Наше сознание привычно осознает числа некоторыми хранящимися в памяти комбинациями на некие факты представляемых численным рядом «соответствий», и число мы запоминаем всем не в силу определяемых нечто его «внутренней логикой» причин. Представленный подход верен для большинства интерпретаторов, но – не для величайшего античного философа Платона. Его представление увидело числа совершенно иными образом, отождествляя в качестве неких исполнителей свойственных им «ролей», и для него величина выступала своего рода полным аналогом условия определимости.
Но Платона не допускал бы его признания значительным философом, если бы он так бы и завершил свое рассуждение всего лишь формулировкой принципа, позволяющего наделение числа его очевидной «ролью»; значительность Платона как философа в том и заключается, что он еще, конечно, признав первенство «роли» числа, приветствовал и возможность понимания нечто привходящих формаций численности – концептов несчисления – признания бытия только единицы, и двоичного счисления, троичного счисления, … , шестнадцатиричного счисления и т.д.
Единое, формально-логический фундамент единицы, удивляло Платона, скорее всего тем, что подобная выражающая «только себя» условность, «не могла» создавать новое иначе, кроме как переживая «отрицание» самой своей бытности; в едином исключительно возобновление в новом «самом» располагало возможностью осуществления «продолжения»; но и место «самого себя» единое занимало не безусловно, но проявляясь в своем единстве, хоть и одним, но, все же, особенным. Через единичность «россыпь» особенного получала возможность объединения не более чем в качестве стихии тех свободных связей, характер которых и оказывалась присущая таким единым возможность «всего лишь отсылать» от себя. Отсюда и суждение »единичного порядка» вынуждено было даже «соседние» бытности представлять «замкнутыми»; подобные изображения разделенных единичностей никаким образом не позволяли постижения глубины «собственно тел», поскольку не могли объявить в них никакого сложного.
Значение идеи «особого» и следует понимать состоящим в предоставлении возможности изучения вещи посредством «избирательного наблюдения». Тогда там, где уже требуется определение именно смысла произвольного выбора, там – хотя бы такой случай и не позволяет выразить определенность, именно сама «независимость наблюдения» и создает для познания нечто предшествующую всякому последующему обстоятельному «формальному описанию» «начальную констатацию».
Формат «двойка», первый алгоритм комбинации «продолженного наблюдения», уже открывает перед познанием мир симметрии, но и, в то же время, в двойке наблюдение еще не обнаруживает бесконечности продолжения числовой оси. Собственно двоичная идея «закрытой связи» позволяет ее сведение не более чем к условности «пересечения» вещей, и тогда для всякой вещи возможность ее «отражения» можно понимать доказательством действительности ее «родовых» корней. В спекулятивной иллюзии видения математическое сопряжение «двойка» открывает важнейшее условие будущего пространства – линию.
Если познавательная потенция единицы знала только такой тип воссоединения как «самоотрицание», то двойка уже смогла объявить о «ближайшем соседстве». (Вот почему если мы, еще не обращаясь к исследованию обстоятельств, уже готовы «признать» за случаем причину, то – совершаем ошибку: мы придаем нашей мысли направление кратчайшего «двоичного пути» суждения.)
Двойка и выступает именно в качестве идентифицирующего нечто «закрытые», сосредоточенные «на себе» связи определителя. Двойка, редуцируя проблемную среду, запрещает «остальную» условность, способную возникать сверх «предположения двоичного», то есть ту, что не наделена жестким ограничением. В качестве примера двоичной детерминации можно воспользоваться образцом той же свободы определения «двух» не как «оболочки», а, напротив, как «шага», – а именно, выделения условия «между ними отсутствует». В двоичной системе, пока что, невозможна реализация ни ближнего, ни удаленного, ни, тем более, позиционируемого. (Проходят день за днем – и солнечный уподобляется дождливому.)
Тройка же позволяет видеть за ней смысл символического начала попытки создания нечто похожего на рабочее «средство продолжения» («три» упрощает какое угодно «понимание»: лучший вариант позволяет уже его сравнение с двумя отбракованными). Тройка уже предлагает познанию использование «адаптируемого» ею инструментария мышления, позволяя воссоздать разрушающие монотонность полотна «двоичной комбинации» «общие виды», как, например, тройка описывает плоскость – «композицию трех точек». Третичная «конституция», если она свойственна некоей линии, - это уже «действительный прообраз» числовой оси, уже развитое до третичной сложности представление и позволяет нам выполнение неких операций сравнения. Недостаток же троичного формата следует видеть в том, что стойкое мышление «тройками» можно назвать «не уважающим себя» способом понимания: если сам не можешь выбрать, то обратись к заимствованию.
Осознавая идею тройки, мы уже анализируем «простоту» числа и, в том числе, и уже и в абстрактном плане; например, феномен того же самого треугольника заставляет нас думать и о протяженности, и о соотношении протяженности, о пропорциональности и о непропорциональности, – то есть заставляет познавать «красоту и уродство» – правильность фигур и т.п. Вообще все математические идеи конструкции – потенциальная «тройка и более», именно троичный предел счисления оправдывает употребление понятия «равенство».
А вот уже смысловое содержание четверки следует признать превышающим некий «предел строгой формулировки». Четверка уже способна показать, что описание действительности заключается в такого рода номинальном выражении, что образовано не частями, но, в данной ситуации, членами – на положении же частей в четверке пребывают некие «простые функции», как, к примеру, во «множестве» пространства, где присутствуют две части – «тройка» в виде плоскости и не лежащая на плоскости точка. Пятерка, как это легко можно представить, оказывается уже «дефиницией избытка», той, что открывает отношения, которые, не будучи простыми, для своего обслуживания требуют использования некоего порядка «развертки».
