Отчеты ОФИР за 2010 год

12 января 2010 года, Тема - "Проблема времени".

Возобновившееся в переписке ОФИР обсуждение проблемы времени вынудило вновь обратиться к этой теме и на заседании 12 января 2010 года. Заседание началось с обобщения проблематики времени по имеющейся переписке, сделанного К. Фрумкиным. Как следует из писем членов ОФИР, понимание времени требует осознания следующих проблем: 1. объективен или субъективен квант времени?; 2. что такое поток времени, его течение и направление течения?; 3. как рассматривать "присутствие прошлого в настоящем", на чем, собственно и основаны компаративистски базируемые начала понимания?; 4. что такое "момент времени" как начало подразделяющей его вложенности (проблема "тождества контейнеров")?; 5. является ли "настоящее" субъективным или объективным?; может ли настоящее предвосхищаться запаздывающим восприятием?; 6. что такое "различение прошлого с будущим"? К данному перечню проблем по предложению Ю. Ракиты был присоединен пункт 7. что такое единственность шкалы времени?, - существует ли нечто, живущее в обратную сторону во времени?
        Дискуссия началась с краткого выступления А. Каменщикова, сообщившего пример с выделением в момент стрессовой ситуации у человека "слепой зоны", когда человек перестает фиксировать течение времени и возвращается к способности подобной фиксации только по снятии стресса (когда он убежал от испугавшего его медведя). Данный пример вызвал некоторые комментарии собравшихся, не согласившихся с вроде бы следующем из него исключением настоящего, поскольку осознание стимула вообще запаздывает, и задавших вопрос, - "что есть настоящее" - это "мы" или же это сама протяженность? Также было подмечено, что и непосредственность ощущения не означает его же мгновенности. А. Нилогов сопоставил "настоящее" и "истинность", когда непосредственно переживаемое и истолковывается как "истинное", а Ю. Ракита привел пример с возможностью вовлечения человека в несколько субъективно одновременных процессов ("делать несколько дел сразу"). Далее А. Шухов изложил свое видение времени, следующее из некоторых положений неосхоластической констуитивной онтологии. Чтобы подойти к решению проблемы времени, нужно не просто понимать фундаментальные начала констуитивной онтологии, но и совершить над ними некое "расщепление". Равно так же, как объекты расщепляются на динамические и статические, так и универсалии можно расщепить на позиционные (спектральная частота) и интенсивистские, обладающие пределом совершенства (100 %-ная прозрачность). Время, в статусе "эффекта", оказывается нечто, способным задавать соизмеряющий подобную интенсивность эталон, и оно, оказываясь интерсистемным результатом предельно возможной в данный момент рационализации, собственно, временем всех в целом известных на данный момент систем его фиксации, представляет собой подвид первичного фундаментального онтологизма "эффект" (наряду с "физическим пространством"). Тут же другую модель предложил Ю. Ракита, призвавший понимать время фактическим синонимом "изменения". "Единицей" изменения служит событие, а время представляет собой способность связи между событиями; "стрелу" времени же следует рассматривать как некую полную упорядоченность последовательности событий. Альтернативный образец - структура интернет-чата при неустойчивой работе соединения, где для разных подключенных абонентов события в чате видятся посредством индивидуальной картины случайно реализуемой упорядоченности. Время, невозможно понимать "материальным", поскольку оно представляет собой такой же равноправный с материей атрибут мира в целом. При этом из вопросов к нему выяснилось, что он настаивает на укоренении времени в определенной системе, не допуская никакого интерсистемного времени (межсистемной синхронизации). Отсюда следует принцип "времени много", что и подтверждается моделью физического релятивизма. Любопытный вопрос задал А. Нилогов - "можно ли найти что-либо, не изменяемое во времени?", так и, к сожалению, оставшийся без ответа. Далее свое развернутое видение проблемы времени представил К. Фрумкин. Он начал с тезиса, что определение времени просто не допускает иного построения, кроме как посредством самоссылки. Настоящее, с его точки зрения, непротяженно просто в силу логических причин - поскольку всякая протяженность это результат движения, то и всякая временная протяженность есть итог "отбрасывания" настоящего. К. Фрумкин заявил себя сторонником принципа "единого времени", а реальные ощущения он увидел "конструктивными в отношении настоящего", откуда рождается дуализм запаздывания субъективного по отношению находящегося "в настоящем" объективного. Этот его тезис вызвал активное комментирование собравшихся, где Ю. Ракита противопоставил действительно запаздывающему ощущению опережающее моторное проявление "побуждения моторики", Н. Петров не признал вообще важным данный аспект, на что К. Фрумкин предложил принцип "не совпадения диаметра" субъективного и объективного настоящего. Для К. Фрумкина десинхронизация в принципе невозможна в силу своего рода особенности "целостности идеальной действительности". Н. Петров начал тем, что проблема "размера настоящего" более логическая, чем какая бы то ни было иная, для Галилеевой парадигмы настоящее "бесконечно мало". Иначе, если настоящее протяженно, то мы можем одновременно чувствовать и прошлое, и будущее. Отсюда можно говорить либо об одинаковом для всех "подлинном" настоящем, либо о различном неподлинном. При этом исключение "настоящего" уничтожает время как таковое, поскольку при его отрицании время сводится к некоей "равномерной шкале вечно существующих предметов". Любая же несоизмеримость - это именно признак выделения объемлющей "старшей", позволяющей сопоставить подобные несоизмеримости системы. Во "времени" Н. Петров видит единство субъективного и объективного, для субъекта же, с его точки зрения, время "не идет", поскольку субъекту дано только его субъективное "настоящее". На что последовало замечание Ю. Ракиты, что в отсутствие воздействия личности на мир, исчезает и синхронизация индивида с миром, "пассивное восприятия" - это как бы ситуация утраты такой синхронизации. Взгляд А. Нилогова на проблему времени видит ее "сложной и химеричной", тяжелой как для описания, так и для постановки задачи; на уровне языка время сопоставимо с принципом "изначального опоздания" ("мысль изреченная есть ложь"). И. Федотова видит время рассмтриваемым в связи с необратимыми процессам. Материализм В. Князева допускает как для физического, так и для психологического времени устранение понятия "настоящего", однако в психическом времени такой "разрыв" обладает реальными размерами. Уровень подобной ощутимости, варьируясь от случая к случаю, вынуждает нас выделять "настоящее". Видение Я. Гринберга обнаружило в произошедшей дискуссии избыточное усложнение проблематики времени. Он заметил, что сложность современного физического времени не мешает абсолютизации нашего практического времени, для которого реализуема одновременность сразу во всех находящихся на земле пунктах.
        На завершающей стадии заседания, посредством кратких выступлений, каждый изложил свое определение времени. Для А. Каменщикова проблема времени разрешима, если исходной позицией такого решения будет модель психического времени. По А. Нилогову "проблема времени" - это языковая игра в стиле Л. Витгенштейна, а объективная картина времени - это "сознание бога", при этом требуется различение "меры бога" и "меры человека". К. Фрумкин отрицал в своей последней реплике обсуждавшуюся на заседании "множественность настоящих", поскольку прошлое уже зафиксировано для нас в средствах его сохранения, например, материальных остатках. Все игры вокруг взаимодействия, физический релятивизм в частности, это игры вокруг не одновременности, а средств ее фиксации; сам смысл одновременности заключен в ее способности к объединению невзаимодействующих вещей, и это означает не обязательность реализации синхронизации посредством взаимодействия. Отсюда даже предельно локальный маркер настоящего может быть распространен на весь мир. По определению И. Федотовой время представляет собой объективное состояние неравновесной системы (т.е. необратимо изменяющейся); если мы строим сквозную синхронизацию, то, тем самым, мы строим абсолютную систему. Ю. Ракита допускает ситуацию "равнозначности настоящих" при введении четырехмерного пространства-времени, настоящее же - это совокупность всех ситуаций, в которые все еще возможно включение. А. Шухов определяет время видом подразумевающего предельную интерсистемность онтологического начала "эффект" (как и "физического пространства"), оно тождественно "пустому" процессу, фиксируемому естественным языком посредством понятия "времяпровождение". По оценке К. Ляшко, "время" - это не более чем цикличность протекающих в какой-либо физической системе процессов; наша физическая система и есть источник нашего времени, функциональной частью которого, оказывается, в частности, и то же самое "прошлое".

19 января 2010 года, Тема - "Проблема времени (продолжение)".

19 января 2010 года ОФИР продолжил начатое на предыдущем заседании обсуждение проблемы "времени". Вначале Н. Петров напомнил ключевые предметы дискуссии, это субъективность или объективность времени, целостность времени, направление стрелы времени, проблема "настоящего, прошлого, будущего", проблема действительности ощущения времени. Дискуссия началась продолжительным вводным выступлением Я. Гринберга, сутью которого являлась защита тезиса о незначимости для решения проблемы субъективного времени физической релятивистской модели времени. Человек живет в практически одновременном мире земной действительности, и субъективное время следует сравнивать с моделью практической мгновенности распространения взаимодействия. Далее обсуждение сосредоточилось на аргументации, подтверждающей либо опровергающей действительность субъективного времени, идентичности времени тем или иным основам, в частности, циклическим процессам. Обсуждалась и проблема "заклятых друзей" пространства и времени, востребованности пространственного начала для констатации времени, а также возможные различия в онтологическом статусе пространства и времени, и их отношение к движению. Субстрат (или материя) характеризуется таким объемом особенностей, для которого существенно важно определять его совместно как временем, так и пространством. Далее острым моментом дискуссии оказался предмет противопоставления субъективного и объективного времени, а также проблемы пригодности субъективного времени в качестве меры времени и феноменологических начал констатации времени. В отношении пригодности субъективной меры для фиксации времени мнения разошлись: согласно одной точке зрения, ее вполне достаточно для такого использования, поскольку субъективное время вполне может использоваться в описательных моделях, к примеру, биографического порядка (Н. Петров), с другой, субъективное время каждого бегуна вряд ли бы позволило определить победителя на беговой дорожке (А. Шухов). Третьим пониманием здесь оказалось мнение В. Муратова, увидевшего субъективное время мерой жизни как меры ее конечности, что и отражено понятием "с-мер-ть", означающем "с мерой". По проблеме феноменологических начал констатации времени было проанализировано мнение А. Шухова, понимавшего время не констатируемым как таковое, а рефлексивно выделяемым из представлений о "безвозвратно утрачиваемом". А. Шухов утверждал, что представления о просто "наличии" либо отсутствии предметных форм, имевшихся и утраченных, не являются еще представлениями о времени. Проблема непосредственного ощущения времени, когда человек способен выделять тягостные и радостные периоды с, как ему кажется, медленным или ускоренным порядком течения времени, вызвало обсуждение темы, видится ли будущее как "высокое", а прошлое как "низкое"? На это было представлено возражение, что для растерявшей свои возможности системы может быть выделено "великое" прошлое, которое тоже может пониматься высоким. Завершающая часть дискуссии была посвящена предмету реализуемой научным знанием абстрактной категории "время" и ее функциональности в познании. На взгляд Н. Петрова, представление времени не в феноменальной, но в абстрактной, да еще категоризованной форме лишь усложняет понимание проблемы времени, с другой стороны, как оценивает Я. Гринберг, данное представление в явном виде оказывается рационализирующим.

26 января 2010 года, Тема - "Удовольствие от говорения".

Темой заседания ОФИР 26 января 2010 года был выбран доклад К. Фрумкина "Удовольствие от говорения" (данное исследование представлено и на нашем сайте). Исходя из своих рядовых наблюдений, докладчик сделал вывод о принадлежности говорения к одному из видов удовольствия, в особенности если речь идет о возможности говорить перед аудиторией. Причем желание высказаться в некоторой мере может даже обладать иррациональной природой, не требовать от фактического слушателя действительного выслушивания. К. Фрумкин аргументировал далее тезис о доминанте "говорения" фактами недержания речи в момент опьянения или монологом к самому себе; тем не менее, это все не отменяет некую потребность в "благодарном" слушателе. Напротив, иногда трудно удержаться от высказывания, - для этого требуется некоторая сила воли. На первый взгляд, склонность выговариваться противоречит эволюционной логике: со многих точек зрения выгоднее "молчать и выслушивать", тем более, что слушать означает получать информацию. Для элитарных кругов их манера собираться на разного рода связанные с произнесением речей мероприятия может быть понята как одна из возможностей "элитарного потребления", - правом обозначать свою значимость. В гендерном смысле хотя женщины более словообильны, но в общении полов чаще говорит мужчина, когда женщина слушает. В порядке общения полов, как понимает это К. Фрумкин, для женщины важнее само условие наличия коммуникации, чем конкретное ее содержание, данный феномен он обозначил техническим понятием "пингание". Основываясь на приведенной аргументации, докладчик предложил 3 варианта объяснения "удовольствия говорить": 1) речь является средством суггестии (демонстрации доминирования), 2) говорящий тем самым утверждает свою картину мира (а функциональный критерий истины можно видеть в согласии собеседника). 3) говорящий матрицирует на слушателя свою личность, делая его своего рода духовным "двойником" или "потомком", обеспечивая "экспансию мемов". В завершение своего доклада К. Фрумкин дал комментарий в отношении предмета "интересности отвлеченного рассказа", посредством которого слушатель, знакомясь с далекой от его повседневности ситуации, приобретает "фантомный жизненный опыт"; предметное содержание превращается в мем и становится "соучастником словесной экспансии". В ответах на вопросы К. Фрумкин подтвердил, вначале, свое условное согласие с принципом Р. Докинза, выраженном в понятии "эгоистический ген", пояснил, что мотив "удовольствия от говорения" может демотивироваться другими рациональными соображениями, а также воспроизвел явление "поклонничества" от присущей тому или иному объекту поклонения авторитарности, хотя и был склонен согласиться, что поклонничество более прогрессирует после смерти носителя авторитета. С его точки зрения, для говорящего фактически безразлична искренность слушателя, по крайней мере, ему трудно фиксировать наличие подобной искренности. Он подтвердил также, что "говорение" - это всего лишь один из вариантов экспансии человеческой личности. С его точки зрения, удовольствие от восприятия умелого оратора несравнимо меньше "удовольствия от собственного голоса". В. Муратов поделился в данной связи наблюдением над явлением своего рода речевого "недержания", возникающего в моменты утраты человеком психической устойчивости, например, в предшествующий смерти период.
        Выступления по докладу начались с реплики В. Князева, обратившего внимание, что удовольствие от говорения перевешивает у членов ОФИР иные мотивы участия в нашем обществе. А. Шухов, напротив, обратился к проблеме предмета высказывания по мотивам неприятия. Его речевую активность в существенной мере мотивирует окружение в виде потока бессмысленной информации, и если бы существовали "заслуживающие его доверия" источники, то он бы для высказывания соответствующей оценки мог бы просто адресовать к ним. На его взгляд, "оборонительные" мотивы коммуникации формируют существенный массив "вынужденного" коммуницирования, образующего свой особый сегмент, на состав которого не распространяется порядок "удовольствия от говорения". А. Нилогов начал с того, что говорение - обязательный признак действия специфической для человека "второй сигнальной системы". В принципе для современной философии характерен некий "культ коммуницирующего разума", в особенности разрабатываемый в философии Ю. Хабермаса. В этой модели появляется проблема "лживой" коммуникации, обмена пустыми знаками и лжи; факт того, насколько мы способны выразиться нелживым образом, не зависит от формы самого выражения.Загадчно то, что же позволяет человеку прибегать к произвольным высказываниям, не опасаясь негативного отношения. Н. Петров выдвинул тезис о том, что здесь мы обсуждаем явление "паразитного использования речи", порожденного современным состоянием социализации. Человечество представлено 3 видами людей: живущие "телом", "духом" и "социумом". Большинство среди нас - это именно "живущие социумом". Если мы сводим человека только к такому объему возможностей, то фактически приравниваем его к животным, а, по существу, человек не особо нуждается ни во власти, ни в переносе картины мира и ни в экспансии мемов. Следует понимать, что речь делает мышление более функциональным и законченным, речь - это следующая стадия финализации мышления, именно та, на которой происходит отчуждение мысли. В итоге человек отчуждает от себя понятия, т.е. делает их абсолютно внеличностной и внесиюминутной вещью; этим человек открывает мир и … уходит от самого себя. Доклад же относился к предмету психологического компенсаторного использования речи; обмен же пустыми знаками следует понимать не более чем "разведкой", таким образом люди производят "зондирование" друг друга. Далее дискуссия продолжалась посредством своего рода "свободной" фазы, где также были высказаны ряд интесных мыслей, так или иначе связанных с тематикой "удовольствия от говорения".

2 февраля 2010 года, Тема - "Гибель империи".

Собравшимся на заседание ОФИР 2 февраля 2010 года Н. Петров изложил свое прочтение монографии Е. Гайдара "Гибель империи". Задачей, решаемой Е. Гайдаром в данной монографии являлось намерение выделить причины, обусловившие деградацию экономики CCCP, и, вследствие этого, и распад этого государственного образования. По мнению докладчика, ключевым аспектом, на основе которого Е. Гайдар выстраивает свою концепцию, является принцип "имперскости", понимание некоторых государств в качестве носителей "имперского начала". CCCP в данном смысле являлся "последней" исторической империей, наследующей имперской традиции Российской империи. Типология империй как таковых подразумевает выделение двух видов империй: заморских и территориально-интегрированных. На данную классификацию налагается уже другая классификация империй как объединяющих территории с уже начавшимся процессом экономического роста, либо распространяющих свою власть на патриархальные общества, в которых имперские системы лишь блокируют возможный переход к росту. Помимо же структурного аспекта "имперскости" Е. Гайдар принимает во внимание и другой влияющий на развитие экономики фактор, а именно "инерционный" фактор, выделение доминантного для данной экономики источника прибавочной стоимости, например, добычи высокоценного сырья, золота либо нефти. На такого рода начальные факторы, по Гайдару, накладывается уже собственно социальная специфика имперского варианта развития экономики в CCCP, к которому последний перешел начиная с 1926 года; в качестве такой специфики следует понимать милитаристски ориентированную индустриализацию, "коллективизацию" сельского хозяйства, обратившуюся в фактическое изъятие продукции сельского хозяйства в пользу других секторов, а также внеэкономическое идеологически мотивированное принуждение к определенному порядку построения хозяйственных отношений ("фактор ВКП[б]"). Подрыв органических начал сельской экономики привел, через крах продовольственного обеспечения, и к краху экономики в целом; в последнее время существования CCCP сельское хозяйство превратилось в своеобразную "чёрную дыру", поглощавшую, без какой бы то ни было реальной отдачи, все больший и больший объем направлявшихся туда инвестиций. В дополнение к этому и прямое потребление все в большей степени замещалось институциональным, выражавшимся в субсидиях государствам-сателлитам CCCP и финансировании непомерных военных программ. В данной ситуации "спасательным кругом" советской экономики оказалось углеводородное сырье, приносившее основной объем валютных доходов, и позволявшее за счет импорта компенсировать наиболее дефицитную продукцию и, в том числе, продовольствие. Это решение позволяло сводить концы с концами практически до конца 1980-х годов, пока конъюнктура мирового рынка не привела к резкому снижению экспортных цен на углеводороды. На подобном фоне свое значение приобрел и факт экономической некомпетентности политического руководства CCCP, принимавшего решения, исходя из политической конъюнктуры, но не экономической целесообразности. Н. Петров подытожил видение Е. Гайдаром основных факторов экономической ситуации в виде следующих 4-х важнейших условий: (1) экономический рост автором концепции "имперскости" рассматривается как внесистемное для социума "случайное" начало, (2) стремление к наживе трактуется Е. Гайдаром как нечто фактически "внесоциальное", (3) важнейшим источником стагнации для него оказывается "инерционный" фактор, (4) особую роль эта концепция отводит "общественному" фактору ("фактору ВКП[б]"). При ответах на вопросы Н. Петров пояснил, что "по Гайдару" наиболее значимым из 4-х следует понимать именно четвертый фактор, фактор внешней конъюнктуры был, все же, не самым важным, поскольку система могла искать средство спасения в любом из экспортно значимых товаров. Недостатком, по Е. Гайдару, планово-экономической системы следует понимать ее инерционность, неспособность к гибкому маневрированию. Важно, что система могла принимать какие бы то ни было изменения лишь в случае их соответствия существующим социальным отношениям, а само же понимание Е. Гайдаром экономического развития лишь усиливает в докладчике присущий ему философский фаталистический концептуализм.
        Выступления по докладу открылись репликой А. Шухова, приведшего ряд свидетельств экономической заскорузлости ситуации в России на 1917 год в сравнении с лидирующими экономиками мира. В этих условиях социальное развитие пошло по пути построения корпоративного государства, формально в данном смысле более "корпоративного" чем, например, номинально "корпоративная" Италия периода Б. Муссолини. Логика же корпоративной системы - это логика определенных не только социальных порядков, но и практик управления, эффективных лишь до уровня решения задач определенной сложности, но не более того. Невозможность принятия социалистической экономикой иных, более гибких форм организации хозяйственной деятельности собственно и объективно привело к ее краху. Я. Гринберг обратил внимание на лишь эмпирическую форму осмысления Е. Гайдаром проблем кризиса социализма, не поднявшегося до уровня философского обобщения; саму ситуацию в советской системе он понимает своего рода "невольным" ханжеством, вынуждавшим игнорировать реально появляющиеся проблемы. Любопытную оценку CCCP как типа системы привел А. Каменщиков, сославшись на мнение одного из исследователей, понимавшим советское общество "экстравертно-альтруистическим". Такой тип развития по самой своей логике оказывается тупиковым. К. Фрумкин обратился к предмету характеризующих те или иные системы "системных ресурсов". Система может демонстрировать жизнеспособность лишь в случае, если она располагает резервами, покрывающими потенциально возможную "глупость руководителей". Такие начала можно выделить в процессе экономического восстановления Германии после Второй мировой войны: отдельные события не могут обладать катастрофическим смыслом в условиях сохранения общего потенциала роста. Для советского социализма, напротив, смысл катастрофы заключался практически в любой сильной деструкции. В общем же и целом субъективный фактор для экономики следует рассматривать не более чем в качестве катализатора, мобилизационные же стратегии развития уместны только в одном случае - в случае догоняющего развития. В. Князев привел пример, когда благоприятная конъюнктура внешних рынков позволяет сохранять отсталую хозяйственную структуру экономики монтовара и сырья (таково сохранение крепостничества в России в первой пол. XIX в. на фоне спроса на зерно в капиталистической Европе), а также высказал мнение о невозможности знания законов истории оказать влияние на собственно ход истории.

9 февраля 2010 года, Тема - "Фактор бессмертия. Нанотехнологии и проблемы перехода".

В.К. Кишинец продолжил на заседании ОФИР 9 февраля 2010 года развитие темы "нанотехнологии и перспективы общественного развития", уже обсуждавшейся на заседании 8 декабря 2009 года. Свое выступление он начал с оценки восприятия аудиторией предмета его сообщения на прошлом заседании, не удовлетворившего его определенной поверхностностью внимания к изложенным им мыслям. Далее он более детально повторил собственно техническую часть своей гипотезы, подчеркнув, что рассматривает клетку не как биохимическое, но своего рода "механическое" образование, а целью же модицифирующей тенденции в целом он понимает "технологическое бессмертие". "Постчеловеческая формация" оптимизирует себя в энергетическом смысле и, сохранив разумность, адаптирует себя к процессам переноса вещества, в частности, для распространения в космосе. Это будущее, следует ожидать, наступит достаточно быстро - буквально через 5-6 лет. В.М. Кишинец предполагает следующий "социальный сценарий" непосредственно периода "нанореволюции": вначале подобного рода возможности окажутся доступными элите, но не всему обществу, что породит масштабный социальный конфликт. Далее возникнет прослойка "новых старых", претендующая на монопольное положение в обществе и блокирующая перспективы для молодежи. Еще одно последствие "нанореволюции", синдром "конца света" приведет к появлению эффекта сверхосторожности, в результате чего обезлюдят некоторые связанные с риском сферы деятельности. Перечислив еще ряд менее важных, но не менее драматичных ожидаемых катаклизмов, В.М. Кишинец призвал готовиться к наступлению новой эры в общественном развитии. Заданные докладчику вопросы относились к самым разнообразным сторонам его доклада. В частности, Ю. Ракита интересовался отсутствием мысли о возможности смены человечеством среды обитания, перехода с суши в море. Новая модель телесности, как пояснил В.М. Кишинец, в дополнение к энергетической оптимальности будет обладать и широкими возможностями модифицируемости, но он так и не сумел определить своего отношения к реализации в будущем эволюционной отбраковки и появления риска краха рационализированной и упорядоченной системы "от одной ошибки", от чего, собственно, и спасает эволюционное многообразие. Для В.М. Кишинца, на что он обратил внимания слушателей, понятие "души" не несет никакого смысла, а само мотивационное начало стремления к бессмертию - это продукт биологически данного человеку "подсознания". Докладчик был крайне осторожен в своих предположениях реальности будущих социальных структур, утверждая, что он прогнозирует только само их появление, но не многочисленные детали их конкретной конфигурации. Предположение о том, что видимое им будущее представляется своего рода "казарменным" докладчик лишь подкрепил мыслью, что отсутствие функции размножения сделает этот аспект жизни незначимым.
        Выступления начались с пространной реплики Н. Петрова, исходным тезисом которой оказалось замечание о неправомерности экстраполяции на ожидаемое совершенно иное будущее современных социально-экономических реалий. Тем более, что и имеющаяся сейчас модель клеточного механизма не до конца выстроена, и вторжение в функции клетки может вести к совершенно неожиданным для нас результатам. Нанотехнологии не отменяют фундаментального принципа "обмена веществ", а фундаментальным заблуждением следует понимать отождествление индивида с телом, которое может подвергаться разного рода вмешательствам. "Я" это вовсе не телесный комплекс, и если даже согласиться с подобным отождествлением, то все равно следует ожидать изменения мотивационной специфики поведения. Фактически данное свойственное В.М. Кишинцу понимание, и подобный мотив прозвучал еще в нескольких других выступлениях, представляет собой апологетику инстинкта самосохранения, одного из наиболее "дремучих" свойственных человеку биологизмов. В современной ситуации инстинкт самосохранения если и проявляется, то не представляет собой безусловной доминанты поведения. На это последовало замечение В.М. Кишинца, пояснившего, что он не видит человека разумного субъектом хотя бы какой бы то ни было продолжающейся эволюции, а старение для него - это не процесс износа, а действие определенного биологического механизма, в отношении которого можно применить блокирование. Следующую развернутую оценку докладу дал К. Фрумкин, отметившей, что элитарным пациентам и сейчас доступен сервис в сфере дорогостоящих генных технологий. Идею "сверхосторожности" он понимает необоснованной, поскольку с инстинктом самосохранения конкурируют такие свойства человека как риск, ригидность и подчиняемость. Возможность бессмертия же не устраняет собственно функцию мотивации, поскольку просто изменится характер ценностей и в принципе располагающих не абсолютной, а приведенной спецификой. Он бы ожидал в качестве следующего этапа социального прогресса наступление ситуации "отрыва духа от тела", а если созданную человеком "вторую природу" понимать его инобытием, то из подобных отношений можно вывести и гипотезу, что вся материя - это "инобытие духа". Начыщенностью и полнотой отличалась реплика Ю. Ракиты, начавшего с утверждения, что новая реальности войдет в нашу действительность не иначе как посредством "ползучей революции", за время которой общество успеет привыкнуть к новым реалиям. Сама идея "нанороботов - вирусов" опирается, на что обратил внимание Ю. Ракита, на принцип контролируемости их активности, что, с его точки зрения, вовсе не очевидно. Вообще данная гипотеза заставляет задуматься о "крахе" многоклеточных систем, что не дает понять на каких же началах могут быть реализованы такие системы. Поскольку эмпирика не только фактически, но и принципиально служит важным началом человеческой разумности, то дезэмпиризация отяготит нас выбором притягательности, что и заставит "убить страсти в себе". И даже если отличающийся "чистотой рациональности" мир и будет построен, то это не устранит проблемы смысла жизни, в которой и такие существа продолжат искать некую отличающую ее "конечную причину". Далее он высказал любопытную гипотезу о связи между развитием интеллекта и способностью "преодоления стереотипа", когда главным источником развития человеческой индивидуальности оказывается случающееся в молодом возрасте "неприятие стереотипа" и выработка, взамен, новых представлений. Если существование будет "лишено молодости", то последнее просто остановит развитие интеллекта. А. Каменщиков высказал идею любопытного парадокса, представившего идею смерти высшей в сравнении с идеей бессмертия: если бы изверги в молодом возрасте осознавали трагизм своей жизни и кончали с собой, то это лишь бы способствовало общественному прогрессу. Здесь Ю. Ракита дополнил свое выступление двумя важными идеями: фантастика предлагает такой путь повышения эффективности деятельности как ускоренное обучение, а если отождествлять "время" именно с субъективным временем, то оно субъективно различно течет в молодости и старости, ускоряясь к зрелым годам; отсюда идея бессмертия противоречит сама себе как идея жизни в "бесконечно быстром" времени. В. Муратов видит источником концепции "бессмертия" именно абсолютное время по Ньютону, если же ее строить в том или ином релятивном времени, то она сама собой теряет смысл. Принцип же "устранения желаний" делает данную концепцию сходной с традиционными представлениями буддизма. А. Шухов понимает концепцию В.М. Кишинца одной из очередных утопий, вводящей фигуры агентов или деятелей, "ограничивающихся набором позитивных интенций". Введение в данную схему достаточно эффективного носителя контрпродуктивного поведения просто лишает ее смысла. Данная концепция в принципе игнорирует игровую и договорную природу социума, оказывающегося компромиссом "между множеством эгоизмов". Технический аспект данной концепции тоже в нужной степени не проработан, помимо уже отмечаемой выступавшими необходимости для таких систем строиться как "самоконструирующиеся" (поддерживать обмен веществ), докладчик никак не задумывается об информационной природе разумности и необходимости для сложного мышления представлять собой эффективный решающий механизм, которым, в частности, является превосходящий интеллект любого животного мозг человека. Подошедший к концу заседания Я. Гринберг защищал мысль, что лишение рациональности ее лежащих в эмоциональной сфере интенциональных начал "разумности" собственно ликвидирует ее саму. Любое же исходящее из эмоциональности "заряжено" на смерть, а в ситуацию "бессмертия" мы просто не способны заглянуть, поскольку просто не способны выйти за границы используемой нами модели.

16 февраля 2010 года, Тема - "Телесность, судьба, эмоции".

Продолжая тему, поднятую на прошлом заседании ОФИР В.М. Кишинцом, заседание 16 февраля 2010 года продолжило тему возможных изменений телесности под влиянием технологий. Была рассмотрена гипотеза, согласно которой общей целью цивилизации является увеличение количества и качества существования материальных носителей сознания, при этом эта цель рано или поздно может в пределе перейти в стремление отделить сознание от тела (через промежуточный этап возможности менять материальные носители). Была рассмотрена возможность того, что исчезновение жесткой связи с телесностью может привести к «отмиранию» эмоциональной части личности. Однако было выдвинуто возражение, что основой для эмоций является не тело с его гормонами, а сама способность сознания быть потрясенным. Гормоны же являются материальным поводом для потрясения, который может быть заменен или имитирован. Истинной основой для эмоций является Забота - забота о своей судьбе в мире. Сегодня это прежде всего забота о судьбе тела. Бессмертие и неуязвимость (по Кишинцу) или бестелесность – породят равнодушие – но это будет только равнодушие к судьбе тела, но не равнодушие к своей судьбе. Забота о судьбе остается, и поэтому остается основа чтобы как–то – позитивно или негативно – относиться к миру. Судьба есть наша истинная телесность. И речь должна идти не о судьбе сознания, но духа ( который, по данному на заседанию временному определению включает в себя сознания, эмоции и мышление).

2 марта 2010 года, Тема - "Интерпретация квантовой механики".

Приглашенный выступить на заседании ОФИР философ А.Ю Севальников изложил 2 марта 2010 года основные положения разработанной им концепции философского и метафизического значения квантовой механики. Возникновение квантовой механики, как объяснил А.Ю. Севальников, вызвано необходимостью специального описания особого поведения микрочастиц, при некоторой структуре событий теряющих качество сосредоточенной формации и трансформирующихся в разного рода развернутое заполнение пространства. В теоретической интерпретации подобная способность разнохарактерного поведения частиц получила имя принципа "дуализм волна-частица". Существующие в настоящее время в науке описывающие квантовые явления законы и уравнения не сведены в какую-то обладающую общим дедуцирующим началом теорию, но фактически оказываются не более чем "угаданными". Квантовым физическим феноменам характерны как особые условия их становления, так и специфическая координация, продолжающая иметь место до момента нарушения изолированности одной из вовлеченной в "спутанное" состояние квантовых формаций. Оппонентом квантовомеханической теории поведения частиц пытался стать А. Эйнштейн, но предпринятые им попытки разворачивания квантовых явлений до структуры представлений классической физики не нашли своего экспериментального подтверждения. Квантовомеханическая картина - это картина взаимозависимости явления и его регистрации, когда классический процесс начинается лишь в случае внесения в наблюдаемую систему классического регистратора, до того представляя собой именно квантовую форму. Разные теоретики физики высказывают различные взгляды на существо данного представления, в том числе и строя концепции, опровергающие реальность подобного представления. Для описание квантовых явлений используется содержащая комплексную часть "пси-функция", и такая особенность позволила А.Ю. Севальникову построить модель соотношения в бытии "потенциального и актуального", поскольку "осуществившееся" выражается посредством перемножения пси-функции и "дополняющей пси-фукнции". Стадия "ответов на вопросы" более располагала к разговору о метафизическом смысле квантовой механики, о влиянии ее специфического принципа построения картины мира на сознание ученых и человечества. Для А. Севальникова идеи квантовой механики скорее понятны традиционному средневековому метафизику наподобие Фомы Аквинского, нежели современному пост-Ньютоновскому или даже релятивистскому рационалисту. Здесь было обнаружено, что для него и мир в целом оказывается отдельным объектом, а принцип становления он в обязательном порядке наделяет смыслом некоторой трансценденции. Квантовые объекты наблюдаются не только среди микроскопических частиц, квантовое поведение свойственно и сверхтекучему гелию. В связи с выходом на проблему причинности вопросы касались и понимания докладчиком предмета "случайности", в результате чего было выявлено отсутствие в его интерпретации квантовой механики выделения подобного источника причинной специфики.
        Выступления начались с рассуждения П. Полонского, подчеркнувшего необходимость разотождествления между собой метафизического и физического объектов. Докладчик, по его оценке, в своем рассуждении обращался именно к метафизическому объекту, а слушатели пытались перестроить фокус его внимания в направлении именно физической эмпирики. Физика не содержит никаких "волновой функции Вселенной" или эмпирически данного явления "Большой взрыв", физика - не более чем исследование именно эмпирики, конечно же, возможное только для сознания с развитой способностью рефлексии. Для Ю. Ракиты квантовые форматы естественны для некоего вводящего "единый мир" представления, но в данном смысле совершенно не эффективны такие начала как "отдельный объект" или же "истина". В то же время для теорий существует и такое ограничение как предел описательных возможностей языка, и, равным образом, и "язык" физического познания допускает возможность выражения с его помощью только лишь некоторых ответов. К. Фрумкин отметил, что сложность некоторых физических явлений привела физиков к необходимости использовать для их описания фактически в некотором смысле "трансцендентные" представления. Так, вводимый квантовой механикой принцип "ограничения наблюдением" явно наводит на мысль о его логической парадоксальности. Предпочитаемый же докладчиком холизм может быть опровергнут тем фактом, что реальность отнюдь не моделяционно, а реально фрагментирована. В завершение заседания Н. Петров поделился своим любопытным наблюдением, что квантовая механика оказывается продуктом вторжения в физику беспредельности бытия.

9 марта 2010 года, Тема - "Воля".

Некоторые моменты ведущейся в ОФИР переписки по тематике важнейших философских проблем обусловили интерес Н. Петрова к предмету "воли". Данная проблема и оказалась в центре внимания доклада, сделанного им на заседании 9 марта 2010 года. Если обратиться к существующим в литературе толкованиям "воли", то трудно не отметить некоторые свойственные им противоречия. В частности, психология видит в "воле" элемент "эмоционально-волевой сферы", но, по мнению докладчика, причисление "воли" к числу эмоциональных проявлений носит искусственный характер и совершается в силу необходимости ассоциации "воли" "хоть с чем-то". Для построения его собственной модели "воли" Н. Петров предложил исходить из следующей конструкции последовательности событий сенсорно-моторной корреляции, упорядоченной по порядку номеров от "0" до "7": 0. обнаружение, 1. ощущение, 2. чувство, 3. эмоция, 4. оценка, 5. модель, 6. решение, 7. действие. Каждый такой акт или акция располагает своим собственным "внешним основанием". Далее Н. Петров опроверг представление психологии о "воле" как разумном ценностном поведении на основании аргумента об отсутствии чего-го бы то ни было, против чего не могла бы действовать "воля"; такое начало делает действие "воли" всегда спонтанным. Своего рода предвосхищением "воли" следует понимать способность животных к тормозящему их даже достаточно сильную инстинктивность "подчинению запретам", что превосходно совместимо с тем принципом природы "воли", что позволяет понимать ее "принуждением самого себя", "насилием над собой", "насилием самого себя". Равным же образом сама "воля" представляет собой такое принуждение, от которого мы всегда можем отказаться. "Воля", по Н. Петрову, представляет собой "сознательный акт с полной ясностью, когда я знаю, что могу делать, а что могу не делать". Природу "воли" поясняет и специфичность "произвола" - действия, совершаемого вопреки, посредством навязывания и вне зависимости от оказываемого сопротивления. В ответах на вопросы докладчик пояснил, что понимает философскую "волю" А. Шопенгауэра своего рода "мировой метафорой", "волю" же как таковую он видит конкурирующей с чувством, не допуская ее понимания разновидностью психических явлений, а старшим классом (родовым именем) "воли" он признает "энергию". В случае машинальных действий "воля" также существует, но она дезактивирована (по аналогии: радио имеется, но выключено). Интересным моментом ответов на вопросы была дискуссия вокруг пункта "волит ли в человеке воля волю?" Согласно пониманию Н. Петрова "воля действует только внутри человека, и только на него самого". Воля, будучи внутренним содержанием человека, видит другое его внутреннее содержание объектом своего воздействия. Примером же изменения посредством "воли" некоторых очевидных проявлений телесности служат йоги. И новорожденные, как полагает Н. Петров, способны располагать волей, но незнание ими такой присущей им возможности просто исключает для них ее применение. В смысле соотношения между "волей и свободой" Н. Петров видит "свободу" не более чем "свободой выбора". Для него предмет соотношения "возможности воли и аффекта" заключается в моменте "купирования воли", в результате которого и "расцветает аффект". В результате человека "в отношении воли" следует понимать именно "страдающим существом".
        Стадия выступлений началась с обстоятельного изложения К. Фрумкиным родившейся у него по ходу доклада позиции. Он признал правомерным выделение "истоков воли" в системе отношений "схемы порождения сенсорикой моторики". Разнохарактерность эмоций приводит к появлению различных по силе состояний тяготения, что отражается на характере действий человека. Внешнее побуждение обуславливает появление различных по интенсивности "стремлений к действию", в результате чего "побеждает наиболее сильный импульс", хотя и не исключено образование некоторой "равнодействующей". Нейрофизиология явно фиксирует конкуренцию импульсов, вплоть до наблюдения ситуации дезориентации и порождения смятения равносильными импульсами (что И.П. Павлов называл "сшибкой"). "Волю" как таковую следует понимать результатом ситуации выбора, не исключающую и рефлексивного порядка изменения исходной пропорции побуждений. Для европейской культуры "разумная воля" синоним осознания доступных для выбора альтернатив; такая "воля" не может не быть прерогативой именно человека, а сюжет драмы основывается именно на показе особенностей явления "разумной воли". С другой стороны, "разумная воля" не позволяет определять такую вещь как "степень воления", например, "сильную волю". Противопоставление "волевого" человека и "безвольного" является противопоставлением "безволия" как прямого следования поступающим ценностным импульсам специфике "волевой натуры", способной к достаточно долговременному доминированию одного стремления, например, страсти. Я. Гринберг все же воспринял изложенное Н. Петровым понимание как своего рода "художественное осмысление" внутреннего мира человека, предложившее определить "волю" в качестве некоторого рода недоступного рациональному раскрытию "горизонта". Он отметил своего рода "переворот" во взглядах докладчика: к прежней характерной его пониманию абсолютной начальности "сознание" теперь добавилась и "воля". А. Каменщиков противопоставил "волю" как элемент "субъект-субъектных" отношений порядку "субъект-объектных" отношений. Волевое начало придает "Я" определенную пластичность, позволяющую изменять саму совмещенность с миром от состояния изоляции к состоянию "вброшенности", "воля" же представляет собой своего рода "движущую силу" этой динамики. А. Шухов признал себя сторонником того толкования специфики "воли", что понимает последнюю не постоянной, а переменной составляющей психики. В данном смысле "волю" следует понимать неким специфическим форматом более общего класса "мотиваций". Основание же в виде названных посылок позволяет дать "воле" следующее определение: "воля - это некоторая целеустремленность, в которой само начало целеустремленности перевешивает присущее в границах задаваемой цели мотивационное начало". Волевое же поведение приносит индивиду такого рода психологический выигрыш, в силу которого он понимает себя "способным к свершению" и ощущает по результатам этого понимания некоторый психологический комфорт. В. Князев дал свое толкование данному аспекту, признав ключевым для феноменологии "воли" понятие "решимость", приносящее личности психологический комфорт от ощущения себя "волевым человеком". К. Ляшко понимает волю продуктом развития социальной сферы, и отождествляет ее на положении инструмента принуждения именно с возможностью проявления власти. "Волю", с его точки зрения, не характеризует целеустремленность, но мотивируют желание или хотение. В подобном смысле вопрос о "воле" он все же понимает проблемой из круга именно субъект-объектных отношений. Для В. Муратова не существует однозначно формирующей индивидуальную психологию природы: порождаемые изнутри интенции неизбежно корректирует более сильное начало социального конформизма, по существу, "разумная воля" и есть такого рода конформизм. Выступления подытожил Н. Петров, высказав ряд новых идей. Во-первых, воля не усиливает себя умом, но критикует ум, для человека его те или иные роли не есть нечто тождественное его индивидуальности, а сама по себе "воля" не дает образовываться в нас "застывшим схемам".

23 марта 2010 года, Тема - "Философский словарь Г. Шмидта".

А. Каменщиков на состоявшемся 23 марта 2010 года заседании ОФИР предложил обсудить значение такого важного обообщающего опыт мировой философии корпуса философских знаний как издаваемый в течение столетия в Германии "Философский словарь Г. Шмидта". В России один из его переводов относился к 1961 году и распространялся среди узкого круга читателей, второе же, уже широко доступное издание вышло из печати в 2003 году. В связи с этим докладчик подчеркнул удивительное явление близости обсуждаемых ОФИР`ом проблем, в частности, бывшего в центре внимания предыдущего заседания предмета "воли", и понимания же этих проблем авторами философского словаря. "Воля" трактуется как ОФИР, так и авторами словаря в статусе мотивационной производной, а проблема "свободы", что по мнению докладчика весьма существенно, разотождествляется с "долгом", перечеркивая известное ее толкование как "осознанной необходимости". Для А. Каменщикова новаторским смыслом наделено и представленное в философском словаре толкование способности познания. Понятие "познания" в философии фактически оказывается собирательным началом для нескольких привычно обозначаемых посредством именно данного имени специфик. Это три не столь существенные специфики как, к примеру, (1) познание в качестве особой "цели поиска истины", (2) формат, связывающий воедино процесс и результат познания, (3) узнавание сущности в некоторой характерной ей способности (известная "проверка пудинга посредством его потребления"), в этом третьем случае имеет место совершение "творческого акта". На особом положении выделяется 4 специфика, а именно способность субъекта к раскрытию некоторой сущности, внутри которой способны существовать как различные ракурсы "исследования" объекта, так и различная функциональность самой функции познания. Здесь современная немецкая философия предлагает выделение некоторой распространяющей формацию субъекта сферы, где процесс познания протекает как присущие такой сфере поглощения либо эмиссии, как и изменения ее населенности. Объект "вводится в сферу субъекта с порождением предмета", откуда возникает возможность некоего "возврата от предмета к объекту" если, например, этот предмет рассматривается как "модель объекта". За пределами же отношений познания находится "вещь" как некое "трансобъектное существование". Познание следует понимать как некое трансобъектное начало, а субъекта представлять в качестве нечто способного к выделению явлений. Место идеального знания логики и математики не на пути прямого извлечения чувственного опыта, но в составе стадии "возвращения от предмета к объекту". Категории же "бытия" и "познания" позволяют толковать их как в некотором смысле сходные, но далеко не идентичные.
        В качестве других важных особенностей словаря Г. Шмидта А. Каменщиков отметил критическую оценку марксизма как "призвавшего агрессивную силу для разрушения мира", и заместившего индивидуальный эгоизм коллективным, а также высоко оцененную там нравственную психологию А. Вебера. В частности, эта концепция предложила две важные идеи - особого человека нового времени - "функционера" и принцип "социальной религии", новой формы мифа, культивирующей индустриальное развитие. Во второй половине заседания обсуждался вопрос о возможности приоритетного выбора между "животными" или "имманентными" установками с одной стороны, и "рефлексивными" или "трансцендентными" с другой. Но попытка прямого анализа данного вопроса не удалась, и дискуссия постепенно сместилась к обсуждению взаимной проективности причинно-следственных связей и детерминизма.

30 марта 2010 года, Тема - "XX век в поиске науки о сознании".

Приглашенный выступить на заседании ОФИР 30 марта 2010 года аспирант философского факультета МГУ Н. Воронов представил собравшимся расширенный экскурс в области философии сознания, сделав акцент на развитии представлений данного философского направления, происходившем на протяжении истекшего XX столетия. По оценке докладчика, предмет "сознания" еще не вполне созрел для его воплощения посредством научного познания, что предоставляет простор его философскому осмыслению. Постановка проблемы "сознания" пролагает собственную историю еще со времен развития мысли в период античности, впервые соединившего природу и внутренний мир человека в обобщающую оба начала дихотомию. С тех пор и продолжается философская традиция толкования внутреннего мира человека как нечто "приватного" и "качественного", а именно "понятного только для меня". Пытаясь определить природу души, античное мышление предложило два возможных решения: либо дуалистическое противопоставление вечной и неизменной души разотождествленной с ней природе, либо монистическое толкование порождения души проникновением в тело находящихся вовне мельчайших субстанций. На историческом пути следующий шаг после созданных в античный период моделей души смог сделать только Р. Декарт, сформулировавший принцип "методического сомнения". Реальность сомнения, как и любого другого ментального акта Декарт понимал объективным основанием размещенности мира вне сознания; его принцип утверждал тезис, согласно которому "можно заблуждаться в реальности внешнего мира, но невозможно - в реальности своих ментальных актов". Декарт же и был первым, предложившим вульгарное толкование физиологического источника сознания, отождествив последнее с деятельностью шишковидной железы. Следующий важный шаг в развитии представлений о сознании был связан с возникновением особой науки о психических возможностях - психологии.
        Собственно отличительной особенностью работ самого Н. Воронова в области философии сознания является развитие представлений о сознании, характерных для такого направления как аналитическая философия. Тем не менее, аналитической философии не характерен некий единый взгляд на проблематику сознания, и сама история развития характерных данному философскому направлению представлений заключает в себе несколько этапов. В частности, первым по времени предложенным здесь решением оказался "логический бихевиоризм", строящийся как универсальная теория разложения необъектуализированных форматов ("мне грустно") до уровня представления посредством нескольких объектуализированных ("у меня рассеяно внимание", "я плачу" и т.п.). Но данные идеи встретили критику в виде тезисов о возможности "абсолютной имитации" ("суперактер" и "суперспартанец"), смысл которых заключался в идее невозможности слияния ментального и сенситивного (можно не говорить, что я чувствую боль). В 1960-х из аналитической философии выделилось направление физикалистского объяснения сознания, понимавшее физическое состояние телесных носителей сознания одновременно же и собственно ментальным состоянием. Основой данной методики было решение об отождествлении суждений: констатация "мне больно" она же одновременно имеет смысл и констатации "у меня наличествуют возбужденные нейроволокна". Однако и данная концепция была опровергнута аргументацией типа "идеального нейрофизиолога", показывавшей, что ментальные состояния тем разноспецифичны с физическими, что в них еще присутствует феноменальная идентичность опыта или "опыт первого лица". Следующей ветвью трактующего сознание направления в аналитической философии оказался функционализм, на первое место поставивший именно механизм обработки данных: наличие механизма, согласно данной концепции, отождествляет и наличие сознания. Практически параллельно образовалась и активно развивающаяся в научных центрах США "когнитивная наука", синтез лингвистики, теории искусственного интеллекта, нейрофизиологии и философии сознания. Опровержением функционализма стали аргументы "китайской нации" и "китайской комнаты", в одном случае, показывающие безадресность функции, в другом - бессмысленность не находящего творческого развития автоматизма. Далее уже Д. Сёрл (J.R. Searle) ввел понятие "qualia", определяя способность сознания совокупностью подобных "квалиа". Он допустил объективность возникновения подобного рода структур, но не объяснил порядка их возникновения. Своего рода антагонистом таких теорий выступил Д. Деннет, в целом поддержавший именно подход физикализма. Дуалистическое решение Д. Чалмерса "сознающий ум" подразумевало существование двух различных свойств одной и той же субстанции, что получило название концепции "эпифеноменализма". Мозг, по Чалмерсу, поддерживает необходимые для реализации сознания физические процессы, но собственно такой активности недостаточно для его возникновения, необходима и своего рода "внешняя подсветка". Сознание не рождается, по Чалмерсу, "из темноты самое себя". В связи с этим актуальной оказалась проблема конечного автомата ("зомби"), способного к воспроизведению в точности таких же, что и даются носителем сознания, ответов. Однако отождествлению носителя сознания и зомби мешает как раз свойство "непереносимости квалитативного опыта". Последнее по времени отличающее аналитическую философию решение - понимание сознания как нерасчленимого целого, несмотря на замкнутость на конкретно наши познавательные способности. Автор данной концепции философ Мак-Гинн обратился к представлению, истолковывающему именно человеческое сознание обусловленным потребностью обслуживания жизненных задач именно человека, и, с такой точки зрения, занимающим свое место в иерархии сложности сознательной активности, например, превосходя в части подобных возможностей животных.
        Стадия "ответов на вопросы" существенно дополнила представления собравшихся о собственно философском кругозоре докладчика в области философии сознания. Из ответов следовало, что он ожидает существенного прорыва при решении обозначенных им проблем именно в поле научного анализа, возможно, смогущего выделить в будущем нечто "нейронную материю"; он также допускает полную имитацию интеллекта, если интеллект будет представлять собой нечто, ограниченное именно характерной ему когнитивной функцией. Н. Воронов полагает, что физическая реализация носителей значима для сознания, и, в то же время, невозможно ожидать реализации сознания в конечном автомате. Животное, располагающее возможностью включения модели мира в порядок построения его реакций, безусловно обладает сознанием, в отношении же конкретных формаций сознательных проявлений самой философии не следует принимать конкретных решений, заимствуя принимаемые наукой и переводя последние на свой уровень формализации. Знание одного носителя сознания о существовании другого сознания всего лишь вероятностно, а существующие в жизни некоторого индивида состояния бессознательности не определимы им самим. Сознание нельзя понимать пространственно-временным объектом, а восточное представление сливает воедино тело и душу; присущая восточной мудрости идея "пустого сознания" может быть истолкована как отсутствие какого бы то ни было "квалитативного опыта".
        Недостаток времени и увлеченность присутствующих "живой дискуссией" не позволили выступить всем присутствующим. Что не помешало, однако, выразить в состоявшихся выступлениях весьма содержательную оценку доклада. Для К. Фрумкина собственно индивидуальное сознание не следует понимать особой проблемой, а следует обратить внимание, что и оно оказывается "социальным продуктом"; лишь включенность в коллектив позволяет провести демаркацию телесного и духовного; условный "абсолютный индивид" не способен выделить границы своего сознания в силу того, что у него отсутствуют причины для установления "границ личности". Именно наблюдение друг за другом в коллективе и признание другого его члена "аналогом себе" порождает саму "проблему доступа к сознанию". Важно, что сознание практически идентично рецепторно не регистрируемым сенсорной системой человека физикализмам (магнитное поле), почему его и следует относить к числу скрытых характеристик; осознание одним индивидом того, что другой содержит "нечто скрытое" порождает интерес к собственно проблеме сознания. Тезаурус, согласно К. Фрумкину, скорее не надиндивидуален, а трансиндивидуален, а науке же дано лишь очертить точный круг нейрофизиологических коррелятов сознания. А, Шухов изложил свое критическое видение философии сознания как в известной мере схоластического взгляда на исследуемый предмет в виде 7 тезисов. В частности, (1) любой философии сознания следует начинаться с анализа вполне определенной элементарной функции последовательно-параллельного и обратного, параллельно-последовательного преобразования. Данная операция, аналогичная составлению "распорядка дня", является наиболее массовой выполняемой сознанием операцией и фактически опровергает любые представления о прямом отождествлении физикализма и ментальности. (2) - анализ сознания невозможен вне толкования предмета информации в качестве особой субстантности, мозг представляет собой не некоторый необычный, а одного из имеющих место, хотя и достигающего необычайной сложности, оператора обработки информации. (3) - названные в тезисе (1) операции преобразования обуславливают ту конкретную реализацию структуры сознания, которую можно было бы обозначить как структуру расширяющегося или "фрактального" аналогизирования, впервые рассмотренную Ф.Ч. Бартлеттом в его "Теории схемы"; пожалуй данное открытие, как оценил А. Шухов, следует понимать главнейшим открытием в области проблематики "сознания" на протяжении XX столетия. (4) - сознание в основном и в рамках его "биологической функции" представляет собой оператора сенсорно-моторной корреляции, теорию чего давно развивает психология, и, в частности, существенный вклад во что внесен известным отечественным ученым Н.А, Бернштейном. (5) - сознание высокого уровня следует понимать как область "метамоторных процессов", взаимосвязь рефлексии с потребностью рационализации моторной активности исследуется современным философом П. Каррутерсом. (6) - направление философского материализма отвергает представление о целостности сознания, понимая суммарную интеллектуальность именно синтетичной, а не неразрывно целостной, так сам выступающий, участвуя в данном заседании мог и забыть некоторый важный для его точки зрения аргумент. (7) - характерная для всякого носителя сознания способность обучаемости основана на возможности оценочного отношения к действительности, формирования представления о некоторой значимости как несущей позитивную или негативную в смысле данного интерпретатора значимость.
        В завершение Н. Воронов задал ряд вопросов выступавшим в прениях, а также поблагодарил за активное обсуждение и пригласил собравшихся участвовать в работе сайта Философия сознания.

6 апреля 2010 года, Тема - "Химизм - 'агентская' модель".

А. Шухов предложил собравшимся на заседание ОФИР 6 апреля 2010 года обсудить предмет особого способа познания, реализуемого в исследованиях такой науки как химия. Представленный им доклад строился на основе его опубликованной на настоящем сайте работы Специфика моделирующего принципа химического знания: "агентское" построение. Среди всех областей естествознания именно химия обделена вниманием философского дискурса, не способного осмыслить специфику характерного для нее познавательного решения. Пытаясь восполнить подобную лакуну, докладчик предложил идею "агентской модели" - особого принципа, основанного на началах не объектной, а ролевой нагруженности сущностей, подтвердив его практикование в реальном опыте науки химия многочисленными и относящимися к различным ее направлениям примерами. Согласно присущему ему видению, "агентский" принцип разотождествлен с дискретно-статическим принципом физического моделирования, и между данными двумя подходами обнаруживаются отношения фактической непереносимости. Эти идеи представляли собой несколько облегченное изложение оценок, сделанных им в послужившей основой доклада работе. Докладчику было задано не такое большое число вопросов, среди которых выделялись два: о месте химизма "в регионе бытия", в отношении чего докладчик не готов был сказать, что оно чем-то разотождествлено с физической действительностью вообще, и об отношениях химии и алхимии. С его точки зрения отношения химии к ее предшественнице алхимии - это отношения строгой науки к эмпирическому в принципе и телеологизированному знанию.
        Доклад вызвал оживленную и проведенную в свободной форме дискусию, начальным предметом которой оказалась проблема выделения онтологических субобластей, как и, напротив, идеи полной редукции структурированных форм к элементарным. Таково не только понимание химизма в качестве не более чем физической структурности, но и свойственный современной филсофии принцип "эпифеноменализма", видящего психическое всего лишь одной из определенных реализаций физического. Исходное разъяснение данной проблематики предложил Я. Гринберг, пояснивший, что пока наука не обладает строгими критериями выделения проблематических областей, но она вынуждена следовать реальному положению вещей в эмпирической области, вынуждающему ее придерживаться особой тактики познания в отношении каждой предметной области - изучать психику психологическими методами, а физику - физическими. Реальность же попыток физикализации химии состоит в способности ученых построить требующие решения уравнения при очевидной неспособности решить их в силу необходимости использования слишком сложного математического аппарата. Его точку зрения дополнил К. Ляшко, обративший внимание на отсутствие ясности в моделях химических реакций с точки зрения выделения присутствующих там причинно-следственных связей. Я. Гринберг развил данную мысль идеей именно исторической обусловленности разделения наук, как и непреодоленности в физике эмпирической и описательной методологии, не всегда позволяющей пользоваться здесь инструментарием теоретической реконструкции. В подобном смысле и химию можно было бы назвать "описательной частью физики", эмпирическим по сути исследованием предметов, не позволяющих их реконструкцию посредством теоретических моделей. Разграничение между своего рода "чисто физической" и химической проблематикой допустимо, но здесь вряд ли возможно предполагать наличие четкой границы. К. Фрумкин предложил идею принципа развития химического знания как прогресса в определенной прагматически значимой области. Эта его предположение опиралось на идею химического моделирования как специфического "языка". Способность той же алхимии к достаточно быстрому оформлению в отдельную область познания и создание соответствующей корпорации алхимиков основана на уникальной ситуации ограниченности числа исследуемых субъектов и значимой здесь прагматики. Химия едина с алхимией в представлении о "встречах" химических веществ, что позволяет ограничиться узко конфигурируемой ролевой моделью, что, например, немыслимо для социологии, для которой бессмысленны попытки сведения всего богатства ее проблематики к активности ограниченной группы "акторов". Отсюда К. Фрумкин обратился к присутствующим с предложением определить критерии "особости" всякой онтологически самостоятельной проблематики. Я. Гринберг предложил принять во внимание при определении "особости" уровень незнания природы некоторой сущности. В развитие данной идеи К. Фрумкин предположил возможность влияния на понимание "особости" сильной степени незнания некоторой проблематики, что допускает при ее соотнесении с некоторой другой природой включение в первую некоторых "иноприродных факторов", например, и мистических. Такого рода представление справедливо по отношению к биологии, но плохо согласуется с "увязающей" в физикализме химией. По оценке А. Каменщикова, особость химизма объясняется только причинами гносеологического порядка, когда существование отдельной химической эвристики может быть объяснено существованием наработавших химическую интуицию ученых, способных описать мир химических веществ безо всяких квантовомеханических расчетов.
        Важность для последующего развития дискуссии имел тезис К. Фрумкина о выделении человеком описывающих реальность языков "с той стороны, с которой он в нее входит", не означающий, однако, что такие методологические начала следует понимать в качестве рациональных. Химизм - это именно "язык входа", но такое его положение не говорит о возможности его принципиальной несамодостаточности. Появляющаяся здесь проблема "связи между характером интерпретации и спецификой денотата" вызвала рассуждение Н. Петрова о веществе как о феноменологически особом образовании, не сводимом к условию "совокупности частей". "Вещество" - это порожденная особого рода спецификой реальности абстракция химии. Ту же самое агносеологическую природу мы наблюдаем и в "историческом факте", который хотя и выделяется историком, но имеет под собой именно онтологическое основание. Далее К. Фрумкин высказал еще одно замечение о "химическом познании на положении языка"; такая конкретно конфигурация описательных инструментов в определенном смысле "экономна и удобна", однако подобный язык следует понимать и некоторого рода "своим профессиональным кретинизмом". Биологические события тоже, вероятно, было бы возможно описывать посредством разложения на механические акты, но данный способ описания вряд ли бы обеспечивал ожидаемое от него "удобство представления". Для К. Фрумкина "языки удобны именно потому, что они не слишком глубоки и не слишком обширны". Однако ограниченность конкретного языка приводит к явлению его неспособности обслуживать поиски ответов на вопросы "почему" и "что". Редуцированные языки достаточны для описания событий получения непосредственных продуктов, но они не позволяют обращаться к глубинной структуре. При нашем углублении некоторого описательного языка мы натыкаемся на другой язык; до какого-либо предела редукция идет достаточно хорошо, но некоторые уровни раскрытия структуры уже оказываются для нее непреодолимы. Он высказал любопытную мысль, что "вернуть уважение к химии трудно на том лишь основании, что физика не может ее описать". Я Гринберг предложил своего рода "модель пространства феноменологических языков": онтология в целом - это своего рода "шатер со многими входами", где каждый язык - эквивалент "входа", но сам "шатер" может быть разделен перегородками, разграничивающими доступные через данные входы области. При этом вряд ли следует предполагать избыточную непроницаемость "перегородки" между "входом" физики и химии. В завершение К. Фрумкин сформулировал некоторый "этюд" о прогрессе способности познания; понимание предмета как такового возможно лишь на основе достаточно представительной выборки наблюдений. Предметы трудно различимы в порядке феноменологического представления, однако применяемый здесь прием "образования классов" делает нас уязвимыми для умозрительных редукций. Особенности же сознания естествоиспытателей приводят к укоренению в нем именно редукционизма, когда более мелкий предмет видится ими более простым, точным и адекватным. Выходом из подобной "неприятной ситуации" видится во введении "онтологии высокого уровня". А. Шухов в своем слове по завершении обсуждения обратил внимание собравшихся на то, что "агентская модель" представляет собой универсальный тип модели, и собственно в химии данная модель всего лишь "находит применение".

13 апреля 2010 года, Тема - "Гибель текста".

На заседании 13 апреля 2010 года К. Фрумкин познакомил членов ОФИР с его новой работой, формулирующей гипотезу своего рода "апокалиптического прогноза" лишения текста, в силу развития новых условий коммуникационной среды, его коммуникативной и контейнерной функциональности и ценности. Новые условия создают ситуацию "кризиса жанра" для такой традиционной формы текстового вмещения смысла как "длинный" текст, в частности роман. В определенной мере это связано и с эффективностью привязки формы "длинный" текст к сокращающему ареал своего хождения бумажному носителю; современные электронные носители даже в отношении текста располагают к фрагментарно представленным текстам. В первую очередь симптомы подобного кризиса ощущают традиционно замкнутые на текстовые формы представления знаний системы, та же педагогика, констатирующая утрату у молодого поколения восприимчивости к текстово представленной информации и трудность привития учащимся навыка чтения. Ранее педагогический процесс успешно справлялся с репрессией в отношении присущего, по сути, большинству людей, формата психики "кинестетика", но в наше время медиасреда преуспевает в предоставлении людям с таким типам психики многообразных средств самореализации. Обратившая внимание на подобное явление наука образовала понятие "клипового мышления", равно как и выявила эволюционный тренд, направленный именно в сторону утверждения подобного способа восприятия мира. Поэтому школа и стала жертвой фактического конфликта между молодым поколением как носителем авангардной социо-биологической тенденции и педагогикой как воплощением когнитивного консерватизма. Социальная действительность как среда избыточного насыщения раздражителями превратилась уже в медицинскую реальность, вызвав появление препаратов, излечивающих от индуцированного состояния "рассеяния внимания". Еще одним неприятным последствием торжества "клипового мышления" оказался феномен повышения частоты переключаемости, что, скорее всего, можно связать с действием такой нормы медиатехнологии как условие продолжительности каждого кадра на время не более 1 сек. Но то же обучение нуждается в другого рода порядке переключения внимания, вынуждая педагогов к принудительной подстройке порядка организации фокуса интереса уже под их потребности. На фоне "клипового мышления" текст утратил смысл "повествовательной целостности" и превратился в своего рода инструктивное изложение, предназначенное для выделения ключевого или актуального содержания. Благодаря телекоммуникациям текст оказался втянутым в своего рода "конкуренцию" с другими формами работы с информацией. Однако такого рода "революция" в области содержательных практик восприятия текста происходит уже не впервые; историю подобных катаклизмов можно прослеживается с XIX столетия, обнаружившего феномен "антикультурной функции" газеты, приведшей к появлению своего рода "сюжетно мельтешащей" литературы. Здесь может быть прослежено и последующее развитие подобных приемов в виде появления "репортажного жанра".
        Далее на основе компарации литературного модернизма и "коллажной технологии" представления содержания К. Фрумкин предложил некую модель блокировки отождествления "большой" формы как некоторой смысловой целостности. Практическому отождествлению этой формы как смысловой целостности мешают: (1) переизбыток получаемой информации, (2) повышение уровня требований к ее актуальности, (3) увеличивающаяся мультиприродность данных, (4) многопроектность индивидуального поведения (включение человека во множество разнородных видов активности), (5) конфликтующая с монологичностью повествования диалогичность восприятия. К. Фрумкин предложил и пример "книги, деконструированной как целостное повествование", и связал подобное явление со вполне устраивающим современников знанием философии досократовского периода. Он привел любопытный факт по существу деструктивной роли педагогического назвязывания литературного выбора, на деле отучающего, а не приучающего к чтению. В завершении К. Фрумкин сформулировал следующую "концепцию авторской книги", в частности: (1) служащей самовыражению автора, (2) возникающей в результате отсутствия информационного сотрудничества, (3) связанной с эффектом "привязки к автору" в силу нерегулярности поступления информации, (4) чье существование обусловлено наличием времени для чтения и (5) отличающейся присутствием в тексте непрагматической эстетической составляющей. Текст в принципе, согласно его видению, можно понимать местом потенциального конфликта смыслового погружения и фрагментарного "выуживания" содержания. Отвечая на вопросы, докладчик не согласился разотождествить традиционные лубок, сказку и анекдот с принципом "линейности сюжета", не признав их клиповую природу. Он пояснил, что с исторической арены уходит не текст вообще, а лишь некоторый определенный его вид. К. Фрумкин также не согласился с идеей отождествления "ухода от языка" в неязыковую сферу с процессом деградации мышления. Потеря "большой" формой текста ее коммуникативной и контейнерной значимости означает, по К. Фрумкину, деградацию своего рода "устанавливающей" функции текста в культуре, но и, одновременно же, означает и трансформацию культурных начал в их новую форму.
        Прения открыло выступление Н. Воронова, оценившего посыл доклада как поиск "кризиса рациональности, которого не было". Подобная оценка, с его точки зрения, обоснована фиктивностью якобы "факта" существования некого "текстового сознания". Тексты в любое время читались скорее не последовательно, а фрагментарно, а период "текстовой культуры" продолжался весьма непродолжительное время, и достаточно быстро "начал сам себя хоронить". Сама коммуникативная эффективность книги имеет свою природу в трудности реализации обратной связи, а противопоставление "линейное - мозаичное" скорее надуманно, чем действительно. Представление о человеке, наделяющее его всего лишь одной функциональностью ("плоский" схематизм) следует в принципе понимать ошибочным. Использование же разного рода строящихся на основе "регистрации разнообразия" классификаций в принципе проблематично: непонятно, что и как следует выбирать "мерой" разнообразности. Ограниченную же интерпретацию культуртрегера только лишь "как автора" следует вообще относить к своего рода "паранойе". А. Шухов обратил внимание на укорененность т.н. "клипового мышления" в любой исторический период, - свидетельством чему служит куда большая распространенность лубков, анекдотов, житийных иллюстраций в сравнении с распространением "высокой" литературы. С распространением эгалитаризма же появилась проблема привития характерного именно высокой культуре знания носителям и подобного, "банального" сознания; отсюда педагогика и констатирует своего рода "уровень сопротивления", сильно уменьшившийся бы в случае применения тактики обучения "по способностям". Сама по себе идея "высокой литературы" тоже отличается сильной искусственностью, попыткой культивирования только "признанных" образцов с отметанием "непризнанных", что, на деле, не приглушает, а только нагнетает внутрикультурный конфликт. Ю. Ракита соглашается с идеей "утраты значимости" письменным текстом, что он уже выразил в своей работе "Закат буквы". "Уход письменности" обусловлен ее положением именно "технического средства", и в отдаленной перспективе письменность должна "уйти насовсем". Как телефон фактически убил общение по переписке, так и возможность размещения видео, вернее, возможность появления "синтетического искусства" лишит текст статуса важного элемента коммуникации. Клиповое же сознание по своей сути алогично, лишено языковой и систематической рациональности; в "клиповом сознании" проявлятся конфликт многозадачности с восходящей к "Я" природой человека, оказывающееся же частью культуры "принудительное переключение" следует понимать очевидным злом. Если практикующее переключение сознание и осознает себя в качестве именно "переключающего", то такое сознание просто ликвидирует в себе саму способность систематизации. Действующие сейчас факторы деконцентрации требуют их блокирования выработкой в психике особых способностей концентрации. Для В. Князева текст наделен теми же недостатками, что фактически свойственны и языку, - в отношении последнего тоже может быть смоделирована ситуация его избыточности. В. Муратов обратил внимание на пример "взаимоисключения мышления и восприятия", - сосредоточение на восприятии, например, рассматривание, тормозит мышление, а интенсификация мышления ухудшает функционирование восприятия. Наша цивилизация избыточно концентрируется на абстрактных видах мышления, математизации, тем не менее следует ожидать возвращения к положению "равновесия между абстрактной и образной формами мышления". Я. Гринберг увидел в представленном в докладе эмпирическом материале основу и для совершенно иного рода обобщений; современное же положение вещей заключается в порождении распространением интеллектуальной деятельности просто "вала" информации. Человек - это существо, само существование которого опирается на использование логически упорядоченного языка, мы, в отличие от животных, преуспеваем благодаря реализации нашего мышления "на основе языка". Н. Петров увидел в утверждении "клипового мышления" вызов, поступивший к человеку от техносферы, требующей от человека быстроты реагирования и умения реорганизовывать свое поведение. И далее общественное развитие будет продолжать навязывать человеку все новые схемы интенсификации. Но если обществу нужна клиповая функциональность, то самому индивиду необходимо единство собственного сознания. Н. Петров, в отличие от многих, увидел в "клиповом мышлении" и позитивное содержание: он видит его эффективным средством порождения "новых форм единства мышления и сознания". Язык и текст смогут переродиться в новую форму "слова-образа", а клиповое мышление тренирует нас в способности быстрого отделения образов от предметов. Во "втором круге" дискуссии Н. Воронов защищал тезис о первостепенности условий системности и рациональности перед фактически мало значащим вопросом "длины текста". С его точки зрения, именно клиповое мышления позволяет нам делать открытия, на что неспособен компьютер с его предельной рационализированностью. Ю. Ракита предложил модель обучения как "обретения информационного равновесия со средой"; в среде ограниченной коммуникации, например, у сектантов, ребенок "приходит в равновесие" с совершенно иным объемом информации, нежели в открытом мире. Нынешняя тенденция ко все большей автоматизации производственной деятельности требует от человека развития именно такой его способности как хорошего и гибкого мышления. Информационная же среда как таковая нуждается не в "человеке", а в генераторе информации. В завершение дискуссия сосредоточилась на проблеме "мышления и сознания", в частности, рассмотрев предмет контентного наполения сновидений и различия между формами получаемой и обрабатываемой информации.

20 апреля 2010 года, Тема - "Язык и мышление".

Заседание ОФИР 20 апреля 2010 года было посвящено заранее запланированному диспуту на тему "языка и мышления". Обсуждение началось с изложения Н. Петровым некоторых справочных материалов и определений как языка, так и мышления. Практически каждое определение языка понимает его "знаковой системой", а в логике данное определение расширяется представлением о предназначенности языка для хранения, переработки и получения информации. Мышление в различных источниках понимается "лежащим в основе познания процессом" или "видом умственной деятельности", но в данных формулах не прослеживается никакой связи с вербальной основой мышления. Начавшееся отсюда развитие дискуссии вывело обсуждающих к идее выделения "естественного языка". К. Фрумкин предложил понять естественный язык в качестве специфической знаковой системы, предназначенной для ведения человеческого общения. Напротив, существующее в настоящее время понимание "информации" обладает столь неограниченной широтой, что можно даже думать о понятии "информации" как обладающим большим, нежели понятие "материя" объемом понятия. Но, как подчеркнул К. Фрумкин, информация выделяется от бытия как такового только в случае ее специфицирования как выделяемой носителем понимания. Далее дискуссия сосредоточилась на анализе предмета языка, инструмента, по выражению Я. Гринберга, позволяющего человеку вживаться в ситуации, в которых он никогда не принимал участие. Язык можно толковать продуктом воображения, способным обслуживать создание иллюзорных миров, но само собой языковое сообщение уже, нежели информационное, к числу которых можно относить не только вербальные, но и пользующиеся образными средствами инструменты, например, то же немое кино. В отношении языка А. Шуховым был задан вопрос о возможности внутреннего языка. Кроме данного аспекта обсуждение сосредоточилось и на проблеме соотношения смысловых и языково-технических возможностей, не допускающих в некоторых случаях порядка "прямой" передачи смысла. Истолковывая возможные здесь неопределенности, К. Фрумкин сформулировал следующую интерпретацию: все, доступное для нашего восприятия, выражается в некотором языке, но не все подобное осознание трансформируется в вербальный язык, оставаясь в качестве нечто, "не выходящего за пределы внутреннего языка". В связи с этим можно обратиться к следующему примеру: может ли "гнев" представлять собой нечто, "кроме самого себя", является ли он знаком гнева или непосредственно только гневом? Если гнев феноменально самодостаточен, то он - уже не относится к языковым формам.
        По мнению участников дискуссии, не следует ожидать тождественности между вербальными формами и прямыми переживаниями, и, с другой стороны, если уж такое переживание и выражается словами, оно фиксируется знаком. Так, в случае состояния страха уже проявляющееся во время самого его продолжения первое получение представления о нахождении в таком состоянии означает построение знака; как обобщил данный аспект К. Фрумкин, "любой образ превращается в знак вследствие истолковывающей деятельности нашего мышления". Язык видится ему способом соединения способности двух и более людей к воображению; некто, обладая картиной мира, посредством языка порождает эту картину и у корреспондента. Далее замечание А. Шухова о природе двух знаковых формализмов - "сигнала" и "суждения" вызвало развитие дискуссии и в данном направлении. По мысли К. Фрумкина, если "сигнал" понимать непосредственным указателем к совершению определенного поведения, то в случае, если психика получателя позволяет подвергнуть этот сигнал торможению, то тогда непосредственно сигнальность в такой психике уже "замещается пониманием". Потребности расширения функциональности подобного рода способности "замедления сигналов" и приводят к необходимости использования инструментария языка, "системы описания того, что произошло". Я. Гринберг предложил использовать в данном анализе как неибежные трудности в формализации языка, так и специфику искусственности всякого переноса порядков знаковых систем между собой. Далее были затронуты еще несколько аспектов "конституции языков" - многозначность формата "язык", присущие ему разные уровни смысловой интенсивности, и подкрепленность языковой картины "ощущением внутреннего мира". К. Фрумкин, обратив внимание на искусственную природу "языка образов", фактически свидетельствующую не о прямой, а о своего рода "иконической" востребованности образной представленности, обратился к предмету "соизмерения объемов" мышления и языка. Понятие "мышление" подразумевает "весь объем деятельности нашего мозга", а язык затрагивает лишь ту часть мыслительной активности, что каким-то образом связана с коммуницированием. Важным в смысле подобного рода анализа следует признать оценку К. Ляшко, признавшего неправомерным понимание мышления именно "физиологической функцией", когда по существу оно именно представляет собой "социальную" функцию.
        В этот момент сама логика развития дискуссии вывела обсуждавших к предмету способности осознания и соотношения бессознательных и осознаваемых проявлений психической активности. Был поставлен вопрос: следует ли понимать содержание сна "осознаваемым"? Согласно точке зрения К. Фрумкина, "все, что мы знаем о подсознании, мы знаем именно на основе поступивших в сознание данных". Подсознание представляет собой предположительно скрытую часть нашего мышления, о чем мы судим благодаря поступлению данных о нем в открытую. Для А. Шухова теорию мышления все же следовало бы выводить именно из конструкции, признающих всякие психические проявления формой именно "сенсорно-моторной корреляции"; в такой модели "мышление" будет пониматься способностью выбора конкретного моторного коррелята сенсорному стимулу в случае выполнения программы, допускающей "нечеткую реализацию алгоритма". В. Муратов предложил вернуться еще к античной модели возможности мышления, когда Платон, возражая досократикам, определили любое понятие как отвлеченное, включая как "чувство", так и "ощущение" в общий класс "мнений". С помощью "мнения" и способности формирования "идей" человек и получил возможность пользоваться умозрением. Мышление, с его точки зрения, это нечто, в самом его начале восходящее к способности хранения и удержания восприятия. К. Фрумкин продолжил это и ряд других толкований выводом, определившим мысль в качестве средства, обеспечивающего "фиксацию соединения хотя бы двух элементов"; с его точки зрения, выделение образов во сне мыслью не является. Он последовательно сформулировал несколько определений: (1) мысль - это сцепление элементов внутреннего мира, истолковываемое как некое иное положение дел, (2) мысль есть внутренний знак, (3) мысль представляет собой связь элементов внутреннего мира по поводу внутреннего или внешнего мира. В дословесном внутреннем мире возникают знаки - отличающиеся значением элементы внутреннего мира; в таком смысле "слово" - это отличающийся значением акустический элемент. Мысль возникает на выходе процесса мышления, в силу чего просто подсознание невозможно понимать "мыслью". Если сознание располагает как физиологической, так и феноменологической стороной, то подсознание - только физиологической. В завершение Я. Гринберг высказал точку зрения, что логическое мышление представляет собой нечто более простое, чем задача рационализации образного мышления; присутствующие согласились, что ключевой в философской проблеме мышления должна стать особая "феноменология мышления".

27 апреля 2010 года, Тема - "Проблема мышления".

Заседание ОФИР 27 апреля 2010 года было посвящено диспуту о предмете мышления. Преамбулой к обсуждению стало развернутое выступление Н. Петрова, представившего мышление относящейся к сознанию способностью, представляющей собой некоторого рода изнутри идущее высвечивание содержания сознания. Фиксация мыслительной активности как таковой нуждается в выделении "универсального элемента сознания", "элементарно осознанного", того, что представляет собой субъекта трансформации внешнего сознанию в его внутреннее. Такое "единично осознанное" способно как абстрагироваться, так и феноменализироваться, переходя в первом случае в знак, во втором - в образ. Так переплетенные в их взаимосвязанной активности абстрагирование и феноменолизирование образуют мышление; мышление таково, что для него исключена возможность реализации посредством "чистой" природы - либо только абстрагирования, либо только феноменолизирования. Н. Петров утверждал, что "в мышлении как в отдельной операции содержатся все возможные элементы сознания". Мышление, с одной стороны, может представлять собой "внутренне обозреваемую" операцию, с другой - оказываться спонтанным взаимодействием элементов сознания. Феноменологизация и абстрагирование абсолютно "параллельны" и не рядоположены по отношению друг друга. Мышление, по Н. Петрову, представляет собой то нечто, в чем реализуется неразложимая "образно-словесная синтетичность". В частности, поясняя присущее ему видение мышления полевого игрока в игровых видах спорта, Н. Петров обратил внимание на его обремененность вербальной предустановкой: его сознание посредством вербальной идентификации выделило игроков собственной команды, противника и ворота, в которые требуется забивать мяч.
        Однако с наделением мыслительных процессов подобной избыточной синтетичностью не согласились К. Фрумкин, Я. Гринберг и А. Шухов. Последний привел пример кодо-символьного разотождествления, а К. Фрумкин предложил выделить вербализацию результатов мышления в качестве-таки "особого отдела" мыслительной активности. В развитие дискуссии А. Каменщиков предложил свое понимание мышления в качестве "абсолютно целесообразно" заданной сознательной реакции. Как деятельность делает деятельностью именно характерная для нее целенаправленность, не позволяя понимать в таком качестве никакой Сизифов труд, так и мышление оказывается неким "целевым оперированием" сознания, и его "в качестве мышления" можно отождествлять исключительно в случае, если оно "ведет к цели". На что Н. Петров отказался исключить из класса "мышления" явления хаотического, случайного и спонтанного мышления, реальность чего отражена в частности, в такой распространенной метафоре как "меня посетила мысль". К. Ляшко в принципе не поддержал исходно заданные для обсуждения позиции, с его точки зрения "мысль однозначна, дух состоит из мыслей, а душа образована образами и переживаниями". В своей развернутой реплике В. Князев настаивал, что изложенные в преамбуле дискуссии идеи решены в "оруэлловском ключе" полной инверсии. Он представил свое видение, интегрирующее человеческие и этологические аспекты возможностей психики, когда на более примитивном уровне существует побуждающее мышление "Я", а на более сложном - отношения такого побуждения контролируются сознанием. В связи с этим обсуждающие обратились к анализу предмета "неосознанности", которая, по формулировке К. Фрумкина, являя собой "неосознанность появления чувств и мыслей", приводит к "появлению иллюзии резервуара, из которого они появляются". Это обычно и называется "подсознанием", однако пока в знании не представлено строгих доказательств существования последнего. С его точки зрения, компьютер хранит (в виде организованных данных) не более чем возможность получения образов, существует определенный цикл обработки информации, лишь в момент прохождения которым определенной стадии система элементов данных превращается в образ. Если наш анализ припишет организму "собственные желания" вне их контроля в сознании, то это будет означать телеологизацию организма. Н. Петров не отрицал возможности функционирования организма в отсутствие сознания, но при этом такой организм вынужденно переходит на положение "полного автомата". К. Фрумкин предложил истолковать "потребности организма" только в качестве обладающих функциональной, но отнюдь не ценностной природой. В завершение К. Фрумкин представил сложившееся у него видение предмета мышления. С его точки зрения, "поле сознания" следует понимать некоей целостностью, когда неизбежной пролегоменой к совершению мышления оказывается дробление этого целостного поля. Мыслительные же феномены сгущаются же в поле некоторого "фона", при этом "образ" оказывается первым актом абстрагирования в том смысле, что именно он позволяет "отрыв от контекста". Классически включаемые в философский дискурс понятия "образ, понятие, знак" неэффективны в смысле описания содержания сознания, всего лишь будучи "ориентированными на культурологические формы". В таком отношение "понятие" следует понимать некоторой "асимптотой мышления". Всякая допускаемая нами констатация "думаем, что" обязательно выражает отличающее нас убеждение; важность выбора чего-либо в качестве предмета мышления обусловлена именно отличающей нас убежденностью. В этом смысле фантазия никогда не убежденность, но убежденность в мнимости чего-либо, и в таком качестве она "внемысленна".

11 мая 2010 года, Тема - "Кадрография".

Заседание ОФИР 11 мая 2010 года посвящено предмету новой проектируемой философской дисцилины "кадрографии", с докладом о чем выступил К. Фрумкин. С лежащей в основе доклада его работой Фильм жизни и его раскадровка. Проект новой философской науки можно ознакомиться у нас на сайте.

25 мая 2010 года, Тема - "Проблема мышления".

Заседание ОФИР 25 мая 2010 года целиком заняла дискуссия по проблеме мышления; в основу дискуссии были положены предложенные Н. Петровым "Тезисы о сознании и мышлении":

    1. Сознание и мир – Наиболее фундаментальная (метафизическая) дихотомия бытия человека и окружающего его мира. Наше сознание – единственно достоверная реальность; оно собственно и есть мы сами.

    2. Сознание есть тот же мир, но данный «изнутри». Сознание – место восприятия (его пространственно-временная локализация во внешнем мире). Внутреннее и внешнее друг друга не видят, но друг в друге содержатся.

    3. Внутреннее, взятое в качестве своего содержания, есть внутренний мир – совокупность всего «внутренне-существующего». Объекты внутреннего мира – мысли, идеи, образы, впечатления, чувства, воспоминания, прозрения, а также забытое и зреющее. Внутренний мир в свою очередь способен разделяться на воспринимаемое и воспринимающее. Сознание всегда остается воспринимающим, но никогда - воспринятым. Осознать нечто – значит найти и обособить его как единичное во внутреннем мире. Осознать нечто, значит подвергнуть его воздействию сознания.

    4. Восприятие – есть превращение предметов внешнего мира в предметы внутреннего мира (воспринимающего). Восприятие – первичное всех органов чувств, оно есть их единая основа, их объединяющая, и взаимозамещающая (слух-зрение и т.п.).

    5. Мысль – осознанная и воспринятая система некоторых взаимодействующих элементов внутреннего мира. Мыслями сознание себя в первую очередь расширяет и пополняет. Для мысли характерны одномоментность (обозреваемость, «надвременность», т.е. одновременность начала и конца), цельность и целесообразность, направленность и рациональность.

    6. Осознать – значит сделать нечто пластичным элементом сознания (т.е. сделать способным к мыслительным манипуляциям). Действовать – значит сделать нечто элементом внешнего мира, т.е. способным к материальному взаимодействию и последующему восприятию.

    7. Один и тот же предмет может выполнять различные (и сходные) функции, будучи во внутреннем, или во внешнем мире. Такой элемент, если рассматривать его безотносительно к миру пребывания, можно называть модулем. Такие (бытийные) модули меняют свой характер и свойства в зависимости от того, где пребывают и как взаимодействуют.

    8. Подсознание – есть невоспринятый внутренний мир. Психика – есть единство сознания и подсознания. Трудность изучения подсознания состоит в том, что оно должно «осознаться», а это будет для подсознания весьма парадоксально.

        Далее началось обсуждение данных тезисов, построенное в виде свободной дискуссии по отдельным представленным в ним позициям. Основные комментарии по высказанным в тезисах положениях сформулировал К. Фрумкин, начавший с того, что, с одной стороны, нельзя отрицать наблюдаемость субъективного мира, в том числе, и внешнюю, но эта наблюдаемость более условна, чем наблюдаемость объективного мира. При этом наблюдению объективного мира характерно еще смещение начальной позиции констатации, где вместо вычленяемого восприятием в объективном мире стимула вычленяется уже чувственное состояние, например, ощущение боли. Для К. Фрумкина проблематична сама возможность фиксации условности "сознания", если попытаться выделить последнее именно на феноменальном уровне, и здесь не так просто расставить акценты между "сознанием", "подсознанием" и "внутренним миром". На этом пункте ход дискуссии повернулся в сторону предмета реальности сознания, заключающегося в его способностях забывания, вспоминания и последующего развития. А. Каменщиков привел пример обретения сознанием нового опыта, заключающегося в освоении носителем данного сознания созданной другим интерпретации; эта интерпретация укореняется в принимающем сознании посредством отождествления ей соответствующего образного коррелята. Кроме того, по его мнению, не всякие априорно-иллюзорные ассоциативы сознания допускают их образную фиксацию, а усреднение интерсубъективных образных полей не всегда правомерно. Далее разговор зашел о механизмических началах сознательной активности, где, с одной стороны, по оценке К. Фрумкина, существует полное разотождествление нейрофизиологического механизма и субстантности субъективного, хотя, с другой, согласно пониманию В. Князева, порядок действия некоторых нейрофизиологических функций человека и животных достаточно точно определяется посредством научного эксперимента. Я. Гринберг усомнился в самой возможности обладателя сознания самому наблюдать эту свою способность, кроме того, на его взгляд, реконструкция сознающей способности животных по их поведению представляет собой некоторого рода антрпоморфную гиперболизацию. К. Фрумкин далее вернул обсуждающих к проблематике человека как уникального оператора функции самоописания и самопредставления. Если, с его точки зрения, забывание и вспоминание позволяют атрибутировать сознанию некоторые переменные составляющие, то это уже делает сознание неким транстемпоральным и трансконкретным началом. Эту способность онтологически можно определить как некую "связность сознания". Он предложил принять принцип, допускающий существование некоего процесса "обмена между сознанием и памятью", из чего следует возможность выделения неких "не воспринимаемых", не включаемых сознанием в его конкретную проективность образов. Дополняя его мысль А. Каменщиков предложил идею "периферийных зон" восприятия, где нестрогий порядок регистрации стимуляции позволяет создавать новые интерпретации, то есть заниматься творчеством на чувственном уровне.

1 июня 2010 года, Темы - "Мультипликативность в экономике" и "Новые исследования по проблематике сознания".

Первая половина заседания ОФИР 1 июня 2010 года была отдана для сообщения А. Шухова по его новой работе Мультипликативность играющая роль универсологического начала экономики. Актуальность темы сообщения связана с недостаточностью используемых в наше время методов противодействия экономическому кризису, главным образом представляющих собой прямые вливания больших доз ликвидности практически во все хозяйственные сферы. Как перейти от подобной практики к методам адресного предоставления помощи и что, на деле, представляют собой деятельностные циклы экономики, и каковы же характерные для них свойства мультипликативности и перекрестной интегрированности, и пытался определить докладчик. В итоге он предложил некий проект фактически сдерживания экономического и социального прогресса, в результате чего общество хотя и проиграет в скорости развития, но выиграет в стабильности социальных отношений. Прения по докладу начались с выступления К. Ляшко, согласившегося с прозвучавшей в докладе оценкой избыточности современного уровня развития непроизводительного сектора экономики, как и перемещения основного источника извлечения дохода в паразитические формы экономической активности, в частности, банковский и фондовый сектор. Пример медицины, по его мнению, показывает, что чисто коммерческий подход вытесняет из этой области собственно предметную форму деятельности в пользу не всегда этичной сугубо коммерческой активности. Я. Гринберг высказал свое понимание, оценив любые идеи по преодолению неравномерности развития экономики как утопические. В основе экономических процессов всегда остается лежать "живой интерес" людей, не допускающий его полностью детерминистического представления. С другой стороны, его заинтересовали некоторые примеры из японской практики ведения бизнеса, когда угроза "личного краха" превращается в важный моральный императив, заставляющий действовать из соображений общественной, но не личной выгоды. Н. Петров поддержал точку зрения о неизбежности кризисных явлений в экономике, сравнив их болезнью, что, несмотря на ее нежелательность, так и продолжает оставаться неизживаемым явлением. А. Каменщиков поделился оценкой, в соответствии с которой экономический рост России возможен на основе экспортной ориентации экономики и невысокого уровня личных доходов, рецепт же "консервативной экономики" он понимает сомнительным.
        Во второй половине заседания Н. Петров сделал сообщение по книге Д. Васильева "Трудная проблема сознания". Если обобщить данные в этой работе оценки, то современная философия не сомневается в реальности некоего обозначаемого понятием "сознание" идеализма. Однако отсутствуют и критерии, позволявшие бы одному носителю сознания выделить эту специфику в другом его потенциальном носителе, в силу чего трудно отличить обладателя сознания от зомбируемого исполнителя чужой воли. По современному философу Д. Деннету, сознание является комплексом "квалиа", привносимых в мозг культурным окружением человека. Аналогичное, но несколько другими словами сказанное определение понимает сознание "комплексом мемов, внедренных в данное тело мировой культурой". У человека, в сравнении с эволюционно предшествующими ему животными, мозг позволяет формировать определенные порядки самоконцентрации, самореализации и использования ресурсов, что предоставляет большие биологические преимущества в силу облегчения усвоения новых вариантов поведения. Одновременно Н. Петров не приемлет и биологизированных концепций культурной преемственности, настаивая на безусловной индвидуальности человеческого сознания. В дополнение к этому сообщению К. Фрумкин пояснил смысл сформулированной Д. Васильевым концепции слияния в сознании предметной и мета составляющих, когда принимаемое сознанием по поводу некоторого предмета решение исходит не только из самой сути этого предмета, но и из непосредственно "порядка акцепции" его сознанием. Я. Гринберг не увидел большой проблемы в разотождествлении сознательной активности с активностью, проявляемой в зомбированном состоянии. Будь у нас возможность описать все виды сознательных проявлений, то мы смогли бы воспроизвести все эти проявления и посредством предустанавливаемой зомби активности. С его точки зрения, только неполнота существующих сейчас представлений не позволяет достоверно отождествлять проявления сознания и мозговую активность. Завершающим аккордом дискуссии по сообщению Н. Петрова стал анализ проблемы человека, "не осознающего себя носителем сознания", а, по сути, позиций, занимаемых представителями философского материализма. С одной стороны, К. Фрумкин определил непризнание сознания "продуктом не обладания рефлексивной культурой", с другой - А. Шухов обратил внимание на отсутствие должной систематической разработки содержания понятия "сознания", употребляемого философией в том изначальном формате, в котором она и заимствовала его в естественном языке.

8 июня 2010 года, Тема - "Сознание в представлении ортодоксально материалистической интерпретации".

В. Князев предпринял на заседании 8 июня 2010 года попытку донесения до сознания членов ОФИР точки зрения, присущей именно материалистической интерпретации предмета "сознания". Последняя в его представлении понимается концепцией, строго придерживающейся в понимании предмета "сознания" выводов и оценок, полученных в предметной науке "психология". При этом более строгая и тщательно верифицированная научная картина психических явлений по существу вытесняет присущие индивиду отдельные свидетельства его личного опыта, заставляя критически воспринимать реакции собственной психики. В данном отношении и наше субъективное исследование себя вряд ли претендует на что-то большее, нежели сбор эмпирических данных для исследования внешнего мира. Образовав из всех высказанных им оценок пул начальных представлений, В. Князев построил картину развития системности сознания, в которой первочальная функциональность чувственных реакций влечет за собой рождение более сложной функции эмоциональных побуждений, из чего уже строится комплекс мышления, внутри которого и выделяется небольшой по объему модуль "сознания". Животные, с его точки зрения, "мыслят бессознательно", т.е. они могут мыслить, но эта их способность не создает сознания. В. Князев придерживается определения, в соответствии с которым сознание следует понимать "частью картины мира, в которой средство построения этой картины обращается на самое себя".
        Собравшиеся, задав докладчику несколько вопросов, перешли к стадии оценки представленной в докладе интерпретации предмета "сознания". Я. Гринберг, с одной стороны, обратил внимание на излишнюю узость трактовки, отождествляющей сознание в качестве исключительно способности человека, с другой, развивал часто высказываемую им мысль о сложности достижения в психологическом эксперименте строго формалистического порядка; признание нами совместимости человеческой и животной психологии как ныне, так и в будущем будет представлять собой не более чем допущение. А. Шухов также напомнил о своей обычной точке зрения, понимающей представление о "сознании" заимствованным наукой в естественном языке. "Сознание" - это некая распространенная метафора суммы психических техник, основанных на диверсификации базисной формации "сенсорно-моторной корреляции". В смысле же "констуитивной онтологии" "сознание" предстает условностью, для которой не определены важнейшие признаки принадлежности к определенному классу. К. Фрумкин в своем как всегда подробном выступлении предложил воспользоваться возможностью введения некоторого искусственного термина, поскольку само понятие "сознание" обременено неким неотделимым он него и десистематизирующим это представление "культурным грузом". Далее он выделил ключевой момент рассуждений В. Князева - существование границы, минуя которую условия сторонне воздействующей на психику стимуляции превращаются во внутренне присущее психизму ощущение. Отсюда он предложил определить ощущение в качестве данности, "находящейся в сфере актуального действия сферы восприятия". Далее К. Фрумкин защищал точку зрения, не допускающую какой бы то ни было типизации индвидуального опыта, и, в связи с этим, признал свою философскую концепцию идеей особого "когнитивного солипсизма". Если сам индивид фиксирует свое сознание как нечто ему "феноменально данное", то в отношении другого ему не дано такого рода способности наблюдения. Для К. Фрумкина примитивность психических способностей низших животных, рыб и лягушек не повод для непризнания наличия у них сознания; как бы то ни было, но психика этих животных формирует "квалиа", т.е. субъективные ощущения, что и говорит о наличии у них сознания. В его понимании сознание предстает той целостностью, в которой не различаются функции центра восприятия и самовосприятия. Основными положениями выступления К. Ляшко были положения о человеке как продукте не биологической только, но биосоциальной природы, сознание же присуще человеку как "участнику той среды, в которой он может выступать как личность". С его точки зрения мышление не универсально, а представляет собой одну из специфических психических функциональностей, являясь средством "конструирования из понятий", обособленным от средств конструирования "из слов" и "из образов". Сознание не вмещает в себя все процессы психической активности, но "работает с ними", как оно работает с формирующимся вне сознания восприятием. Н. Петров в своем выступлении сосредоточился на условиях, обеспечивающих феноменологическую действительность сознания. По его оценке, локализация сознания в настоящем означает дискриминацию эволюционного понимания сознания, хотя в реальности когнитивный солипсизм и эволюционный взгляд на сознания оказываются взаимодополняющими взаимопереходящими формациями.

15 июня 2010 года, Тема - "Будущее науки в контексте универсальной эволюции".

Принявший приглашение ОФИР выступить на его заседании 15 июня 2010 года А.Д. Панов изложил собравшимся длительное время разрабатываемую им концепцию обобщающей модели течения эволюционных процессов. Побудительным мотивом к разработке данной модели послужила для автора проблема необъяснимой ситуации отсутствия контакта с внеземными цивилизациями, известная под названием "парадокса Ферми". Пытаясь как-то выразить ход течения эволюции в доступной для математического представления форме, А.Д. Панов сформулировал принцип ее воплощения в виде математической функции, названный им принципом "универсальной эволюции". Собственно "универсальная эволюция" охватывает эволюцию всех форм материи, начиная с Большого взрыва, отдельно распространяясь и на порядок эволюции под именем "планетарная система" или "мир-система" - эволюцию совместно как биологических, так и технических форм от возникновения прокариот до наступления эры НТР. Схема "универсальной эволюции" основана на выделении событий фазовых переходов где главным образом в результате "отбора из внутреннего многообразия" выделяется сменяющий прежнего новый лидер эволюции. Примером такого события можно назвать старт бурного развития эукариот в населенном прокариотами мире. Выделенная А.Д. Пановым описывающая течение эволюции математическая функция, связывающая шкалу времени и шкалу величины длительности эволюционного периода имеет вид тяготеющей к некоей асимптоте геометрической прогрессии, для которой позиция асимптоты на шкале времени выделяется как некая точка сингулярности. В том числе и наша, начинающаяся с неолитического периода и перешедшая сейчас к стадии информационного общества социальная эволюция имеет на таком графике точку сингулярности в 2015 году, что означает ожидание события смены лидера в эволюции человеческого социума. Здесь А.Д. Панов ожидает перехода эволюционного процесса в интенсивную фазу, в ходе которой общество сможет лучше осознать открытые ему возможности и ограничит свои аппетиты лишь деятельностью в планетарном масштабе.
        В связи с собственно характером эволюционного процесса А.Д. Панов обращается к проблеме наукозависимости социального развития в современную эпоху. Основой используемого им определения науки докладчик видит именно принцип верификационизма, а, отсюда, понимая науку именно источником строго выполняющихся решений, ставит вопрос о существовании объективных пределов развития науки, в том числе недостаточности ресурсов для создания грандиозных экспериментальных установок. Другими ограничениями в развитии науки можно понимать простую невахтку контингента ученых и, напротив, избыток не поддающейся систематизации информации. В некоторых случаях определенные направления в науке блокируются по соображениям этики и социальной психологии, как те же эксперименты на человеческом геноме. Если наука, а речь идет о фундаментальной науке, перестает подпитывать общество новациями, то возникает самозамкнутый процесс на основе обратной связи, когда падение общественного интереса вызывает падение финансирования исследований, приносящих тогда еще меньшее число научных результатов, еще далее снижающих интерес общества к науке. В результате требующие огромных средств фундаментальные исследования в области базисной физики материи как бы "убивают сами себя". Развитие подобных процессов доступно для математического моделирования, что было успешно продемонстрировано докладчиком в виде соответствующих уравнений и результатов их решения. Более подробно принцип "универсальной эволюции" описывается в монографии А.Д. Панова "Универсальная эволюция и проблема SETI", с многими другими работами докладчика в разных областях от астрофизики до футурологии и философии можно познакомиться на его персональном сайте dec1.sinp.msu.ru/~panov.
        На стадии ответов на вопросы А.Д. Панов аргументировал присущее ему неверие в возможность создания искусственного интеллекта, поскольку он видит субъективизм особого рода субстантностью. Он пояснил свое понимание науки как исключительно "генератора инноваций", и пояснил, что в основе разрабатываемых им концепций лежит исключительно "аддитивный принцип". Поэтому за прогрессом он всегда видит специфику "разрастания структуры" доступной для технического вмешательства сложности мира. Выступления начались с реплики Р. Вишневского, напомнившего о различных вариантах эффективности научных решений, что позволяет говорить только лишь о "смене лидерства" внутри науки. Технический прогресс является фактически единственным источником роста валового продукта, и потому и уровень душевого дохода в какой-то степени оказывается производной прогресса в области фундаментальных исследований. Собственно и вовлечение некоторых физических специфик в социальное развитие возможно только благодаря науке, в известной мере расширяющей потенциал доступных человечеству ресурсов, например, за счет создания нефтяной или урановой промышленности. Сложность же взаимодействия экономики с техническим прогрессом отражается не в объемных показателях, а в изменении паритета различных сфер извлечения дохода. Ю. Ракита в своем выступлении согласился с докладчиком в том, что рано или поздно развитие нашего познания ограничит тот предел, когда у человечества "окажется маловат молоток". Если в историческом прошлом научное творчество могло исходить из простых посылок феноменологического порядка, то теперь сама констатация научной проблемы требует особой образовательной подготовки, что реально сокращает количество проявляющих интерес к науке людей. Для А. Каменщикова неприемлемо само использование т.н. "кумулятивной модели" развития науки, ожидающей, по его мнению, несколько более "смелых" предложений по ее развитию. К. Фрумкин начал с примера Японии, которая уже как двадцать лет назад достигла потолка своего экономического роста, что ожидает и другие пока прогрессирующие страны. Другой важной особенностью последующего социального прогресса и развития познания он видит перемещение центра тяжести развития в область "более дешевых" наук. Важным синдромом реальной обеспокоенности общества перпективами прогресса он понимает пронизывающее всю гуманитарную сферу ощущение состояние "потери человека" в его традиционной биологической форме. Я. Гринберг не увидел большой угрозы в утрате физикой позции лидера в прогрессе познания, с его точки зрения познание более интересно как деятельность познания, чем в качестве определенного результата познания. А. Шухов присоединился к оценкам, не признающим достаточность "кумулятивной модели" развития познания. Современная реальность состоит в утрате одних областей как практической, так и познавательной деятельности и появлении других. Возможно, что такое произойдет и с наукой, могущей утратить фактический статус таинства и, напротив, принять власть эконометрической системы хронометража трудозатрат в научном познании. Н. Петров высказал свое убеждение в способности науки выявить, наконец, парадоксальность бытия, что она, по его мнению, вряд ли способна сама пережить. Наука - это некоторая объективная составляющая социальной действительности, не вполне поддающаяся планомерному управлению со стороны общественных институтов. В завершение А.Д. Панов в своем ответном слове подчеркнул, что он говорил, все же, не о "смерти" науки, а об утрате ею статуса лидера социальной эволюции.

22 июня 2010 года, Тема - "Апгрейд человечества".

Выступивший на заседании ОФИР 22 июня 2010 года один из участников сообщества футурологов В. Мандгазин изложил собравшимся собственный проект и одновременно прогноз будущей "социально-биотехнической" системы, понимаемый им, если исходить из современной "системы понятий" неким "апгрейдом" человечества. Основная идея данного проекта - переоценка и одновременно пересмотр системы социального ранжирования и введение своего рода искусственной селекции будущих поколений не на основе биологического начала "выбора наиболее привлекательного варианта". Подобный порядок понимается докладчиком неосуществимым без использования приемов своего рода биологического "культивирования", искусственного "выращивания" следующих поколений. В основной части своего доклада В. Мндгазин изложил свое представление о нерациональности существующего порядка социальной конкуренции, не всегда способствующего выработке лучших решений и порождающего некоторые весьма существенные социальные проблемы (коррупция). Порядок общественного развития видится докладчику настолько неисправимым, что постоянно передаваемые в процессе данного развития "мемы" просто не позволят изменить его каким-либо иным образом, кроме как био-техническом способом. Необходимо изменение самого механизма полового размножения, выведения его из-под влияния рангового отбора, равно как и устранения порождаемого проигрышем "экзистенциального кризиса обделенных". Взамен докладчик предложил использовать методы своего рода "направленной селекции", чем-то напоминающие получение специализированных особей у роящихся насекомых. Человек, освободившись от деятельностной занятости в сфере полового отбора, получит, по мнению В. Мандгазина ресурс свободы для занятия другими, продуктивными видами деятельности. Кроме того, новое "био-техническое" решение создаст и перспективу образования "мира сексуальной гармонии", приведя к образованию "безранговой" и дающей свободу выбора среды.
        Отвечая на вопросы, В. Мандгазин, с одной стороны, пояснил, что он понимает существующий вариант социального развития как ведущий к деградации, с другой - не определил, появится ли в "новом технологическом будущем" и новый субъективный фактор. Выступления начались с реплики В. Золина, напомнившего о немалом историческом возрасте и изрядном количестве концепций "улучшения человека". К нему присоединился выступивший вторым Я. Гринберг, кроме того, еще и не увидевший в изложенных идеях системного подхода, в силу которого и положительные черты людей оказываются не более чем "продолжением их недостатков". К. Фрумкин поддержал докладчика в смысле неизбежности в будущем тех или иных форм вторжения в протекание биологических процессов, поскольку так или иначе придется компенсировать фактическое устранение действия биологически значимого "фактора отбора". С другой стороны, идеологией предложенной программы оказывается свого рода "несформулированный тезис" о доминировании в общественных отношениях эгоистических стратегий, реальные стратегии индивида в социуме всегда представляют собой комбинированные эгоистически-альтруистические формы. Более того, предложенная конфигурация новой "био-социальной системы" вряд ли обеспечивает, согласно существующему у К. Фрумкина пониманию, устранение тех недостатков, для ликвидации которых она и создана. Более того, на его взгляд, именно семейное воспитание обеспечивает важное для общество наибольшее многообразие индивидуальности, а порождаемая с его устранением унификация снизит многообразие педагогических стратегий. А. Шухов увидел в данной концепции одну из разновидностей концепции "внешнего базирования" социальной практики, лишения ее своей собственной природы, достаточно похожую на версию коммунизма как системы, основывающейся на вполне определенной "материально-технической базе". Кроме того, общий недостаток футурологии - предсказание развития именно средств ограничения поведения человека, когда технический прогресс обеспечивает и возможности большего контроля человеком внешних и анатомических процессов (большую "вооруженность"), типа использования видеонаблюдения при расследовании происшествий. Для Н. Петрова сама показанная докладчиком возможность мыслить подобного рода категориями следует из недостаточности осознания им сложности социальных систем. Причина утопического синтеза и прогнозирования именно и заключается в эмоциональном неприятии действительности, в силу чего все без исключения данные теории фактически используют недостаточную аналитическую базу. Социальную эволюцию следует понимать "слишком глобальной формой маштабных движений материи", чтобы соглашаться с ее такого рода упрощенным рассмотрением. В завершение, отвечая на выступления В. Мандгазин отметил, что он предполагает воплощение своего проекта только в результате продолжительных предварительных исследований, и, кроме того, человек никогда не ставил над самим собой эксперимента по направленной селекции.

29 июня 2010 года, Тема - "Философские аспекты фотографии".

На заседании ОФИР 29 июня 2010 года Н. Петров познакомил собравшихся с открывшимся ему философским пониманием сферы своей профессиональной деятельности - фотографии.

С философских позиций фотографию как явление докладчик соотнес с 4-мя основными группами проблем: 1) феноменом фотографии, 2) предметом понимания способности "отражения", 3) спецификой "прозрачности" и 4) временем в фотографии. Фотография - средство достижения высокой полноты восприятия объекта в рецептивной адресованности к нему лишь при помощи только одного вида рецепции, что свойственно не только простой "плоской" фотографии, но и любой форме статической визуальной фиксации объекта. Фотография способна представить объект в порядке, безотносительном к его реальному масштабу, в макро- и миниатюрном изображении. Определенная "недосказанность" фотографического представления компенсируется активностью сознания (достраиванием), т.е. сознание в акте созерцания фотоизображения способно преодолеть отличающие такое изобразение естественные ограничения. Фотография является как бы "второй реальностью": изображенное всегда существует и это может быть проверено опытным путем. Передаваемые же посредством фотоизображения объекты действуют на восприятие как бы обособленно от условий актуальности отличающей их бытности. Одновременно же фотографическое изображение не ограничено рамками отличающей физическую возможность доступа к изображенным объектам актуальности, поскольку она способна свидетельствовать не только действительное, но и прошедшее. Фотография как субъект интереса адресована именно присущей человеку способности интерпретации, поскольку на опыте установлена неспособность животных соотносить фотографические образы с отображаемыми объектами. Условиями же реализации конкретных фотографических образов следует понимать как способность отражения, так и функциональность отражателя. Фотографию следует понимать особой ситуацией донесения объекта при помощи артефакта, не идентичной случаю непосредственного наблюдения, но во многом весьма схожей с непосредственной зрительной регистрацией. Представляемые посредством фотоизображения планы следует понимать еще и нечто "отражающимся взглядом", корни которого лежат в индивидуально присущих фотографирующему визуальном опыте и способности различения. "Прозрачность" в смысле условия фотографической достоверности отражает не только состояние среды распространения световых лучей, но и включает в себя условия "прозрачности толщи времени" и смысловой прозрачности. Под последней докладчик предложил понимать способность додумывания и выделения "явственного присутствия смысловых контекстов". Сама возможность фотографии следует из условия определенного компромисса между "прозрачным и непрозрачным", будь все прозрачно, оно бы отличалось невидимостью, будь непрозрачно, не могло бы быть извлечено из тьмы. Фотоизображение как средоточие темпоральных специфик может характеризоваться: а) временем фиксации события (проще - характеристикой выдержки), б) временем идентификации события (продолжительностью момента ее разглядывания), в) датой произведения съемки. По окончании собственно доклада К. Фрумкин предложил следующее обобщенное определение характеризующей фотоизображение "прозрачности": ее он предложил понимать "системой посредников, позволяющих фиксировать исходный объект, не отвлекаясь на этих посредников". В подобном смысле он предложил понимать фотографию превосходящей по прозрачности акт непосредственного созерцания. В ответах на вопросы Н. Петров пояснил смысл понятия "чистота фотографии", заключающейся в отсутствии влияния на фотоизображение помех или наложений, и определил функцию фотографии в качестве строителя новых образных форм (художественная фотография) уже как вторичную, когда первичной он предложил понимать функцию "предъявления событий и предметов". Отвечая на вопрос о смысле постановочной фотографии, Н. Петров подчеркнул потенциальную многосмысленность фотографии, нацеленной часто на получение противоположного результата, выделения рядового или, напротив, необычного и т.п.
        Прения по сообщению Н. Петрова начались с выступления А. Шухова, сторонника психологической модели "синтетической структуры образа" и потому противника физикалистски упрощающей идеи "отражения". Самой важной для него потенциальной способностью фотоизображения служит функция "изменения темпа представления", когда быстротекущий или многоэлементный образ может быть предъявлен для длительного разглядывания. Фотографическая передача, выделяя один рецепторный канал и отсекая остальные, тем самым обеспечивает эстетическую экспрессиию, повышая значимость визуальной красоты или безобразия. Если фотоизображение плоское, то в таком смысле оно остается редуцированным инструментом донесения реальности; так, к примеру, впечатление от живописи маслом, включающее в себя и видение фактуры мазка, не может быть передано фотоспособом. Фотография для него не эквивалент истины, поскольку постановочная фотография имеет целью введения в заблуждение. А. Каменщиков также отказался сводить функциональность представления посредством фотоизображения к простому схематизму "отражения"; с его точки зрения способность построения образов тесно связана с жизненным опытом, и потому фотография фактически немыслима вне культуры и интеллектуальной деятельности. Я. Гринберг понял цель философских исканий Н. Петрова как своеобразное "философское углубление" в бытность фотографии. В краткой реплике К. Ляшко прозвучала мысль, что философская значимость фотографии представляет собой всего лишь одну из списка проблем теории познания. К. Фрумкин, напротив, выступил с развернутым комментарием, первой мыслью которого было то, что изготовление фотоизображений является частью большого вселенского процесса "накопления следов", из которых те или иные следы отличаются по критерию качества, оказываясь в большей или меньшей степени семиотичными. Фотография, по К. Фрумкину, преуспевает в смысле достижения в фотоизображении большей прозрачности такого рода "следов", вливаясь в процесс "наращивания транспарентности" имеющихся следов. Тем не менее, фотография как может "пропускать" к событию, так и загораживать его реальное содержание. Фотография вообще относится к такому общему типу познавательного опыта как "чтение следов". она может становиться реальным "языком" именно для такого зрителя, что располагает опытом подобного чтения. Статичность фотоизображения не мешает домысливанию динамического контекста "стационарно захваченного" предмета; данный эффект можно иллюстрировать на примере "вечно скачущего" памятника кавалеристу. В человеческой же ментальности существование фотографии породило особое действие "рассматривание сюжета", что в принципе угрожает опасностью ментального дробления. Существом же художественной фотографии К. Фрумкин видит намерение принудить зрителя к предопределенному формированию присущих ему "первых этажей" рефлексии. В завершение обсуждения Н. Петров посетовал на то, что собравшимся не удалось распознать куда более высокую, по существу, "философскую емкость" фотографии.

17августа 2010 года, Тема - "Аналогия между биологической и социальной эволюцией".

Возобновившаяся 17 августа 2010 года деятельность ОФИР нашла свой предмет в теме предложенного К. Фрумкиным доклада "Аналогия между биологической и социальной эволюцией". Обобщая несколько опубликованных в последнее время монографий, он обратил внимание на имеющуюся тенденцию наложения на социальный прогресс закономерностей, прослеживаемых в биологической эволюции. Хотя все подобные решения представляют собой недостаточные или слабые аналогии, но ученые, тем не менее, склонны следовать подобным гипотезам. Оценивая те или иные варианты подобных решений, К. Фрумкин предложил сопоставить развитие общества с развитием биосферы в целом, понимая и ту и другую сферами, в которых действует вектор расширения многообразия. Данная близость не исключает и различия, большей склонности биосферы к аддитивному варианту наращивания многообразия, а социальной сферы - к вытесняющему. Для общественных отношений следует согласиться с принципом большей устойчивости более многообразной системы еще и как образующей, в том числе, большее число нишевых позиций для специфической активности. Эволюция биологических форм - это не только эволюция собственно форм, но и эволюция эволюционных решений, в частности, последующий прогресс эволюции увеличивает число отбирающих случайные флуктуации условий фильтрации. При современном положении вещей уже биологическая эволюция оказалась в подчиненном по отношению социальной положении, когда человек получил фактически диктаторские права по отношению биосферы. К. Фрумкин затронул еще и проблему значимости ряда современных гипотез, находящих возможность закрепления приобретенных качеств уже в составе генома. Наиболее важная и развернутая оценка прозвучавших в докладе идей содержалась в реплике Я. Гринберга, оценившего порядок данных результатов как еще не позволяющий переносить действующие в одной сфере закономерности на другую. Еще он обратил внимание на худшую проработанность таксономизации социальной сферы в сравнении с таксономизацией живой природы. Н. Петров говорил в данной связи о доминировании в социальных практиках социального над биологическим, а К. Фрумкин высказал еще ряд соображений, в частности о таком формате общественного устройства, где особь лишается статуса самоопределяющей возможность передачи ею генетического кода. Эволюцию же биомассы в целом он увидел эволюцией инструментов биомассы, где одним из таких инструментов выступает общество.

31августа 2010 года, Темы - "Философский камень" и "Теория послечеловечества".

Заседание ОФИР 31 августа 2010 года было посвящено двум темам - "Философский камень" и "Теория послечеловечества". Предложивший первую из них А. Каменщиков выступил с сообщением, пафос которого был направлен против не принимающего принципов исследовательской парадигмы философского доктринерства. Такого рода предназначенные для решения любых философских проблем универсальные концепции докладчик и представил в качестве "философского камня". Сейчас еще в головах определенных представителей марксистского направления в философии сохраняется отношение к данной теории как могущей ответить на любые возможные вопросы, хотя в отношении определенных, и достаточно важных решений принципы данной философии и продемонстрировали свою практическую непродуктивность. Докладчик призвал каждого мыслящего человека исходить из реально открытых каждой философской концепции возможностей и не понимать ее своего рода "палочкой-выручалочкой". Обсуждение данного сообщения открыла реплика П. Полонского о нередких в истории науки случаях, когда некое открытие на деле оказывалось косвенным результатом доминирования некоторой доктрины. Я. Гринберг отметил исторически важное значение марксизма в том отношении, что он, хотя и не дал верных рецептов, но открыл перспективу понимания социальной ситуации как своего рода "игровой модели". Н. Петров понимает доктринерство как таковое отличием любой масштабной концепции, а в отношении конкретно марксизма он предложил бы разделить две образующие его специфики: некоторый комплекс научного знания и претензии самих творцов этой концепции на занятие определенного социального положения. К. Фрумкин подчеркнул смысл исторической роли глобальных доктрин как образующих комплексы социально разделяемого мировоззрения, примером чему и служат мировые религии; нести подобную отличающую их функцию глобальные доктрины способны лишь в условиях абсолютного доверия их решениям, что и вынуждает их к столь странной антиисследовательской позиции.
        Вторая часть заседания была отведена под доклад журналиста А. Мирошниченко о созданной им футурологической концепции "послечеловечества". Человека как такового А. Мирошниченко видит, прежде всего, духовным существом, сопричастным осознанию эсхатологических начал. Эсхатология как один из важных адресатов духовного опыта порождает сознание смертности и вызваемое им стремление к бессмертию. В том числе, во все времена, возможностью обретения бессмертия духа являлось его воплощение в комплексе меморизуемых идей, в тех или иных творческих продуктах. Последние не только создают своего рода "копию мира", но и становятся источником соблазна своего рода вожделеемого "управляемого переноса в сферу духа". Развитие современных компьютерных технологий обнадежило обладателей подобного стремления перспективой предоставления достаточно эффективных средств воплощения духовного мира личности. Здесь докладчик увидел вполне, на его взгляд, реальные перспективы "оцифровки личности" и "гаджетизации организма". Но став "оцифрованной" личность не остановит своего развития, продолжив культивацию в себе остраненности, т.е. перешагивая "порог удовольствия", вплоть до состояния "безграничных возможностей", опирающегося, в частности, на этику "максимума способности". Подобного рода тенденцию развития личности, выражающуюся в ее слиянии с бытием, А. Мирошниченко видит звеном бесконечной последовательности событий возникновения мира субъективного, восходящего в конечном итоге к его слиянию с бытием через феномен сверхрациональной личности. На стадии ответов на вопросы основной интерес привлекла проблема сверхвозможностей личности и ее, в силу этого, вынужденного одиночества. Данный этап обсуждения не принес ответа на этот вопрос. В то же время докладчик пояснил, что в характерном ему понимании конкретно прозвучавшая в докладе компьютерная реализация возможности внеперсонального воплощения духа исполняет, по существу, лишь иллюстративную функцию. Выступления начались репликой Я. Гринберга, увидевшего в модели "оцифровки личности" фактически подмену проблематики: вместо бессмертия мы стремимся здесь к всесилию. К. Фрумкин назвал изображенное докладчиком видение будущего "естественным", поскольку он определил здесь четко уловленным реальный вектор совершающегося ныне прогресса. Для него личность в наше время превращается в "повсеместность", а мир становится неким "аэродромом сознания". П. Полонский увидел данный проект сквозь призму метаформы "смотрящего на человека червя"; далее, разумность человека определяется именно его наделенностью волей, а уже довольно длительный опыт нашего общения с компьютером так и не смог выявить у него никакой воли. Н. Петров начал свое выступление с констатации парадокса: человек, хотя он в наши дни фактически и поступает в подчинение технологии, он же и оказывается источником власти над любой технологией. В предложенной в докладе идее будущего он увидел признаки как страха перед неопределенностью, так и приверженности манере отождествлния индивидуального восприятия с восприятием всего человечества. В завершении А. Мирошниченко пояснил ряд не понятых аудиторией моментов его сообщения, в том числе, сделав важное дополнение о том, что "сверхразум" - это не всесилие духа, а просто разум, превосходящий обычный разум.

7 сентября 2010 года, Тема - "Основы общей теории человека".

Выступившие на заседании ОФИР 7 сентября 2010 года Т. Назиров и Е. Грищенко представили свое видение разрабатываемой Я. Фельдманом "теории уровней" или "общей теории человека". Основная модель теории уровней подразумевает, исходя из представления о взаимодействии между "Я" и окружающим это "Я" содержанием мира, построение дифференцированной схемы уровней системного порядка, прилагаемых к практически любому порядку организации, в том числе, и к порядку активности "Я". Другим концептуальным началом данной теории служит разделение на мир идеальных конструкций (МИК) и мир идеальных фактов (ММФ); взаимодействие, в том числе и познавательное, этих двух миров образует некий универсальный процесс, когда в ММФ выделяется "точка конфликта", обрастающая соответствующим обряжением, и переносится в МИК для получения решения, которое может быть возвращено в ММФ. Собственно "теория уровней" строится как система из 8 значащих (1-8) и двух внесистемных (0, 9) уровней, в которых на шкале материальности в направлении 1-8 происходит убывание, а на шкале идеальности в том же направлении - возрастание. Уровни допускают не только разного рода позиционирование, в соответствии с отличающей их структурной сложностью, но и агрегирование, моделирование на основе комбинации перехода с уровня на уровень и взаимную, в рамках некоторой телеологии, подчиненность уровней. Собственно, это не подчиненность телеологии, а установление самой такой телеологии на основе отношений подчиненности между уровнями и их агрегациями. Практически любая требующая решения проблема, как понимают докладчики, может быть рассмотрена как соответствующая идентификация, агрегирование, подчинение и смена уровней. Е. Грищенко привел примеры различных шкалированных комбинаций, соответствующих позиционированию на данных уровнях. Одним из такого рода распределений можно понимать и распределение качества интеллектуальной способности, где высшее положение отводится не знатокам проблемных аспектов типа наиболее опытных ученых (академиков), но межкультурным коммуникаторам - "культурологам" и "переводчикам".
        Вопросы собравшихся относились, скорее всего, не к собственно изложенной модели, а к некоторым сопровождающим ее частностям, статусу мозга как именно материальной формы (П. Полонский), неудовлетворенности стронников теории уровней возможностями традиционных форм знания (Я. Гринберг), перспективы использования данной концепции для решения практических задач познания (Н. Петров). К. Фрумкин поинтересовался, возможна ли в данной модели диагностика уровня мышления у конкретного человека, на что получил отрицательный ответ. Прения открыло краткое, но емкое выступление А. Каменщикова, определившего данную модель на положении "спекуляции на разного рода параллелизмах", и отметившего странное ее качество смешения инструментов классификации и самой классификации; данная модель создает не описание, а его иллюзию, и в этом она и в какой-то мере представляет опасность. А. Шухов представил данную модель вариантом "ролевой" онтологии, где все сводится к функциональности, отчасти справедливой для описания "ролевых" сред, той же социальной действительности. В то же время авторы данной модели не осознают той принципиальной особенности, что превращает в заведомо недостаточнную любую "чистую" классификацию, в силу чего данная концепция и приобретает излишне прямолинейную форму. П. Полонский понимает данную модель не более чем оболочкой для чисто математического разотождествления "единого и многого"; фактически это не служащая решению проблем модель, но в какой-то мере предназначенная для определения их статуса. Он увидел в данной модели ее эпистемологический "центр тяжести", и определил ее эффективность как фактически случайную; в чем-то данная модель напоминает так и не поддающуюся построению концепцию "диалектической логики". Я. Гринберг посвятил свое выступление обоснованию тезиса, утверждающего, что данная схема не прибавляет никаких, в сравнении с традиционным знанием, новых познавательных возможностей. К. Фрумкин сформулировал утверждение, что автор концепции Я. Фельдман "вылавливает из культурного пространства плавающие там категории, не исследует их эмпирику, но при этом налагает свою классификацию". Дедуктивный потенциал данной теории, по его мнению, не столь высок, а проблематика устройства общества вряд ли допускает ее сведение к определению не более чем "качества интеллекта". Он понимает построение такого рода моделей плодом "соблазнения" мыслителя своей уверенностью в способности познавать мир. Н. Петров противопоставил данной теории те классификации, в которых присутствует не размытое, а вполне определенное начало, в частности, Марксову классификацию социальных формаций. К. Ляшко не принимает выраженную в данной теории фактическую редукцию мира в "эйдетическую форму" и происходящее здесь смешение предметных областей. В завершении Т. Назиров пояснил некоторые не осознанные аудиторией аспекты сделанного сообщения, в частности, что по отношению данной "общей теории" человека все предметные науки следует понимать "частными теориями" человека, а в качестве главного основания теории уровней служит принцип эволюции человека.

14 сентября 2010 года, Тема - "Онтология случайного".

14 сентября 2010 года по предложению П. Полонского ОФИР провел диспут о природе и предмете случайного. Одной из важных заинтересовавших собравшихся в предмете "случайного" проблем оказалось отношение случайного и причинного, характер отличающей данные категории взаимной координации и подчиненности. Н. Петров напомил, что философский интерес к "случайному" поистекает из анализа тезиса о случайности как о движущем начале биологической эволюции. В связи с этим он высказал вызывавший далее на протяжении заседания живой интерес собравшихся тезис о способности случайности прервать закономерное течение событий, при одновременной ее неспособности порождать новое содержание. Далее ход дискуссии после ряда комментариев о значении случайного фактора в той или иной сфере живой и неживой природы несколько изменило выступление со своей позицией А. Шухова. Он выделил два возможных вида случайности - влияющей лишь на показатели интенсивности процесса и влияющей на предметную специфику процесса. В биологической эволюции т.н. "случайный фактор" фактически не изменяет собственно биологию образующихся видов, определяемую накоплением соответствующего генетического фонда и спецификой доступности природных условий для конкретной экологии биологического вида. Но он меняет темп наступления подобных изменений, что происходит в случае, в частности, резких перепадов климата. Другое дело, если фактор случайности вмешивается в тенденцию развития слабо защищенного и недублированного ключевого условия некоего процесса, например, убирая из исторического развития некоего значимого деятеля (эту конфигацию собравшиеся обозначили как проблему "спускового крючка"). А. Шухов в силу данной аргументации предложил придерживаться дифференцированного подхода к предмету "случайности". Развернутую оценку предмета "случайного" дал далее в своем выступлении К. Фрумкин, предложивший основываться на том определении, что введение "случайного" означает, что для некоторого совпадения условий не фиксируется некая общая теория. И далее он развил данную фокусирующуюся на гносеологическом аспекте теорию, в частности, выдвинув положение, что количество управляющих событием причин стремится к бесконечности, но наше познание из соображений рационализации ограничивает данную картину. Если действует такого рода субъективно налагаемое нами ограничение круга причин некоего события, то любая вторгающаяся в его течение причина из-за пределов данного круга и создает "случайность"; таким образом, здесь "случайность" отождествляется с непредсказуемостью. Если же, по его мысли, оперировать некими "глобальными срезами бытия", то именно здесь возникает неопределенность онтологического статуса "случайности": непонятно, оказывается ли она незакономерностью или же непричинностью. Решение данной проблемы возможно только посредством эксперимента "со Вселенной в целом". Именно в подобном русле мы и рассматриваем порядок течения биологической эволюции: выделяем в "круг" значимых причин определенный комплекс сонаправленно воздействующих причин, а любое остающееся за пределами данного круга значимое влияние определяем как "случайное". Такого рода решение К. Фрумкин видит обусловленным эстетическими запросами человеческого мышления. Относительно же проблемы "спускового крючка" он лишь ограничился оценкой данной возможности как специально воссоздаваемой в виде "уязвимой для некоторого воздействия специфики".
        Позиция К. Фрумкина была оценена собравшимися как фактическое непризнание онтологичности случайного. В то же время, как подчеркнул Н. Петров, в отсутствие случайности не существует и свободы; а раз так, то он предложил подумать о возможности размещения случайности "где-то в диапазоне между неизбежным и невероятным". Свою лепту в дискуссию внес и А. Каменщиков, отказавшийся рассматривать пару "причинность - случайность" и предложивший сфокусироваться на паре "необходимость - случайность"; случайность тогда становится нерегулярной частью бытия, для которой мы не обнаруживаем закономерности. К. Фрумкин парировал данную аргументацию идеей "абсолютно случайного мира": если каждое следующее состояние мира возникло тем же порядком, что и мир в целом, то Бытиё превращается в "совокупность абсолютно беспричинных состояний". В завершающей части дискуссии больший промежуток отведенного времени заняло обсуждение роли случайности в моделях разного рода наук, особенно физики, смысла объявления этим знанием некоторого отдельного события "случайным" в условиях явной неслучайности массовой тенденции, что видно на примере радиоактивного распада, и проблема правомерности использования в анализе предмета случайности на равных правах с научным и бытового примера. К. Фрумкин высказал в ходе этого обсуждения любопытное соображение, что прогресс познания не обязательно означает выделения более строгой закономерности, не исключен и тот порядок его течения, когда ранее казавшаяся закономерной связь или тенденция истолковывается как образующаяся в случайном порядке.

28 сентября 2010 года, Тема - "Заскорузлость культуры и антикультурные тренды".

На заседании ОФИР 28 сентября 2010 года по предложению А. Шухова был проведен диспут на тему возможной заскорузлости духовной культуры и существования связи между подобным явлением и возникновением антикультурных трендов. Вводной частью данной дискуссии послужили опубликованные на ЖЖ-площадке ОФИР тезисы А. Шухова, на основе которых собравшимся было предложено высказать свое мнение по четырем основным вопросам:
        1) Существует ли явление заскорузлости в духовной культуре и что можно понимать его очевидными признаками?
        2) Каким образом уровень культурного развития индивида может способствовать социальной мобильности?
        3) Порождает ли застойность в духовной культуре миграцию в контркультуру или это независимые процессы? Что такое вообще "контркультура" или "антикультура"?
        4) Свойственно ли духовной культуре неразборчивое накопительство продуктов культуры ("Плюшкинизм")?
        Первым в дискуссии слово взял К. Фрумкин, начавший с того, что явление "заскорузлости" в духовной культуре - это проявление социальной реакции или социального восприятия определенной лидирующей тенденции в духовной культуре; духовная культура определенным образом социально ангажирована, и люди, не принадлежащие к определяющей доминирующую тенденцию в духовной культуре социальной нише, испытывают по отношению к данной форме духовной культуры чувство отторжения. Культуре вообще свойственно своего рода "устаревание", фиксация себя в определенной позиции ее развития, что и обрекает культуру на потенциальный конфликт с носителями новых культурных тенденций. Культурный продукт не может быть хорош сам по себе, он остается встроенным в социальное развитие и поэтому культура вчерашнего дня, конечно же, утрачивает необходимый уровень адекватности. В частности, для культуры XX века свойственна такая революционная тенденция как открытие культурного смысла новых возможностей психосоматики (рок-музыка, в частности), что ведет просто к "техническому" устареванию достижений культуры предшествующего периода. Постоянный же приток образцов, как мыслит данную ситуацию К. Фрумкин, ведет к постоянному приращению коллекций подобных образцов, что способствует разнообразию вкусов и порождает феномен мозаичности культуры в целом; если на подобную ситуацию накладывается некий доминирующий культурный вкус, то он начинает конфликтовать с таким "естественным" мозаичным порядком. Небольшое по времени выступление Я. Гринберга концентрировалось на проблематике социальной мобильности; в историческом прошлом для достижения социальной мобильности важно войти в некий "круг субкультуры", наше время непреодолимой культурной синкретичности подобное требование практически потеряло свою обязательность. Н. Петров в своем выступлении показал себя сторонником точки зрения своего рода "культурного максимализма"; исходным тезисом его рассуждения послужил принцип "социального восприятия духовной культуры", когда для понимания большинства последняя означает не более чем один из инструментов социальной приспособительности. Духовная культура, по его определению, это именно "способ выживания духа", и в подобном смысле важен весь культурный опыт в целом, а не какая-либо избранная его часть. Завершающая часть его выступления прошла в диспуте с другими участниками заседания, противопоставившими предложенной Н. Петровым концепции тоталитарной ценности культуры примеры существования таких явлений как графоманство или копиистичность, как и отсутствие в нашем культурном опыте уже утраченных, быть может, и не самых значимых, достижений прошлых культур. По Н. Петрову, духовной культуре противопоставлена социальная культура как система социального приспособления, а гением в культуре он понимает творца, создаваемые кем культурные продукты легко дешифруются кругом потребителей. Вообще, по мысли Н. Петрова, "духовная культура не может пятнать себя презренной пользой", а человек реально "одной ногой стоит в духовной культуре, когда другой - в социальной". Для духовной культуры как таковой неважно, в какой она форме представлена, поэтому и "контркультура" - это не более чем избыточная сущность.
        А. Каменщиков привлек внимание собравшихся к данному Г.П. Щедровицким функциональному определению культуры, обозначившему последнюю как "систему трансляции образцов"; там, где отсутствует такой социальный смысл появляется нечто "культура в чистом виде", например, стихосложение на уже мертвом языке. Ю. Ракита начал свое развернутое выступление с определения культуры в качестве "системы социально разделяемых ограничений и образцов поведения"; если согласиться с этим, то "высокой культурой" следует понимать установление планки своего рода "максимального уровня" таких ограничений. Он привел далее любопытный пример: если человек высокой культуры переходит на мат, то этот случай следует понимать признаком придания некоему выражаемому содержанию уровня крайней экспрессии; мат на положении речевого стандарта такого уже никак не предполагает. Далее Ю. Ракита сформулировал крайне интересную теорию способа развития культуры, в чем, по его мнению, важное место занимают кризисы духовной культуры. В момент такого кризиса люди, главным образом, творческий слой отказываются от подчинения некоторым ограничениям и от следования образцам старой культуры, подразумевая замещение этих ограничений и образцов их новыми версиями. Если такое замещение происходит, то кризис духовной культуры обладает позитивным смыслом, если нет, то он приносит лишь разрушение. На его взгляд, вопрос о том, относить ли контркультуру к культуре зависит лишь от развиваемого в контркультуре уровня креативности. С подобных позиций Ю. Ракита понимает современный авангардизм исключительно разрушением, и наглядным свидетельством понижения уровня духовной культуры. На основе представленной им концепции Ю. Ракита построил модель выхода некоторого культурного тренда на максимум неких духовных или технических (реализм) возможностей, после чего единственным путем развития такой культуры остается контркультура (импрессионизм). Как видит подобный предмет Ю. Ракита, культура гомеостатична и ретроориентирована, а кроме того она же и ориентируется на специфику определенного "психологического возраста". Для высокой культуры - это возраст жизненной зрелости, контркультура же, как правило, всегда проявляет определенные черты инфантилизма. В частности, подавляющее большинство современных творцов предпочитают занимать некую "принципиально инфантильную позицию". В историческом плане, начиная с Нового времени, культура как некий "локомотив культурного прогресса" всегда развивается в персонифицированной форме, акцентируясь на личности творца, контркультуре же, тем более, свойственно уже своего рода "вождистское начало". В отношении проблемы "плюшкинизма" Ю. Ракита выразил свою приверженность взгляду, признающему ориентацию культуры на реально доступный для человеческого сознания объем эффективной памяти, что вынуждает новые культурные достижения оттеснять предыдущие. И в завершение своего выступления он подчеркнул и некие положительные черты и культурного провинционализма, позволившее сохранить в пределах культурных резерваций технику рифмованного стихосложения, практически полностью замещенную в открытой культурной среде на верлибр. К. Ляшко присоединился к критике понимания, выделяющего контркультуру в качестве специфического явления и сосредоточился на роли личности и духовных потребностей индивида в развитии культуры. Также он обратил внимание на любопытный феномен "осознания взрослости", когда переход из детства во взрослый мир обрывает интерес человека к развитию своей культуры - тот самый отрицательный фактор, преодолеть который так настойчиво пытается педагогика. Между К. Ляшко и Ю. Ракитой возник микродиспут на тему культуры или "мемов" как независимых от бренности индивидуального существования продолжательных тенденций. Для Ю. Ракиты культура, как и геном, есть фактически эволюционно самодостаточная сущность. Оппонентом взглядов Ю. Ракиты выступил и К. Фрумкин, который утрверждал, что свобода в выборе поведенческих стратегий только выглядит утратой культуры, на самом деле таковой не являясь. В завершении А. Шухов выразил сожаление, что в диспуте не столь отчетливо прозвучала тема взаимосвязи между культурным уровнем индивида и отличающим его показателем социальной мобильности; на самом деле, такая взаимосвязь исторически конкретна, и в одни исторические эпохи культурный уровень индивида способствует его социальной мобильности, когда в другие, напротив, только лишь ее понижает. Второй важный, но не столь явно прозвучавший в дискуссии момент - это проблема "плюшкинизма" культуры. Широкая (массовая) культурная арена возможна лишь в условиях ограничения выносимого на нее культурного багажа, а среда же элитарной культуры допускает процесс бесконечного пополнения ее запасников, содержимое которых, однако, практически лишено возможности прямого влияния на процесс развития культуры.

5 октября 2010 года, Тема - "Толерантность как цивилизационный тупик".

На заседании 5 октября 2010 года Ю. Ракита представил ОФИР свой незавершенный проект построения управляемого мультикультурного пространства, предусматривающий отдельное существование сфер культурной замкнутости на фоне более обширной сферы культурной открытости. Мотивом его размышлений послужила ситуация имплантации в толерантные культурные среды принадлежащих к западной цивилизации обществ субкультур, отпочковывающихся от других представленных в современной цивилизации культурных сообществ, отличающихся от толерантной западной цивилизации спецификой не характерного для принятого здесь абстрактного гуманизма подчинения поведения человека целям, задаваемым принятием некоей сверхличностной ценности. Для Ю. Ракиты западная цивилизация - это не только источник, но и мерило прогресса, творец всех экономических, технологических, социальных, культурных и этических достижений последнего времени. Являющийся одним из подобных достижений абстрактный гуманизм вынуждает западную цивилизацию примирительно относиться к нетолерантным культурным традициям, провозглашающим культово значимые ценности, по отношению к которым они исключают возможность даже самой невинной критики (случаи с датскими карикатурами или выставкой "Осторожно, религия"). Тем самым западная цивилизация ставит под сомнение один из главнейших, по мнению Ю. Ракиты, посылов - свободу слова, мнения и выражения любых идей. В этой связи докладчик сформулировал принцип своего рода "диалектики" доминирования внутри толерантной культурной среды определенной культурной традиции, практически возможного лишь в ситуации не распространения подобной толерантности на не принимающие принцип толерантности культуры. Решением данной проблемы, хотя еще и не принявшим своей окончательной формы, докладчик видит создание построенной по принципу культурной сегрегации системы, представляющей собой множество инкорпорированных в общую зону мультикультурной толерантности зон культурной автономии, а, кроме того, выделения в такой общей зоне еще и особой "зоны межкультурного конфликта", где можно будет вести межкультурную дискуссию. Однако, как признал докладчик, сама данная модель, к сожалению, не достигает требуемой логической окончательности, поскольку и органы арбитража и общего управления в такой системе останутся выразителями порядка, определяемого именно одной из наличествующих культур. Также неясно в каком порядке может производиться создание новых и ликвидация выродившихся зон культурной автономии. Анализируя исторические перспективы мультикультурных социумов, Ю. Ракита признал их фактическую бесперспективность, наличие реальных тенденций формирования именно монокультурных сообществ; для него важно, чтобы культурной основой таких сообществ оказались именно принципы западной цивилизации с ее неизменной приверженностьюпринципу прогресса. Развернутая авторская редакция данного доклада представлена в одном из постов, размещенных в ЖЖ-представительстве ОФИР.
        Вопросы к докладчику, касались, главным образом, конкретики тех или иных исторических ситуаций, социального смысла исторического прогресса и психологических основ персональной культурной миграции. Первым развернутую критику положений доклада высказал А. Шухов, усомнившийся в самой неизменности цивилизационных начал существования обществ, и высказавший оценку, согласно которой вызывающие отторжение у современного человека архаичные культовые нормы если не сейчас, то в будущем обязательно утратят свое влияние. С одной стороны, по его мнению, цивилизацию как таковую можно понимать гармонией между возможностями интеллектуальной и производственной деятельности, с другой - уже революция Мэйдзи показала необычайный пример быстрого впитывания неким обществом культурных достижений внешнего мира. К. Фрумкин в своей реплике выдвинул три тезиса: (1) уже сейчас известны реальные практики поддержания культурного равновесия (Сингапур), (2) толерантность представляет собой неизбежный урок многочисленных протекавших во второй половине XX в. расовых конфликтов, (3) монокультура на деле оказывается навязываемой административными и экономическими институтами, так же и школой иллюзией. Категорическое несогласие с тезисами доклада прозвучало в реплике П. Полонского, противопоставившего выбор на основе индивидуальных качеств человека выбору на основе принципа "к какой ты принадлежишь стае". С одной стороны, по его мнению, идея сегрегации не находит своего исторического обоснования, находя лишь индивидуалистическое, а с другой - панихида по западной цивилизации весьма и весьма преждевременна. Для К. Ляшко содержание доклада Ю. Ракиты нельзя понимать апеллирующим к строго научной аргументации и фактологии, в силу чего его следует понимать не более чем высказыванием некоторой субъективной точки зрения. Историографически наиболее обоснованным оказалось выступление Н. Петрова, обратившего внимание на более широкую укорененность в мировой культуре тех ценностей, что сейчас лежат в основе западной цивилизации; с другой стороны, по его мнению, докладчик интерпретирует цивилизационные начала той или иной культуры в абсолютном смысле, не делая скидки на собственно уровень развития данной культуры. В отношении специфических черт культуры прогресс становится тем "катком", что способен подмять под себя все не отвечающие его ходу культурные особенности. В своей завершающей реплике Ю. Ракита, помимо ряда частных замечаний, высказал мысль, что наибольшую опасность представляет мысль об "об отсутствии у нас культуры, за которую нужно бороться", то, чего он хотел бы добиться - это своего рода "протестантизм в культуре", - возвращение к истокам западной цивилизации и отбрасывание сдерживающей ее толерантности.

12 октября 2010 года, Тема - "Целевая причина".

По совмесной инициативе К. Фрумкина и Н. Петрова ОФИР на заседании 12 октября 2010 года провел диспут по проблеме "целевой причины". Проблематику феномена "целевой причины" раскрыл в своем вводном выступлении Н. Петров. Имеют место такого рода ситуации в объяснении появления некоторого нового содержания действительности, где само это возникающее содержание превращается в "обременяющую объяснение" апостериорную значимость. Образно подобного рода ситуацию в объяснении можно сравнить с вытаскивающим себя за волосы Мюнхгаузеном. Объяснение происходящего тем, что в результате подобного случающегося что-то появилось, можно понимать просто "внесением ничего не поясняющего аргумента". Н. Петров привел ряд таких объяснений, присутствующих в одном популярном изложении проблематики антропогенеза, где утверждалось, что "освобождение рук от функции перемещения позволило человеку заняться производством". Такого рода модели основаны на идее появления функционала, только что и ожидающего, какое бы ему нашлось употребление. К такого рода объяснениям примыкают и многочисленные аксиологические истолкования, где некая возможность рассматривается как ценность, "обретаемая ради того, что…". Первый комментарий к обрисованной Н. Петровым картине дал Я. Гринберг, обозначивший данную позицию науки как "вынужденную", поскольку научное познание все же ограничено в своих возможностях моделирующей реконструкции, и изображает данную связь просто как фактическую, давая ей название "причинной" не более чем по инерции. К. Ляшко пояснил разную функциональность специфики причинности, когда конкретным источником изменения становится не только его инициатор, но и некоторые способствующие условия; так, развитие заболевания начинается не только в силу переноса инфекции, но и в силу ослабления сопротивляемости организма. А. Шухов настаивал на том, что в социальной действительности, хотя бы на уровне модели "первого приближения", целевая причина возможна. Он привел в этой связи пример недавнего появления на рынке такого не имеющего аналогов продукта как планшетный компьютер, создание которого и вывод его на рынок явно объясняется маркетинговой стратегией одного из крупных производителей компьютеров. А. Каменщиков обратил внимание, что, несмотря на явную несовместимость таких причинных форматов как телеологизм и детерминизм, широко распространенная практика создания научных описаний практически допускает их взаимозаменимость. Таков, например, явно телеологический "принцип наименьшего сопротивления"; на деле же детерминистическая и телеологическая интерпретация существуют как две независимых приемлемых для науки практики описания. На это последовало замечание Я. Гринберга, что "физика прибегает к телеологическому описанию только внутри себя", умея при необходимости объяснения уже перед внешним собеседником заменить телеологическую интерпретацию на детерминистическую.
        Далее с большим развернутым сообщением в дискуссию включился К. Фрумкин, назвавший практику отождествления процессов с порождаемым ими результатом последствием плохого знания причин этих процессов. Далее он, хотя и не окончательно, согласился с тем, что сама возможность следовать порядку "достижения цели" присуща только носителям сознания, а далее он предложил точку зрения, видящую такие форматы объяснения конкретных причин как "детерминистический" и "телеологический" лишь репродукцией собственно языковой практики. Позволяющим подобное понимание условием он определил предмет "известности будущего", придающий, в случае фатальной предопределенности будущего, равноправие обоим данным форматам. В. Муратов в своем выступлении обратился к опыту еще античной философии, определявшей телеологию в целом спецификой, отличающей именно конструктивный тип деятельности. Человек тем и отличается от животного, что он в основу своей конструктивной деятельности кладет именно удерживаемый в сознании образ, а существование животного, если не углубляться в детали, представляет собой именно реактивно детерминируемую активность, не модифицируемую в силу какой-либо осознанно заданной установки. П. Полонский привел пример принципа юридической квалификации, в обязательном порядке разделяющей естественную и целевую причину, и, соответственно, допускающей несение ответственности лишь в случае констатации целевой причины поступка. На последующем этапе дискуссии затрагивались аспекты точной конфигурации именно причинного отношения перед каким-либо иным, например, не вполне определяемой в качестве причины случайностью, а также комплементарности предметов, вводимых в схему причинной зависимости. В завершение дискуссии К. Фрумкин предложил интерпретировать причинную связь как некоторую "силовую связь", а демиургом причинного порядка он предложил понимать "сонаправленно действующую со стрелой времени силу". В то же время он выразил сожаление по тому поводу, что "не все еще участники дискуссии покинули позиции объективизма".

19 октября 2010 года, Тема - "Доказательство в философии".

ОФИР на заседании 19 октября 2010 года рассмотрел важную для философского понимания большинства его участников проблему "доказательств в философии". Вводный доклад по данной теме сделал Я. Гринберг. Основой его сообщения оказалось противопоставление предметов содержательного и логического начал рассуждения. Так, свидетельства ложности или истинности вывода представляют собой заключения, не подвергающие сомнению корректность исходных посылок содержательного порядка. Посему такого рода "доказательность" - это лишь доказательность правильности вывода на основе используемых содержательных посылок. Далее в связи с фактической субъективной основой выделения содержательных посылок Я. Гринберг затронул вопрос о существе философского солипсизма. В связи с этим он полемизировал с тезисом Н. Петрова, раскрывающим понятие "существования" как именно существования в чем-либо; если не следовать данной позиции, то можно воспользоваться тезисом "существую только Я" и исследовать отличающие его особенности противоречивости или непротиворечивости. Ложность замыкающего себя в капсулу индивидуальных переживаний солипсизма опровергается логическим способом в случае введения другого человека в статусе независимого наблюдателя, - так он может оказаться свидетелем события рождения самого солипсиста. Кроме солипсизма источником своего рода субъективных начал предметного содержания становится и такая наука как математика, оперирующая в своих различных по аксиоматике моделях фактически "различными мирами" (как это получается в случае выделения группы неевклидовых геометрий). Отсюда Я. Гринберг и видит ситуацию фактически неразрешимой - логика позволяет из любых предметных посылок строить некую предметно уместную модель; равным образом и материализм, настаивающий на абсолютности материальной основы мира, оказывается просто "исхождением из некоторой посылки". Далее докладчик ответил на несколько вопросов, в числе которых были и вопросы о мотивации солипсиста, принимающего такую точку зрения именно в силу его намерения соблюдать условия логической непротиворечивости, как и на вопрос о свободе выбора любых оснований, которые, по Я. Гринбергу, можно предпочитать при условии "если совесть будет чиста". Вопрос о различии в качестве картины мира, по оценке докладчика, является вопросом о разделении только двух таких возможных картин: естественнонаучной и не в обязательном порядке адекватной мировоззренческой. Подтверждая в принципе свою позицию "доказательного релятивизма", Я. Гринберг подчеркнул, что "если мы на основе различных посылок приходим к разным мирам, то основания для выделения таких миров следует искать не в философии и не в логике".
        Выступления по докладу начались размышлениями К. Фрумкина, подчеркнувшего, что философия "нестрого очерчивает свой круг предположений, и не прибегает к введению абсолютных аксиом (принцип ad hoc)". Отсюда всякое философское рассуждение следует понимать именно "обнажением мировоззренческой базы рассуждающего", что, по существу, и представляет наибольший интерес. "Конфликтной зоной" философской дискуссии оказывается не анализ последствий, но оспаривание именно мировоззренческих посылок; философский анализ, как он был реализован Аристотелем посредством "логики классов", а, по существу, логики отношений вложенности, так и продолжает оставаться им и по сей день. К. Фрумкин далее выделил такие основания философского рассуждения как "очевидность", "традиция" и "эмпирика", в отношении которых он определил солипсизм как апеллирующий именно к "очевидности", а вопрос об адекватности философского вывода свел к предмету достаточности его оснований. Основой пространного выступления Н. Петрова послужили два тезиса - первый о науке как ориентирующейся на доказательства главным образом индуктивного порядка, так и выражающего ту его позицию, что определяет солипсизм логически противоречивым в смысле некорректности употребления им понятия существования, даже если такое существование тождественно самому бытию и ему противопоставлено именно "ничто". А. Шухов обратил внимание собравшихся на исследование той же самой проблемы "оснований философского рассуждения", выполненное в работе Б. Смита "В защиту ошибочного априоризма, где предлагается модель, допускающая ее воплощение в образе своего рода "прокладки шахты", для которой нижний горизонт всегда будет оставаться субъективно выбранным. Основой философской аргументации, с его точки зрения, является именно полнота раскрытия картины мира, а солипсизм опровергается существованием непреодолеваемых волевым путем интенций, например, невозможностью в некоторых случаях преодоления чувства брезгливости. В завершение выступлений по докладу Я. Гринберг подчеркнул, что существо предложенной им формулы философского доказательства никем из участников диспута фактически не оспаривалось, и потому он продолжает настаивать, что философская аргументация продолжает быть оперирующей лишь условием "очевидности".
        После перерыва ОФИР в более подробном плане рассмотрел проблему "солипсизма". К. Фрумкин определил солисизм как искусственную философскую систему, своего рода "вызов философствующего к самому себе". Он пытался отстоять свое понимание логической достаточности солипсизма, как реально не встречающего противопоставления в виде необъемного "ничто", как не признающего отстраненного существования и как преодолевающего принудительность не введением в "Я" воли, а введением только восприятия. С чем не согласились собравшиеся, обратив внимание К. Фрумкина на неизбежное появление в третьем случае нарушающего "простоту Я" структурирования. Тем не менее, К. Фрумкин настаивал на признании принципа, что солипсизм отвергается именно ни чем иным, как "жизненным опытом в целом". Также он представил довольно странное толкование философского материализма как неспособного преодолеть разрыв между семантическим и физическим началом психических способностей, что явно характеризует, и то, не вполне объективно, ситуацию в данном направлении философии, существовавшую в XIX в., и уж никак не позволяет применять ее к современному положению вещей, могущему ссылаться на работы Ф.Ч. Бартлетта, Д. Сёрла и Д. Эдельмана, а также очевидные успехи эмпирической психологии. П. Полонский видит в солипсизме не реально существующую философскую позицию, а некое предупреждение, "жупел", которым философствующие пугают своих оппонентов. Такое отождествление, как он понимает, адресуется философскому направлению скептицизма, настаивающему на более доказательном определении основных философских категорий. В частности, скептиков не устраивает сама категория "материи", представляющая собой наделяемое чертами феномена "обобщение".

26 октября 2010 года, Тема - "Загадка лидерства европейской цивилизации".

Определенную склонность К. Фрумкина и других членов ОФИР к исследованию проблематики социальной действительности и следует видеть причиной обращения на заседании 26 октября 2010 года к предмету цивилизационного лидерства именно направления европейской цивилизации. В начале заседания К. Фрумкин выступил с развернутым обзором как фактического материала, так и некоторых интерпретаций. Среди множества других свидетельств он подчеркнул то обстоятельство, что своей кульминации доминирование европейской цивилизационной традиции достигло в период формирования колониальных империй, а современный быстрый рост азиатских экономик следует относить только к догоняющему типу развития. Европейская цивилизация распространилась на весь мир в силу преимуществ в технике (включая военную), технологии и социальной организации, в настоящее время фактически ею утрачиваемых, но и как достижения человечества в целом продолжающих развиваться именно как наследие европейской культуры. Исходя из данных начальных положений, К. Фрумкин попытался построить более или менее логичную схему "причин и следствий" подобного цивилизационного преимущества, видя инструментальную составляющую успеха европейской цивилизации (техника и т.п.) только следствием, и исходя из применяемого им к социальному анализу правила поиска причинности посредством обязательно "выхода за пределы круга социальных явлений". Своего рода "трамплином" цивилизационного роста европейской культуры докладчик назвал некую "надличностную систему наложения обязательств", особый порядок объективирования правоотношений, устанавливаемый вне тесного круга членов локальных, территориальных или отраслевых корпораций. Это позволило европейцам создать невиданные по своим масштабам "социальные сети", сам масштаб которых и потребовал образования новой сферы коммуникации. Среди же внесоциальных причин европейского цивилизационного динамизма К. Фрумкин перечислил факторы изрезанной береговой линии, мягкого климата, положение Европы в качестве "нетранзитного" пункта для миграционных потоков и большой ансамбль разнонациональных государств. Фактически содокладом к сообщению К. Фрумкина послужило сообщение И. Гециу, который в свойственном его пониманию специфическом преломлении концепций В.И. Вернадского построил "культурологическую модель" цивилизационного динамизма, а именно объединения в качестве источников социального развития высоких индвидуальных характеристик людей, накопления результатов труда, развитие средств производства и высокий уровень знаний. Европу, в сравнении с другими географическими зонами, отличали как более высокая общая продуктивность хозяйства, так и фактор более высокой плотности населения. Открывший прения Я. Гринберг изложил свое представление, выделяющее характеристику "неравномерности" в качестве объективного и общего свойства социального развития; далее он несколько модифицируя биологические критерии видообразования, изложил свою точку зрения, исключающую понимание человека на положении "единого вида". А. Шухов объяснил специфику европейской цивилизации укоренением в ней такой специфической формы общественного устройства как "полисная организация"; система полисов, пусть не в виде политически автаркических образований действовала в Европе практически все время, начиная от античности и вплоть до периода образования буржуазных демократий, неудача же введения такой системы в Византии (восстание зилотов) и в России (Новгородская боярская республика) следует понимать причиной их отставания в развитии от Европы в целом. Н. Петров обратил внимание на недостаточность, с его точки зрения, методологического принципа, когда развитие какой-либо системы объясняется происходящим внутри ее пределов взаимодействием ее собственных элементов. Поэтому он предпринял поиск всевозможных определяющих "европейскую специфичность" внесистемных факторов, включая сюда и "примесь неандертальской крови", и сходившиеся в Европе же "разнонаправленные потоки миграции". Бессмысленность же внутренней причины требует, по Н. Петрову, ее замещения "целевой" причиной, т.е. общей, определяющей условия "тяготения" того или иного развития причиной. В. Муратов объяснил успех европейцев в цивилизационном развитии их принадлежностью к христианской цивилизации, причем не просто как к определенной религиозной догматике, но и к мифологии, впитавшей в себя достигнутые в эллинистический период результаты прогресса познания.
        В конце заседания А. Шухов выступил с кратким сообщением о предмете, как он его обозначил, "рептильной революции в когниции". Рептилии, как обладатели специфической нейрофизиологии тем оказались отличны от своих эволюционных предшественников амфибий, что вместо прямого порядка регистрации стимула перешли на некоторого рода "раздвоенный" порядок (или, по выражению докладчика, на "удвоение стимула").

2 ноября 2010 года, Тема - "Сущность и происхождение жизни".

На заседании 2 ноября 2010 года ОФИР заслушал доклад И. Гециу на тему "Сущность и происхождение жизни", лейтмотивом которого послужила идея понимания порождения жизни собственно целевой реализацией ее сущности. Докладчик начал с объяснения того, что некая макроорганизация материи и предшествующий ей предуровень не разделены четкой границей, посредством которой можно было бы определенно указать, что данный порядок именно физический, когда другой именно химический. Хотя при достижении макроорганизацией определенной зрелости такая демаркация допускает ее четкое проведение. Отсюда начинается логика выстраиваемой И. Гециу модели, предполагающей Землю в качестве получателя солнечной энергии и материи. Живой организм, если следовать данной точке зрения, представляет собой специфический инструмент накопления таких энергии и материи, а произошедшее в следующий за стадией образования солнечной системы ослабление солнечной активности и побудило недостаточно энергетически подкрепленные свободные радикалы получать энергию посредством собственно химического взаимодействия. Важную в этом смысле роль играл и процесс суточного обращения Земли вокруг своей оси. И. Гециу называет стартовую возможность образования жизни "технологией поиска реакционно пригодных формаций". Образование структурированной биологической формации докладчик видит произошедшим по схеме Опарина - за счет образования коацерватных капель на вымываемой кремниевой основе и их последующего механического дробления. Собственно древо биологической эволюции И. Гециу изображает в виде спирали, где главенствует порядок витков, отсутствуют прямые связи, и выстраиваются лишь косвенные; в частности, микробы он характеризует как "боковое ответвление эвлюции".
        Проведенный ОФИР анализ концепции И. Гециу показал ее некоторую произвольность, отсутствие нужного для подобной модели тщательного обоснования, хотя данное понимание и допускает выделение двух важных аспектов: жизнь - это накопление энергии и вообще ресурсов, и - движущая сила эволюции необходимость. Далее разговор в основном был сосредоточен на проблематике порождения на основе концептуального контурного уже теоретически достаточного представления. Рассматривалась проблема, можно ли понимать научное познание самоорганизующимся процессом, и каков конкретно порядок отбора наиболее адекватных интерпретаций действительности. Что в науке представляет собой ее социально особенное, а что - собственно полученное познание? Н. Петров предложил, что познание все же развивается отталкиваясь именно от стадии получения эмпирических представлений, в то же время оказываясь концептуально зависимым в самой возможности "предложения фактической картины". Научно состоятельными в любой области можно признать именно многофакторые схемы, попытки выделения доминирующего фактора, как это предпринято в докладе, можно понимать скорее средством достижения литературного эффекта, нежели подлинно познания.

9 ноября 2010 года, Тема - "Процесс познания".

А. Каменщиков сделал на заседании ОФИР 9 ноября 2010 года доклад на тему "Процесс познания", а, по существу, о предмете объект-субъектной организации когнитивного взаимодействия. Как видит докладчик, начальной стадией всякого познавательного действия оказывается интенционализация объекта, далее именно в подобной форме представительства воплощаемого посредством категорий деятельностного формата. Если тестирование такого рода деятельностных представлений не приводит к успеху, то субъект, по Канту, совершает трансцендентальный поворот, обращая свой скепсис на свою же способность познания. Посредством подобного рода активности рефлексии выстраивается "дуга объективизма" или "попытка субъекта внедриться в сферу объекта", а на деле - избирательная тактика реализации интерпретации. Данная базисная схема позволяет сделать несколько обобщающих выводов, в том числе, протянуть вектор развития познания от уровня панпсихизма к объективистским теориям материального взаимодействия, а также придать объектам статус тестово подкрепленных представлениями как своего рода отличающей объекты их "наведенной" специфики. Погружаясь в такого рода познавательную практику, человек нарушает целостность своей субъективности, отделяя, в рамках Фихтевской схемы уровень "пред-Я" от уровня синтетического единства "Я" и "не-Я". При этом подобное "пред-Я" оказывается неразличающим конкретику "охватом мира в его целостности". При этом порядок не более чем тестово удостоверенных наведенных представлений соответствует в нормативности нашей способности интерпретации, уровню "пред-Я", уровню же синтетического единства "Я" и "не-Я" соответствует возможность четкого отделения "сферы объекта" от "схемы субъекта". Процесс познания, как понимает это А. Каменщиков, следует понимать субъектом более изощренной организации, нежели понимает это простая схема реализации поступка наблюдения; присутствие в этом порядке рефлексивной стадии означает скачкообразный характер деятельности познания в целом, и позволяет обратиться к более эффективной реконструирующей модели процесса познания как такового. Отвечая на вопросы, докладчик подчеркнул важное значение сферы "пред-Я" для балансирования значимости комплементарных сфер "Я" и "не-Я", выделил важную для него способность самоотождествления познающего с познаваемым, и пояснил, что данный порядок отношений он в большей мере соотносит с коллективным опытом познания, нежели чем с индивидуальным. Он также подчеркнул, что рассматривает практику познания в статусе реального процесса, в комплексе с отличающим последний объемом реальных параметров.
        В выступлениях по докладу Я. Гринберг говорил о большей, на его взгляд, приложимости данной схемы к индивидуальной практике познания, нежели чем к социальной или коллективной, Н. Петров обратил внимание на фактическую контурность данной модели, не столь интересной для современного состояния философии. К. Ляшко видит "субъект" не отдельной сущностью, а одним из проявляемых неотъемлемых от биологического объекта свойств, понимая поэтому "субъект-объектное отношение" формирующимся внутри человека и не выходящим ни в какое внешнее пространство. Ю. Ракита видит необходимость построения любой когнитивной теории на базе теории же процессов информационного обмена; для него самоидентификация потенциального обладателя субъективности в таком именно качестве - это предмет произвольности его выбора, - он в принципе понимает самоощущение "Я" навязываемым. В. Муратов сформулировал любопытную концепцию суммы рецептивных возможностей как основы "не до конца завершенной индивидуальности", завершающейся уже в процессе опыта самопознания на представлении о самом себе как об объекте. При этом внутри данного представления сохраняется и частная возможность представления и о самом себе как о субъекте. Он в принципе противопоставил представленную в докладе схему как отражающую рационалистические установки другой, основанной на принципе "инсайта" схеме. К. Фрумкин предложил свою модель сделанного доклада как некоего культурного продукта, сюжетным началом которого можно понимать несколько переходов, в том числе (1) от практики к теории, (2) от предметного мышления к рефлексивному, (3) от чистого взаимодействия субъекта и объекта, к взаимодействию, происходящему на фоне как объектов, так и субъектов, (4) перехода, заключающегося в обращении к возможности выбора ценностных ориентиров как на основе объектной, так и субъектной модели. В завершение заседания был проведен небольшой диспут на тему "Подвижности границ между "Я" и "не-Я".

16 ноября 2010 года, Тема - "Легендирование истории".

А. Шухов предложил собравшимся на заседание ОФИР 16 ноября 2010 года обсудить предмет "легендирования истории". Собственно к данной проблематике его подтолкнуло знакомство с изданным в советское время сборником воспоминаний "Молодые годы В.И. Ленина", когда даже и такое столь тяготеющее к апологетике собрание биографических фактов способно оказаться источником весьма неожиданных откровений. Ряд приводимых в сборнике свидетельств позволяют не только иначе взглянуть на личные качества казалось бы, столь изученной фигуры, как В.И. Ленин, но и несколько по другому осветить его политические и философские представления. Чего стоит только замалчиваемый официальными биографиями факт проявленной Лениным в гимназические годы склонности к изучению именно … казалось бы устаревшей латыни. С точки зрения докладчика, легендирование истории заключается в следующем: (1) игнорировании определенных исторических фактов, (2) понимании целых направлений исторического анализа бессмысленными, (3) исключении из исторических характеристик целых пластов исторического описания, (4) фантазировании несуществующих исторических событий или зависимостей. Всему этому, если сравнивать свидетельства из книги "Молодые годы В.И. Ленина" и его официальные биографии, можно найти свои примеры. А. Шухов подчеркнул, что легендирование истории он видит следующим определенной установке и ориентирующим читателя исторических сочинений на формирование определенного понимания описываемых событий. Со своего рода содокладом к сообщению А. Шухова выступил Н. Петров. С его точки зрения, состояние фактологической базы истории в принципе таково, что подлинная история просто … исключает ее написание. В связи с этим он вспомнил реальное событие поиска в архивах данных о месте рождения матери В.И. Ленина - М.А. Ульяновой, до 1987 года остававшихся неизвестными историкам. Исходя из подобного рода оценок, Н. Петров сформулировал концепцию "принципиальной неподлинности" всякого исторического описания. Историческое описание остается принципиально неподлинным по причинам того, что (1) исторические факты представлены всегда в недостаточном объеме, (2) даже при наличии всех требуемых фактов, история не позволяет своего конструирования из них как некоторой целостности, (3) течение истории определяется подчиняющими себе людей процессами и законами, (4) в силу отсутствия необходимого числа фактов и незнания законов социального развития историки просто вынужденно закрывают определенные лакуны в своем описании посредством легендирования происходивших событий.
        Поскольку одним из тезисов первоначального доклада послужило высказывание об отсутствии в апологетической литературе такой позиции как психологический портрет В.И. Ленина, то предметом обсуждения в дискуссии оказалась проблема "роли личности в истории". В частности, Я. Гринберг высказал свои сомнения в том, следует ли вообще привлекать в историческое описание психологическую специфику, поскольку течение общественного развития определяется надперсональными законами. В развитие данной мысли К. Ляшко защищал ту точку зрения, что личность выступает не как безусловный знак, но лишь как некая релятивная фигура по отношению к востребовавшей ее социальной среде. Однако И. Гециу не согласился с непререкаемостью такого подхода, приведя примеры очевидного легендирования биографий крупных политических фигур не только в CCCP, но и в США, когда общественное мнение признавало только апологетическое толкование их деятельности и индивидуальной психологии. Он и подбросил в обсуждение идею применения к социальной действительности известного физического принципа "бифуркации аттрактора". Личность может внести определенный вклад в течение социального развития, когда развитие само не способно склониться к определенному ходу, и его может изменить достаточно малое состояние дисбаланса в пользу одной из сторон. Собственно с этого момента и начал свое выступление К.Фрумкин, допустивший значимость роли личности в истории только в отношении момента прохождения социальным развитием "точки бифуркации". На его взгляд, детерминизм в истории пострадал не по своей собственной вине, а по причине … кризиса в сфере физического детерминизма, обратившегося к анализу комбинаций разноуровневых процессов, содержащих в себе точку бифуркации. Именно в подобных обстоятельствах личность и способна действовать по формуле "нужный человек в нужном месте принимает нужное решение", и если, как мыслит К. Фрумкин, и искать роль личности в истории, то в событиях по своему порядку течения сходных с той частью военных конфликтов, что протекают в условия приблизительного равенства сил. В отношении предмета "психологического портрета" человека он предположил возможность получения единства социальных контингентов на основе их синтеза из индивидов согласно "правилу сложения спонтанностей", - а для этого необходимо понимание такой проблематики как "одухотворенная система". В отношении же "легендирования истории", как то мыслит К. Фрумкин, важно понимать ту ее специфику, что фиксация исторических фактов первоначального уровня часто выпадает на долю самих участников истории. На содержание такого рода фактов налагается присущая фиксирующему их лицу интерпретация, или, по выражению К. Фрумкина, "в написание истории вмешивается мнение самого описываемого объекта". Создателей же или составителей апологетических изданий о Ленине следует понимать "рабами наследников созданной Лениным организации". Далее А. Каменщиков высказал свою оценку, согласно которой не следует уповать на добротность аналогии между социальным развитием и физической действительностью. Личностный фактор может оказаться значимым в том течении социального развития, где особое значение может принадлежать случайным составляющих хода такого развития. Он надеется на то, что разработка новых исторических гипотез позволит обнаружить и новые грани исторической действительности. Далее дискутирующие обратились к предмету состоятельности марксистской теории социального развития и попытались получить ответ на вопрос о природе событий 1991 года в России в их толковании классическим марксизмом. Н. Петров видит ответ на этот вопрос в завершении начатого революцией 1917 года исторического периода формирования совершенно иных социальных паритетов, Я. Гринберг объясняет эти события неспособностью конкретной сложившейся в CCCP надстройки поддерживать должный темп развития производительных сил, а А. Каменщиков видит такую причину в неспособности российского общества того времени выработать эффективную модель управления. И. Гециу обещал в связи с этим изложить свое видение марксистских рецептов построения общества и породившего их социального запроса. В завершении же обсуждения Н. Петров сформулировал вывод, что легендирование истории происходит не только по причине ангажированности конкретных авторов тех или иных текстов, но и по причине зависимости сознания историков от отличающего их уровня интеллекта, образованности, традиций воспитания и т.п.

23 ноября 2010 года, Тема - "Логика открытого синтеза".

Темой, рассмотрению которой было посвящено заседание ОФИР 23 ноября 2010 года, послужил вышедший в свет первый том монографии В.И. Моисеева "Логика открытого синтеза". Но вначале слово для сообщения было предоставлено гостю ОФИР В.М. Митину, создавшему интернет объединение "Клуб-школа философии". Целью данного клуба его создатель понимает разработку основ науки философия, которую он намеревается сделать основополагающей для всех областей знания. Присоединиться к клубу можно посетив страничку живого журнала "Mitin_VM.livejournal.com".
        Далее слово было предоставлено В.И. Моисееву, начавшему свой рассказ о выстраиваемой им философской модели с ее лежащих в философской концепции В.С. Соловьева истоков, его сотрудничества в сфере философского анализа с представителями современных логических концепций и непосредственно опыта автора, являющегося математиком по образованию, стараться искать во всем возможность доведения структурирующих решений до состояния структурной рефлексии. В результате совместного воздействия всех названных посылок и возникшей в размышлениях В.И. Моисеева идеи "вытащить" из философской модели В.С. Соловьева ее рациональную конструкцию, он выделил 4 основные сферы структурной рационализации, в том числе: (1) проективно-модальную онтологию, (2) субъектную онтологию, (3) логику антиномий, (4) теофаническую конструкцию - воплощение высшего бытия в более плотные слои бытия. Подчеркнув ряд важнейших принципиальных достоинств философии всеединства В.С. Соловьева, докладчик по просьбе слушателей изложил основные начала проективно-модальной онтологии в виде, как он его определяет, "исчисления стрелок". Это своего рода модель перехода от некоторого фокусирующего положение вещей "центра тяготения" к модам и обратного движения - от модов к центру тяготения (проектор и суръектор). В такой картине можно рассматривать как отношения "целое - часть", так и синтез целого из нескольких проекций, понимая проектор не увеличивающим объем действительности, а суръектор - не уменьшающим. В.И. Моисеев выразил уверенность, что применение данного метода для исследования содержания диалога Платона "Парменид" позволит выделить новую, до сих пор не осознанную картину общих методов античной логики. Далее, отвечая на вопросы, В.И. Моисеев пояснил применимость его метода к исследованию абсолютных категорий, в частности, добра и зла, а также к решению задачи своего рода транзитной унификации формальной и диалектической логик. Также он дал определение антиномии как "единства, наступающего между противоречием и системой его разрешения".
        Наиболее богатые ассоциации затронутая в докладе проблематика вызвала у Ю. Ракиты, увидевшего здесь реальные перспективы упорядочения применяемых в современной математике алгоритмов и критериев. В частности, он проиллюстрировал на примере описания геометрических объектов способ задания подобных объектов как "интеграции множества проекций". Он повторил фактически одну из формулировок докладчика, назвав объект "наименьшим своих частей", и определив объект же "наибольшим своих сущностей". Я. Гринберг согласившись с тем, что данная система имеет некоторые перспективы трансформироваться в формальную, все же выразил неполную уверенность в ее формальном характере. А. Шухов определил представленное докладчиком направление философской систематизации как традиционное для любого, склонного к математическому мышлению. Однако более универсальный, на его взгляд, характер носит именно традиционная философская констуитивная онтология, модель которой, в частности, представил американский философ Б. Смит в его работе "В защиту констуитивной онтологии". Для него странно использование в серьезной философской системе понятия "противоречие", которое он понимает оксюмороном, и, в то же время, он провел параллель между предметом доклада и ранее представлявшейся ОФИР работой С.Н. Ловягина. К. Фрумкин начал свое выступление с экскурса в историю философского конструирования формализующих моделей - от гегелевской диалектики до "Тектологии" А. Богданова. С его точки зрения всякая из данных обобщающих систем подходит и для обобщения всех остальных, а показанное в докладе намерение ввода в обращение специфической терминологии просто помешает распространению данной модели. Согласно его оценке, не следует надеятьтся на превращение данного проекта в основу новой своего рода "мощной" системы формального исчисления. Любопытное замечание в дискуссии высказал Н. Петров, обративший внимание на недостаточность насыщения данной модели эвристикой. В своем заключительном слове В.И. Моисеев выразил надежду, что данная модель позволит глубже раскрыть специфику условий формальности, а также расширит возможности формализации эвристических процессов. Кроме того, проективно-модальная онтология интересна тем, что она, как ожидает В.И. Моисеев, представляет собой форму самореферентного знания.

30 ноября 2010 года, Тема - "Кого называют "волевым человеком"?"

На заседании ОФИР 30 ноября 2010 года К. Фрумкин изложил основные положения сформулированной им концепции волевого начала индивидуальности. По его словам, "волю" не следует понимать в качестве некоего монично представленного свойства, но следует видеть комплексной оценкой, сопоставимой с оценкой качества сложного предмета. Опорным в отношении предпринимаемого им анализа примером для К. Фрумкин избрал пример поведения наркоманов и алкоголиков, не способных к волевому и внутренне мотивированному преодолению подобных отягощающих их жизнь склонностей. С позиций внешнего мира допингозависимые люди понимаются наделенными "безволием" в силу неспособности преодоления подобных зависимостей, и они же демонстрируют недюжинную волю и изобретательность в случае появления у них тяги к впадениюв подобное сумеречное состояние. По К. Фрумкину, любая определяемая для себя человеком цель поступка оказывается продуктом внутреннего диалога, основой которого отказывается сопоставление нескольких наличествующих в его сознании "иерархий приоритетов". Вопрос формирования воли заключается лишь в том, как именно выделяются подобные иерархии приоритетов и как они, в частности, артикулируются. Одним из моментов подобного конструирования служит, в частности, коллизия между намеренно артикулируемой иерархией приоритетов и фактически действующей "истинной"; именно подобную схему К. Фрумкин отождествляет с не всегда удачными попытками "убеждения самого себя". В принципе, изложенная докладчиком концепция анализирует именно различные аспекты и частности подобной коллизии, в результате которой так или иначе изменяется истинная для данного индивида иерархия приоритетов, которой он на деле именно и следует. Данная модель привела К. Фрумкина к формулировке "двуединого" определения воли, где последняя понимается комплексом, образованным как практикой управления системой приоритетов, так и спецификой "решимости", т.е. последовательности в совершении действий по достижению определенной ранее цели. Свойственная же внеиндивидуальной среде оценка "воли" представляет собой, с точки зрения докладчика, приписывание индивиду "некоторых свойств посредством морального суждения".
        Перспективу понимания докладчиком предмета "воли" выявила и стадия ответов на вопросы. В той мере, в какой понимают "волю" человеческая культура, животные не обладают волей; героя же знаменитого фактически "подвига воли" А. Маресьева докладчик видит человеком с выдающейся настойчивостью, но с заурядной решимостью. Решимость же для него обнаруживается по признаку "резкой смены приоритетов", а проблематика философского гедонизма никак не помогает, с его точки зрения, в понимании предмета "воли". Волевое решение принимает субъект, а разум может, в принципе, позволить перестройку нашей системы ценностей, но не всегда способен это обеспечить. Воля может быть и аморальной, а организованность продолжает представлять собой проявление воли до того момента, пока она не входит в привычку. Желание, по К.Фрумкину, идентично воле, и само собой "волю" фактически можно понимать "силой желания". В ходе ответов на вопросы В. Золин высказал любопытную идею, найденную им у В. Леви, что "себя нужно не настраивать, а уметь обманывать".
        Развернутый комментарий к предмету доклада дал в своем выступлении Н. Петров. Для него "воля" - это что-то, находящееся вне границ интеллекта, воля ни на что не направляет человека и не определяет его целеполагания. Воля - странная вещь, она не только может способствовать поступку, но оказаться направленной против самое себя, даже разрушать самое себя. Воля может становиться чуть ли не переходящим в упрямство агрессивным источником торможения. Развивая данное представление, Н. Петров высказал важный тезис о значимости склонности человека для достижения им успеха в некоторой конкретной деятельности: нам лучше развивать то, к чему мы обнаруживаем склонность, и не пытаться овладеть не заложенными в нас возможностями. Для него "воля" устремляется в своего рода "русло предопределенности", а расхожее понимание "волевого человека" видится идентичным его толкованию в качестве целеустремленного и упорно работающего. Для И. Гециу основной определитель наличия воли у индивида - реальность социальных отношений. Человек как заимствует в социальной среде используемую им иерархию ценностей, так и вне социума невозможно определить, является ли его поведение волевым, или нет. Наркомана же он понимает человеком, единожды неверно истолковавшим собственную иерархию ценностей. Я. Гринберг не согласился признать изложенное в докладе понимание соответствующим уровню научной достаточности и определил задачу науки в построении модели, способной отразить различие в волевых качествах индивида. Основой подобной модели он бы видел представления о степени осознания мотивации. А. Каменщиков увидел основную проблему в конфлике волевой установки и естественных побуждений. Волевая установка должна обладать определенной стабильностью и даже иметь способность своего рода "угнетения" сознания; последнее хорошо выразил Оствальд в афоризме "если хотите что-нибудь сделать, то пообещайте кому-нибудь". "Воля", с его точки зрения, может пониматься в качестве своего рода "стремления к замыканию жизненного цикла". А. Шухов видит волю неотрывной от гедонистического начала экзистенции, но доказательство этому он хотел бы предоставить в более пространном виде. Для него принадлежность доклада направлению философского идеализма определяет само толкование данного предмета, представленное в отрыве от фундаментального уровня психических побуждений. В. Муратов понимает проблему "воли" чуть ли не второй сущностью проблемы сознания в целом; проблема воли так или иначе представлена в богатейшем историческом духовном опыте, в частности в формуле "блаженны нищие духом", а так же в самих концепциях таких исследований как "Мир как воля и представление" и "Воля к власти". Проблема же "рока" или "фатума" ставит вопрос о степени реальности воли как таковой. В завершении выступлений свою оценку предмета "воли" высказал П. Полонский, увидевший в данной проблеме непосредственно методологические корни. "Воля" с его точки зрения, это, скорее всего, некое "антипобуждение", если мы совершаем поступок в силу диктата необходимости, то это уже не воля, мы его определяем как иницированный не нами самими. В подобном отношении не каждое действие нашего организма есть продукт нашего желания, некоторые, например, дыхание представляют собой подлинные автоматизмы. Волевое поведение поэтому следует видеть именно подразумевающим преобладание социального над природным, а вопрос о "воле" следует рассматривать еще и в качестве вопроса "веры в осуществимость".

7 декабря 2010 года, Тема - "Точки сингулярности и футурология"

7 декабря 2010 года гость ОФИР философ А. Болдачев рассказал о разработанной им концепции сведения эволюционного прогресса, в том числе, и эволюционного, в позицию "точки сингулярности", т.е. такого положения на некоем графике "эволюционных новаций", при достижении которого скорость инновации начинает стремиться к достаточно большим величинам. Хотя, как пояснил докладчик, окончательно признать такие позиции именно точками сингулярности в определенной мере мешает неполнота посылок, принимаемых во внимание определяющими построение подобных функций концепциями. Но, в частности, А. Болдачев допустил реальность существования одной из таких точек сингулярности - перехода экономической практики к некоему "локальному прямому" взаимодействию потребителей и производителей, исключающему существующий в настоящее время, если можно так определить, "шлейф экономической контрактации". Правомерность подобного вывода, как оценил докладчик, определяется такими вещами как усовершенствование технологий одновременно и производства, и совершения сделки, где последняя полностью сводится к электронной транзакции. Далее он представил собравшимся свою концепцию своего рода наблюдаемого на физическом уровне "перепотребления", когда потребитель ограничивается именно "надкусыванием" пригодного в пищу продукта, отправляя основную его часть в отбросы; на языке докладчика подобной функции была дано обозначение в виде имени "производства избыточного продукта". Но в ситуации мыслящегося им "локального прямого" экономического взаимодействия, "избыточное" производство, как он надеется, потеряет свой смысл, поскольку потребитель будет использовать "заказную систему" получения продукта, требуя последний лишь в объемах покрытия возникающих у него потребностей. Равно же, на взгляд А. Болдачева, переход неким графиком развития "точки сингулярности" возможен в таких областях как политическая система, культура или философия. Политическая реальность скоро столкнется с аномально высокой скоростью отклика исполнительной и применительной системы на принимаемое решение, культура потеряет маркеры периодизации типа выбора стиля в силу бесконечного развития стилевой экспрессии, а философия утратит функцию философской традиции, и в принципе лишится потребности в генерализующем концепте в силу возобладания практики концентрации ее аналитической направленности именно на фрагментарности. Отсюда А. Болдачев делает общий вывод о возможности реально имеющей место частоты изменений превысить присущую человеку возможность восприятия таких изменений.
        Вопросы к докладчику касались не вписывающихся в его модель, но, тем не менее, объективных экономических реалий, понимания им взаимоотношения между технологическим и социальным прогрессом, возможности отождествления технического прогресса с приоритетами, устанавливаемыми некоторыми группами социальных интересов. На вопрос о соблюдении при построении его модели условия "полноты индукции", А. Болдачев пояснил, что "ссылка на неполноту лежащей в основе некоторого вывода индукции не является аргументом в пользу того, что данный вывод не следует делать". Начавшиеся выступления по докладу открыл комментарий одного из присутствующих, указавшего на рукотворность практики "гонки потребления" и переноса центра тяжести социальной деятельности с производства продукта на производство информации. Далее выступил А. Шухов, указавший на недооценку докладчиком фактора конвеционализации социальной практики, что позволяет предположить, что и новые порожденные технологией условия существования … приведут всего лишь к принятию новых конвенций. Лейтмотивом комментария И. Гециу послужила мысль о недостаточности для глобального прогноза принятия во внимание всего лишь отдельных фактов. Основное содержание реплики Я. Гринберга, пожалуй, способна отразить формула, что "в докладе он обнаруживает потенцию, но не видит концентрации". Н. Петрова раскрытая в докладе А. Болдачева специфика навела на мысль, что в будущем человечество ожидает своего рода "видовое" расслоение, в результате чего человек перестанет представлять собой единый вид. К. Фрумкин в своей реплике отметил, что даже если предсказанное докладчиком положение вещей и сбудется, оно вряд ли будет означать собой наступление апокалипсиса. Тем более, что условие "шлейфа экономической контрактации" не устранимо для практики ведения хозяйства, сталкивающегося с проблемой согласования технологических и коммерческих операций по срокам и масштабам. Сам замысел представленного в докладе прогноза К. Фрумкин назвал "конспирологией 2-го рода", приписыванием цели объективно наличествующей тенденции. В завершение он согласился с тем, что реальным результатом технологической революции действительно оказывается рост общественных фондов потребления. Основной же идеей завершающего слова А. Болдачева следует признать мысль о том, что экономика, все же, "когда-то закончится".

14 декабря 2010 года, Тема - "Философские основы семиотики"

14 декабря 2010 года ОФИР заслушал сообщение принявшего участие в его работе А. Соломоника о разрабатываемой им концепции "философских основ семиотики". Вектор данного исследования в основном был задан рядом предшествующих работ докладчика, в частности, работой "Некоторые философские проблемы развитой семиотики". Развиваемые А. Соломоником принципы семиотики определяют последнюю в качестве одного из разделов гносеологии, конституируя знаки как один из необходимых инструментов осуществления познания. Непосредственно же семиотическим этапом акта познания следует, по мнению докладчика, понимать уже стадию обобщения достигнутых в познании результатов, а конкретную практику использования знаков можно признать показателем степени развития некоторой научной дисциплины; стадию же зрелости некоторой научной дисциплины следует связывать с наличием в ней уже диверсифицированных таксономических иерархий. Порядок построения таксономии так, как его видит А. Соломоник, является восходящим от конкретного уровня или уровня предметно-адресного опыта - к генерализующему, своего рода "логическому" уровню. Ряд вполне определенных потребностей в диверсификации познавательных практик вынуждает познание перейти от свободного использования к упорядоченному использованию знаков, что можно видеть на примере легенды географических карт. Появление знаковой системы означает выход семиотической практики на тот уровень, где из отдельных знаков оформляется знаковый синтаксис. Последний же позволяет его отделение от конкретной привязки к определенному множеству знаков, позволяя вносить в него соблюдающие данный порядок и знаки другого происхождения. Вообще любая познавательная интерпретация представляет собой еще и "знаковую реальность", задавая данной форме понимания характеристику своего рода следующей определенному порядку символизации. Далее А. Соломоник назвал ряд конкретных положений теории знаков, вытекающих из их включения в знаковые массивы, иерархии и даже "знаковую реальность" в целом. Знаковую же реальность можно понимать олицетворением процесса накопления познавательного опыта как такового, а также видеть ее полностью доступной человеческому осмыслению в отличие от всегда лишь частично дешифруемой объективной реальности. В завершении докладчик высказал некоторые идеи, обращенные к предмету соотношения между семиотикой в целом и языком как одной из ее форм, и сформулировал ряд принципов миграции научного познания из понятийной сферы в более строго организованную "область концептов".
        В ходе ответов на вопросы были уточнены некоторые оценки А. Соломоником отношений между семиотикой и языком, предмета знака и специфики "знаменательных" знаков. Открывший прения А. Нилогов дал оценку семиотической концепции А. Соломоника как, все-таки, некоей "металингвистической модели". Подробный критический разбор представленной докладчиком концепции прозвучал в выступлении К. Фрумкина, сосредоточившегося на проблеме "древа абстракции" и определения степени абстрактности понятийных концептов. Характеристика "абстрактности" - это именно не абсолютное, но релятивное понятие, причем в философии данная проблема разбиралась Шеллингом в его "Философии искусства", где были выделены три формации абстрактности - "схема", "символ" и "аллегория". Аллегорическое представление - это замещение некоторым прилагаемым конкретным образом абстрактной характеристики (океан как метафора неисчерпаемости), схема - это, напротив, отождествление конкретного абстрактным, а "символ" видится в этой модели спецификой точной интерпретации. В данном отношении К. Фрумкин сформулировал свое видение предмета неопределенности стимуляции, побуждающей у животных некоторую вполне конкретную реакцию как существование уже в животном состоянии осознания абстракции. А основным недостатком концепции А. Соломоника К. Фрумкин назвал непризнание коммуникативной природы знака, представляющего собой именно инструмент реализации коммуникативного взаимодействия. А. Шухов дал позитивную оценку самим найденным А. Соломоником семантическим формам и структурам. Однако, с его точки зрения, все же проблема абсолютности знака еще не нашла здесь недостаточной проработки - мы не знаем, может или не может существовать функция "дознаковой" различимости. Так же мы и не вполне понимаем зависимость нашей способности различения знака от погруженности в некоторый контекст. Я. Гринберг все же увидел семиотику некоторым обобщением лингвистического опыта, и определил "знак" никак не в качестве образца простого, но, обязательно, синтетического формата. С его точки зрения семиотику следует понимать не универсальной, но одной из описывающих функцию мышления теорий. В завершение А. Соломоник прокомментировал некоторые критические выступления и поблагодарил собравшихся за интерес к сделанному им сообщению.

© ОФИР