Человечество всецело пребывает под обаянием, различаемом человеческим сознанием в идеях ньютоновой механики, превращающей физическое тело в материальную точку и тем самым лишающей физическое тело также и самоё качества телесности. А далее по любимому выражению одного весьма и весьма известного политика, технические науки «контрабандой протаскивают» различного рода присущие физическим телам качества телесности, объявляя их при этом не более чем «технической» спецификой. Мы же в этом случае поставим перед собой задачу «возвращения» физическому телу его качества телесности, что не просто раскроет перед нами более насыщенную картину, но и приведет, в конечном итоге, к пониманию таких фундаментальных субстанций, но как субстанций - отнюдь не субстанций материального свойства - как пространство и время.

Ключом для понимания субстанции или, куда скорее, предсубстанции по имени «пространство» нам послужит такая важная качественность как «жесткость». При этом мы поставим перед собой цель отнюдь не рассмотрения условия «жесткости» в его релятивном измерении, когда «твердые» резцы обрабатывают «мягкие» стали, но жесткость в том виде, в каком ей подобает состояться «как жесткости» в любом из случаев проявления качества жесткости. В том числе, мы уделим внимание тому парадоксальному состоянию, когда нечто на тривиальный взгляд признаваемое очевидно «не жестким» равно обнаруживает способность проявления жесткости.

Итак, мы позволим себе формулировку простого парадоксального тезиса «вата жесткая». Смысл данного тезиса в возможности развернуть на его основе следующую схему: если мы помещаем клок ваты на твердую подложку, также расположенную в некотором объеме, что в совокупности обеспечивает устранение любых колебаний и смещений частей этого куска ваты, следующих из внешних причин, и направляем на наш кусок ваты световой поток, то получаем на экране жестко фиксированную тень, не знающую смещения ни в каком направлении. Или - тогда перед более слабым в телесно-механическом смысле световым поток и кусок ваты обнаружиает очевидную жесткость, прямо удостоверяемую посредством не столь сложного эксперимента по освещению этого куска ваты светом в направлении экрана. Отсюда «жесткость вообще» и подобает расценивать как наличие того соотношения возможностей телесных сторон, вовлеченных в некое физическое взаимодействие, что прямо указывает на неизменность контура или структуры одной из сторон, испытывающей воздействие другого участника взаимодействия. При этом здесь неизбежно указание и двух таких существенных моментов. Первый - если что-либо и обнаруживает способность удержания своей геометрии при воздействии на него какого-либо иного тела, то его подобает расценивать как «жесткое» для данной формы организации взаимодействия. Второй - знающему естественнику, конечно же, дано найти возможность указания в отношении такой характерно грубой формы постановки опыта тогда и на обстоятельство, что вата на микроуровне все же каким-то образом будет реагировать на воздействие светового потока, но его возражения можно отмести на том основании что для подобных масштабов события такая девиантность по сути обнаружит ничтожность. Или - наш опыт потому тогда смог состояться, что наша картина воспроизводимого в нем события - это картина характерно грубого акта; или - наша «формула жесткости» это формула жесткости для грубой формы постановки опыта, хотя и постановки опыта, исключающей не явно существенные, но всего лишь ничтожные привходящие.

Но что именно следует из нашей «теории» или, если более точно, элементарной концептуальной схемы задания условий или порядков воспроизводства качества «жесткости»? Таким очевидным следствием предстанет здесь такое положение - наличие жесткости, пусть в самом его «качестве жесткости» заданной лишь для некоторых схемы или порядка воспроизводства события, - это прямое свидетельство блокировки со стороны одной телесной формы возможности замещения того же самого участка пространства равно же и другой телесной формой. Или - если некую телесную форму отличает свойство «жесткости», то оно самой своей жесткостью отражает и любые попытки другой телесной формы оказаться на том же самом месте пространства. Причем в этом случае сразу же следует напомнить о реальности и совершенно иных схем или порядков воспроизводства события, когда электромагнитное поле, потоки электронов или нейтрино пронизывают собой вещественные образования, или, если не покидать сцены вещественной парадигмы, то твердотельные пористые формы тогда и наполняют жидкость или газ.

Но нас интересуют не попытки совмещения, но случаи отражения, когда взаимодействие телесных форм подобает расценивать как выигрыш в конкуренции за пространство. Или - пространству здесь доводится составить собой своего рода «предмет конкурентной претензии», объект соревновательных посягательств, и нам интересен ответ на вопрос, за что именно доводится конкурировать телесным формам, когда оно «конкурируют за пространство»? Какова «ценность приза», которым пространство вознаграждает победителя в конкуренции за пространство?

Но предложение нашего ответа на эти вопросы все же следует «начать издалека». В той схеме, в которой телесные формы определяются как конкуренты за ресурс пространства, просматривается и возможность предложения определения материи или материальной формации, если в основу такого определения положить сугубо онтологические или, другими словами, физические основания. Тогда все то, что не в состоянии ни в одном из возможных случаев вступить в ту форму конкуренции за ресурс пространства, основной приз в которой - это место в пространстве, тогда не позолит его признание равно и в значении нечто материального. Или - «свойство материальности» - любым образом это качество некоей формации обнаружить достаточность в роли конкурентного претендента на место в пространстве. Так, подобно и тому случаю, когда человек не умеющий ездить на велосипеде не может быть участником велогонки, так и здесь - отсутствие качества или способности оккупации пространства, сопряженное со способностью изгнания из места в пространстве конкурента с близкими возможностями - это прямое основание для признания нематериальности. Материя - это своего рода агрессивный в рамках определенной возможности, доступной той или иной форме материи, оккупант места в пространстве; по этому признаку, не знающему каких-либо самоссылок, тогда возможно и собственно определение материального.

Но в конкуренции за обладание местом в пространстве также могут участвовать и материальные формы - конкуренты с различным объемом возможностей; так, мы здесь уже упоминали такую форму фактически конкуренции за пространство как обработка твердым резцом мягкой стали, - таково также и разрезание ножом провизии, где острый нож откидывает за счет своей остроты примыкающую часть провизии от основного куска. Если перейти на «язык теории», то для материальных форматов возможна и такая форма конкуренции за пространство, где печальный итог такой конкуренции для одной из сторон и образует утрата или деформация ее геометрии. Или - среди всех возможных вариантов конкуренции за пространство между формами материи возможны и варианты, когда результатом такой конкуренции может оказаться чистое вытеснение без каких-либо нарушений геометрии участников по результатам их взаимодействия, а также возможны и варианты, когда результат конкуренции - это проявление доминирования одной из сторон, состоящее в многозначности эффекта - одновременно и вытеснения проигравшего из занимаемого места в пространстве или части этого места, что также может сопровождатся и нарушением геометрии проигравшего.

И здесь мы подходим к тому, как нам понимать теперь и как таковой «предмет пространства» - пространство таково, как это определили еще древние, что оно не знает «место места» и - также не обнаруживает и никаких качеств игрока на поле конкуренции за пространство или среды, подверженной нарушениям в результате проигрыша такой конкуренции. Или - само по себе пространство, как и собака на футбольном поле - это никоим образом не игрок в такую игру как конкуренция за пространство, не вступающее в такую конкуренцию ни в одной из известных форм или «линий» такой конкуренции. И в то же время пространство не эластично - сама конкуренция в таких известных нам формах потому и имеет место, что пространство не таково, чтобы вознаградить всех участников конкуренции или - оно не таково, чтобы «раздавать всем сестрам по серьгам». Если - а в данном случае можно предполагать лишь предложение с нашей стороны определенного допущения, - пространство таково, что оно не игрок с самостоятельной ролью в турнирах игр физических форм и при этом оно равно и незаменимый ресурс для любого рода покушений на его замещение, то пространство и есть нечто эталон жесткости. Пространство тогда невозможно «сломать» (изменить его геометрию) физическим воздействием и равно его невозможно и любым образом продублировать. Пространство - носитель такой жесткости, к чему не подступиться с целью нарушения этой жесткости. Причем на вопрос может ли пространство по итогам настоящего анализа также конституироваться как нечто особенный субстрат здесь нам пока неизвестен какой-либо определенный ответ - настоящее рассуждение вовсе не таково, чтобы составить собой и некий источник для поиска ответа на этот вопрос.

На фоне представленных здесь рассуждений, конечно же, уместно рассмотрение и проблемы природы пористого тела. На наш взгляд, пористое тело - это частный случай образования смеси, причем специфичной в ее способности обратимости из состояния смеси в состояние двух первичных фракций, что можно наблюдать и на примере гравийно-песчаной смеси хорошо разделяемой с помощью сита. Подобным же образом и пористое тело если надавить на него пуансоном разделится на две его исходные фракции - плотный субстрат остающийся под пуансоном и свободное пространство остающееся над пуансоном.

Но и сами изыскания научного познания более глубоки, чем мы могли бы думать - наука давно знает не только какое-либо единственное, исходно - «евклидово» пространство, но равно знает и широкий спектр различного рода форматов обустройства пространства - от «линейного» евклидова до всякого рода нелинейных пространств. Для прояснения данного момента нам вряд ли подобает пускаться в рассуждения, но стоит ограничиться пояснением. «Евклидово» пространство как свой особенный формат, тем и знаменательно, что оно основано на сочетании двух принципов - непременного кратчайшего расстояния и непременной ортогональности. Нелинейные же пространства скорее следует расценивать как вычислительную рационализацию, где некратчайшие связи и неортогональные зависимости тогда и претерпевают обращение в кратчайшие и ортогональные для упрощения расчетной работы. Во всяком случае, максимальное число отношений симметрии - это непременно качество лишь евклидова пространства. Манипулятивному же превращению одного пространства в другое, что, любым образом, не равноценно никакой конкуренции физических форм за ресурс пространства, да, действительно удается превращение пространственной организации в нечто эластичное.

Теперь, закрыв в нашем анализе тему пространства, мы можем перейти к рассмотрению проблемы времени. Что было существенно для картины пространства если в оценке реалий пространства исходить из того схематизма, что предложен ньютоновой механикой? Важно было вот что - если тело есть материальная точка, то и сам его объем ничтожен, а с такой величиной объема ни о какой конкуренции за пространство не может быть и речи. С временем тут положение несколько хитрее - если тело есть материальная точка, то есть не имеет объема, то внутри такого «несуществующего» объема также невозможно и развертывание события. Но если тело объемно, то и картина взаимодействия тел не может быть такой, в которой внутри тела в ходе механического взаимодействия не допустимо предполагать равно и развертывания сопутствующего события. Или - даже если мы описываем механическое взаимодействие материальных (физических) тел сугубо как событие или цепочку событий вне пределов данных тел, то это наше пренебрежение внутренними событиями в таких телах суть лишь особенность используемого нами схематизма, но не сама реальность. Во всяком материальном теле в момент протекания любого рода внешнего взаимодействия также неизбежно имеют место и некие же внутренние «сопутствующие» события.

Тогда ради придания наглядности работе тела или фрагмента тела, обеспечивающей участие или, скорее, воспроизводство физическим телом внешнего события мы рассмотрим здесь пример особого рода поплавка. Положим, мы используем поплавок некоей особенной конструкции: внешняя оболочка этого поплавка выполнена как воздушный шарик наполненный воздухом до состояния когда стенки шарика остаются дряблыми (не упругими), а грузом в этом поплавке служит помещенный внутрь шарика массивный предмет, например гайка большого типоразмера. Конструкция этой нашей системы такова, что мы можем пережать любое из сечений шарика - здесь мы не встретим сопротивления, но не сможем пережать в руках весь шарик, поскольку нам помешает сопротивление воздуха в шарике. Тогда если мы помещаем этот поплавок в воду, то картина его нахождения в воде будет указывать на разделение шарика на два сегмента - отвислый и пережатый сегмент находящийся под водой и надутый сегмент с воздухом находящийся над водой. В этом случае если отбросить некоторые мало в чем существенные частности, то поплавку будет дано исполнять свою функцию поплавка равно и по причине образования надутой частью шарика над водой поверхности сопротивления. Или - саму работу поплавка как поплавка будет определять то обстоятельство, что к составу его частей принадлежит и фрагмент, достаточный и в отношении наличия у него способности к организации поверхности взаимодействия, на которую и будет действовать выталкивающая сила давления воды. Или - если бы шарик совсем бы не содержал воздуха и не мог организовать такой поверхности, то он бы падал на дно сосуда.

Насколько мы правы в этом нашем примере мы предоставим право судить физикам, но смысл данного примера для предпринятого здесь анализа будет состоять в следующем - в физическом мире не существует такого внешнего взаимодействия, чей механизм не опирался бы на возбуждение в массе тела или в его фрагменте некоторого внутреннего взаимодействия или внутренней активности. И если от нашего гипотетического примера перейти к реальным представлениям технических наук, то из них дано следовать, что это так и есть; так техническое моделирование всякого приводного вала строится на том, что вал обретает способность передачи движения лишь в случае, когда закручиванию от приложенного к нему вращения доводится возбудить в нем некие напряжения, придающие валу жесткость уже достаточную для передачи данной величины мощности к данному виду нагрузки. Пока же происходит закручивание, а этот момент, что вполне естественно, весьма кратковременный, приложенное усилие расходуется на создание напряжений в массиве вала, но не на передачу мощности.

Изложенная здесь аргументация и позволит нам предположение, что вовлечение реального физического тела во внешнее взаимодействие никогда не обходится без воспроизводства в этом теле состояния мобилизации - если искать тому наглядную иллюстрацию, то следует воспользоваться картиной момента погружения нашего поплавка в воду, - тогда и обращающегося внесением задержки для процесса развития взаимодействия. Или - ньютоновская механика пренебрегает этой задержкой по причине ее реальной ничтожности для механического взаимодействия, но следование данной схеме - далеко не признание, что такой задержки нет в реальности.

Но что именно наличию такого рода «задержки на мобилизацию» дано означать для философской (онтологической) теории времени? Ей дано означать, что физический мир в его непреложной реальности - это реальность такой практики или порядка как реальность тотальной действительности задержки. Всему происходящему, чтобы тут не происходило, также дано означать действительность хотя бы и задержки на приведение в состояние мобилизации (в состояние готовности или в состояние способности проявления реакции). Следовательно, если мы пытаемся строить обратный отсчет времени «через физический мир», то для нас неизбежно и какое-то купирование неизбежной для хода времени в прямом направлении «задержки на приведение в состояние мобилизации». При этом также подобает учитывать, что если взаимодействие еще и дистанционно, то здесь надлежит учитывать равно и задержку на прохождение фронта воздействия тогда и собственно дистанции, отделяющей источник воздействия от объекта воздействия.

Также если и пребывание в покое рассматривать как «задержку», то отсюда течение времени или «стрела времени» равно обращается последовательностью задержек. Данное обретенное нами понимание мы положим в основу теперь и нашего рассмотрения реализации «машины времени» или отсчета времени в обратном направлении если базой или основанием такого обращения течения времени тогда нам послужит физическая реальность. Или - мы располагаем физической реальностью как некоторой вполне определенной комбинацией физического состава или содержания и пытаемся вернуть эту комбинацию в некое прошлое состояние очевидно предшествовавшее данной комбинации. Но если физические формы - это не материальные точки, то для них и возвращение из своего будущего к своему прошлому также невозможно и без отката или реверса случавшихся с ними задержек. Отсюда и возвращение в прошлое физических форм возможно лишь в случае, когда на деле возможно воспроизводство равно и «беупречного реверса» случавшихся с ними задержек. Если же реверсу наиболее важных «внутренних» задержек, определяющих совершение действия физическими формами доведется пойти по другому пути, нежели тот путь по которому эти задержки воспроизводились в прямом направлении, то здесь нам доведется очутиться не в прошлом, а в будущем, реализуемом как имитация прошлого. Или - тогда и любая привязка течения времени к физическому наполнению такой последовательности тока времени - это и прямое препятствие любого рода построению «машины времени». Но в рамках схемы «ньютоновской механики», где нет привязки к физическому наполнению по причине реальной бестелесности описываемых формаций тогда неизвестны и какие-либо препятствия для построения «машины времени».

Тогда время и надлежит определять как необратимое не иначе как «в Гераклитовом смысле». Практическая же не реализуемость «обратного хода» в токе времени своего рода «захламленном» приданным субстратом тогда и не дает времени потечь вспять в силу недостижимой сложности точного воспроизводства картины событий как развертывающихся в обратной последовательности. Но если прибегнуть к такой иллюзии как картина течения времени совершающегося в пустом пространстве, на деле - просто в пространстве, то, быть может, здесь вполне возможно предположение реальности «машины времени»? Но здесь невозможно определиться не только что есть будущее в отношении настоящего, но и что есть прошлое. Тогда единственная возможность воспроизводства стрелы времени - ее воспроизводство в «грязном» пространстве, прямо позволяющем наложение состояний и вынесение из этого наложения тогда и суждений об изменении данных состояний в силу определения некоего состояния как бытовавшего до изменения и выделения другого состояния как бытующего после изменения. «Время» отсюда - оно неизбежным образом и мера «грязной» действительности. В этой связи также уместно и представление объяснения такого предмета как «времяпровождение». Первое - времяпровождение все же случается в грязной среде где есть что-то что существует; второе - если для самого времяпровождения мы не можем определить никаких предшествующих и последующих состояний, то для моментов начала периода времяпровождения и его завершения мы располагаем возможностью их определения. И, наконец, если субъект, предающийся времяпровождению не может определить течение времени сам из себя, то единственно доступная для него возможность выхода из положения - использование некоторого сервиса все же определяющего течение времени.

Если все это так, то в чем могло бы заключаться равно и вероятное обобщение предложенных здесь оценок? Философское осознание реалий мироустройства - явно осознание таких реалий «как они есть», но не осознание таких реалий какими они определены в неких моделях, строящихся на основе редукции реальной сложности. Однако такие модели, не только в силу их развитости, но и в силу фантастической эффективности нередко ожидает восприятие едва ли не как само собой реальности. Соответственно и любые представления, производные из этих схем, равно заявляют себя как прямые трансляторы того абстрагирования, на котором и строятся данные схемы. Если бы мир был построен так, как строятся наши абстракции, описывающие его устройство, то он в самой его физической репрезентации знал бы не только лишь «машину времени», но и типологическую градацию «пространства» с ее наполнением множеством форм различного рода «пространств». Или - если кому-либо и доводится предлагать некую новую ассоциацию, на его взгляд, прямо вытекающую из того, что он определяет как «физику», то ему навстречу надлежит ставить и контрольный вопрос адресуемой ему критики: в чем именно дано заключаться используемой вами картине мира (или картине физической реальности)?

Конечно, человечеству присуще видеть мир никоим образом не «напрямую», но наблюдать его лишь посредством специальной «оптики» используемых им схем. Как таковая же специфика такого рода схем равно заключается в том, что предполагаемые в них отбрасывания или расширения порождают и некие особенные проекции, исходящие из практикуемых в этих схемах «отбрасываний и расширений». Видимо, в этой связи теперь и как таковая задача философского познания - это разъяснение самой природы всякой схемы то непременно как некоторого «схематизма» и, второе, также разъяснение того обстоятельства, что построение проекции исходя из «упрощений схемы» - то непременно источник и вполне вероятной ошибки. Или - философии надлежит определять познание не просто как познание «вообще», но как познание, равно не лишенное специфики характерного для него «качества решений» познания. Если некое упрощение куда как уместно в счетном моделировании частной задачи, или даже бесчисленного множества частных задач, то в том случае, когда «ушам» этого упрощения доводится торчать из некоей идеи философского плана - это равно и прямой источник вероятного заблуждения.

03.2025 г.