соответствовало схеме использования материала - или предполагающей минимизацию отходов, или - их возможное полезное применение. Кроме того, геометрия фрагментов - она и своего рода природа формы их комбинации - или встречного, или - всякого рода последовательного расположения, или расположения в шахматном порядке. А далее на подобные условия дано налагаться и технологической задаче - сохранению перемычек на предмет, чтобы после вырезки остаткам использованного материала не дано лишаться целостной структуры. Отсюда подобного рода картины зонирования - никак не картины изначального наблюдения, но - картины комбинации той мозаики, где кусочкам смальты каждый раз дано обретать и специфический строй организации; проще говоря - это некие представления, восходящие к спекулятивному началу подгонки на предмет заполнения под некую геометрию.

Отсюда и тот возможный «отпечаток» в сознании, что и доводится оставить формам раскроя - это и некоторого рода схема «звезда», но только лишь та, где лучи исходят уже не из центра, но та, где имеет место и сведение лучей в нечто «позицию средоточия». А если придать такому представлению возможную образную форму, то это не иначе, как конфигурация «звезда», образуемая пересечением идущих навстречу лучей; здесь подобного рода «звезде» не дано располагать строгой позицией концентрации, но строиться вокруг нечто «размытой формы» такой позиции. Если это так, то и основное содержание такого рода «отпечатка» доводится составить теперь и той объемной «геометрии центра», где и как таковые «лучи» такого рода «звезды» - специфические реализации «отношения встречности».

Огл. Выпадающее включение «микрофабулы» в линейные структуры

Выше мы уже обращались к рассмотрению структуры содержания «пятно» в составе линейной последовательности представления содержания, а теперь следует уделить внимание некоему ее подобию микрофабуле. Или - если структуру содержания «пятно» следует определять как тяготеющее к автономии выпадение отдельного элемента адресации в составе линейной последовательности содержания, то «микрофабула» - это такого рода наличие автономных структур, что означает образование «параллельной» последовательности. И здесь в нашем специфическом случае в ту или иную последовательность развития событий дано вторгаться и такой самостоятельной составляющей, как составляющая сопутствующей «проверки». Или - в роли нашего примера и подобает предстать картине той формы деятельности, когда сама собой возможность ведения деятельности - равно и сопровождение основных операций действиями «проверки».

Итак, возможен и тот порядок ведения деятельности, что не исключает прямое продолжение, если основные действия не сопровождает подкрепление и проведением «проверки». Тогда уже и сама собой реальность такого рода картины будет нарушать упорядоченный строй ее представления равно и посредством выстраивания некоей структуры данных, где параллельно основной последовательности линейного упорядочения смогут выделиться и иные формы построения последовательности, исходящие из «собственной логики». Многообразию такого рода форм «собственной логики» и дано прослеживаться на примерах всякого рода «проверок». Например, проверке дано располагать смыслом или не более чем констатации, как той же «проверке давления сжатого воздуха», или - равно же смыслом процедуры тестирования, что дано обнаружить «проверке исправности оборудования». Также «проверке» дано предполагать представление как форме лабораторного исследования - проверке важных механических и химических свойств, а равно - представление как регламентной проверки на предмет наличия привходящих, чем дано предстать и «регулярной проверке соблюдения правил охраны труда». Равно «проверке» дано располагать и таким функционалом как фокусировка на условии достаточности некоего признака, в частности, «точности работы», и ей же - представлять собой проверку некоего комплекса признаков, такую, как «проверка исправности». Тем не менее, всем указанным здесь «проверкам» дано иметь место лишь в случае, если им дано представлять собой не более чем сопровождение некоей телеологически заданной активности, а не допускать проведение как проверки «ради проверки».

На наш взгляд, объем представленных здесь пояснений уже исчерпывающе полон, и нам остается обращение к постановке вопроса, - какую именно форму «отпечатка» дано порождать картине представления данных, образуемой посредством совмещения базисного и вспомогательного вектора? Скорее всего, здесь явно допустима такая аналогия, как картина «содержащей узлы нити», что в определенных обстоятельствах могут предполагать развитие вплоть до образования конфигурации звезда, где позициям замыкания лучей равно дано допускать обращение тогда и своего рода «узлами». Конечно, в этом случае вряд ли идет речь о становлении такой формы как «сумбур вместо музыки», но - рождается своего рода «беговая дорожка с препятствиями», где возможность продвижения - равно далеко и не безусловная возможность.

Огл. Заполнение, заполнители и меры концентраций

В рядовой ситуации, когда выпадает вставать в очередь, нередко нам случается уточнять, обращаясь к прочим жаждущим: «сколько человек заняли перед вами?» Подобным же образом и структурам интерпретации доводится строиться по принципу «заполнения», - не только в быту, но и при построении технических и специальных схем, положим, что так устроена и структура шкал. Кроме того, некоторое отношение к порядкам, реализуемым по принципу «заполнения» дано обнаружить и мерам концентрации - показателям масштаба и показателям объемного процента. Если упомянутые здесь практики - столь распространенные формы воспроизводства структур интерпретации, то какой «отпечаток» способы оставлять такого рода структуры представления данных?

Наш поиск ответа на поставленный здесь вопрос все же будет полезно построить как исследование все того же бытового примера, вспомнив и вероятный ответ стоящего впереди, звучащий как «заняли десять, но пять отошли». Подобным же образом и в практике построения шкал возможна ситуация наложения шкал, и притом и такая изощренная, что имеет место и в случае использования нониуса. В более простом случае следует напомнить и о таком порядке наложения шкал, как наложение разных шкал, - одной составленной из 100 и другой - из 33 делений. Отсюда и всякого рода заполнению дано обретать специфику своего рода «продолжения (что равно ‘развитию’) концепции» шкалы. Тогда если исходить из предложенного здесь понимания, то не исключено предложение и ряда следующих картин такого рода «отпечатка». Если нам дано располагать лишь единственной шкалой, то в привязке к такому началу картина заполнения - некое подобие фигуры «свастики», когда от шкалы как от позиции концентрации дано исходить множеству лучей - отдельных позиций шкалы, а от позиций возможно выставление и нечто «смыслового перпендикуляра» тогда и непосредственно к объекту. Но если мы используем две и более шкал, то здесь получаем и своего рода «многоатомную схему» в составе множества свастик, когда у атомов-шкал будут образованы и присущие им «межатомные» связи, а далее такие «атомы» получат продолжение и в их собственных «свастиках». Или, иначе - любого рода схему «шкалы» и подобает расценивать как особенную модификацию схемы «звезда».

Но если нам выпадает оперировать различного рода мерами концентрации, в том числе, конечно же, и масштабом, то здесь имеет место такого рода шкала, что в известном отношении «не прилагается» как шкала. Другими словами, такой шкале не дано «ложиться на объект идентификации» именно потому, что она никоим образом не указывает на нечто выбранное положение на шкале тогда же, как на положение, прямо соседствующее с не выбранными положениями. Так, в случае очереди, когда перед нами десять, то и мы в ней - одиннадцатые, когда, напротив, в случае концентрации и всякий следующий масштаб - как бы порядок «совсем иной» картины. Тогда для того же масштаба и различного рода иных мер концентрации и дано действовать принципу, согласно которому «первична картина, но вторична шкала»; зная картину, мы получаем возможность воспроизведения другой картины благодаря «преломлению в масштабе». Если все это так, то и сам по себе масштаб - он же и «дерево» с перпендикулярными стволу ветвями и перпендикулярными же структурами корневой системы, произрастающее на «площадке» некоторой картины. А, соответственно, на таких «ветвях» и «корнях» и возможно зацепление тогда и неких иных картин. То есть масштаб - это скорее аналог линейно-узловой схемы, анализ которой уже был предпринят выше.

Огл. «Отпечатки погруженности», мелодизм и пейзажность

Если судить о такой практике, как «восприятие под углом зрения», то такой характеристике дано означать указание на характерно широкий и потому неопределенный круг явлений. Другое дело, что сознанию дано погружать себя как бы во вполне определенный «контур восприятия», в границах которого и сознавать мир как не пересекающий задаваемых ему пределов. Конечно, характерно частую картину такого «погружения» доводится развернуть заданию «предметного контура» восприятия - своего у сельского жителя, иного - у горожанина, специфического у врача, лингвиста или инженера - у каждого привязанного к используемой системе представлений; также и узким теоретикам в теоретически состоявшейся науке присуще следовать признаваемому ими кругу теоретических проблем. Подобного плана дифференциация как бы «исключает интригу» - она вполне естественна и формируется как комбинация тех формационных разновидностей структур интерпретации, что составляли собой предмет предпринятого выше анализа.

Однако в противовес составляющей предметных влияний дано иметь место и влиянию составляющей «тонкой настройки», исходящему не от предметных начал осознания, но от состояния погруженности как увлеченности, или - практики восприятия, заданной посредством «настройки на камертон». В этом случае уже имеет место влияние выбора в известном отношении ценности «согласования» или ценности поддержания гармоничной формы, когда вместо присущей действительности структурированной картины обустройства происходит воспроизведение нечто картины «доминанты», превосходно гармонизированной как бы в сознании «преобладания», нередко родственном иллюзии. В частности, такова и философия, равно подпадающая под влияние идей «поиска камертона», что и обуславливает становление идей «добра» и «зла» или - обуславливает обустройство и всякого рода форм категорийности, наподобие категорий материи, духа, сознания или даже «вещи-как-самой-по-себе» тогда уже вне должной верификации этих форм как собственно функторов. То есть философия, как бы не желая осмыслить «насколько необходимо» некое видение и обращается к его фактическому «продвижению» лишь потому, что понимает его добротным тогда уже и как поверенному неким же «камертоном».

Но если философии, как правило, дано знать лишь ограниченный перечень такого рода «камертонов», то, напротив, художественная культура или некие виды ее возможных радиаций наподобие мифотворчества, те уже прямо настроены на регулярный синтез подобных «камертонов» или, как теперь принято определять, «мемов». Потому нам и подобает начать наш анализ с осознания того обстоятельства, что иной раз поэту и совершенно не свойственно размышление о предмете спекулятивного смысла того, о чем он берется судить. Поэт в своем творчестве как бы склонен исходить из «устоявшегося» мнения, и если в таком мнении или, быть может, практике его насаждения тот же «образ зла» и дано символизировать «бюрократизму», то поэту и доводится принимать такую «внешнюю установку» равно и «прямо как установку». Но если поэзию и подобает расценивать как стихию «прелести», «гениальности», демонизма или тоски, то мифологии дано уже плюс к этому установиться и как воля и искупление, а эзотерике - то и как провидение и погружение. Подобного рода формам, где «за основу» и дано быть принятыми звуку или звучности не избежать отождествления равно же и как формы в известном отношении «мелодизма», а в важном для нас смысле равно любопытной правомерно признание и формы погружения, чему дано допускать отождествление тогда же и как нечто «пейзажность».

Но в подобном отношении «пейзажность» - тогда уже никоим образом не свойство изобразительного искусства, но равно и специфика тех текстовых форм представления данных, где и имеет место не «увлечение звучанием», но равно же увлечение совершенством или гармонией композиции. Здесь потому и возможно представление такого образа, как фигура увлеченного публициста, что жив иллюзией как бы обретаемой им в изложении условной «полноты картины», на деле - не полноты, но - не более чем «закона жанра». Положим, «законам жанра» и дано диктовать порядок выделения или игры страстей, или, напротив, изображения обезличенных «масс», или - представление картины нужды, как равно и отождествления как непременно избыточных здесь же и форм, характерно закрытых для наивного объяснения. В другом случае «законам жанра» или дано требовать фокусировки на некоей сцене, или - замыкания в некоем «пространстве» или - погружения в развитие интриги и т.п. Но важно то, что ни «сцена», ни «развитие интриги» не в состоянии предопределять реальность лишь сами собой, сколько сама действительность существенно сложнее, где и сцена, и интрига - то и не более чем некие привходящие.

Если это так, то чему именно, если привести в действие аппарат предлагаемой нами теории, дано определять такие мелодизм и пейзажность теперь уже как формы, образуемые благодаря порождению в осознании и нечто формации «отпечатка»? В этом случае и правомерна постановка вопроса, а оправдано ли как таковое отождествление данных структур интерпретации как собственно «отпечатка», поскольку в существенной мере им дано представлять собой и те или иные предустановки. Тогда для отождествления подобных форм мы и позволим себе использование такого понятия, как «склейка»; здесь следует вообразить, как в руки реставратора дано приходить неполному набору черепков амфоры, и амфоре в воссозданном виде в местах утрат включать в себя и имитацию в виде гипсовых вставок. Равно и здесь - тем же «черепкам» реальности и дано подлежать «склейке» теперь и в форму экспоната, но и наблюдению эксперта дано заметить, где и довелось состояться подмене. В смысле природы структур интерпретации тогда и подобает признать существенным, что некие внешние установки, такие, как начала мелодизма и пейзажности уже будут предполагать и ту глубину трансформации некоего объема данных, что в нем определенно возможно тогда же и выделение «участков вставки». То есть, для некоего состояния «погруженности» такие картины, быть может, и могли бы показаться полными, но в более пристальном рассмотрении им доводится выставить напоказ и некие грубо заделанные лакуны.

Огл. Заключение

Наше обобщение итогов предпринятого выше анализа можно начать с предположения, что вряд ли и столь существенному числу структур интерпретации, что предстали здесь объектом нашего внимания, дано исчерпать собой всё многообразие такого рода структур. Однако и проблематика структур интерпретации как особой обобщенной типологической градации - для философского исследования пока что представляет собой лишь «чистое поле». Если, в таком случае, мы и преуспели здесь в представлении не более чем отдельной группы такого рода структур, то и такое скромное достижение также подобает признать значительным. Хотя, конечно же, мы равно отдаем себе отчет, что в предпринятом нами анализе не получили представления и некие очевидные позиции, положим, такая существенная форма структур интерпретации, как формулы; однако для предметного исследования формул не помешает образование и их представительной коллекции, пока что отсутствующей в нашем распоряжении.

Также нам подобает отметить следующее - в дополнение к тому осознанию предмета данных, как их понимание в значении средств «предметного представительства» равно не помешает и понимание данных в значении «форм представительства», что в определенной мере позволит предполагать, что же можно ожидать от получения тех или иных данных. Или - тогда и сам порядок организации данных - это равно же и мера присущей им пригодности для извлечения некоего функционально достаточного осознания.

03.2019 - 04.2021 г.