В начале 90-х гг. прошлого века в Москве вышла моя монография “Семиотика и лингвистика”, в которой я попытался разделить понятие от концепта. В то время оба этих слова использовались как синонимы, и граница между ними не была обозначена. Кажется, это сделать удалось; в настоящее время почти никто, по крайней мере, в языкознании, не использует эти два термина однозначно. Разумеется, это не только моя заслуга. Тысячи людей подключились к науке, которую они называют концептологией; и они ведут разговор о концептах так, как если бы они с самого начала мыслились отдельно от понятий. Разделение между этими двумя терминами является свершившимся фактом.

Теперь, как мне кажется, пришло время обратиться к различию между словом-понятием и понятием – единицей нашего мышления. А разница между ними значительная, и смешение этих двух вещей ведет к большой путанице. Я пришел к достаточно полному пониманию этого различия совсем недавно (так, во всяком случае, мне представляется). Осознание указанного различия принесло мне большое удовлетворение и облегчило задачу объяснения того, что такое “знак” и что такое “знаковая система”.

Разницу эту кратко можно определить так: слова-понятия являются одной из специфических групп слов в языке (в общем смысле базисной единицей в языках является слово в его различных воплощениях); понятие же, как единица мышления, принадлежит к иной бытийной сфере и поэтому отличается от слова-понятия по многим параметрам. Иначе говоря, слово-понятие является знаком в каком-то определенном языке, а понятие в мышлении – есть категория мыслительная. Они, несомненно, пересекаются в конкретном исполнении, потому что любую мысль можно выразить в слове, но:

во-первых, ее можно выразить не только в слове, а с помощью иных знаков (рисунка, схемы, математическими значками и пр.);

во-вторых, обе эти ипостаси понятия не совпадают друг с другом по происхождению, содержанию и способам их обработки.

Об этом и пойдет речь в данной статье.

Огл.  Происхождение и содержание двух типов понятий

Слова (в том числе и слова-понятия) мы получаем от родителей и вообще от взрослых, в школе, равно как и в иных учебных заведениях, и в результате чтения. Обычно во всех этих случаях слова сопровождаются пояснениями. В мозгу формируется определение данного понятия, мы запоминаем его и включаем в свой речевой репертуар. Умственные же представления и понятия часто появляются в нашем мозгу не в столь формальной обстановке. Они, конечно, возникают и в специальном учебном формате при встрече с новыми словами, но их формирование также происходит в значительной мере спонтанно и случайно. Особенно это касается предметов нашего окружения, а именно такого рода объекты попадают в поле нашего внимания прежде всего. Мы сталкиваемся с множеством вещей непреднамеренно, однако и в этом случае они оказывают на нас влияние и западают в память.

Постепенно каждый встреченный нами предмет обрастает подробностями и превращается в некий узус, вокруг которого группируется все, что связано с данным опорным пунктом. Он получает определенные характеристики, проясняются его связи с другими предметами и явлениями, словом, умственное понятие может обосноваться в нашем сознании и без формальных пояснений его смысла. Наоборот, слова-понятия тяготеют к формальным объяснениям; они в ходе своего формирования обрастают соответствующими парадигмами правильного употреблении, в то время как умственные понятия могут обойтись и без такого строго научного к ним отношения. Они просто живут и обогащаются в ходе их практического пополнения дополнительными характеристиками и способами использования. Следует заметить, что в отношении усваиваемого по своей инициативе понятия мы сами определяем его объем и глубину нашего в него проникновения, а формально внушаемые понятия всегда ограничены в этом смысле программой и временем, которое для этого отводится по независимым от нас обстоятельствам. Ясно, что интерес и мотивация к усвоению понятий, хотя бы и неполно объясненных, но нравящихся нам, гораздо выше, чем к понятиям, внушаемым со стороны.

Но главное различие, все же, не в этом. Главное заключается в том, что два вида понятий относятся к различным сферам человеческой деятельности, и каждое из них имеет свое содержание и степень связанности с остальными элементами структур, в которые они включены: слова-понятия с остальными словами в языке, а мыслительные понятия с остальными понятиями в нашем мозгу. Я хочу сказать, что содержание обоих видов понятий зависит от той среды (системы), в которую они попадают. Если понятие попадает в язык, то оно обрабатывается по правилам данного языка; если оно попадает в наш мозг, то ведет себя так же, как остальные понятия в мышлении. В каждом случае оно становится равноправным членом того множества, в котором пребывает. В языке понятие функционирует по особым правилам, которые установлены для данной категории слов. Оно попадает в группу, называемой частью речи, изменяется по принятым для нее парадигмам, служит определенным образом в разных языковых конструкциях, составляет синтагмы, предложения и цельные тексты. Более того, в любом языке для того же самого понятия будут действовать иные правила, и оно будет вынуждено им подчиняться.

Понятие в нашем мышлении вовсе не нуждается в такого рода формальных ограничениях. Оно развивается по тем направлениям, которые мы для него избираем, иногда совершенно случайно – теми путями, которые определяются нашей судьбой. Некоторые понятия постоянно развиваются, некоторые затухают, не получая стимулов к росту. Рост и развитие понятий в нашем мозгу остаются в большой степени плодами нашего индивидуального подхода, в то время как понятия, вошедшие в языковую систему, находятся под постоянным контролем со стороны специалистов языковедов. Тысячи и тысячи специалистов по языку в любой стране мира профессионально занимаются изучением всех перипетий конкретной языковой системы. Они отслеживают судьбу каждого слова, совершенствуют правила его употребления, внедряют их через школу и средства массовых коммуникаций в коллективную практику. Каждое новое поколение получает эти правила в хорошо “упакованном” виде и вынуждено их изучать, чтобы не оказаться предметом насмешек и осуждения.

Таким образом, языковое понятие постоянно пестуется и развивается по своим связям с другими единицами языка. Понятия в нашем мозгу развиваются по иным правилам и параметрам, но каждый раз в индивидуальном плане. В результате слова-понятия становятся коллективной собственностью, что позволяет использовать их для коммуникации между людьми. Если бы они оставались в личном пользовании каждого индивидуума, мы не могли бы успешно передавать свои мысли и суждения друг другу. Коллективная же их принадлежность является гарантией того, что, встретив на улице незнакомого мне человека, я могу обратиться к нему с вопросом, а он меня поймет, если, конечно, знает язык, на котором я к нему обратился.

Различие между двумя типами понятий заключается еще и в том, что слова-понятия всегда выстраиваются линейно и последовательно, одно за другим. Это объясняется тем, что для речи мы используем либо канал устного ее исполнения (рот, язык и пр.) либо письмо, либо жесты в языках дл плохо слышащих. Все эти способы позволяют нам исключительно последовательное, слово за словом, построение высказываний. Это в значительной мере определяет логику речи – произнеся одно слово, мы ищем правильное к нему продолжение, правильное как по смыслу, так и по грамматическому исполнению. Такого рода ограничение в нашем мозгу, очевидно, отсутствует. Я говорю ‘очевидно’, имея в виду то обстоятельство, что мы до сих пор не знаем точно, как функционирует наше мышление.

По тем впечатлениям, которые у нас складываются из практики общения, мы можем заключить, что мысли имеют сложно построенную синкретическую структуру. Например, когда я забываю какое-либо слово, я подбираюсь к нему в памяти с разных сторон – с точки зрения его написания, предмета, который он обозначает, участия в прежних моих высказываниях и пр. Иногда, таким образом, я нахожу нужное слово и пользуюсь им. Поэтому мне кажется, что понятие в мозгу имеет многоуровневую структуру, которую можно вспомнить по одной из его составных частей. Выдавая же его наружу, я вынужден пользоваться линейным расположением знаков в некоторой их последовательности. Даже сложные нелинейно построенные математические формулы мы строим последовательно, ставя один знак за другим.

Огл.  Степень абстрактности двух видов понятий

Сказанное выше приводит меня к выводу, что в каждой из систем, где появляется понятие, оно приобретает ту степень абстракции, которую ей навязывает данная система. Если оно появляется в речи, оно имеет ту степень абстракции и принадлежащие ей особенности, которая свойственна языковым компонентам. Если оно появляется в математических выкладках, степень абстрактности соответственно повышается. Напомню для читателей, незнакомых с моими семиотическими работами, что я ранжирую знаки и системы из них составленные по степеням абстракции их знаков. Иная степень абстракции должна быть присуща и понятиям, лежащим в основании человеческого мышления. Ведь они в практических приложениях раскладываются на знаки различного наполнения. Стало быть, мыслительное понятие может служить основанием для различных продолжений, а само оно должно иметь для этого достаточные логические и материальные предпосылки. В реальных же знаковых воплощениях вовсе не имеется в виду возможность его иного воплощения: оно может иметь, а может и не иметь для этого необходимых условий.

Многие мыслительные понятия имеют предпочтительные, а иногда и единственные знаковые продолжения для их переноса в реальную действительность. Скажем, музыкальные образы могут быть выражены лишь с помощью их музыкального исполнения или нотной грамоты (правда, в различных вариантах – для разных инструментов, для голоса, для дирижера и т.д.). Но в ряде случаев они могут получить различное знаковое выражение; и это порождает трудности при выборе необходимой и наиболее эффективной знаковой системы для их выражения. Еще большие трудности возникают при расшифровке забытых знаковых систем либо таких, которые специально зашифровывались, чтобы воспрепятствовать их пониманию. В этом случае приходится догадываться, какими знаками следует пользоваться для данной записи и что они могут означать. Ответ может быть далеко не однозначным.

Хорошей иллюстрацией к сказанному может служить расшифровка египетской иероглифики, успешно завершенная лишь в XIX веке Франсуа Шампольоном. Записей иероглифами было найдено предостаточно, но все они оставались загадкой, пока Шампольон не обнаружил, что отдельные иероглифы-рисунки вовсе не всегда означали соответствующее рисунку понятие, как было принято считать до него. Данное мнение господствовало еще в Древней Греции, отстоявшей лишь на несколько веков от древнеегипетской цивилизации. Затем оно только укреплялось высказываниями различных ученых, пытавшихся расшифровать найденные в Египте надписи. Да и трудно было прийти к иному мнению, глядя на сплошные рисунки египетской письменности.

Сам Шампильон был долгое время того же мнения, изучая древние языки и пытаясь понять египетские письмена. Лишь гениальная догадка о том, что многие рисунки являлись фонетическими значками для обозначения отдельных звуков либо слогов, дала толчок к их окончательному пониманию. Так что простейшие умозаключения о соответствиях между составляющими нашу мысль образами и их внешним воплощением могут оказаться несостоятельными, а мысль о том, что одно равносильно другому, представляется мне неверной. Между ними может быть разрыв, некоторый зазор, и в ряде случаев весьма значительный.

Такой зазор может быть результатом ошибочного выбора обозначений для мыслительных конструкций, как в приведенном выше примере с расшифровкой египетской письменности. Египтяне использовали фонетические изображения неосознанно, просто потому, что рисуночное письмо не могло ‘записать’ многое из того, что они хотели сказать. Для записи абстрактных понятий они использовали вспомогательные пояснительные иероглифы либо их элементы. Они также изобрели ребусы, в которых рисунок изображал аналогичный предмет, а мог выражать слог такого же звучания. Так рисунки превращались в фонетические значки. Процесс этом начался за несколько тысяч лет до изобретения подлинного фонетического письма, и он шел неосознанно. В наше время, когда мы в полной мере осознали преимущества алфавитной системы для письма, люди используют зазор между мыслью и его знаковым воплощением специально, для создания большего эффекта. На этом построены множественные тропы в литературе, абстрактная музыка, живопись и многое другое. Если художник пытается изобразить подлинную картину того, что он видит, то появляется реалистическая живопись. Если же он хочет выразить идею, недоступную для реалистического изображения, то возникают лица с двумя носами и прочие выдумки. Но это – право любого творца-художника.

Огл.  Обработка слов-понятий и понятий в нашем мышлении

Из-за различий в своей природе оба типа понятий нуждаются в совершенно иной обработке и усовершенствовании; каждый вид – по тем правилам, которые установлены в воспринявшей его системе.

Слова-понятия обрабатываются лингвистами с целью их наилучшего приспособления к правилам использования данной группы словарных единиц. По кванту абстракции все слова в языке я разделил на три группы. Наименьшей абстракцией обладают “имена” (в языкознании их называют обычно именами собственными). Они обозначают лишь один референт и создаются под него. Они также имеют специфическую грамматическую оснастку (по-русски, например, они пишутся с прописной буквы), не имеют синонимов и антонимов и собираются в отдельных словарях для имен собственных. Их определяют с помощью описания того объекта, который они обозначают. Московский Кремль описывается через историю его возникновения и того, что с ним происходило дальше, а также с упоминанием его особой роли в российском государстве. Такой же способ описания имеют все собственные имена.

Для описания слов-понятий (следующая группа слов по моей классификации – она значительно более абстрактна по сравнению с именами) существует стандартный способ, называемый древом Порфирия. Это – способ определения понятий через их родо-видовую принадлежность, обоснованный неоплатоником Порфирием (III век н.э). Он предложил выводить свойства понятия, поместив его внутри лестницы, ниспадающей сверху вниз, где объем понятия все время сужался. На каждой ступеньке лестницы отмечалось противопоставление двух противоположных понятий, вышедших из предыдущего им общего родового корня. Когда появляется искомое понятие, оно оказывается поддержанным сверху и с боков. Так топор определяется как орудие (род), противоположное всем остальным орудиям, потому что он предназначен для колки дров (вид). Если вы откроете обычный словарь любого языка, то вы найдете там огромное число слов-понятий, определенных с помощью древа Порфирия. Этот логическим прием оказался настолько эффективным, что он пережил века и прочно укоренился в лексикографии. Однако он имеет тот недостаток, что обычно слово-понятие многозначно, и поэтому его определения отличаются неопределенностью в сумме всех задействованных в словарной статье определений. Кстати, многозначность слов-понятий в языке отчетливо отличает их от мыслительных понятий, которые всегда однозначны.

Это обстоятельство в наш век науки привело к появлению слов-концептов, которые еще более абстрактны, чем понятия, и нуждаются в более строгом способе определения. Я предложил новый вариант древа Порфирия, который больше подходит, по-моему, для определения концептов и назвал его концептуальной решеткой. Вы можете прочитать о нем в моих публикациях ^[1].

Завершая на этом краткое описание способов определения разных языковых слоев, отличающихся по степени абстракции включенных в них знаков, следует отметить, что все указанные выше процедуры являются чисто логическими конструктами и в онтологической реальности не встречаются. Они принадлежат семиотической реальности, которая, в частности, для того и существует, чтобы обрабатывать знаки в рамках существующих знаковых систем. Эти процедуры специально задуманы и выполняются для того, чтобы сделать межличностную коммуникацию более эффективной. И этим слова-понятия также отличаются от умственных понятий, которые не подвергаются столь пристальному вниманию со стороны общества. Личностные мыслительные процедуры есть частное дело каждого из нас, и мы сами должны дополнять их и делать более прозрачными для понимания, если, конечно, хотим это сделать. Для этого мы можем совершенствовать мыслительные понятия, обращаясь к общепринятым процедурам, хотя можем делать это спонтанно, оставляя их только для себя. А можем, разумеется, вообще предать их забвению.

Огл.  Смешение двух видов «понятий»

Как я уже отмечал, такого рода смешение приводит к большим неурядицам. Факт подобного смешения можно проиллюстрировать многочисленными попытками перестроить обычный человеческий язык на базе так называемого философского языка. Их пик пришелся на XVIII век, когда выдающиеся философы-просветители задумали кардинально переделать все то, что нам досталось в наследство от прошлого, но что они полагали несовершенным. То обстоятельство, что мы пользуемся разными языками, приводило к многочисленным затруднениям; поэтому многие люди задумывались о том, чтобы создать единый язык для всего населения планеты. К ним принадлежали и такие гиганты мысли как Лейбниц и Декарт. При этом они исходили из того простого факта, что, например, математические значки понятны всем и к тому же выражают не элементы понятий, а сразу понятие в целом. Почему бы не сделать того же в языке?

Следуя этому постулату, многие выдающиеся мыслители пытались создать язык подобного рода. Все они, и те, кто это делал раньше, и сегодняшние экспериментаторы того же рода терпели неизменное поражение. Наоборот, те, кто пошли по пути создания искусственных языков по образцу уже существующих естественных (например, эсперанто), добивались успеха. В чем же причина? Создатели языков типа эсперанто просто усовершенствовали принципы, на которых покоятся естественные языки: они отбирали соответствующую грамматику и слова. Именно слова – знаки соответствующей абстракции, которые только и могут составить языковую знаковую систему. Для этого слова и создаются со всей своей морфологической и синтаксической оснасткой.

Те же, кто хотел заменить слова мыслительными понятиями, выраженными значками математического характера, получали на выходе конструкты, которые всем этим не обладали. Они не делились на морфемы, дающие им возможность соединяться с другими словами в однозначные протяженности. Они не могли создавать сложные слова, опять-таки, пользуясь имеющимися в них компонентами. Проще говоря, это в любом случае оказывались не значки, подходящие для создания языка.

Вот почему слова, способные выражать наши мысли, не могут делать этого напрямую – с помощью мыслительных понятий, а вынуждены специально создавать для этого необходимую структуру языкового плана.

¹ См., например, в: ../pub/as_qs5.php (август 2013)

Август 2013

© А. Соломоник