Как устроен мир

«Люди принимают пределы своего видения
за границы мироздания»

(Шопенгауэр).

Наивный вопрос в заглавии статьи, эпиграф – от философа с сомнительной репутацией и аннотация с выдержками из работы полу-мистического содержания …. Кого можно ожидать для разговора после такого начала? Отвечаю: самого желанного для меня собеседника – приверженца Научного Здравого Смысла.

А с чего вдруг этот вопрос возник, и зачем на него отвечать? Так бывает иногда: моему сыну по жизни довелось столкнуться с ребенком, у которого аномальное восприятие нашей повседневщины. Аномальное – это как? Ну, понятно: нормальное – это как у всех. А что видит аномально воспринимающий – то, чего в реальности нет, или то, что в реальности существует, но чего «нормальные» не в состоянии различать? А что это вообще означает – смотреть, различать, воспринимать, осознавать? Давайте попробуем разобраться.

Каждый человек вышел из младенчества, из того состояния изумленного восприятия и безмолвного непонимания, о котором мы ничего не помним из-за того, что нам просто не с чем сравнивать. Из того состояния своеобразной нулевой точки отсчета нас всех выводят учителя – другие люди, вышедшие из младенчества раньше нас, все встреченные нами на жизненном пути с самого его начала. Но если бы в этом нулевом состоянии даже еще до первого тактильного ощущения матери или самого себя, то есть, практически, на генетическом уровне, младенец не имел в сознании какого-то элемента, осознающего этот наш мир (или даже набора элементов сознания), то, как мне кажется, он попросту не смог бы воспринять для обучения ни первого, ни последующих его (мира) сигналов. По-видимому, природой уже заложен в человеке некий мостик из состояния изумленного восприятия, какого-то безмолвного знания в состояние «разговорного» «разумного» осознания. Возможно, уже и этот мостик имеет какие-то личные особенности.

Как бы там ни было – «поработали» ли над сознанием человечка только его «учителя», или поучаствовал в этом каким-то образом и сам человечек – из младенчества в этот наш мир человек вступает уже с набором свойств и качеств этого НАШЕГО мира. Этот набор – интегральное творение учителей, идеальный оттиск суммы свойств, качественных особенностей всего встреченного младенцем их (учителей) отряда.

То есть, какими бы потенциальными возможностями младенец природой не был бы одарен, каким бы широким этот диапазон возможностей ни был, человечество через своих представителей – учителей этого младенца – старательно вычленит эти его возможности и вставит в привычные для человечества рамки. Чтобы не высовывался!

И так всегда, постоянно и неизменно в каждом из персональных случаев – так было со мной, с кем-то до меня, с вами, будет с кем-то после вас, с ними, вообще с кем бы то ни было. С одной стороны – каждый из нас с нашими скромными возможностями, с другой стороны – целый мир, одержимый идеей подстричь нас всех под одну гребенку. Но если бы так было окончательно и однозначно, никакого развития не было бы, ни о каком прогрессе не могло бы идти и речи. Значит, все так да не так!

Вот так и захотелось оценить эти наши возможности, посмотреть, действительно ли они так скромны. Чем мы, каждый из нас, в этом противостоянии с миром располагаем?

Оказывается, в наших руках, в нашем распоряжении довольно небедный инструментарий. У каждого человека в голове находится сложнейшая нейронная сеть. По разным источникам в головном мозге человека насчитывается от 100 до 150 миллиардов нейронов. У человеческого плода нейроны образуются с бешеной скоростью – почти 30 миллионов в час. Каждый нейрон имеет до 10 тысяч аксонов (отростков), через которые нейрон, как через проводники в электрической сети, связан с другими нейронами. Каждый нейрон через аксоны способен «установить связь» с другими нейронами. Но связей у каждого из нейронов неизмеримо больше, чем его «наличные» 10 тысяч аксонов, поскольку другие нейроны могут служить любому из нейронов для «передачи» связи с самыми «отдаленными» нейронными участками головного мозга. Так и получается нейронная сеть, по которой, как по проводам, течет информация. И там же обрабатывается. Если посчитать все эти возможности, то получается невероятное число синапсов, то есть, связей в мозгу. Это число беспрецедентно, ничто иное в мироздании не насчитывается в таком же количестве. Вдумайтесь, пожалуйста: во всем мироздании нет НИЧЕГО, число чего было бы больше или хотя бы равно числу связей между нейронами мозга только одного человека! Человеческий мозг – самое невероятное, самое сложное творение во всей Вселенной, намного более сложное, чем сама Вселенная. Это невероятно огромная электронная сеть. Да что там сеть! Татьяна Владимировна Черниговская – всемирно известный нейролингвист – характеризуя человеческий мозг, говорит, что это сеть сетей сетей. То есть, сеть «в кубе», целый объем из сетей.

Однако любой мало-мальски образованный инженер скажет, что сеть заработает, только если к ней будет подключен источник энергии. Оказывается, и это у нас есть: человеческий организм всю свою жизнь через химические процессы нарабатывает электроэнергию необходимой для его жизнеобеспечения мощности, и, практически, все его органы работают под воздействием электрических импульсов.

Но, безусловно, мозг человека потребляет львиную долю вырабатываемой этим человеком энергии, в человеческом организме мозг в приоритете. Его работа и заключается в том, что он по аксонам передает электрические микроимпульсы от нейрона к нейрону или от группы нейронов одному или группе же нейронов. Под воздействием этих импульсов возбуждение этаким пятнышком скользит в мозгу, приводя в возбуждение иногда целые зоны мозга, включая их во взаимодействие между собой и с внешним миром. А внешний мир для мозга – это все то, что находится вне него.

Вот так. С «нашей стороны», как видите, немало. А с противоположной, со стороны познаваемого нами внешнего мира? А там, напротив нас, расположилось все сущее наполнение Реальности во всем своем бесконечном разнообразии, со всем своим бесконечным же наполнением. И вот стоят бесконечная сложность мозга человека напротив бесконечного разнообразия мироздания. Что их связывает, как одно проникает в другое, как это другое умудряется постигать то, что раскинулось перед ним и вокруг него?

За моим окном через двор стоит четырехэтажное здание. Я смотрю на него и вижу целиком – от конька крыши до фундамента, в натуральную величину. Значит, хрусталик моего глаза отражает на глазном дне уменьшенную копию этого здания? Но там, на глазном дне, нет фотопластинки, нет там и какого-либо экрана. Там не на чем уменьшенной копии отображаться, и там изображения здания нет ни в каком виде. Я знаю, что глазное дно – сетчатка глаза – представляет собой совокупность нервных окончаний, «колбочек» и «палочек», которые реагируют на падающий на них свет днем (колбочки) и в сумерки (палочки). Свет раздражает эти окончания, а «расшифровка» раздражений осуществляется в мозгу. То есть, «смотрю и вижу» разбивается на два отдельных процесса: «смотрит» глаз, а «видит» мозг.

Читаем у Б.В.Раушенбаха («Пространственные построения в живописи», М. «Наука», 1980) : «Поскольку данному сетчаточному образу (который, в конце концов, сводится к набору цветовых пятен, линий и т.п.) может … соответствовать бесчисленное множество разных пространственных образований, то система восприятия человека выбирает из этого бесчисленного множества вариантов истолкований сетчаточного образа один, наиболее правдоподобный, соответствующий жизненному опыту».

Обратим внимание на одну особенность сказанного Б.В.Раушенбахом, на критерий выбора варианта истолкования, который сводится к правдоподобию, соответствию жизненному опыту.

ЖИЗНЕННОМУ ОПЫТУ! То есть, я УВИЖУ это здание, если буду располагать неким «жизненным опытом». А если нет? Что, оно в таком случае предстанет передо мной размытым бесформенным пятном? И что это такое – «жизненный опыт»?

Вновь Т.В.Черниговская: «Мы общаемся с миром через окна и двери — это слух, зрение, обоняние, осязание. Но через это информация только входит. Обрабатывается все это мозгом. Мы смотрим глазами – а видим мозгом. Слушаем ушами – слышим мозгом. Мозг поставляет нам картину мира. От него зависит: что он покажет, то и покажет».

Российский философ академик РАН В.А.Лекторский пишет, что все когнитивные (познавательные, Е.К.) процессы – это получение и обработка информации по определенным правилам и алгоритмам, и в мозге есть ментальные репрезентации, обеспечивающие контакт с миром, но добраться до них непросто (специально выделил курсивом то, что воспринимается с трудом, Е.К.). Примерно на ту же тему в своей провокационной статье «Где находится мое сознание?» (Where is my mind?) рассуждает американский философ и психолингвист-экспериментатор Джерри Алан Фодор (Jerry Alan Fodor). «Это гипотезы высшей степени абстракции, лежащие в основании картины мира, которую нельзя проверить эмпирически потому, что «объективной», «настоящей» картины мира просто нет, или ее знает только Создатель. Сложение мнений статистически приемлемого количества людей ничего не добавляет, поскольку у всех них мозг одного типа. Не удается уклониться от опасного вопроса: почему формальное мышление применимо к реальному миру? Почему мы принимаем как аксиому, что хорошо организованное в рамках наших алгоритмов построение – истинное, но только в рамках нашего мышления?» (приведено здесь по Т.В.Черниговской).

Прошу из сказанного особое внимание уделить утверждению: «Сложение мнений статистически приемлемого количества людей ничего не добавляет, поскольку у всех них мозг одного типа». При этом «статистически приемлемое количество людей» может с равным успехом собрать кого угодно – случайных людей с улицы или нобелевских лауреатов, поскольку у них мозг «одного типа» не в смысле их интеллектуальных возможностей, а в нейрофизиологическом понимании. «Настоящей» картины мира нет ни для кого из людей, от «опасного вопроса» не удается уклониться, кого бы мы ни собрали в «статистически приемлемое количество людей». В любом случае исследоваться будет не объективная реальность, не «настоящая картина мира», а более или менее достоверная модель объективной реальности, модель настоящей картины мира.

Не знаю, как Вас, уважаемый читатель, а меня ну совершенно не устраивают эти заумно-научные рассуждения. Я хочу уразуметь, как эта «модель объективной реальности, модель настоящей картины мира» выстраивается не вообще, не теоретически, а конкретно в моем личном, персональном мозгу. Или в мозгу того малыша, с которого началась наша статья.

О сложном строении нашего мозга мы немного поговорили. А чем на него воздействует внешний мир, в особенностях которого мы пытаемся разобраться? Чем один объект Мироздания отличается от другого? Ведь для того, чтобы мы их различали, они должны что-то иметь, чем они будут друг от друга отличаться. И это есть у них – у каждого из них есть СВОЙСТВА! Самые разные – цвет, форма, вес, содержание, состояние…. Ну, и что? Что с ними делает наш мозг?

Вот наш вступающий в мир человечек лежит в колыбели. Он смотрит на шарик висящей перед ним погремушки, колотит его растопыренной пятерней, захватывает в ладошку, сует в рот. Думаете, все это просто так. Ничего подобного – человечек работает, нарабатывает зрительные схемы, своего рода матрицы. Потом, годы спустя, он видит в воздухе воздушный шар и определяет безошибочно, что это шар, а не какое-то там невообразимое нечто. Спросите его, почему он в этом уверен, и он примет вас за ненормального: «А вы что, не видите?!». Никто из нас не увязывает вид колеса обозрения с тем пластмассовым кольцом, которое побывало в нашем младенческом рту. Никто не говорит: «Я знаю, какой формы эта 17-тиэтажка, потому что в детстве играл с кубиками». И, тем не менее, это так. Набор зрительных штампов, матриц – по форме, цвету, размерам, по понятию «ближе» и «дальше», по глубине пополняется у человечка до тех пор, пока не исчерпается возможность окружающей среды преподносить ему сюрпризы. Этот набор затем в различных сочетаниях зрячий человек эксплуатирует всю свою жизнь. Это и есть тот «жизненный опыт», о котором говорил Б.В.Раушенбах.

Но все-таки, что это такое «зрительные штампы», «матрицы», которые нарабатываются в нашем мозгу? Это же не книги на библиотечных полках, не гроссбухи в архивах? Да, не то и не другое, но очень на них похожее.

Радиоинженеры знают, что если у двух проводников случился в каком-то месте пробой изоляции, этот пробой станет «привычным местом», через которое при каждом включении прибора будет проскакивать электрический импульс, нарушая нормальную его работу. Что-то похожее происходит и в работе мозга. Многократное повторение одного и того же вида воздействия (например, от упомянутого нами шарика погремушки) «протаптывает» тропинку от одного и того же одного нейрона к одному и тому же другому нейрону (или от группы к группе), создавая «привычное место» - привычную реакцию на внешнее раздражение от воздействия определенного вида свойства объекта наблюдения. В мозгу создается этакий нейронный «микрочип», «закрепленный» за неким определенным свойством, этакая нейронно-электронная копия того свойства объекта внешнего мира, которое «протоптало» привычную тропинку в нейронной сети мозга. И так по каждому новому свойству нового для человечка объекта наблюдения! По КАЖДОМУ НОВОМУ свойству, сколько бы их обладателю этого мозга не встретилось, в мозгу создается специальный нейронный «микрочип» – «микроэлектронная» копия именно такого рода свойства закрепляется именно за этой группой нейронов. Потом, как только перед человеком будет возникать объект с этого рода свойством, в его мозгу будет возбуждаться именно этот нейронный «микрочип», этот ОБЪЕКТ по его СВОЙСТВУ человеком будет распознаваться безошибочно.

По мере развития человечка, потом человека, по мере его научения и образования число таких «микрочипов» постоянно растет. Это растет число нейронных копий свойств, число нейронных копий различий особенностей объектов наблюдения, объектов НАШЕГО МИРА. Создается в мозгу человека целая библиотека из таких «микрочипов». И чем образованней человек, чем он эрудированней, тем обширней его «персональная нейронная библиотека» из наработанных им «микрочипов». Слава Богу, возможное число «микрочипов», которые могут быть созданы из нейронов с их связями в нашем мозге, соизмеримо с чем угодно в мироздании и даже больше этого «чего угодно», имеются резервы на случай, если сам мозг человека наворочает чего-то этакого, чего и в самой Природе не было отродясь.

Но этим дело не заканчивается. На определенном этапе развития человека в процесс включается СЛОВО. Вначале на простейшем уровне – произнесенное слово в увязке с образом. Затем слово-понятие, дальше слово-мысль, слово-абстракция, слово, составленное из букв и записанное, мысль, абстракция, изложенные на бумаге. И в каждом из перечисленных здесь случаев совершается таинство расширения и наполнения библиотеки нейронных «микрочипов», но уже многократно усложненных «микрочипов», с подключением нейронов из слуховой группы, из группы, ответственной за абстрактное мышление, из группы, которая «специализируется» на переводе буквенного написания в звуковое сопровождение и т.д. и т.п. А вам разве не знакомо такое явление, как под воздействием еле уловимого аромата перед вами вдруг разворачивается целая вереница событий из вашего прошлого? Аромат способен включить нейронную фильмотеку, созданную мозгом впрок с каким-то, известным только ему, умыслом.

Как мы можем догадываться, «техническая» сложность мозга человека – не самая выдающаяся его особенность.

«Мозг — не сумма миллиардов нейронов и их связей, а сумма плюс индивидуальный опыт, который сформировал этот инструмент — наш мозг — и настроил его. Мозг — сложнейшая из всех мыслимых структура. Вопрос о том, что именно в нем заложено генетически и в какой мере, а главное — как именно внешняя среда и опыт настраивают этот инструмент, остается по-прежнему открытым» (А.М.Пятигорский).

Оказывается, мало получить сложнейший инструмент в свое распоряжение, его нужно еще и как следует «настроить». А что это такое – «как следует настроить»? В чем эта «настройка» должна состоять?

Как было сказано, все сущее в нашем мире имеет какие-то свойства. Свойства разнообразнейшие и способов передачи этих свойств в виде неких сигналов для внешнего мира невообразимо много. В.И.Вернадский утверждал, что во Вселенной существует порядка 40 октав различного рода сигналов, из которых человечество воспринимает едва 2,5 октавы. Видимо, у Владимира Ивановича Вернадского были какие-то основания для такого утверждения. Почему-то он предпочел сплошной поток информации, исходящей от свойств объектов мироздания, разбить на октавы – на фрагменты, содержащие по семь отдельных ступеней-каналов. То есть, В.И.Вернадский полагал, что свойства объектов мироздания «излучаются» в окружающую среду приблизительно по 280-ти (40х7) разного рода информационным каналам, из которых человечество способно воспринимать информацию не более чем по 17,5 (7х2,5).

Но дело не в конкретных показателях количества разного рода информационных сигналов, исходящих от каждого из возможных объектов наблюдения. И не в том, какую именно часть этих сигналов человек способен воспринимать – то ли непосредственно, то ли через созданные им инструменты наблюдения. Непосредственно – через зрение, слух, осязание, обоняние. И инструменты – те же возможности, но только с увеличенной разрешающей способностью. То есть, наши средства наблюдения за объектами не расширяют наши возможности, не увеличивают число каналов воспринимаемой информации, а лишь все более и более детализируют сигналы внутри все тех же 2,5 октав наших возможностей. Наши «окна и двери» остаются все теми же, только через них к нам через созданные нами инструменты теперь приходят и распознаются все более и более мелкие, все более и более тонкие и еле заметные сигналы. Но ведь у объекта есть и иные виды воздействия на внешнюю по отношению к нему среду, наличествуют и другие сигналы. Это важно понять: через упомянутые Т.В.Черниговской «окна и двери» в наш мозг входит и там распознается – находит соответствующий нейронный «микрочип» – только некоторая часть этих сигналов.

Повторим еще раз: свойства объектов внешнего мира отражаются в нашем мозгу и «распознаются» в виде фиксированных нейронных «микрочипов» не в полном объеме, не во «всей красе», а только какими-то фрагментами, создают штрихпунктирную копию этого объекта, приблизительную его модель. Нам, таким образом, надлежит включить в нашу «штрихпунктирную копию» самые важные, самые характерные особенности объекта, чтобы построенная в нашем мозгу копия была максимально приближенной к оригиналу. Подавляющее большинство людей, людей, так сказать, нормальных, строят свои модели свойств внешнего мира одинаковым способом, выделяют важнейшие особенности свойств стандартным способом. Но есть небольшая группа людей с особыми способностями, для которых более важны какие-то иные детали этих свойств. Они создают свои нейронные «микрочипы» иным способом, отличным от стандартного, нормального в понимании абсолютного большинства. Возникает сбой взаимопонимания. Родные и близкие такого человечка стараются всеми силами «нормализовать» его, пытаются «встроить» его в ряды стандартно мыслящих людей. Это случай, когда «настройка» аппарата мышления нацелена на социализацию его обладателя. Все усилия родных и близких такого человечка нацелены на то, чтобы, в конце концов, их родной человечек в результате «настройки» его аппарата мышления смог выполнять общественно востребованные функции, смог делать то, что нужно другим людям, за что они готовы будут платить, чем он себя сможет обеспечивать. Но что ж тут нового? Точно так же поступают буквально все. Отличие в одном – всем остальным выполнить такую «настройку» легче, чем родным человечка с особенными, аномальными способностями. Конечно, это «настройки» разного вида, но цель у них одна и та же – обучение возможности получения ремесла, профессии, способа выполнения общественно востребованных функций. Такого рода «настройку» мозга можно назвать «профессиональной», она, как правило, происходит в пределах той сферы, где и объекты труда, и результаты труда физически определимы, осязаемы. Нужно признать, что такого рода настройка мозга не способствует возникновению у большинства его обладателей возможностей отвечать на вопросы об особенностях нашего мира, о строении мироздания. А им этого и не нужно. Они люди практичные, им и настройка нужна соответствующая.

Но есть значительная часть человечества, для которой смыслом их существования является особый вид и способ «настройки» их мозга, их интеллектуальных возможностей. Это люди науки, творческая интеллигенция и особая каста среди них – специалисты когнитивных наук, обучающих способности обучаться (извините за тавтологию). Суть их деятельности как раз и сводится к ответу на вопрос, «каков наш мир?». Для них цель «обучения» их мозга определяется теми задачами, которые ставит перед научным мышлением необходимость развития постижения уже даже не просто Природы, а Природы и нашего разума в составе Природы.

Вот так мы подошли к мысли о том, что в образовательной системе человечества должно быть или уже есть, по меньшей мере, два принципиально различных вида обучения, «настройки» мыслительных способностей людей. Один вид – это «ремесленная», «профессиональная» настройка, когда людям предстоит идти в ту сферу деятельности, где они могут видеть и предметы труда, и результаты своего труда, могут их «пощупать». Вполне понятная и в целом беспроблемная «настройка». А другой вид – когда людям по их роду деятельности приходится идти «туда, не знаю куда», нужно увидеть «то, не знаю, что», и получают они в результате «то, чего не может быть». Главным образом, эти страдальцы – люди науки, особенно представители теоретической физики и философы.

Когда-то давно эти науки были одним целым – натурфилософией. Философы отслеживали законы природы, а исследователи природы завершали свои исследования философскими обобщениями.

Имея своим истоком натурфилософию, философия долгое время развивалась одновременно и в согласии с развитием естествознания и практического опыта. Философские обобщения и категории не вступали в конфликт с научными познаниями Реальности. Вернее, научные познания долгое время не выходили или выходили недалеко за пределы частно-научных, предметных и объектных определений и, таким образом, не вступали в зону категорийных определений и обобщений философии. Закон Архимеда, законы механики Ньютона, прочие, подобные им закономерности, выводились из наблюдений за телами, стержнями, шарами – за объектами, которые легко и адекватно моделировались сознанием, а адекватность могла быть подвергнута разнообразнейшим проверкам. В таких условиях естественные науки имели возможность считать, что их утверждения вполне укладываются в рамки материалистической философии, а философия существовала и развивала бурную деятельность, не опасаясь, что плоды этой деятельности могут быть подвергнуты уничтожающей критике на основе каких-либо естественнонаучных утверждений. Более того, весь жизненный уклад, быт и практический опыт людей не вступали в конфликт ни с научными наблюдениями за природой, ни с философией, приложимой к бытовому, практическому опыту. Такому положению длительное, очень длительное время способствовал и естественный консерватизм людей, которые новшества науки и техники воспринимают с трудом. Обратите внимание хотя бы на то, что уже сотни поколений людей со школьной скамьи знакомятся с учениями Джордано Бруно и Николая Коперника, но в то же время продолжают твердить: «солнце всходит и заходит».

Сложилось и довольно длительное время бытовало признаваемое всеми мнение, что материалистическая философия – это философия убежденности науки в том, что она изучает именно Природу со всеми ее особенностями, в своей работе и развитии не выходит за рамки Реальности, а создаваемые ею модели адекватны объектам этой Реальности. И что классическая философия не просто согласна в этом с естественными науками, она позволяет той же теоретической физике, например, оперировать своими категорийными обобщениями в частно-научных определениях и чуть ли не в лабораторных экспериментах. Эта благостная картина всеобщего содружества и вспомогательной роли философии продолжалась сотни лет, что и позволило известному современному физику Ли Смолину утверждать, что наука физика «прогрессировала настолько быстро и настолько долго, что часто принималась за образец того, как должны действовать другие области науки». И вдруг сбой!

Собственно, я даже и не знаю, следует ли этот факт рассматривать, как сбой в содружестве физики и философии. Все началось с ньютоновского закона всемирного тяготения. Пожалуй, впервые в истории естествознания естественный процесс не нашел адекватного истолкования, не обрел физической модели своей сути. Вот что говорит об этом сам великий Ньютон: «До сих пор я изъяснял небесные явления и приливы наших морей на основании силы тяготения…. Причину этих свойств силы тяготения я не могу вывести из явлений, гипотез же я не измышляю». И что он делает? Он вместо физической модели наблюдаемых явлений предлагает использовать математическую формулу! Физическую суть Закона Природы Ньютон подменил математической формулой, и вот уже более 300 лет эта формула замещает должность естественнонаучного закона, а во всех учебниках так и записано, что это «закон», и был он «открыт» Ньютоном в 1667 году.

Казалось бы, в чем проблема? Подвесьте на струнах две болванки потяжелей и проследите, притягиваются они друг к другу или нет – только и всего! Оказывается, таких «умников», как я, было немало, но одному ему известным способом смог уговорить свои болванки подчиниться указаниям Ньютона только один, сэр Кавендиш, за что он и получил эту приставку к своему имени – «сэр». Ну, а Луна с Землей? Они ведь всегда в поле зрения, астрономические приборы есть уже довольно точные, позволяющие проследить, как они вращаются вокруг общего центра тяжести, подчиняясь требованиям «закона всемирного тяготения»? В том-то и дело, что общий центр тяжести у Земли с Луной есть, а вращения вокруг него нет. Земля с Луной молча этот закон игнорируют: Луна вращается по четко очерченной орбите вокруг Земли, а Земля вместе с Луной – по орбите вокруг Солнца. Единственное, чем Земля реагирует на то, что Луна тоже присутствует, это каким-то «ерзаньем» по своей орбите: то несколько ускоряется, то в такой же мере притормаживает, не отклоняясь от своей орбиты ни на йоту. Похоже, и приливы с отливами никакого отношения к движению Луны по своей орбите не имеют. Наполните водой тазик, а потом слегка подвиньте его. Вода в тазике обязательно среагирует, может даже выплеснуться через край. Так и мировой океан реагирует на вращение Земли – гоняет приливные волны в своем «тазике» без краев.

То есть, в реалиях нашего мира «гравитационное» взаимодействие тел осуществляется по какому-то закону, физического адекватного истолкования которому человечество пока не дало, а Ньютон даже и не пытался, поскольку «гипотез не измышляет». А что же он сделал? Великий Исаак Ньютон изобрел способ, позволяющий подменять физическое истолкование естественных процессов математическими абстракциями, уводить понимание сути некоторых процессов из Реальности в виртуальный мир математических построений. В терминах нашей статьи, Ньютон не стал искать, свойством ЧЕГО именно является то, что он назвал «тяготением». Более того, он этим даже не озаботился («гипотез я не измышляю»). В своем сознании он создал нейронный микрочип математической формулы своего «закона» и всем другим предложил вспоминать эту формулу, а не физический процесс, когда произносится слово «гравитация». И, что самое поразительное, – весь научный мир с этим согласился! Этого оказалось вполне достаточно, это устроило всех, никто не возразил. Нет, один все-таки нашелся, да и тот философ. Правда, не из рядовых – Гегель.

Философ-то он философ, но возразил-то он как! Только послушайте:

«… нельзя смешивать то, что относится к свойственным математике формальным принципам познания, с физическими точками зрения, нельзя приписывать физическую реальность тому, что обладает реальностью только в области математики». И далее: «Знаменитое «разложение сил» у Ньютона свидетельствует о полном отсутствии чувства природы» (приводится здесь по Л.Е.Федулаеву).

Этот момент развития науки, пожалуй, даже естественнонаучного мышления человечества знаменателен не прегрешением великого Ньютона против естествознания, и не тем, что окончательно «приказала долго жить» натурфилософия. На том этапе теоретическая физика получила первый опыт подмены физического содержания наблюдаемого процесса математической формулой для расчета элементов этого процесса. Теоретическая физика сделала свой первый шаг на пути из естествознания в виртуальный мир математических абстракций.

Следует признать, что и философия оказалась не без греха при этом разводе с физикой. Правда, в этом прегрешении ее так никто и не уличил. Да и было ли это ее деяние прегрешением? Судите сами.

Вопрос простейший, даже из наивных – что такое «время»? На него со всей определенностью еще за три с лишним столетия до нашей эры ответил один из основоположников натурфилософии Аристотель: «Время – это мера движения, определяемая движением небесных тел». Во времена Аристотеля движение Земли – вращение вокруг своей оси и обращение вокруг Солнца – служило мерным эталоном, определяющим всякие прочие движения. Что означает эта Аристотелевская формулировка? Она означает, что те, кого понятие «время» в связи с каким-то процессом интересует, ДОЛЖНЫ СРАВНИВАТЬ этот процесс с другим – ЭТАЛОННЫМ: подсчитывать, сколько раз длительность эталонного процесса «уложится» в продолжительности процесса, которым интересуется этот «кто-то». Вот это ключевой момент, даже два ключевых момента: во-первых, время намертво связано с тем процессом, в рамках которого оно определяется, и, во-вторых, время – результат сравнения продолжительности наблюдаемого процесса с продолжительностью другого, признанного эталонным. При этом эталонный процесс должен отвечать нескольким обязательным требованиям: он должен быть непрекращающимся, цикличным, периодически повторяющимся и всегда быть «под рукой». А для самого определения времени как понятия НЕОБХОДИМ какой-то персонаж – тот, кто это сравнение будет производить. Если такого персонажа нет, некому определять, то, что мы называем временем, НЕ БУДЕТ И РЕЗУЛЬТАТА СРАВНЕНИЯ – ВРЕМЕНИ. Еще раз это подчеркнем: ВРЕМЯ – РЕЗУЛЬТАТ СРАВНЕНИЯ НАБЛЮДАЕМОГО ПРОЦЕССА С ТЕМ ПРОЦЕССОМ, КОТОРЫЙ ЛЮДИ ПРИНЯЛИ ЗА ЭТАЛОННЫЙ. В определении времени, таким образом, люди задействованы дважды – первый раз, когда голосуют за выбор эталонной меры движения, второй – когда подсчитывают, сколько раз эталонная мера «укладывается» в длительности наблюдаемого процесса. Время – не просто субъективное, а дважды субъективное явление, без малейшей примеси объективности. В объективной Реальности, в Природе без людей этого явления нет и быть не может.

Много позднее люди изобрели более «подъемный» эталон меры всякого движения – часы, разделив на 24 доли оборот Земли вокруг своей оси и изобретя механизм для подсчета этих долей. Они этот изобретенный механизм-эталон стали постоянно носить с собой, то ли в кармане, то ли на руке и настолько привыкли к нему, что отождествили его показания с самим понятием «время». Время у людей перестало быть мерой движения, у них время превратилось в показания механизма, который был изобретен для определения меры движения. А что мы хотим от людской массы, если даже Эйнштейн на вопрос, что такое «время», ответил: «Это то, что люди измеряют своими часами»?

А что же философия и в чем ее прегрешение? Философия – это, прежде всего, люди, занимающиеся ею, философы. И как все люди, они тоже привыкли к своим часам и их показаниям. Они забыли, что о времени говорил их Великий Учитель – Аристотель. Время у них выродилось в самостоятельное, отдельное от человеческого сознания, от субъекта явление. Более того, философы возвели это дважды субъективное явление в ранг философской категории, равной фундаментальным категориям «пространство» и «материя». В этом и состоит великое прегрешение философии перед Природой: философия официально ПРИЗНАЛА СУБЪЕКТИВНОЕ ЯВЛЕНИЕ ОБЪЕКТИВНОЙ СУЩНОСТЬЮ. Это – философская формулировка того, что она сотворила. И с содержанием нашей статьи это деяние связано теснейшим образом. Ведь сравнение «эталонного» процесса с наблюдаемым Природа не делает. Сравнение идет в нашем сознании. Это в нашем мозгу один «нейронный микрочип» накладывается на другой, и идет подсчет, сколько раз микрочип свойства эталонного процесса «отложился» в микрочипе свойства наблюдаемого процесса. Вопрос: «А какова физическая форма сущности, называемой временем?» повис на века без малейшей возможности на ответ.

Момент развития миропонимания, рассмотренный нами, знаменателен: человеческим разумом создается модель того, чего в Природе нет. Нарушается естественный принцип самого естествознания – движения от Природы к сознанию. И такое нарушение – не отвлеченная игра воображения, не творческий каприз. Человек сознательно встраивает в систему познания Природы метод подмены объекта этого познания расчетной схемой, математической абстракцией. Тревожный момент. И Гегель реагирует: «Очень важно осознать, что физическая механика затопляется неслыханной метафизикой, противоречащей опыту и понятию и имеющей своим источником единственно лишь … математические определения» (приведено по Л.Е.Федулаеву). Вот только мало кто Гегеля услышал, и никто не среагировал.

Хвала Всевышнему, в конечном итоге, прогресс человечества определяется все-таки в большей степени наукой прикладной. И физика бывает не только теоретической. Но продолжим.
Приблизительно в то время, когда Гегель обвинил Ньютона в утрате «чувства природы», физика начала исследовать электромагнитные явления. Их физическую природу сходу определить не удалось, но полезные для людей свойства посыпались, как из рога изобилия. И приборы для всяческих электрических измерений появились. Имея опыт Ньютона перед глазами, Максвелл без увязки с физической сутью процессов создает свою систему уравнений электродинамики. Эти уравнения не дают представления о физической форме электричества и электродинамических процессов, но расчеты по ним подтверждаются показаниями приборов, значит, они против истины не грешат. Казалось бы, ну, и Бог с ней, с этой физической формой! Какая разница, что там за этими электродинамическими процессами Природа таит? Что необходимо определять известно? Известно. Нужные для расчетных определений уравнения есть? Есть. Ну, и вперед с песнями, считаем и не заморачиваемся! Однако Максвелл был не из таких, он был добросовестным и последовательным естествоиспытателем и отдавал себе отчет в том, что активным участником электродинамических процессов является и среда, в которой эти процессы происходят. Он понимал, что его уравнения – всего лишь некоторая характеристика свойств того, что имеет место в реальности, у чего есть некая физическая суть. Но он, к сожалению, умер рано, не успев в каком-то виде реализовать свое понимание их природы. Повторился тот же «ньютоновский» казус: в сознании Максвелла, а затем и людей был создан «нейронный микрочип» математических уравнений на том месте, где быть должно нечто физически, объективно определимое. То, что сам Максвелл отдавал себе отчет в «неправедности» произошедшего, к сожалению, особого эффекта не возымело.

Главной же проблемой окончательного включения уравнений Максвелла в систему мировой науки на тот момент было то, что они нарушали галилеевский принцип относительности. Этот принцип в популярном изложении состоит в том, что законы физики в двух системах должны иметь одинаковый вид, независимо от того, движутся ли эти системы равномерно относительно друг друга с разными скоростями или одна из них неподвижна, а другая относительно нее равномерно движется. Вот это и есть принцип относительности в галилеевой форме. Правда, чаще всего те, кто формулирует этот принцип, забывают уточнить, что движение систем должно быть прямоЛИНЕЙНЫМ. Особенное внимание прошу обратить на требование этого принципа к сохранению ЗАКОНОВ ПРИРОДЫ в процессах, происходящих в двух разных системах. А в нашем случае речь шла об УРАВНЕНИЯХ, описывающих электродинамические процессы. В этом и состояла их проблема: именно они не подчинялись этому принципу! Согласно этим уравнениям скорость распространения электромагнитных колебаний всегда должна оставаться постоянно равной скорости света, а в соответствии с названным принципом, если их источник расположить в одной из систем, упомянутых нами, мы должны складывать или вычитать скорость распространения колебаний и скорость перемещения системы. В результате сложения или вычитания по принципу относительности в галилеевой форме скорость распространения электромагнитных колебаний в двух сравниваемых системах могла быть в одной системе больше, а в другой – меньше скорости света. Вот эта проблема и озадачивала, заставляла искать путей увязки уравнений Максвелла с признанным на тот момент абсолютно верным галилеевым принципом относительности. И не просто абсолютно верным, но и ПРИЛОЖИМЫМ К ЛЮБЫМ ЕСТЕСТВЕННЫМ ПРОЦЕССАМ, абсолютно любым. Так считалось, и это объяснимо. Но что необъяснимо просто убийственно – так считается и поныне!

Сейчас я прошу обратить особое внимание на то, что с уравнениями Максвелла совершалось насильственное действие. Почему-то с самого момента их рождения и по нынешний день это оставалось и остается за пределами внимания тех, кто в науке физике задействован. Природа электродинамических процессов еще не была понята (отметим попутно, что не понята и по настоящее время), их физика оставалась за пределами представлений и практиков, и теоретиков, а уже делалась попытка совместить эти процессы с механическим движением. К тому же к этому неправомерному совмещению прилагалось совершенно неестественное требование: процессы электродинамики должны были подчиняться законам механики.

Кто-то из великих сказал, что норма познается через патологию. Давайте эту ситуацию доведем до абсурда, чтобы понять, нормально ли то, как поступили с уравнениями Максвелла.

Вы взяли книгу и начали ее читать. Читаете вы довольно быстро – со скоростью 50 страниц в час. А мне взбрело в голову рассматривать ваше чтение в качестве физического процесса, и я предложил вам продолжить чтение в вагоне движущейся электрички. Более того, я посчитал возможным совместить движение электрички с вашим чтением. А кроме того, настаивал на том, чтобы к этому совмещению был применен принцип Галилея и чтобы 60 километров в час скорости электрички прибавили к скорости вашего чтения. Как вам такая идея? Понимаю, вы сейчас крутите пальцем у виска. А почему мы не крутим у виска пальцем, когда на наших глазах армия физиков-теоретиков совмещает два процесса категорически различной природы, причем о природе одного из них не имеет ни малейшего представления? Более того, настаивает при этом, чтобы скорость распространения электромагнитных волн суммировалась со скоростью механического перемещения единственно на том основании, что у них одинаковое название – «скорость».

Именно так современники Максвелла стали «тискать» его уравнения и требовать, чтобы они укладывались в принцип Галилея. А уравнения проявляли естественное упрямство и отказывались это делать.

Но могли ли коллеги Максвелла осознать неправомерность своих претензий к уравнениям электродинамики? По-моему, они должны были хотя бы проявить большую осторожность. Они должны были вспомнить, что принцип Галилея применяется к прямолинейным перемещениям, а электродинамика изучает процессы «объемного» распространения. Да и сам вид изучаемых объектов, «осязаемых» в механике и постоянно ускользающих от внимания в электродинамике, должен был насторожить. Видимо, все-таки и могли и должны были, но не сделали этого, и возникли проблемы.

Выход нашел Лоренц, который заметил одно любопытное явление: когда он совершал с уравнениями Максвелла некоторые преобразования – делал ставшую вскоре очень популярной подстановку – то форма уравнений после подстановки при переходе из одной системы в другую не менялась. Эта подстановка известна и поныне под названием «преобразования Лоренца», а один из элементов подстановки –

где «v» – скорость одной системы относительно другой, а «c» – скорость света, получил всемирную известность под названием «релятивистский коэффициент». Обозначим его как R, поскольку будем его использовать и дальше.

Мы уже отмечали, что Исаак Ньютон первый изобрел, что можно непонятый физический закон подменять формулой для расчета параметров происходящего в его рамках процесса. Максвелл, похоже, сделал второй шаг на этом пути, но все, что с этим шагом связано, пожалуй, было переломным моментом в развитии одного из фундаментальных блоков естествознания – теоретической физики. Знаменательно, однако, что те, с кого именно эти фундаментальные перемены начались, Максвелл и Лоренц, отдавали себе отчет в том, что уравнения, позволяющие определять параметры процесса – еще не физический закон, и настаивали на поисках физического смысла один – в своих уравнениях, другой – в своих преобразованиях. К сожалению, в силу разных причин они оба не преуспели. Будь у одного из них больше времени жизни, а у другого – больше удачи, возможно, мы имели бы сейчас более полное представление о явлении совершенно особой природы – об электромагнетизме, а, может быть, получили бы представление и о природе «всемирного тяготения». Но не будем фантазировать.

Почему же все-таки не преуспел Лоренц?

Чуть позже рассматриваемых событий научная общественность озадачилась обнаружением эфира, и два выдающихся экспериментатора – Майкельсон и Морли – поставили свой не менее выдающийся эксперимент. Они предположили, что, если эфир существует, и наша Земля движется сквозь него, то он обнаружится, если удастся сравнить скорость распространения света по ходу вращения Земли со скоростью распространения света поперек направления ее вращения. По их мысли свет передается через эфир, который должен проявить себя, если пропускать свет через него по ходу вращения Земли и поперек его. Для своего эксперимента они использовали специальный интерферометр и даже сделали предварительный расчет своего ожидания расхождения во времени. Согласно расчету ожидалось, что время прохождения света поперек движения Земли из-за удлинения пути его следования окажется в R раз больше, чем вдоль. Схема эксперимента дается в учебниках по физике, и любой желающий может убедиться, что под значение R это соотношение никто не подгонял, оно получилось само собой из геометрии прохождения лучами света путей вдоль вращения Земли и поперек его с учетом скоростей света и вращения Земли. Однако это уже и не имело значения: свет не реагировал на направление. Одинаковые отрезки пути он проходил за одинаковое время как вдоль вращения Земли, так и поперек его. Но это совпадение (напоминаю: в преобразованиях уравнений Максвелла тоже появлялся этот же коэффициент R), по-видимому, вдохновило Хендрика Лоренца. Он стал утверждать, что не только в эксперименте Майкельсона и Морли, но и вообще везде размеры движущихся тел и мерные единицы сокращаются в направлении их движения, и что это сокращение коррелируется со скоростью движения и со скоростью света, а именно: размеры сокращаются в R раз. Поэтому в направлении движения путь следования как будто «удлиняется» именно в R раз, из-за чего и время его прохождения светом увеличивается во столько же раз.

Но почему ни Лоренц, ни его коллеги не увидели, что Майкельсон с Морли ожидали от своего эксперимента того же, что требовала физическая общественность от уравнений Максвелла – беспрепятственного и безусловного совмещения механического перемещения с распространением электромагнитных волн? Ведь к тому времени о волновой природе света физикам было известно, а что вращение Земли есть механическое движение догадаться было нетрудно. То есть, для Лоренца история повторялась – его преобразования, по сути, для своего применения в случае с экспериментом Майкельсона и Морли имели ровно такое же основание, как и в случае с уравнениями Максвелла. А что он сделал с уравнениями Максвелла? Лоренц «…записал в одинаковой форме электродинамические уравнения в покоящейся и в движущейся системах и попытался найти преобразования, обеспечивающие переход от величин покоящейся системы к величинам движущейся и наоборот. Так появилось известное преобразование Лоренца, ставшее ядром релятивистской электродинамики. Совершенно очевидно, что оно появилось из общего математического требования инвариантности, а не из анализа физической сути процесса. Указанное требование, как по своему содержанию, так и по ситуации, к которой оно применено, никакого отношения к физическому смыслу принципа относительности не имеет, так что попытка рассматривать преобразование Лоренца как обобщение принципа относительности классической механики является странным курьезом науки» (В.В.Чешев, «Принципы относительности и проблема объективности пространства и времени»). Сказанное в полной мере применимо и к случаю с экспериментом Майкельсона – Морли.

Как бы там ни было, попытка Лоренца придать своему «универсальному» математическому коэффициенту физический смысл не удалась. Научная общественность признала утверждение Лоренца искусственным, как намерение оправдать неудачу Майкельсона с Морли. Хотя, на мой непросвещенный взгляд, гипотеза Лоренца о сокращении размеров в направлении движения весьма продуктивная, по меньшей мере, для волновых процессов, эффект Доплера тому подтверждение.

Эту ситуацию с максимальным эффектом для себя использовал молодой клерк патентного бюро Эйнштейн. Сообразив, как можно применить преобразования Лоренца, он объявил о рождении новой, специальной теории относительности и провозгласил: «Чтобы специальный принцип относительности мог выполняться, необходимо, чтобы все уравнения физики не изменили своего вида при переходе из одной инерциальной системы в другую, если использовать преобразование Лоренца для подсчета этого изменения. Говоря на языке математики, все системы уравнений, выражающие законы физики, должны быть ковариантны относительно преобразования Лоренца» (Эйнштейн А., «Краткий очерк развития теории относительности», приводится здесь по В.В.Чешеву).

Обратите внимание: Эйнштейн говорит об уравнениях физики, а не о физических процессах или законах физики, которые должны были бы сохраняться при переходе из одной инерциальной системы в другую. Его заботит ковариантность (инвариантность) уравнений, а не неизменность течения процессов. Да и то, «если использовать преобразования Лоренца для подсчета изменения» при переходе из системы в систему. Как видите, в теории относительности Эйнштейна речь идет уже не о физической форме законов Природы, а только о математических уравнениях для расчета параметров физических процессов. То есть, в терминах нашей статьи, Эйнштейн от имени всей теоретической физики заявил, что главной, если даже не единственной!, ее заботой является, насколько «правильно» представляются свойства естественных процессов через математические уравнения. При этом вопрос, представляют ли свойства, отраженные этими уравнениями, некие объекты реальности, попросту остается за пределами внимания исследователя. И более того, даже не возникает вопрос, насколько РЕАЛЬНО само свойство, которому соответствует то или иное уравнение. Здесь уже легко заблудиться в вопросе, о создании каких именно «нейронных микрочипов» идет речь, где здесь свойства «познаваемой природы», а где – образы того, что познается.

С этого момента подмена естествознания расчетными формулами стала происходить уже не от случая к случаю, а систематически. Релятивистский коэффициент и преобразования Лоренца в целом совершили революцию в научном мышлении физиков-теоретиков. Революция повлекла за собой превращение теоретической физики из физики естествознания в математическую физику, даже в физическую математику. Можно констатировать, что физика микромира, например, целиком перекочевала в виртуальный мир математических абстракций, а квантовая механика там и родилась. Обсуждение всего, что с таким положением в теоретической физике связано, приняло агрессивный характер, откровенно вышло за рамки научных диспутов: «Релятивистский принцип относительности сформировался на рубеже Х1Х-ХХ вв. в процессе построения электродинамики движущихся тел. Конечным результатом названного процесса явилась специальная (а затем и общая) теория относительности с её крайне необычной кинематикой, релятивизирующей понятия «пространство» и «время». Ожесточенные споры вокруг новой теории, вызванные релятивизацией указанных понятий, привели, в конечном счете, к канонизации теории относительности, критическое отношение к которой стало рассматриваться как признак дурного тона и непрофессионализма» (В.В.Чешев, «Три статьи о принципе относительности»). «Ожесточенные споры» все-таки были, их отголоски наблюдаются поныне. А почему? Могу предположить, что именно должно было не устраивать научную общественность в «релятивизации понятий «пространство» и «время»».

Материалистическая философия понятие «пространство» наравне с понятием «материя» положила в основу своего мировидения. Пространство как философская категория явилось абсолютным обобщением всего того, что вмещало объекты и процессы нашего мира. Но обобщенное, категорийное понятие «пространство» не может иметь представимо-физический, «предметный» вид. В обобщенном виде оно не может иметь каких-то конкретных параметров – геометрии, формальных признаков. Все признаки и особенности для пространства, когда оно предстает в виде емкости, объема, арены для каких-то процессов, определяются теми конкретными объектами и процессами, которые оно вмещает. Особо подчеркнем: включая геометрию, которая у пространства определяется геометрией вмещаемых объектов и процессов. Именно так, и никак иначе теоретическая физика должна была рассматривать и использовать понятие «пространство» в своих рассуждениях, гипотезах и теориях. А во что это понятие превратилось в специальной теории относительности? Кроме определения «абсурд», другого подобрать не могу.

Понятию «время» на этих страницах было уделено уже достаточно места. В этой связи, как мне кажется, нужно сказать только еще об одном. Это понятие, несомненно, субъективно. Но в реальности есть и объективное явление, тесно связанное с этим субъективным понятием, – продолжительность процессов. Однако с продолжительностью процессов увязан один существенный нюанс, ускользающий от внимания философов. Всякий физический процесс имел или еще имеет какую-то продолжительность, но это «персональная» характеристика, какой-то «обобщенной» продолжительности нет и быть не может. В «наших» терминах, продолжительность – это свойство того и только того процесса, характеристикой которого она является. Это понятие не обобщается, оно «намертво» закрепляется за тем процессом, особенностью которого является. Разные процессы не «втискиваются» в одну продолжительность, и какую-то из продолжительностей нельзя «натянуть» на разные процессы. Так что с философской точки зрения понятийные подмены продолжительности временем и времени продолжительностью бессмысленны. Однако, вопреки здравому, смыслу философия наделила понятие «время» функцией продолжительности и признала за этим понятием-явлением право на реальное самостоятельное существование, а затем даже наделила это явление рангом «философская категория». Поощренные признанием со стороны философов, физики-теоретики стали рассматривать время в качестве равноправного участника процессов, способного даже под некоторыми воздействиями сокращаться и удлиняться, почти как нечто материальное. Когда же и тут философы угодливо прогнулись, теоретическая физика, закусив удила, начала «прогибать» и «искривлять» пространство – другую философскую категорию. Выждав некоторое время и убедившись, что сумасшедшими их за «искривление» обобщенного понятия никто не называет, физики-теоретики уже абсолютно спокойно соединили меру измерения с философским обобщением в нечто монолитное и наделили это «то, не знаю, что» материальными свойствами. Так родилось пространство-время с некоторыми материальными свойствами. Тушите свет, граждане хорошие! Три философские категории у физиков-теоретиков слились в экстазе в единый почти осязаемый монолит, и кто-нибудь из господ философов хотя бы пикнул!

Именно это и должно было не устраивать научную общественность в «релятивизации понятий «пространство» и «время», именно по этой причине должны были вестись «ожесточенные споры вокруг новой теории». Но спорщики, видимо, просто что-то не поделили.

А если философы в этих смысловых безобразиях беды не видят, возможно, и для остальных, для нас с вами, в этом вреда нет? Вреда, может быть, и нет, но познавательные затруднения возникают уже значительные. Правда, далеко не для всех, а только для тех, кто своим поприщем избрал науку – физику.

«Познавательные затруднения» возникли из-за того, что теоретическая физика все далее и далее уходила от естествознания, и по мере удаления все более и более усложнялась, вынужденно привлекая все более и более сложный математический аппарат и даже обрастая специальными математическими методами. Эпизоды с формулой Ньютона и уравнениями Максвелла вначале сменились формальной теорией, а затем на этой теории, как на фундаменте, началось строительство сложной и разветвленной системы. Система разрастается уже более столетия. И новым поколениям предстоит, осваиваясь в Мироздании, постигать не просто Природу, а Природу со своего рода виртуальной, объективно отсутствующей в Природе «пристроечкой», рукотворным приложением к ней в виде сложной теории вместе с ее математическим аппаратом. В сознании новых поколений «персональную библиотеку нейронных микрочипов», отражающих свойства Природы, придется дополнять «микрочипами», отражающими эту самую «пристроечку».

Не все проходило гладко в создании этой «пристроечки», особенно на первых порах. Случались несуразности и почти криминальные осложнения.

Вот как описывает одну из несуразностей, вызванных следованием в фарватере СТО, А.А.Гришаев в одной из своих искрометных работ, которые он подписывает псевдонимом «Деревенский О.Х.»: «...всех тоскливее было тем, кто занимался измерениями импульса отдачи у атома, из ядра которого выстреливался релятивистский электрон при бета-распаде. Здесь устраивалась как бы «очная ставка» двум методикам: импульс отдачи атома измерялся по «немагнитной» методике, а импульс выстреливаемого электрона – по «магнитной» (релятивистской, Е.К.), во всей своей красе. И вот, закон сохранения импульса нарушался: импульс электрона получался чудовищно больше, чем импульс отдачи атома. Теперь, внимание: не потеряйте нить рассуждений. Импульс электрона измерялся по непогрешимой «магнитной» методике – значит, правильно измерялся именно он. Следовательно, импульс отдачи у атома оказывался чудовищно меньше, чем требовалось по закону сохранения импульса. Куда же тогда пропадала эта недостающая часть? Пялились исследователи на фотопластинки, вертели ими так и сяк… Можно было поступить совсем просто: отбросить иллюзорные релятивистские завышения импульсов у электронов, и тогда их результирующие импульсы становились бы равными импульсам отдачи! Но – что вы! это было бы святотатство! Уж лучше было сидеть и страдать молча…. Ферми смотрел-смотрел на эти страдания, и его доброе сердце дрогнуло. «Ладно, - подмигнул он, - вы только не плачьте! Вот что мы сделаем: введём новую частицу. И припишем ей всё, что требуется. Вам нужен импульс? – у ней он есть!» - «Как?! – просияли от радости экспериментаторы. – Так просто? Впрочем, погодите-погодите. Мы же такую возможность исследовали. Никаких следов третьей частицы при бета-распаде не обнаруживается!» - «Ну, и что такого? Если следов не обнаруживается, значит, эта частица их не оставляет! Я же говорю – припишем всё, что требуется!» - «Да, но… странно как-то. Трудно поверить! Частица… импульс имеет… и – никаких следов… Как же её поймать?» - «А зачем обязательно – поймать? Сам по себе процесс ловли – разве он удовольствия не доставляет? Так ловите, до скончания века, и наслаждайтесь! На зависть окружающим!» - «А, ведь, действительно! Позвольте полюбопытствовать, а как предлагается назвать эту неуловимую прелесть?» - «Да придумаем хохмочку какую-нибудь… Вот: назовём эту прелесть нейтрончиком!»

Слово «нейтрончик» на родном итальянском языке Ферми звучит как «нейтрино». Ну, так и повелось…. А карьеру эта «неуловимая прелесть» сделала на редкость головокружительную. Шутка ли: её быстренько перевели в разряд фундаментальных частиц – которых всего-то, считается, четыре. Из грязи – да в князи! В физике появился новый раздел – «Физика нейтрино». Понастроили грандиозных «детекторов». Думаете, эти детекторы реагируют на нейтрино? Ну, что вы! Они реагируют на продукты реакций, которые, как полагают теоретики, может инициировать только нейтрино – одно на триллион, да и то в урожайный год. С этими «детекторами» получается как с заборами, которые строят известным методом: пишут неприличное слово из трёх букв и прибивают к нему доски. Вот на чём держится закон сохранения релятивистского импульса!». (О.Х.Деревенский. Фиговые листики теории относительности).

И держится целое направление теоретической физики на нейтрино, как на неприличном слове, вот уже более восьми десятков лет. Нейтрино за это время обросло множеством гипотетических свойств, вот только о его массе ничего определенного, кроме, «возможно, имеет нулевую массу», сказать нельзя. И тема эта обросла «обслуживающим персоналом». Задействованы уже большие коллективы, подразделения Академии Наук. На содержание штата сотрудников, работающих на этом «поле», расходуются значительные средства, создание «детекторов» требует еще больших. А «штат сотрудников» не простой себе, в нем произрастают доктора и кандидаты наук, научные сотрудники разного масштаба и ранга. Это уже особый клан, защищающий не просто физическую идею, а отстаивающий свое право на безбедное существование, будем надеяться, добросовестно заблуждаясь. С этим вся научная и прочая общественность уже давно смирилась. И вдруг!

Как гром среди ясного неба! – оказывается, нейтрино способно двигаться со скоростью, превышающей скорость света. И превышение – не пустяковина какая-то, а 7,39 км/сек, не шуточки! Сообщение об этом появилось в Интернете и на страницах многих изданий, включая официальные, в 2011 году: «В исследовательском центре Европейской организации по ядерным исследованиям (ЦЕРН) получили крайне неожиданные результаты, которые привели физиков в замешательство: похоже, что субатомные частицы могут двигаться со скоростью, превышающей скорость света.

Пучок нейтрино, направленный из ЦЕРН в подземную лабораторию Гран-Сассо в Италии на расстояние в 732 км, прибыл на место назначения, как сообщается, на несколько миллиардных долей секунды раньше, чем если бы передвигался со скоростью света. Итоги экспериментов в скором времени будут помещены в Интернете, чтобы их могли изучить все желающие эксперты» (выделено мной, Е.К.).

Но Специальная Теория Относительности стоит, как на незыблемом фундаменте, на утверждении, что скорость света – предельная скорость в Мироздании!

Если субатомная частица, нареченная «нейтрино», превысила скорость света, значит СТО – фикция. Если СТО – фикция, значит, бета-распад с выделением «нейтринного» импульса – фикция двойная. Следовательно, и само нейтрино – фокус наперсточника, вернее, целой армады наперсточников. Так что превысило скорость света в ЦЕРНе? И превысило ли?

С другой стороны, если такая штука-вещь как нейтрино реально существует, значит, СТО не лжет и по поводу бета-распада. Тогда вполне возможно, что именно нейтрино разогнали до сверхсвета в ЦЕРНе. Но, в свою очередь, наличие сверхсветовой скорости означает, что СТО – величайшее заблуждение, а бета-распад с рассогласованием импульсов и само нейтрино – последствия этого заблуждения. Круг замыкается.

Если же сообщение ЦЕРНа – не что иное, как нелепая ошибка, то они уже одумались или скоро одумаются: либо сознаются, что не было синхронизации по времени между ЦЕРНом и Гран-Сассо, либо вытащат из рукава какое-нибудь «нейтриниссимо».

Признаюсь честно, я не знаю, чем закончилась эта история с «сверхсветом» в ЦЕРНе. Возможно, никак не закончилась. Так бывает нередко: о чем-нибудь вдруг перестают говорить, и об этом «чем-нибудь» вскоре все просто забывают. В Интернете сообщалось только, что многие ученые к этому сообщению «относятся скептически», но какие-либо опровержения отсутствуют.

Давайте отнесемся к этой ситуации просто, как к уже состоявшемуся факту, и подумаем, что она означает в плане той темы, которую мы здесь, в нашей статье, рассматриваем: как она изменяет наш мир, и как мы эти изменения постигаем.

Формула «закона» всемирного тяготения и уравнения Максвелла были первыми пробами перехода в мир математических абстракций в затруднительных случаях, когда не удается создание естественнонаучных моделей наблюдаемых в Природе процессов. Специальная и общая теории относительности уже вполне сознательно устремлены в мир абстракций, они уже полностью пребывают в этом мире, созданы в нем изначально. Физика нейтрино – это уже целое сооружение в виртуальном мире, созданное на СТО как на фундаменте. В этом «сооружении» уже появляются и предметы реального мира (детекторы), призванные обслуживать мир виртуальный. Создается система, своего рода виртуальная «пристроечка» к Природе, включающая и вполне реальные, осязаемые произведения человеческих рук. Новые поколения молодых людей, выбравших в мире науки в качестве поприща для своей деятельности теоретическую физику, вынуждены будут настраивать свой интеллект на восприятие не только естественной Природы, но уже и этой виртуальной «пристроечки» со всеми ее особенностями и встроенными в нее реальными элементами. В их «персональной библиотеке нейронных микрочипов» помимо их желания будет создано два отдельных информационных раздела: один – содержащий свойства естественного мира, другой – некую имитацию свойств искусственного, виртуального мира.

Понятно, что на этом дело развития физики мира математических абстракций остановиться не могло

Физика естествознания проникала в микромир, обнаруживала различные взаимодействия элементарных частиц – сильные, слабые, электромагнитные. Никуда не девалось и гравитационное взаимодействие. Изучение взаимодействий требовало развития физики теоретической. Углубление в Природу никогда не было беспроблемным. Вспомним: во времена Ньютона изучение гравитационного взаимодействия тел не пошло дальше создания математической формулы для определения параметров этого взаимодействия. Прошу обратить внимание: в то время этой формулой дело и ограничилось. Но вот попытка совместить механические перемещения с распространением электромагнитных волн уже привела вначале к преобразованиям Лоренца, а затем к рождению целой специальной теории относительности. А попытка распространения полученного опыта на гравитационные взаимодействия породила еще одну, общую теорию относительности.

Во времена натурфилософии философия и естествознание в лице физики развивались в теснейшем взаимодействии и даже содружестве. «Размолвка» произошла после того, как физика впервые отклонилась от естествознания в область математических абстракций – после рождения «закона всемирного тяготения». Да и то, кроме Гегеля, ни один из философов не осмелился против Ньютона что-либо пикнуть. А после того, как теории относительности прочно оседлали «научный олимп», философы вообще умолкли, сникли и стушевались. Их позицию довольно точно определил Витгенштейн, признавший, что удел современной философии – вопросы языкознания.

А теоретическая физика в своем виртуальном мире двигалась дальше, создавая попутно все новые и новые «отсеки». Различные теории появлялись одна за другой. К каждой новой предъявлялось требование, чтобы она согласовывалась с предыдущими, обобщала их, выполнение этих требований приводило к все более и более громоздкому математическому аппарату. Со временем общими усилиями была создана Стандартная Модель (СМ), объединяющая слабые, сильные и электромагнитные взаимодействия. СМ – в общем-то, никакая не «модель», а сложная система уравнений с многочисленными параметрами и коэффициентами при них. «Непокорные» гравитационные взаимодействия, когда-то насильно втиснутые в рамки общей теории относительности, отказывались участвовать в создании Всеобщей Теории, объединяющей все виды взаимодействий физического мира. Пришлось персонально для них создавать теории суперструн и теории петлевой квантовой гравитации и, вновь-таки, насильно запихивать в них гравитацию. СМ и «гравитационные» теории в совокупности – целый комплекс уравнений, требующий неусыпного внимания и чуть ли не ежедневного пересчета коэффициентов при своих многочисленных параметрах. А еще все эти новейшие теории потребовали соответствующего технического оснащения. «Нейтринные» детекторы – детский лепет по сравнению с колонной из национальных коллайдеров, во главе которой стоит особняком БАК – большой адронный коллайдер, созданный за счет совместного финансирования технически наиболее продвинутых стран. Нетрудно представить, в какой «пристроечный комплекс» разрослась та виртуальная «пристроечка» к Природе, о которой говорилось выше. Как-то так получилось, что теоретическая физика целиком ушла в ту сферу человеческих знаний, которую Гегель в свое время назвал «неслыханной метафизикой», а на этих страницах она названа физической математикой. Не будем уточнять, хорошо это или плохо в целом или что плохого для нас с вами в том, что целый раздел из той науки, которую нам называют «фундаментальной», лежит в области математических абстракций, в виртуальной области. Хочется верить, что теоретическая физика имеет и практическое значение, приносит или вот-вот начнет приносить доход на каждый вложенный в нее доллар, не меньший, чем, например, химия полимеров. Но, в то же время, трудно избежать сомнений: не устремлен ли к миражу, сотворенному чьей-то фантазией, целый отряд представителей передовой научной мысли?

В этом смысле показательна ситуация, с которой столкнулись и многократно ее инструментально подтвердили нейрофизиологи, которые изучали с помощью современной техники реакции мозга на слуховые галлюцинации и на слуховые раздражения. Они установили, что это абсолютно одинаковые реакции, мозг ведет себя совершенно одинаково и в случае реальных звуков, и в случае галлюцинаций! На внешние раздражения и на раздражения, «придуманные» им самим, мозг реагирует, абсолютно не различая их между собой! Вот что по этому поводу говорит Т.В.Черниговская: «галлюцинация пациента – такая же для него реальность, как для нас любая другая реальность. Нет способа доказать ему, что восемь чертей, которые по столу ходят, на самом деле не существуют, а их его мозг породил». Представьте себе, что этот «созерцатель» – физик-теоретик (они тоже люди, и вполне могут быть подвержены галлюцинациям). Ведь он может на полном серьезе изучать перемещения этой своей «восьмерки» по столу, определять суммарную их скорость, а потом, двигая стол, применять принцип Галилея при совмещении движения стола и перемещений «восьмерки». Я отдаю себе отчет в том, насколько груба аналогия. Но я никого не хочу обижать. Я только хочу сказать, что В.В.Чешев прав: «рассматривать преобразование Лоренца как обобщение принципа относительности классической механики является странным курьезом науки». А еще я утверждаю, что столетие тому назад произошла очень тонкая подмена правды правдоподобием, у истоков которой стоял, по-моему, Макс Планк, популяризировавший идею Эйнштейна. А дальше был гипноз пиар-акции, в центре которой оказалась теория относительности, и была вереница загипнотизированных – Бор, Гейзенберг, Шредингер, Ландау с Лившицем, наконец. Это явления одной природы: теории относительности Эйнштейна имеют к естествознанию такое же отношение, как «Черный квадрат» Малевича к искусству.

Природа не злонамеренна, но изощрена (перефразируем Талмуд). Над преподносимыми ею загадками упорно трудится, преодолевая различного рода сложности, Наука. И вот к этим «естественным», так сказать, сложностям целая армия подготовленных, высокообразованных, нередко талантливых людей добросовестно и упорно дополняет вороха громоздких построений виртуального мира – математических абстракций. Это тоже наш мир, требующий постижения.

Наступает новейший этап познания Природы, необходимо сменяющий этап науки «ячеистой», разделенной отраслевыми перегородками. Аналитическое углубление в каждой из отдельных научных отраслей не дает возможности выходить за их рамки, детализация не наделяет разум возможностями обобщения «смежных» явлений. Природа в Реальности непрерывна, не имеет «отраслевых» перегородок, но есть категоричное разделение Мироздания на естественный «внешний» Мир и Мир «внутренний», создаваемый нашим мозгом. Это довольно сложное в постижении разделение. И даже трудно понять, что в этом «разделении» сложнее – Мир внешний или внутренний, и уж совершенно непостижимо это «новообразование» – Природа в целом, включающая человеческий разум и его творения.

Довольно четко обозначилось разделение науки на два отдельных направления. Одно направление осталось в русле естествознания: химия со всеми своими невероятно плодотворными подразделами, электроника, механика, радиотехника, авиа- и гидродинамика, другие «прикладные» науки. Другое направление, главным образом, это теоретическая физика, прокладывает русло в массиве математических абстракций и связанных с ними вычислений, в мире «рукотворном» – в виртуальном мире. Подготовка кадров для первого потока – развитие классических способов настройки мышления молодых людей, вступающих в жизнь. Подготовка, настройка кандидатов для другого потока сильно смахивает на борьбу с инакомыслием. Но невероятно возросшая сложность настройки мышления современного человека в целом очевидна.

Вот что говорит Т.В.Черниговская в одной из своих лекций: «Клод Леви-Стросс написал, что XXI век будет веком гуманитарной мысли или его не будет вообще. Я — лингвист, нейрофизиолог и психолог, ну, а если более широко взять, то все это теперь называется «когнитивная наука». Так вот, с позиций этой когнитивной науки я хочу сказать: мы все привыкли слышать, что следующий век будет веком физики, теперь вот — веком нейробиологии... Но не будет вообще ничего, если мы все не очнемся и не осознаем, куда мы попали. А попали мы в цивилизационный слом, и это совершенно очевидно. Мы попали в ситуацию, когда разруха в головах настолько перекрыла все остальное, что является вообще главным фактором, определяющим наше существование…. Наше знание о мозге, о том, что он собственно делает, как он порождает сознание, крайне важно сейчас, на этом сломе. Мозг нужно попытаться узнать, потому что именно он обеспечивает наше представление о мире, у нас нет никаких других способов что-нибудь про мир узнать, кроме как с помощью мозга…. На что такие знания могли бы и должны были бы влиять? Точно на то, например, каким образом должно быть организовано образование. Мы должны понять, как научить людей извлекать информацию из внешнего мира. Этой информации теперь такое количество, что на самом деле почти что все равно, есть она или нет. Каждый день несметные тонны разных данных. Их не только невозможно осмыслить, их невозможно даже хранить. Собственно говоря, даже непонятно, зачем хранить, если мы не можем это осмыслить, переварить. Как учить людей учиться? Мы понимаем, что невозможно прочесть все статьи, которые выходят даже по твоей узкой специальности, а узкая область сейчас вообще никому не нужна: нужны комбинированные, конвергентные знания. Мы не можем держать детей в школе восемнадцать или двадцать лет, количество знаний растет стремительно, понимание растет гораздо, несопоставимо медленнее. Значит, мы должны что-то делать с программой образования. Не можем же мы встать на нечестную позицию «сокрытия» знаний от молодых людей.… Встает вопрос о том, что нужна какая-то другая образовательная стратегия, принципы другие. Как научить людей правильно классифицировать и упаковывать информацию, как мобилизовывать свое внимание, организовывать память...».

Вот так, что называется, приехали! Мы тут твердили о том, что теоретическая физика создает целый абстрактный виртуальный комплекс, «пристроенный» к Природе. А когнитивная наука во весь голос сигналит о другом: о том, что человечество уже подошло к некоторому критическому порогу, сотворив рядом с Природой неподъемную гору плохо упорядоченной информации.

Выскажу еще одну крамольную мысль. В свое время теоретическая физика самозванно захватила бразды правления в науке, объявила себя фундаментом естествознания. Какое-то время это так было и на самом деле. Ситуацию начала изменять сама же теоретическая физика, уходя в мир математических абстракций. Попутно она начала отторгать материалистическую философию, как методику своего развития. Это, по сути, не две разные подвижки, а единое движение: подмена физических процессов математическими абстракциями неизбежно влечет за собой подмену материалистической сути физических процессов идеалистическими представлениями о них. Это движение многократно ускорялось тем, что физическая суть естественных процессов перестала заботить теоретическую физику, озабоченную созданием универсального математического аппарата, способного формализовать любой физический процесс. И сегодня следует признать, что теоретическая физика утратила свою ведущую роль, перестала служить фундаментом естествознания, отвернувшись от его задач, пренебрегая его принципами, в конце концов, попросту покинув его ряды.

И что теперь? Да ничего. Свято место не будет пустовать. Список наук, остающихся в естественных рядах, с утратой теоретической физики, практически, не изменился. «Отряд не заметил потерю бойца», и мало кто интересуется, чем эта «потеряшка» в настоящий момент занята. Но вот «неподъемная гора» информации для целей обучения упорядочения требует. А в этом упорядочении просматривается в качестве принципиального подхода требование о разделении информации – на ту, которая отражает свойства реального мира, и ту, которая занята миром виртуальным, миром математических абстракций. И методическое объединение естественных наук весьма желательно. Похоже, для этого мало усилий какой-то одной из наук, это комплексная задача, а возглавить эту работу, как мне кажется, придется когнитивным наукам в тесном сотрудничестве с философией, с материалистической философией.

Ну, а кто ответит нам на вопрос, вынесенный в название нашей статьи? Персонально – никто, кроме Создателя. А созданием модели, все белее и более похожей на оригинал, заняты все естественные науки. С ними и стоит сверяться тем, кого этот вопрос по-настоящему интересует.

Киев, июль-сентябрь 2017 г.

©    Е.Ф. Коваленко